повесить, а 3-х человек посадить на колье, а 14 человек бита кнутом и отсечено им по пальцу».
Воевода Яков Хитрово отбил у восставших Шацк и Керенск. Весь октябрь мятежники осаждали Тамбов — по этому поводу велась громадная официальная переписка. Руководил пятитысячным (по слухам) войском осаждавших атаман Тимофей Мещеряков; 26 октября усманский воевода И. Маслов писал воронежскому воеводе Бухвостову (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 172), что, по словам тамбовского воеводы Е. Пашкова, «воровские казаки и мятежники танбовских сёл, всяких чинов люди, идут к Танбову большим собраньем наскоро, и чаеть де их приход к Танбову к нынешнему числу и ночи». Каким-то образом Пашкову удалось Мещерякова запугать или перехитрить, и тот сдался. Леско Черкашенин был разбит под урочищем Красный Пришиб (сам он бежал на Дон). И везде одно и то же, как пишет Костомаров: казни и целование креста. Но количественное соотношение казней и целований в каждом населённом пункте было разное: одни градоначальники расправлялись не только с бунтовщиками, но и с их семьями, другие пытались взять мягкостью, всепрощением. Мещерякова, к примеру, не казнили и даже оставили на свободе.
Среди тех, кто осаждал Тамбов, был дядя Разина Никифор Черток; в ноябре, когда осада развалилась, он с небольшим отрядом (400 казаков) пошёл в Козлов (Мичуринск), по пути собрал несколько тысяч народу и выдержал ряд сражений у сёл Боково и Кузьмина Гать; как считают Е. В. Чистякова и В. М. Соловьёв («Степан Разин и его соратники»), Черток был чуть ли не единственным, кто мог не только занимать села, выходящие с хлебом-солью, но и побеждать в серьёзных сражениях с правительственными войсками.
Мещерякову ничего не сделали, а зря: крест он целовал, но потом снова пошёл осаждать Тамбов — с подошедшими отрядами казаков с Хопра; сила была довольно серьёзная, осаждавшие предприняли в середине ноября шесть попыток штурма, но ничего не вышло. Всё-таки без сильной поддержки изнутри брать города никак не получалось. Ни штурмом, ни осадой разинцы не взяли ни одного города. Их стихия была — вода, сражения на воде...
В ноябре восстание в Поволжье только ширилось, правительство без конца слало то туда, то сюда вооружённые отряды, но бои скорее походили на стычки. Однообразные отчёты воевод: был бой там-то и там-то, таких-то и таких-то велели повесить, таким-то отрубить ноги, иные под пытками говорили, что Разин с патриархом Никоном идёт на Москву.
Расправлялись с мятежниками с обычной тогда жестокостью: рубили конечности, выкалывали глаза, вырезали языки, это уж какой воевода как захочет, общего правила не было. От ужаса все доносили друг на друга. Анонимное «Сообщение...» о расправе Долгорукова над арзамасцами: «Место сие являло зрелище ужасное и напоминало собой преддверие ада. Вокруг были возведены виселицы, и на каждой висело человек 40, а то и 50. В другом месте валялись в крови обезглавленные тела. Тут и там торчали колы с посаженными на них мятежниками, из которых немалое число было живо и на третий день, и ещё слышны были их стоны. За три месяца по суду, после расспроса свидетелей, палачи предали смерти одиннадцать тысяч человек». Марций: «...тех, что попались живыми в руки победителей, ожидали в наказание за государственную измену жесточайшие муки: одни пригвождены были к кресту, другие посажены на кол, многих подцеплял за рёбра багор... Тех, что сначала смогли бежать, а потом были схвачены, свирепо казнили прямо на месте, а бежавших в безлюдные места заморили голодом». Надо сказать, что у многих военачальников (Ромодановского, например) действия Долгорукова вызывали брезгливость.
«Европейский дневник» (Франкфурт-на-Майне): «Все, кто приезжают из Москвы, единодушно свидетельствуют, что дела в Москве обстоят очень плохо и многие иностранные офицеры оставляют службу, чтобы вернуться в свои страны, поскольку с ними дурно обращаются. Фельдмаршал Долгоруков выступил с большим войском, разграбил различные города и деревни и велел повесить, задушить и подвергнуть пыткам многих старых и молодых людей, которых он подозревал в том, что они поддерживают связь с главарём мятежников Разиным. Такие тиранические поступки вызывают на местах большой страх. Простые люди после этого большей частью переходят на сторону вышеуказанного мятежника, который очень милостиво их принимает и даёт им большие свободы. Его силы достигают теперь около 200 000 человек».
«Прелесные письма», исходящие уже не от Разина, а от других атаманов, формулировались всё жёстче, и излагаемые в них сведения были всё менее правдоподобны — но чем больше лжи, тем, как известно, легче в неё поверить. Вот документ от 9 ноября 1670 года (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 207) — «список с воровской прелесной памяти слово в слово»: «Великого войска Донского и Еицкого [Яицкого] и Запорожского от атаманов от Михаила Харитоновича, да от Максима Дмитриевича, да от Михаила Китаевича, да от Семёна Нефедьева, да от Артемья Чирскова, да от Василья Шилова, да от Кирилы Лаврентьева, да от Тимофея Трофимовича в Челнавской (была такая крепостца — Челнавский острожок. — М. Ч.) атаманом молотцом и всему великому войску.
Послали мы к вам Козаков лысогорских Сидара Леденёва да Гаврилу Болдырева для собранья и совету великого войска. А мы ныне в Танбове ноября в 9 день в скопе, у нас войскова силы с 42 000, а пушак у нас 20, а зелья [пороха] у нас полпятиста и больши пуд.
И кой час к вам память придёт, и вам бы пожаловать, атаманы и молотцы, собрався, ехоть к нам на помочь с пушками и з зельем без всякого мотчанья днём и ночью наспех. А писал к нам из Орзамасу донской атаман, что наши козаки князь Юрья Долгоруково побили со всем ево войским, а у него было пушак 120, а зелья 1500.
Да пожаловать бы вам, порадеть за дом пресвятые богородицы и за великого государя, и за батюшку за Степана Тимофеевича, и за всю православную християнскою веру... А буде вы к нам не пойдёте собраньем на совет. И вам быть от великого войска в казни, и жёнам вашим и детём быть порубленым, и домы ваши будут разорены, и животы ваши взяты будут на войска»... Ну и как тут устоишь перед такой силищей могучей, великой и ужасной? Весь гарнизон Челнавского острожка составлял не более двадцати человек...
Между тем 29 ноября полковник Ф. Зыков сообщал полковому воеводе Хитрово (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 270), что пленные участники восстания после пыток говорили, «что де бутта вор Стенька Разин вышел с Саратова в город на Пензу тому с неделю времени. И писал де тот Стенька к атаману к Мишке Харитонову. Велел ждать себя в деревне Зарубкине, а он де, Стенька, на Пензу к себе ждёт с степи людей иных земель». Калмыков ждёт, надо полагать. (Видимо, Разин в каких-то своих проявлениях действительно был «чистая душа»: всё верил, верил и верил калмыкам, Дорошенко, Никону, сколько бы те ни обманывали его ожиданий. Хотя, может быть, просто наврал для поднятия духа атаманов и не ждал на самом деле никаких «людей иных земель»). Эту информацию в том же документе подтвердили «те мордва, что де прислал Стенька Разин с Пензы в деревню Зарубкину к Мишке Харитонову, не велел ему без себя битца». Это интересно: нет больше никаких упоминаний о том, что Разин в ноябре 1670 года или когда-либо был в Пензе. Но о его местонахождении в тот период вообще мало данных. Так что нельзя исключить, что и в Пензу он приезжал. Хотя скорее всё-таки нет — с Харитоновым он (опять же — насколько известно) так и не встретился.
30 ноября близ Темникова у села Веденяпино войско воеводы И. Лихарёва атаковало армию Фёдора Сидорова, Алёны Арзамасской и их соратников: бой был большой, Сидоров потерпел поражение, откатился в Темников, но там горожане, ещё недавно с радостью сдавшиеся ему, теперь с такой же лёгкостью сдались посланному Лихарёвым небольшому отряду стрельца В. Волжинского и выдали всех, кого могли, в том числе Алёну. Долгоруков (из уже цитированного донесения в Москву): «И мы, холопи твои, государь, вора старицу за её воровство и с нею воровские письма и коренья велели зжечь в струбе».
Вот рассказ о её конце из анонимного «Сообщения...»: «Среди прочих пленных была привезена к князю Юрию Долгорукому монахиня в мужском платье, надетом поверх монашеского одеяния. Монахиня та имела под командой своей семь тысяч человек и сражалась храбро, покуда не была взята в плен. Она не дрогнула и ничем не выказала страха, когда услыхала приговор: быть сожжённой заживо... Прежде чем ей умереть, она пожелала, чтобы сыскалось поболее людей, которые поступали бы, как им пристало, и бились так же храбро, как она, тогда, наверное, поворотил бы князь Юрий вспять. Перед смертью она перекрестилась на русский лад: сперва лоб, потом грудь, спокойно взошла на костёр и была сожжена в пепел».
А вот что способен сотворить из этой информации журналист. Из приложения к газете «Альтонские известия» — «Поучительные досуги Иоганна Фриша» (опубликовано в 1677 году): «Через несколько дней после казни Разина была сожжена монахиня, которая, находясь с ним, подобно амазонке, превосходила мужчин своей необычной отвагой. Когда часть его войск была разбита Долгоруковым, она, будучи их предводителем, укрылась в церкви и продолжала там так упорно сопротивляться, что сперва расстреляла все свои стрелы, убив при этом ещё семерых или восьмерых, а после того, как увидела, что дальнейшее сопротивление невозможно, отвязала саблю, отшвырнула её и с распростёртыми руками бросилась навзничь к алтарю. В этой позе она и была найдена и пленена ворвавшимися. Она должна была обладать небывалой силой, так как в армии Долгорукова не нашлось никого, кто смог бы натянуть до конца принадлежавший ей лук. Её мужество проявилось также во время казни, когда она спокойно взошла на край хижины, сооружённой по московскому обычаю из дерева, соломы и других горючих вещей, и, перекрестившись и свершив другие обряды, смело прыгнула в неё, захлопнула за собой крышку и, когда всё было охвачено пламенем, не издала ни звука».
К концу ноября произошёл постепенный перелом. Он не мог не произойти, когда у одной из сторон почти не было оружия, а в особенности — пороха. Восставших теснили повсюду, зачинщиков и тех, на кого донесли, казнили, остальные приносили повинную. Типичный пример документа (Крестьянская война. Т. 2. 4. 1. Док. 342.18 декабря 1670 года) — об участниках мятежа на Ветлуге: «Всего воровских казаков, которые били и воровали с вором с Илюшкою Ивановым, повешено 9 человек. Кнутом бит и рука отсечена левая 1 человек. Кнутом биты и пальцы у правой руки отсечены 3 человека...» Боярский сын из Воронежа Наум Севастьянов был в повстанческой армии, вернулся сам — всё равно: отрубили правую руку и левую ногу и прибили их к столбу на всеобщее обозрение. Ох, сколько же тогда повсюду ползало калек!