— С дыма по казаку, — сказал он, тут только представив, какое бессчётное множество люда со всей Руси пойдёт в его войско, если он станет сбирать по человеку с дыма».
Впоследствии, конечно, все уверяли, что их забрали насильно, винились, каялись, присягали; но, судя по тому, как легко в конце осени правительственные войска расправлялись с огромными массами мятежников, похоже, что очень многих (а может, и подавляющее большинство) разинцы действительно забирали по разнарядке. Из цитировавшейся отписки воеводы Бутурлина про жителей Уренска: «Да им жа де велено быть к 9 сентября в Синбирск к вору к Стеньке Разину со всякой деревни по 2 человека... А хто де пойдёт, и тем охотником велели от себя сказывать жалованья по 5-ти рублёв да по зипуну». А кто не пойдёт — «тех людей порубит всех на голову». Вот только был ли в такой мобилизации смысл?
Но пока, в октябре, скорой расправой как будто и не пахло. Наживин:
«Весь огромный край от Волги до Оки горел. На севере восстание перебросилось за Волгу и докатилось до самого Белого моря, до Соловков. Бурлила вся Малороссия. Хватали людей на улицах Москвы и в украинном Смоленске. Москва ахала: неложно, белый свет переменяется!..»
Владимир Бровко[77]: «Владения Разина к октябрю 1670 года превышали размеры любой европейской державы. Под именем Разина были огромные территории: вся Волга, всё Заволжье, около 20 городов в Междуречье, часть Слободской Украины, десятки километров к северу от Казани и Нижнего Новгорода, за спиной восстания лежал безопасный Урал... Это уже не было бунтом. Это было Нашествие».
Что было бы, если бы восстание увенчалось успехом? М. Инсаров: «Победи оно само по себе, при опоре на казаков, крестьян и инородцев, скорее всего (если не вдаваться в историческую фантастику) при тогдашнем уровне развития производительных сил последовал бы новый круг феодализации (как последовал он после победы восстания крестьян на Украине в 1648 году). Но если бы разинцев поддержали московские стрельцы и посадские люди, а также посадские люди других крупных городов России (Пскова, например), не исключена была бы раннебуржуазная революция (как в Чехии в 15 веке, когда движение крестьянства и мелкого рыцарства соединилось с движением городов), и вся дальнейшая история России пошла бы совершенно по-иному». Чёрт с ними, с Симбирском и Казанью: чем столичнее город — тем сильнее в нём оппозиционные настроения... Анонимное «Сообщение...»: «В самой Москве люди открыто восхваляли Стеньку, полагая, что ищет он общего блага и свободы для народа. По той причине принуждён был великий государь учинить примерную казнь нескольким смутьянам, дабы устрашить остальных. Человек один, уже в летах, будучи спрошен, что надобно делать, ежели Стенька подступит к стенам города Москвы, ответствовал, что надобно выйти ему навстречу с хлебом-солью, а это, как известно, является в России знаком дружелюбия и приязни. Человек тот был схвачен и повешен».
Никто ничего толком не знал, не понимал, писали и болтали разное, Москва была то ли в ужасе, то ли в радости; царь в грамоте от 26 октября (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 171) был вынужден опровергать «прелесные письма» — «будто сын наш государев, благоверный царевич и великий князь Алексей Алексеевич... ныне жив и будто по нашему государеву указу идёт с низу Волгою х Казани и под Москву для того, чтоб побита на Москве и в городех бояр наших, и думных и ближних и приказных людей, и дворян и детей боярских, и стрельцов, и всякого чину служилых и торговых людей, будто за измену» — так вот, всё это неправда...
Иностранные корреспонденты отписывали своим читателям, надо думать, не без ехидства. Рижская «Газета», 25 сентября: «Волнения в Московии с каждым днём усиливаются. Мятежники, захватив Астрахань, взяли также Казань и многие другие важные города. Великий князь всеми силами стремится воспрепятствовать их продвижению, и так как он хочет избежать кровопролития, то написал вождю мятежников, чтобы привлечь его добром. Но тот, вместо того чтобы признать свою вину, как говорят, жестоко расправился с теми, кто был к нему послан, и заявил, что не сложит оружия, пока ему не выдадут генерала великокняжеских войск Долгорукова, чтобы отомстить ему за смерть брата, повешенного будто бы по его [Долгорукова] приказу». Там же, 15 октября: «Хотя под страхом суровой кары запрещено посылать какие-либо письма из Московии, однако в них на этой неделе говорилось, что вождь восставших, собрав 120 000 человек, разбил после взятия Астрахани две большие армии великого князя, возглавляемые генералом Долгоруковым, и что этот генерал собирает третью, ещё большую армию, к которой должно присоединиться дворянское ополчение, а если мятежники и её разобьют, государь будет вынужден покинуть свои владения». Обо всём этом болтали в Риге, но откуда могли в Ригу приходить сплетни, кроме как из Москвы?
«Северный Меркурий» (из Гамбурга), октябрь 1670 года: «Между тем в Московии происходят всё более удивительные дела, ибо у мятежников обнаружился кровный наследник прежних астраханских и казанских царей, который сообщничает с ними, а из Смоленска и из многих мест сообщают, что мятежники якобы находятся уже в 75-80 милях от Москвы и что они движутся, разделившись на три армии». «Северный Меркурий», 9 ноября: «Нам пишут из Риги, что волнения в Москве усиливаются с каждым днём. Вождь восставших недавно снова отказался от предложенных ему очень выгодных условий, так как считает, что если он разоружится, великий князь найдёт предлог, чтобы наказать его за мятеж».
Неизвестно ни о каких условиях, которые якобы предлагали Разину. Но, допустим, предлагали, просто это не отражено в документах или документы пропали. Правдоподобно ли это допущение? Кажется, что нет. Раньше — до Симбирска, в Астрахани, — возможно. Но теперь амнистировать десятки тысяч бунтовщиков, поощряя их на новые восстания, значило бы окончательно расписаться в своей слабости. Но слухов-то, слухов! Опять «Северный Меркурий», 27 ноября: «...высшие московитские офицеры отправились сражаться с ним [Разиным], и он разбил их и, с лёгкостью продолжая начатое, присоединил к уже завоёванному Казанскому царству несколько других княжеств. Многие офицеры из армии великого князя перешли в его армию, включающую среди прочих татар казаков и немецких офицеров. Таким образом, близ его [царя] персоны осталось только несколько высших сановников, растерянных не менее, чем он сам...» Недаром правительство было в гневе и постоянно ругалось на проклятые «куранты». (Получаемые Посольским приказом иностранные газеты держались в строгой тайне «для того, чтобы ни один частный человек не узнал прежде двора, что происходит внутри государства и за границей»[78]).
А иностранцы писали, что Разину на помощь вот-вот придёт Речь Посполитая, которой он обещал вернуть земли, отошедшие к России по Андрусовскому перемирию в 1667 году, или Швеция, или Персия; дошло до того, что в ноябре 1670 года в ответ на предложение союза со Швецией царь потребовал наказать газетчиков, писавших о Разине. О том, что Разин звал на помощь персидского шаха, некоторые упоминания есть, но насчёт Швеции и Речи Посполитой ничего не известно. Но исключить это никак нельзя: мы уже видели, что Разин готов был взять в союзники любую силу. Как, впрочем, и правительство: «Уже в начале Крестьянской войны, в 1667 году, прибывшие в Москву польские послы — черниговский воевода Беневский, референдарий Бростовский и секретарь Шмелинг — заключили договор об образовании союзной армии по 25 тысяч с каждой стороны на случай выступления против турок, татар и бунтующих казаков»[79].
Когда шведские, немецкие и прочие газеты писали, что Разин «присоединил к уже завоёванному Казанскому царству несколько других княжеств», ситуация на самом деле уже менялась (с конца октября) в пользу правительственных войск. Борятинский после Симбирска отправился в Алатырский уезд, где, по его словам, произошло грандиозное сражение с пятнадцатитысячной (не будем забывать, что преувеличивать было одинаково выгодно обеим сторонам) армией повстанцев под селом Усть-Урень; воевода разбил эту армию наголову и забрал 11 пушек. Жители окрестных мест с хлебом-солью, с хоругвями и пением встречали царских солдат, как они только что встречали атаманов; всех допрашивали, часть казнили, остальные должны были присягать. В некоторых сёлах жители по два и более раз переходили то на одну, то на другую воюющую сторону. Наживин: «И мятежники около села Апраксина были разбиты снова, зачинщики казнены, и так как действительность и прочность присяги была очевидна, то батюшки снова заставили повстанцев целовать крест, а те, целуя крест, думали, как бы снова извернуться да ударить по ненавистным...»
Которая из побед воевод была наиболее значимой, «переломной», судить трудно. Маньков считает, что это боестолкновение у села Путятина Арзамасского уезда. Марций в своей диссертации (основываясь на иностранных источниках) пишет, что главные сражения произошли под Мурашкином, где «очень отличились немцы: русским пришлось бы уйти с поля боя (они уже начали отходить), но немецкая конница подоспела к ним на помощь и, врезавшись в самую гущу мятежников, смешала их ряды и обратила в бегство. Число убитых было огромно, а всех, попавших в плен, перебили», и Лысковом: «здесь пали лучшие силы мятежников, и сражалось уже не столько войско, сколько беспорядочная толпа». Было это в двадцатых числах октября. Костомаров: «Он (посланный Долгоруковым воевода Щербатов. — М. Ч.) начал праведный розыск и казнил участников мятежа. Одни были повешены, другие посажены на кол, иные прибиты гвоздями к доскам, некоторые изодраны крючьями или засечены до смерти. В числе казнённых был какой-то родственник Стеньки. Те, которые успели убежать, не спаслись от смерти и, скитаясь в пустынных лесах, погибали от голода и стужи».
Долгоруков сообщал 28 октября в приказ Казанского дворца (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 174), что мурашкинские жители сами схватили и выдали «воров» и «товарыщи мои, выняв ис тюрьмы тех воров, за их воровство велели казнить смертью: отсечь головы, а иных повесить, а иным отсечь руки и ноги, а туловища