дая персидская княжна, но никак не может взобраться, скользит и падает. И плачет. Степану слышно. Ему жалко княжну, так жалко, что впору самому заплакать. А потом княжна — ни с того ни с сего — стала плясать под музыку. Да так легко, неистово... как бабочка в цветах затрепыхалась, аж в глазах зарябило. “Что она? — удивился Степан. — Так же запалиться можно”. Хотел крикнуть, чтоб унялась, а — не может крикнуть. И не может сдвинуться с места... И тут увидел, что к княжне сбоку крадётся Фрол Минаев, хитрый, сторожкий Фрол, — хочет зарубить княжну. А княжна зашлась в пляске, ничего не видит и не слышит — пляшет. У Степана от боли и от жалости заломило сердце. “Фрол!” — закричал он. Но крик не вышел из горла — вышел стон. Степана охватило отчаяние... “Срубит, срубит он её. Фро-ол!..” Фрол махнул саблей, и трепыхание прекратилось. Княжна исчезла. И земля в том месте вспотела кровью. Степан закрыл лицо и тихо закричал от горя, заплакал... И проснулся».
Ах, была бы вся шукшинская книга так написана...
Наживин: «Степан, вдруг схватившись обеими руками за волосы, зарычал, как тяжело раненный зверь, и по жёсткому пьяному лицу его покатились слёзы жгучей, беспредельной тоски...»
Каменский прекрасен, как всегда: «Степан впился осиротевшими глазами в синее место, куда упала принцесса. Слёзы жгучим источником струились на грудь. Руки остались протянутыми.
Негры смолкли.
Все смолкли.
Смолк весь мир вокруг.
Степан будто вдруг очнулся. Взглянул на струг, на удальцов, на негров, взглянул на звёзды, захватил голову руками и зарыдал; видно, не стерпел нестерпимой боли.
Васька Ус налил кубок вина, протянул его Степану:
— На, Степан, выпей за помин. Не тужи. Будем жить.
— Нет.
— Ой, да что ты, Степан.
— Нет.
— Опомнись.
— Не хочу.
И Степан, разом выпив до дна кубок, нежданно бросился в Волгу, вниз головой.
За Степаном бросились в Волгу спасать и Васька Ус, и Фрол, и все друг за другом.
И когда спасли и вытащили Степана, негры запели весёлую песню, заплясали, ударяя быстро в ладоши.
Смайн-цам, бой-цам, Боди-бай — Умбай-Умбай.
Степан крепко обнялся с друзьями за пьяным столом.
Много он пил вина, жадно запивал своё горе-тоску, много пел, заглушая сердце, много и слёзно рыдал, вспоминая принцессу, и много смеялся, прославляя прощанье:
Не живать мне в саду,
Не бывать в апельсиновом.
— Эй! За помин! Хорошая баба была!
Васька Ус ревел в песне, приплясывая с горя-радости:
Катись её имячко
На высоких облаках.
Вспоминайте её имячко
За брагой в кабаках.
Степан взметнулся, вскочил, за грудь схватился, будто сердце захотел вырвать, на предрассветную зарю устремился:
— А я заодно и другую любовь в Волге утоплю...»
А теперь, если вам жаль княжну, обратите внимание на следующую очаровательную легенду, возникшую то ли как продолжение истории с утоплением, то ли как антитеза к ней. Н. Степной[70], «Сказки степи» (М., 1924):
«Под Сызранью возле острова-холма стоял главный дворец княжны Волги, жены Разина. Во дворце много складов с драгоценностями, которые бросал Разин в Волгу в подарок княжне. Всё добро с утонувших пароходов и барж попадало во дворец. Из дворца княжна Волга никогда не выходила. К ней входить имела право только щука-нянька. Когда товарищей Степана Разина прокляли, все они превратились в камни у Молодецкого кургана. А Разин не захотел и остался мучиться. Когда по воскресеньям проклинали его в церквах — княжна Волга стонала и плакала, потому что слышала, как, прикованный цепями, мучился и проклинал своих врагов Степан. В это время ни одна рыба не выходила — они жалели и стерегли княжну.
Однажды не услышали рыбы стонов княжны. Перестали бить в колокола, прекратились проклятия Степана. Старая щука-нянька приказала чехони узнать, почему звона нет. Отправилась глупая чехонь гурьбой на разведку. Принесла чехонь весть, что в городах толпятся люди и что-то кричат и никто не ловит рыбу. Княжна, узнав об этом от щуки-няньки, приказала послать рыбу поумнее. Послала щука наверх умную красную рыбу — севрюгу. Узнала севрюга, что камни — Степановы товарищи — ожили и пошли расковывать цепи Степана. Княжне они приказали идти навстречу мужу. Надела княжна шёлковый наряд и с щукой-нянькой и красной рыбой ушла из дворца. С тех пор чехонь охраняет дворец и ждёт, когда его богатства понадобятся».
Так как же было, что же было? Что выглядит наиболее убедительным? Опять-таки, если вас интересует мнение автора, то он полагает, что было так: пленную женщину-татарку, как пишет Фабрициус, но, возможно, знатного рода, — Разин любил, раз жил с нею, если верить информаторам Фабрициуса, целый год; некоторые из есаулов действительно обижались и ревновали, но это не было мотивом для убийства; убил он её сильно пьяным в приступе ревности или в ссоре, какие-то красивые слова о жертве Яику действительно произнёс — сам в это веря, сам себя оправдывая, как бы пытаясь умилостивить не только божество, но и саму жертву; потом горевал, но вряд ли долго. Если всё-таки был ребёнок, то отправили его не в Астрахань, а скорее уж на Дон. Но всё это, конечно, при условии, что легенда о Ермаке и Алмаз действительно возникла уже позже разинской. Если докажут, что предание о Ермаке имеет более раннее происхождение, — тогда станет ясно, что разинское просто с него «списали».
А теперь замкнём кольцо — опять Цветаевой — «Сном Разина»:
И снится Разину — сон:
Словно плачется болотная цапля.
И снится Разину — звон:
Ровно капельки серебряные каплют.
И снится Разину дно:
Цветами — что плат ковровый.
И снится лицо одно —
Забытое, чернобровое.
Сидит, ровно Божья мать,
Да жемчуг на нитку нижет.
И хочет он ей сказать,
Да только губами движет...
Сдавило дыханье — аж
Стеклянный, в груди, осколок.
И ходит, как сонный страж,
Стеклянный — меж ними — полог.
Рулевой зарею правил
Вниз по Волге-реке.
Ты зачем меня оставил
Об одном башмачке?
Кто красавицу захочет
В башмачке одном?
Я приду к тебе, дружочек,
За другим башмачком!
И звенят — звенят, звенят — звенят запястья:
— Затонуло ты, Степаново счастье!
О других возлюбленных Разина в документах — только жена и «много жонок татарок», у Стрейса — астраханские жительницы. У Чапыгина он любит москвичку Ирину, которую спас от смерти, и жену Олёну; у Злобина — Марью, чья ненависть превращается в любовь, и жену тоже. У Шукшина он всю жизнь влюблён в жену. Наживин сам не очень-то любит Разина, и его Разин никого не любит, хотя и тоскует какое-то время по пленнице; его жена Мотря — «ловкая баба», у которой «было теперь много и шелков, и бархата, и парчи, и камней самоцветных, и золота, — любой боярыне очень даже просто нос утереть можно было бы, — на окне стоял костяной город Царьград, что муж из Персии прислал, с церквами, и башнями, и домами всякими, в кладовке в скрынях лежали меха дорогие». У Логинова и Слаповского грубый и мерзкий Разин, естественно, не любит никого. У Савельева он любит только народ и с женой Марьей, политически подкованной женщиной, ведёт разговоры о политике:
«— Степан, останься, ради Бога!
Плохое время выбрал ты:
Москва дружит с султаном турским,
Не пощадят они тебя.
Корнила силу взял большую,
И казаки за мир стоят;
С тобою ж пьяная голутва...
Надежды мало на неё:
Продаст она тебя за деньги,
И мы погибнем ни за что...
Степан, Степан, что ты задумал?
Зачем противишься Москве?
Сильна она, силён Корнила...»
Теперь дети. В документах: пасынок Афанасий (чья дальнейшая жизнь сложилась вполне благополучно, хотя и довелось ему побывать в плену). Савельев: «...а на руле 10-летний его сын Тимка». У Наживина — сын Иванко и дочь Параска. Шукшин здесь ближе всех к фактам: есть только пасынок, и отец к нему сильно привязан. В романе Логинова — сын от татарки. У Злобина — сын и дочка:
«Степан глядел в суровую, сосредоточенную мордочку сына, который, слегка насытившись, отдыхал, выпятив мокрые от молока губы, и словно в задумчивости уставился в осеннюю густую голубизну высокого сентябрьского неба и вдруг снова нетерпеливо и жадно схватил грудь. Алёна нежно взглянула на сына, перевела взгляд на мужа и засмеялась.
— Весь в батьку, — сказала она.
— Казак! — ответил довольный Степан, поднимаясь с бревна и опуская в готовую яму лохматые корни молоденькой яблоньки...
Разин совсем не замечал, что во время войны у Алёны родилась ещё дочка, как будто её и не было».
Но он не замечал дочку не потому, что плохой человек, а потому, что как раз тогда его гипотетического брата Ивана казнили. У Чапыгина Ирина родила Разину сына Васеньку, который лишь после казни отца узнает, чей он сын; Ирина похитила голову любимого (господи, чего только не приходится читать: гепарды, негры, теперь ещё вот это!), и сын беседует с головой:
«— Прости, родитель, что, не знаючи, лаял тебя!
— Так, так, робятко.
— От сей день буду я думать о воле вольной и другим сказывать её...»
В фольклоре о детях атамана нет ничего такого, что совпадало бы с фактами. Часто упоминается «сынок» Разина, но имеется в виду его эмиссар, разведчик, помощник, порученец; задокументирован факт, что одного из таких парней в Астрахани арестовали, подвергли пыткам и казнили. Вот один из наиболее красивых вариантов самой распространённой песни о «сынке» (записано в конце XIX века):