плодна. Потому-то и давят бояре нас хлебом... Нет, отныне пахать, братцы, земли донские!» (И скоро действительно начнут пахать и весьма в этом преуспеют).
Разин не мог знать, что в конце мая — начале июня была новая попытка взять Симбирск (Крестьянская война. Т. 3. Док. 101. 25 июня 1671 года. Грамота Яковлеву из Посольского приказа): «Воровские казаки, собрався с Белого Яру, приходили под Синбирск в 70 стругах полтретьи тысячи [2500] человек, да того ж числа [29 мая] приходили с Самары конные и пешие с 1000 человек с атаманом с Ывашком Константиновым, да с низу приходили ж воровские астараханские, красноярские, черноярские, царицынские, саратовские, самарские жители с 300 в 70 стругах». Они, конечно, тоже не знали, что Разина везут в Москву. Зачем волжанам в той ситуации надо было брать Симбирск? Просто из подражательства Разину — «куда крестьяне, туда и обезьяне»? Но что ещё им было делать, если они не хотели сдаваться? Они могли надеяться только на установление такой ситуации, когда им принадлежала бы Волга и они могли бы говорить с позиции силы.
С этой второй осадой Симбирска есть одна серьёзная неясность, и она опять же связана с Шелудяком. По его показаниям выходит, что сначала «из Астарахани астараханцы с воровскими казаки пошли под Синбирск вдругоряд, и у них в то время был атаманом стрелецкой пятидесятник Онтошка Фёдоров да Ивашко Красулин» (никакого атамана Константинова Шелудяк не упоминает), потом он послал с Каченовским письмо, а потом «с ворами, с астараханцы, и с саратовцы» и т. д. пошёл под Симбирск. Однако в отписке Одоевского говорится, что убийство митрополита произошло, когда Шелудяк из-под Симбирска бежал уже обратно на Волгу, то есть получается, что Шелудяк был под Симбирском в начале мая. В выписи Разрядного приказа, сделанной в 1676 году (Крестьянская война. Т. 3. Док. 291), сказано, что Шелудяк и Константинов осаждали Симбирск вместе, то есть происходило это в июне. Документ 166 от 15 января 1672 года — «Сказка всяких чинов людям»: «И он, Федька [Шелудяк], угодник дияволь, собеседник Июдин, предав того архиерея на убиение, яко древний Июда, вместо сребереников обрадовался тому убиению ради невозбранного входа в Астарахань, пошёл с великою надеждою под Синбирск, хотел разорить без остатку, взяв с собою такова ж вора с Самары Ивашка Константинова». А тамбовский воевода П. Хованский 10 августа 1671 года сообщал в Разрядный приказ (Крестьянская война. Т. 3. Док. 132), что с Шелудяком под Симбирском было войско в восемь тысяч человек; почему в июньской грамоте Посольского приказа не упоминается ни о такой силе, ни о присутствии такой знаменитой личности, как Шелудяк? Решительно невозможно в этом разобраться. Может, Шелудяк ходил под Симбирск несколько раз.
Разин между тем приближался к Москве. Марций: «Он не достиг ещё города, когда навстречу были высланы две тысячи стражи, чтобы охранять его покрепче: они схватили его, надели оковы на шею и ноги и поставили под виселицу, возвышавшуюся прямо на повозке. За ним, привязанный цепью, шёл его брат Фролко, обвиняемый по тому же делу и тоже закованный, чтобы подвергнуться наказанию наравне с братом». В Москву прибыли 2 июня. Стряпчий Акинфий Горяйнов писал вологодскому архиепископу Симону[80]: «А ныне, государь, привезли к Москве донские казаки вора Стеньку Разина и с братом, и бояря ныне безпрестанно за тем сидят... А в город он везён: зделана ларь на четырёх колёсах, по краям поставлены два столба, да поперешное бревно, да над головою ево другое поперешное бревно; то он был на ларь поставлен, чтобы всякому было видно, а к брёвнам и к столбам был прикован. А брат ево был прикован к ларе на чепях, а шол пеш, а ноги скованы...» Путешественник Якоб Рейтенфельс (предположительно племянник личного врача царя Алексея Михайловича), находившийся в России с 1671 по 1673 год[81]: «...изменника ввезли в город прикованным цепями к виселице, на возвышении, точно в триумфальной колеснице, так, чтобы все его видели. За колесницей следовали беспорядочной толпой солдаты и пленники, улицы все были заполнены невероятным количеством зрителей, которых отовсюду привлекло из домов, одних — необыкновенное зрелище или негодование, а многих даже и сожаление».
Все сопровождавшие Разиных казаки получили хорошие награды. Яковлев, разумеется, был награждён лучше всех. Он получил (Крестьянская война. Т. 3. Док. 124. Конец июля 1671 года. Выпись в доклад в Посольском приказе) «40 соболей в 30 руб., ковш в полдве гривенки, денег 20 руб., камки куфтерю 10 аршин, тафта добрая, сукно лундыш доброй же. Ему ж на отпуске 12 руб., камка кармазин, сукно лундыш добрые». Награждён был и оружием: «...отпущено из Оружейные полаты... 3 пищали винотованные, стволы шестерики, станки Яблоновые. У одной врезываны раковины в станок по местам, у другой в станок врезываны кости слановые, замки московского дела, на стволах целики и рески и замки золочены по местам. Третья пищаль винтованная, ствол шестерик, станок кленовой, по местам врезываны кости слановые, замок москоского дела 173-го году. Четвёртая пищаль винтованная, ствол шестерик, по нём тетивки длинные Микифорова дела Кобелева, станок Яблоновой, в него врезываны кости слановые, целики и рески золочены». А также «подённого питья давано им: атаману по 6 чарок вина, по 3 крупней мёду, пива тож, ясаулу по 4 чарки вина, по 2 крушки мёду, пива тож, казаком по 3 чарки вина, по крушке мёду, пива тож...».
Пока казаки пили свой мёд-пиво, а Симбирск держал вторую жестокую осаду, Разина начали допрашивать. Его разыскное дело не сохранилось (как нарочно исчезают самые важные документы!) — вероятно, сгорело вместе со всем архивом приказа Казанского дворца в 1701 году. Пытали людей вообще зверски, Разина, конечно, в особенности. Он не давал никаких показаний — так писали даже те, кто относился к нему плохо, как Костомаров: «Перенёсши все страдания, не высказав ни одного слова...» или Наживин: «...от Степана ждали все необыкновенных разоблачений о тайных изменах, о зарытых кладах, о страшных заговорах. Но ничего такого он не говорил.
— А ну, подвесь!..
Палачи вздёрнули его вверх, изодрали всю его спину кнутами, выбились из сил — Степан не открывал своих тайн по той простой причине, что нечего ему открывать было. Сняв с дыбы, его стали жарить на угольях — он мучительно стонал, скрипел зубами, но опять-таки не сказал ничего. Ему стали капать на темя холодной водой — пытка, которую не выдерживали и самые сильные люди, — Степан скрипел зубами, стонал иногда как-то всем телом словно, но молчал. Всё вокруг него качалось, земля уходила из-под него... палачи били его батогами по ногам, но ничего не открывал Степан».
Марций: «...раз он не мог прибегнуть к оружию, он решил мстить молчанием, и даже пытками не могли принудить его рассказать о злодейских путях и тайнах его преступных дел. На допросах Разин так твёрдо переносил пытки, что, несмотря на множество изобличавших его улик и свидетельств, не мог рассматриваться как изобличённый и осуждённый на основании собственных своих показаний». Евграф Савельев: «На допросе в земском приказе Разин с гордым видом молчал». У Злобина царь сам пришёл смотреть на пытки:
«— Нашего царя дело едино: пташек травить — в том он смыслит! — глумливо сказал Разин.
— Кнута! — не выдержав, взвизгнул царь.
Он подскочил сам к Степану; крепко вцепившись, выдернул клок его бороды, бросил на пол и стал исступлённо топтать ногами.
Страшные удары кнута снова рушились на спину Разина. Но, теряя сознание, он не сдался и прошептал прерывающимся голосом:
— Запомни, царь... азиатская... птица... холзан...»
Чапыгин:
«На крыльцо вышел сам воевода Земского приказа. Раскинув полы скорлатного кафтана, шарил волосатыми руками в пуговицах шёлковых штанов, бормотал громко, отдувался:
— Фу, упарился! Не человек! Сатана, оборотень! Окромя лая, ни слова! Государю не можно казать пытошную запись — сжечь надо».
А. Н. Сахаров:
«— Говори, злодей, кто сподвигнул тебя на воровство, кто помогал, кто был в сообщниках.
— А вы у брата моего Ивана спросите, — только и сказал Разин и замолчал».
Народная легенда объясняет, почему он молчал. «Песни и сказания о Разине и Пугачёве»: «Стенька начальству раз сам дался, руки протянул, и заковали его в железы. После положили и зачали пытать: и иголками кололи, и кошками били, — ничего не берёт. Стенька знай только себе хохочет. Вот и выискался один знающий человек и говорит: “Да вы чего бьёте-то? Ведь вы не Стеньку бьёте, и не он у вас в кандалах, а чурбан. Он вам глаза отвёл, да и хохочет”. Сказал этот человек такое слово, — глядит начальство, ай в самом деле не Стенька лежит, а чурбан. Ну, после Стенька уж не мог вырваться; положили его при том человеке, стали бить, — пробрали. А то бы он вовсе глаза отвёл».
Были ли сторонние очевидцы допросов? Русские если и были, об этом ничего не известно. Некоторые иностранцы были свидетелями казни (которая тоже началась с пыток). Вряд ли их пускали на допрос. Но что-то слышать они могли — например, от подьячих, которые должны были допрос записывать. Лейпцигское периодическое издание «Десятилетние исторические известия Грегориуса Винтермоната, или Правдивое описание всех достоверных историй, которые произошли со времени прошлой новогодней лейпцигской ярмарки до нынешней пасхальной ярмарки 1671 г. везде и всюду на свете», «продолжение восьмое»: «[Разина] Привезли в Москву 2 июня и тотчас же доставили прямо в судилище, где был разведён огонь. Как только они туда прибыли, главаря мятежников вздёрнули на дыбу и дали ему 18—20 ударов кнутом, но он не обратил на это особого внимания. Он держался мужественно также и в то время, когда его положили спиной в огонь и стали жечь, а боярин Долгоруков и некоторые другие спрашивали его при этом о различных вещах». Анонимное «Сообщение...»: «Есть у русских такой род пытки: они выбривают у злодея макушку и по капле льют туда холодную воду, что причиняет немалые страдания. Говорят, когда Стеньку и брата его обрили, Стенька сказал: “Слыхал я, будто только людей учёных обривают в священники, мы с тобой оба неучёные, а всё же дождались такой чести, и нам обрили макушку”». Рейтенфельс: «В темнице его били кнутом, жгли огнём, капали ледяную воду на голову и подвергали ещё многим другим утончённым пыткам. Тело его было уже всё изъязвлено, так что удары кнута падали на обнажённые кости, а он всё-таки так пренебрегал ими, что не только не кричал, но даже не стонал...»