Каторжный был в Астрахани. Калуженин жив-здоров и проживёт ещё долгую жизнь. Это такая же странная фантазия, как у Шукшина о том, что Разин в молодости зарезал девушку в лесу. (А что там у самого Шукшина Разин сейчас делает? А у него занудный мужик Матвей всё учит Разина, что надо плюнуть на казаков и воевать силами крестьян). А вот откуда придумка взялась. Царская грамота — «Скаска всяких чинов людям» — от 15 января 1672 года (Крестьянская война. Т. 3. Док. 166) посвящена в основном событиям в Астрахани, но упомянут там, естественно, и Разин, перечислены в очередной раз его вины (про вербу почему-то забыли) и есть такая фраза: «Стенька... презрил долготерпение божие и государскую премногую милость... будучи в Кагальнике, чинил горше прежнего, чего и бусурманы не чинят, православных христиан в печи жёг вместо дров». Это из того же разряда, что голые инокини и убиенные младенцы. Никаких документов «снизу» нет. А. Н. Сахаров благоразумно не придал этой фразе значения, Костомаров дал сноску на документ, а С. М. Соловьёв без всякой сноски писал: «Стенька свирепствовал, жёг попадавшихся ему врагов в печи вместо дров».
У Сахарова «завертелась в городке обычная за эти годы предпоходная жизнь, уходили люди, приходили люди, свозили в городок запасы, переправляли их в Царицын, готовили к весне новые речные струги, ковали оружие. И всё, что нарастало к новому походу, не держал Разин в Кагальнике, переправлял на Царицын. Ушли туда с Фролом несколько сотен казаков, увезли пушки. А в Кагальник шли новые люди, принимал их Степан, вооружал...». Может, оно и так. Но начиная примерно с осени 1670 года в большинстве документов — и «сверху» и «снизу» — упомянуты не «Стенька и воровские казаки», а «Стенька и астараханцы, царицынцы, самарцы, черноярцы» и т. д. Это может свидетельствовать о том, что казаков с Разиным уже давно почти не было — им хватило поражения под Симбирском, — а остались с ним посадские люди и бывшие стрельцы. Это также может свидетельствовать о том, что казакам идея войны с боярами, не говоря уже о том, чтобы установить по всей стране казачий образ правления, была довольно-таки безразлична — не так уж сильно бояре их беспокоили, есть свободный Дон, а остальная Русь пусть хоть пропадом пропадает, — а приняли разинские идеи по-настоящему только горожане. Хотя, возможно, главную роль сыграла разница положений. Казаки могли спокойно вернуться на Дон, зная, что ничего им не будет. Горожанам, включая мятежных стрельцов, надеяться, кроме своей победы, было не на что.
Костомаров: «...когда Стенька прибыл на Дон, не побывав наверху у государя в Москве, как обещал, не истребив бояр, как надеялись, но, разбитый боярами, покинув на кару соблазнённый народ, тогда Корнило стал действовать против него решительнее и успешнее отвлекал от него сторонников. Весь Дон стал настроен против Стеньки... козаки не хотели отважиться на дело, которое уже раз было проиграно и, по всем вероятиям, не могло удаться в другой раз». А в конце января из приказа Казанского дворца пришла бумага в Войско (Крестьянская война. Т. 3. Док. 1) о полном прощении вины казакам, если поймают Степана и Фрола Разиных. Но Черкасск опять медлил. Почему?
Некоторые области между тем до сих пор не успокоились. Тогда же, в конце января, воеводы И. Бутурлин и Б. Мышецкий потерпели серьёзное поражение от Никифора Чертка и его «товарыщей» под Тамбовом; радовался, правда, Черток недолго: 8 февраля он был разбит под селом Кузьмина Гать. Бутурлин (Крестьянская война. Т. 3. Док. 8): «А село Кузьмину Гать и село Бойкино велели мы, холопи твои, государь, разорить и выжечь без остатку». Черток и некоторые его люди бежали на Дон. 14 февраля вышел указ о переписи населения в Тамбовском уезде; специальным актом запрещалось «ратным людям» брать военнопленных в рабство. Казнили на Тамбовщине не очень много — в основном ограничивались руками, ногами, пальцами.
А вот почему медлил Черкасск: как ни странно, боялся. 28 февраля Яковлев от имени всего Войска написал челобитную в приказ Казанского дворца (Крестьянская война. Т. 3. Док. 21.4 марта 1671 года. Грамота воеводе Ромодановскому из Разрядного приказа): «Вор и отступник и изменник Стенька Разин, собрався с единомышленники своими с такими же ворами, каков и сам, приходил на Дон под Черкаской городок и стоял под Черкаским неделю, и их всякими своими воровскими прелестьми прельщал, чтоб ему лестью войтить в город их, старшин, побить, а в войску учинить многую смуту. И мы де за малолюдством не токмо за над ним, вором, промысл учинить, — и себя уберечь некем». Странно: только что у Яковлева было пять тысяч человек, с которыми он легко взял Кагальник, а теперь откуда-то учинилось «малолюдство». Костомаров: «Видно, Стенька тогда возбудил против себя большую вражду в Черкаске; донские козаки никогда не решались приглашать к себе московские войска: это было противно их постоянному желанию сохранить свою льготность и независимость от власти».
Чего уж так боялся Черкасск? Сколько людей могло быть в Кагальнике? Вспомним показания Трофима Иванова: «А с ним де, Стенькою, в Когольнике воровского ево собранья с 500 человек, а з братом де своим с Фролкою отпустил он тысячи с 4... Да у нево же, вора Стеньки, изготовлено 10 стругов, а иное де войско готовит он конницею...» Это мартовское сообщение, а вот апрельское — допрос в Острогожской приказной избе пленных казаков Е. Дмитриева и О. Степанова (Крестьянская война. Т. 3. Док. 40): с Разиным в Кагальнике всего 40 человек «боевого люду» и 100 бурлаков. «А брат его Фролка в Царицыне за караулом, а с ним людей тысечи с полторы».
Но сколько бы ни было народу с Фролом в Царицыне — на помощь Кагальнику, если на него внезапно нападут, они бы не поспели. С Разиным было максимум 500 человек. Возможно, Яковлев просто действовал по уму, распространяя, как раньше Разин, пропаганду, убеждавшую последних разинских сторонников переходить на сторону силы, и ожидая, пока противник не останется совсем один. Спокойно, без убийств, не рискуя своими людьми. Однако этой благостной картине противоречит приглашение московских войск. Такое унижение, такая потеря лица — из-за чего? Из-за жалких пяти сотен человек в разрушенном Кагальнике? Тут возможны две версии. Рационалистическая: Разин всё-таки каким-то образом сумел убедить Черкасск (он-то в пропаганде был дока), что за ним стоят несметные армии на Волге и полчища воинственных калмыков. Иррациональная: люди XVII века, Яковлев и его есаулы действительно верили, что Разин колдун и трогать его страшно, — пусть лучше воеводы этим занимаются.
4 марта Ромодановский объявил, что отправляет на Дон ловить Разина полковника Г. И. Косагова; с ним выступят тысяча рейтар и тысяча драгун из Севского и Белгородского полков. Собирались они почему-то очень долго. Вскоре появились слухи, будто донцы схватили Разина, но почему-то держат у себя и никому не отдают; проверили — ничего подобного. Март, если верить документам, прошёл без особенных событий, только Тамбовщина никак не унималась.
1 апреля царь потребовал от Ромодановского, чтобы Косагов уже наконец отправлялся на Дон. От этого же числа отписка Ромодановского в Разрядный приказ (Крестьянская война. Т. 3. Док. 36): «Крестопреступник и изменник вор Стенька Разин с своим воровским собраньем и с колмыки и с астараханскими татары хотят приходить под Воронеж и под иныя твои великого государя украинные города»; в тот же день последовал приказ Ромодановскому послать людей для разведывания застав Разина на Дону. От того же 1 апреля отписка в Разрядный приказ воронежского воеводы Бухвостова (Крестьянская война. Т. 3. Док. 37): некий казак сообщал, что «ныне де вор Стенька и брат ево Фролка стоят на Царицыне». Но казаки Дмитриев и Степанов (см. выше) сказали в первых числах апреля, что Разин в Кагальнике и у него 40 человек. «А брат его Фролка в Царицыне за караулом, а с ним людей тысячи с полторы, которых он на государственных посадех набрал, и оне де послали к великому государю к Москве с повинною; а которое де войска при нём было, а то де войска пошло х Корнею Яковлеву в Черкаской». В общем, судьба этого Фролова войска то ли в полторы, то ли в четыре тысячи человек так и неясна. Оно как-то растворилось. Никифор Черток в начале апреля тоже ушёл с Дона и с небольшим отрядом был замечен на Хопре; о его дальнейшей судьбе нет сведений, но почему-то кажется, что этот ловкий человек сумел уйти и где-нибудь дожить свою жизнь — может, в покое, а может, в разбое. (Его семья была отправлена в ссылку в Холмогоры).
12 апреля патриарх Иоасаф в торжественной обстановке предал Разина анафеме. Странно, что это не было сделано раньше. Последние сочувствующие стали от атамана отшатываться.
Правительство, однако, в силу анафемы совершенно не верило, а верило в силы военные, дипломатические и экономические: на следующий день, 13 апреля, из Разрядного приказа послали грамоту усманскому воеводе К. Верёвкину (Крестьянская война. Т. 3. Док. 44) с требованием запретить всякие торговые сношения с Доном. Дипломаты и шпионы пытались выяснить намерения крымского хана — тут новости были неприятные. Из «расспросных речей» в Посольском приказе (Крестьянская война. Т. 3. Док. 79) молдавского дипломата на русской службе Николая Спафария: «И будто уж усматривает он, хан, как бы ему с Стенькою и с астараханскими и нагойскими татары и со всем Крымом ударить на Московское государство войною». С другой стороны, извечные враги, поляки и литовцы, выразили намерение помочь ловить Разина (Крестьянская война. Т. 3. Док. 31); даже Дорошенко, понявший, что Разину конец, решил примазаться к делу — 19 апреля в Малороссийском приказе греческий архиепископ Манасий рассказывал (Крестьянская война. Т. 3. Док. 50), что Дорошенко ему сказал: «Естьли де к нему изволит царское величество указ свой господарской прислать, и он и Стеньку Разина к его царскому величеству по прежнему в подданство наговорит и привратит...» Косагов 9 апреля наконец-то вышел с частью войска на Дон, остальные силы собирал по городам, так что двигался еле-еле. Конец апреля — очередные приказы городам не торговать с Доном. И вот вдруг...