а собираются в город-крепость Камышинку — если та сдастся, всё будет хорошо, если нет — разграбят; и просил прислать пушек и пороху. Стрейс: «Теперь он ждал к себе ещё больше народа и лодок и, чтобы избавиться от трудов и усилий при перетаскивании их по суше, задумал взять врасплох город Камышинку, лежащий при устье реки Еруслана, откуда он без всякого труда мог переправиться с Дона на Волгу. Но так как тот город был хорошо укреплён и мог с лёгкостью защищаться, то он решил взять его хитростью и обманом. Он снарядил самых видных перешедших к нему русских солдат, отправил их туда как бы по приказу царя для того, чтобы охранять Камышинку от Стеньки. Среди них не было ни одного казака, чтобы всё дело казалось правдоподобней. Таким образом, отряд этот с радостью впустили в город. Войдя туда, они ночью валяли все ворота, входы и сторожевые посты и склонили гарнизон на свою сторону. Затем они схватили наместника, высшее начальство, зарубили их саблями и бросили в Волгу. После того выстрелом из пушки подали знак, что всё сделано, на что Стенька тотчас же отправил туда несколько тысяч казаков, которые сменили русских».
Тут много обычной стрейсовской фантазии: как следует из русских источников (Крестьянская война. Т. 1.Док. 131. Между 2 и 19 июля 1670 года. Отписка головы московских стрельцов В. Лаговчина в приказ Тайных дел), 300 казаков в стругах (Разина с ними не было) пришли под Камышинку, воевода Е. Панов их впустил, и боя никакого не было. Костомаров: «Отряд Стеньки взял Камышин. Воеводу и приказных утопили». Однако в той же отписке Лаговчина говорится иное: «И они де, воровские казаки, были в Камышенке два дни и из церкви иконы и твою великого государя всякую казну да 4 пушки полковых да 2 огненные пушки медные и воеводу Еуфима Панова и камышенских служилых людей взяли с собою».
Конечно, Разину было выгоднее, чтобы воеводы состояли при его отряде, и он старался, чтобы информация об этом шла впереди него. «И побрав торговых людей струги, которые за ними, воровскими казаками, стояли на Камышенке, пошли со всем к Царицыну. И того ж де, государь, числа (по словам Лаговчина, выходит 24 июня, на самом деле на несколько дней раньше. — М. Ч.) Камышенской город сажгли, а оставили де на камышенском городище 4 пушки чюдинные, железные...» За что сожгли Камышинку — ведь прежде за казаками такого не водилось? Дело в том, что крепость была основана в 1668 году для того, чтобы затруднить переходы казаков с Дона на Волгу через реки Камышинку и Иловлю. Впрочем, её скоро отстроили вновь. Что касается тяжёлых пушек — казаки постоянно бросали их где-нибудь: слишком тяжело, почти невозможно за собой таскать, проще, придя на место, отбить у кого-нибудь новые.
О Камышинке, хотя она не играла какой-либо заметной роли в разинских экспедициях, существует масса старинных и современных легенд: например, что Разин так её невзлюбил, что после сожжения велел по старому языческому обычаю проклясть это место, отстегав пожарище плетью. Камышин — один из любимых городов современных диггеров; часто в разинском фольклоре фигурирует находящийся в 40 километрах выше нынешнего Камышина Ураков бугор (Уракова гора), известный своими разветвлёнными катакомбами, хотя не факт, что Разин там вообще был. Есть легенда, что якобы Разин пришёл к колдуну Ураковой горы Газуку и попросил заговорить его от врагов — продал душу дьяволу, так сказать. (Ураков бугор назван в честь легендарного разбойника Уракова (Урака), чьим есаулом будто бы был Разин).
И баснословные разинские клады тоже чаще всего связывают с окрестностями Камышина: там, в частности, люди до сих пор ищут некий гигантский алмаз, привезённый Разиным из персидского похода. Историк Л. Вяткин приводит сказание: «Много у Стеньки было всякого добра. Девать его было некуда. По буграм да по курганам волжским Стенька золото закапывал. В Царицынском уезде курган небольшой стоит, всего каких-нибудь две сажины вышины. В нём, в народе говорят, заколдованный Стенькин клад положен. Целое судно, как есть, полно серебра и золота. Стенька в полную воду завёл его на это место. Когда вода сбыла — судно обсохло, он над ним курган наметал. А для примета наверху вербу посадил. Стала верба расти и выросла в большое дерево... Сказывают, что доподлинно знали, что в кургане клад лежит, да рыть было страшно: клад-то непростой был положен. Из-за кургана каждый раз кто-то выскакивал, страшный-престрашный. Видно, нечистые стерегли Стенькино добро».
Недалеко от Уракова бугра — бугор Стеньки Разина, и там тоже страшные катакомбы и раздолье для диггеров, уфологов и прочих любопытствующих. Говорят, будто на вершине бугра у Разина была «ставка», откуда он командовал своими пиратами, а пленных заточал в расположенный поблизости Тюрьминский овраг, где они все умирали от неведомых хворей. Также существует предание, что именно в этом месте он утопил княжну. Ну и, разумеется, призрак атамана время от времени является около бугра, и вообще место проклятое, и гробница Марины Мнишек тут же рядом находится, так что Марина со Стенькой могли бы спокойно общаться по сей день, если бы не призрак ещё одной возлюбленной Разина — Насти, на которую Урак наложил проклятие, и бедняжка вечно ходит и плачет около бугра её имени. Да ещё и русалка-княжна где-то рядом. Степану Тимофеевичу приходится как-то делить свой досуг между тремя женщинами.
Астрахань между тем бурлила в ожидании событий — радостных для одних, страшных для других. Стрейс: «Долго скрытое пламя восстания разбросало во многих местах свои искры: раздавались бранные слова и безрассудные речи о наместнике, говорили ему и высшему начальству прямо в лицо всё, что только приходило на ум. Было бы не благоразумно затыкать рот насильно, и все только ждали возвращения и победы господина Симеона Ивановича [Львова], от которого каждый день надеялись получить весть о счастливой встрече с врагом. В то же время гарнизон города сильно уменьшился и ослаб, напротив простой народ возрос в числе и совсем обезумел. Но в то время, когда ожидали спасения и избавления от руки Симеона Ивановича, 4 июня было получено достоверное известие от одного бежавшего дворянина о том, что город Чернояр взят бунтовщиками-казаками в тот самый день, когда князь Львов подошёл к нему, что наместник, дворянство, начальство и состоятельные люди перебиты и брошены в Волгу. Кроме того, солдаты флота князя Львова позорным образом убили своих офицеров, объявили, что они за казаков, и передали суда в руки Стеньки Разина, не иначе как заранее в том столковавшись. Невзирая на то, что они незадолго до прибытия в Чернояр поклялись в верности до гроба своему начальству, они всё-таки изменили, одержимые каким-то злым духом».
Ну почему же «злым духом», если Стрейс только что сам писал о «долго скрытом пламени восстания»? Кстати говоря, как следует из показаний московских стрельцов в Белгородской приказной избе (Крестьянская война. Т. 1. Док. 130), Разин уже начал пропагандировать свою новую доктрину: «А как де их он, Стенька, с войском розбил, и он де и все ево войска казаки говорили им, что они де, стрельцы, бьютца за изменников, а не за государя, а он, Стенька, бьетца с войском за государя...»
Стрейс: «Можно легко себе представить, как понравилось это известие [о поражении Львова] господину Прозоровскому. В то же время слух этот привёл простой народ в такую гордость и неистовство, что он без всякого страха открыто проклинал, поносил и оскорблял наместника и даже плевал в лицо начальству со словами: “Пусть только всё повернётся, и мы начнём”, и т. д. И я видел многих высоких господ, которые прежде не замечали этих людей, а теперь испуганно уходили со слезами на глазах».
Для Стрейса, конечно, Разин однозначный негодяй и тиран, но и большой симпатии к астраханскому начальству в его словах как-то не чувствуется. «Прежде не замечали этих людей» — а может, надо было замечать хоть немножко? Прозоровский, по словам Стрейса, «опасался за Астрахань, ибо глупый народ начал роптать и высказывать похвалы разбойнику, и во всех городах той местности начались такие волнения, и каждый миг приходилось со страхом ждать ужасного кровопролития. “Восстань, восстань, народ! — кричали даже стрельцы. — К чему нам служить без жалованья и идти на смерть? Деньги и припасы истрачены. Мы не получили платы за год, мы проданы и преданы”. Они кричали ещё о многом, а начальство не смело их удерживать от этого иначе, как добрым словом и великими обещаниями». Может, надо было всё-таки не только себе приобретать шубы, но и зарплату стрельцам вовремя платить? А вот фраза Стрейса, которая лучше всего передаёт атмосферу Астрахани в те дни: «...начались опасения и подозрения, не знали, кто друг и кто недруг и на кого можно было положиться, также слышно было здесь и там о разных мятежных сговорах, большею частью тайных...»
В июле царь, видимо, несколько испуганный последними известиями с Дона, послал Корниле Яковлеву грамоту не с упрёками, как прежде, а с благодарностью за то, что не пошёл с Разиным «воровать». 10 июля ловить Разина был отправлен воевода Урусов с полком; в наказной грамоте ему из приказа Казанского дворца перечисляются разинские злодеяния, в частности, целый абзац посвящён беззаконному и безбожному венчанию около вербы — эта верба теперь будет в неизменном виде перекочёвывать из одного официального документа в другой. Грамота из Разрядного приказа ушла и воеводе Белгородского полка Г. Ромодановскому — об усилении застав, задержании и допросе всех людей, приходящих с Дона. Но они опоздали — Разин ещё в июне ушёл на Астрахань. Двигался он, как обычно: большая часть войска в двухстах или трёхстах стругах по воде, конница (предположительно около двух тысяч человек) — берегом. Было у них, по разным сообщениям, не меньше пятидесяти лёгких пушек.
Историку добавить к этому нечего. Зато романисты могут придумывать за героя какие угодно мысли и разговоры. А. Н. Сахаров: «Разин сидит в своём струге на устланной дорогим ковром лавке. Кафтан он снял, остался в одной рубахе, и та расстёгнута до пупа, слушает речи своих есаулов, попивает из серебряного кубка вино, потом наливает из бочонка одному, другому. От жары и вина туманится голова, тянет ко сну. Медленно говорит Разин: “Покончу с Астраханью, все государевы города заберу, бояр и воевод всех до единого перевешаю”». Каменский: «Степану хотелось просто взять и уйти, скрыться, исчезнуть. Хотелось чудом превратиться в высокую гибкостройную сосну на южном склоне вершины приволжской горы и кудрявыми, смолистыми ветвями жадно вбирать светорадостный аромат безмятежного дня. Или ещё червонным песком лежать у водокрая на солнце, лежать и мудрым покоем улыбаться в небесную бирюзу и изумрудным ветвям над головой, и — может случиться — осторожным следам кулика или чайки». Мордовцев: «На светлую полосу в намёте, освещённую месяцем, легла как будто прозрачная тень. Разин всматривается и видит, что эта тень приняла человеческие формы... Что это? Кто это? Но тень всё явственнее и явственнее принимает человеческий облик... Это она — Заира! Она нагибается над ним, и он слышит тихий укор её милого голоса: “Зачем ты это сделал? Я так любила тебя”...