ла молодая женщина. Даже отсюда, со скалы, Салих видел, что она молода и красива. Она казалась чрезмерно тучной и очень высокой, однако черты ее бледного лица были безукоризненны. Огромные черные глаза, неподвижно смотревшие в одну точку, казались безумными. Пышные рыжие волосы были заплетены в шесть кос, перевитых многочисленными пестрыми лентами. В ушах девушки в такт движению телеги качались огромные золотые серьги.
– Она похожа на невесту, – прошептала Алаха. Салих удивленно заметил, что маленькая его госпожа произнесла эти слова едва ли не с завистью.
Виллин смотрел на процессию с болью и ужасом.
– Нет, – проговорил Салих, – здесь творится что-то другое… Взгляни на Крылатого. Он встревожен. Не на шутку встревожен.
– Жертвоприношение, – уверенно сказала Алаха. – Вот что это такое.
– Ты хочешь сказать, что они собираются убить эту девушку во имя какого-то злого божества?
– Такое случается, – пожала плечами Алаха. Она хотела казаться невозмутимой, но Салих видел, как подрагивают ее губы.
– Мы не сможем отбить ее у всех этих людей, – сказал Салих. – Бедняжка обречена на смерть. Все, что мы можем, – это умереть вместе с ней. А это…
Алаха прищурилась:
– Тебе никак страшно?
– Госпожа, – осторожно проговорил Салих, – я всего лишь думаю о том, как уберечь тебя от совершенно ненужного риска.
– О себе лучше позаботься, трус! – фыркнула девочка.
– Я и так забочусь о себе, – ответил он серьезно. – Если ты умрешь, моя жизнь утратит всякую цену.
Он почти пожалел об этих словах, неосмотрительно сорвавшихся у него. Однако Алаха, к счастью, не обратила на них внимания.
– Что же нам делать? – пробормотала она, снова вынимая из колчана лук.
Виллин стремительно протянул тонкую руку, останавливая Алаху. Затем приложил палец к губам и снова указал на долину.
Процессия остановилась. Несколько человек начало ходить по кругу, выпевая без слов какую-то тихую мелодию. Звучала она, как показалось Салиху, зловеще. Девушку сняли с телеги и, обратив лицом к скале, повели куда-то. Вскоре она исчезла из виду – нависающий скальный карниз скрыл ее из глаз.
– Я знаю, – сказала вдруг Алаха.
Салих повернулся к ней:
– Что?
– Я знаю, что здесь происходи, – повторила девочка. – Моя тетка рассказывала когда-то… Это было очень давно. Но я не забыла! Она рассказала только один раз. Никогда больше не повторяла. Иногда я даже думала, что мне это приснилось… Но теперь я точно знаю: Чаха действительно об этом говорила.
– Куда они отвели девушку? – спросил Салих. – Кто они такие?
– Это венуты, – сказала Алаха. Она говорила тихим, монотонным голосом, вызывая из глубин своей детской памяти давнее, пугающее воспоминание. – Мы никогда не смешивали свою кровь с этим народом. Так было заповедано Богами! Венуты – проклятые. Много сотен лун назад один из них оскорбил Кугэдея…
– Кого? – переспросил Салих.
В любое другое время он не отважился бы на такую дерзость – прерывать госпожу посреди рассказа. Но сейчас – и он чувствовал это не хуже Алахи – любое недопонимание, любая неточность могут оказаться роковыми.
– Это предок нашего общего рода, – пояснила девочка и в знак почтения к называемому протянула руку к небу. – Многое о нем говорят, да не все стоит слушать. Однако чти Кугэдея – и он будет милостив к тебе! Он стар и вспыльчив, а иногда падок на лесть, но сердце у него благородное и доброе. Было два брата: от одного пошел наш род, от другого пошел род венутов. А Кугэдей заснул на солнышке, ибо был уже стар и любил понежиться. И вот подкрался к нему козел и начал жевать его бороду – а борода у Кугэдея была длинной-предлинной! Младший брат увидел это и стал смеяться. А Кугэдей проклял жалкого насмешника, и тот превратился в тушканчика. С той поры едва завидит Кугэдей кого-нибудь из пустынных грызунов, так сразу достает из колчана молнию… Так велика его ярость.
Выслушав эту историю, Салих улыбнулся. Алаха гневно покосилась на него, но Салих тут же пояснил:
– Я чувствую, что уже начинаю любить Кугэдея – потому и улыбаюсь, госпожа.
– Тебе же лучше не гневить его, – фыркнула девочка. – Иначе и ты будешь прыгать по пескам, ныряя в норки и таясь от пернатых хищников… Венуты пытаются замолить ошибку своего предка и для того раз в пять лет приводят в горы молодую девушку – самую красивую и благородную из всего народа.
Виллин слегка шевельнулся и коснулся плеча Алахи. Та проговорила:
– Мы успеем спасти ее, Крылатый господин. Поэтому я и позволила себе потратить время на долгий рассказ.
Ни Алаха, ни Салих так и не смогли догадаться, как виллину удалось понять, о чем шла речь. Но он успокоился и снова начал глядеть на простирающуюся внизу долину.
Тихим голосом, почти шепотом, Алаха продолжала:
– Они объявляют ее невестой старика, надевают на нее десятки самых роскошных одежд, обвешивают ее драгоценностями, привязывают к ногам десять пар сапог, а потом везут сюда, в горы.
"Вот отчего она показалась такой полной, – подумал Салих. – Воистину, век живи – век учись. Сколько народов, столько и обычаев. Но почему, милосердные Боги, почему больше половины обычаев такие жестокие? Или, может быть, это ко мне жизнь поворачивается только страшной, отвратительной своей стороной?"
– Они убивают ее? – спросил Салих.
Алаха кивнула.
– Они замуровывают ее в пещере.
Салих почувствовал,как по коже у него пробежали ледяные мурашки. Он невольно представил себе, каково это – оказаться заживо погребенным в могиле. И медленно умирать от жажды и голода, задыхаясь в спертом воздухе…
– Несколько раз мне снилось, будто я – такая девушка, – сказала Алаха, словно прочитав мысли Салиха. Впрочем, это нетрудно было сделать. – Я просыпалась с криком и в слезах, и мать подолгу просиживала рядом со мной, пытаясь меня успокоить.
– Почему же бедная девушка не плачет, не сопротивляется? Неужели она считает, что Богам будет угодна эта жертва?
– Чаха говорила, что венуты опаивают ее какими-то снадобьями. Сейчас девушка почти ничего не понимает из того, что с нею происходит. Оттого она и ведет себя так покорно… Но оказавшись в пещере, она непременно должна очнутся от дурмана. Иначе, по мнению венутов, жертва бесполезна. Невеста старика обязательно должна осознавать, что умирает…
– На этот раз все случится по-другому, – прошептал Салих. Он старался не думать о том, что сейчас происходит возле пещеры, но помимо его воли мороз то и дело пробегал у него по спине.
Если Салиха, обыкновенного человека, к тому же давно очерствевшего душой после всех испытаний, что выпали на его долю, так болезненно тревожила мысль о страшной участи, уготованной ни в чем не повинной девушке, – то, должно быть, какой ужас испытывает сейчас виллин! Салиху доводилось слышать о том, что Крылатые читают мысли… Даже не мысли – они умеют бессловесно воспринимать чувства своих собеседников и зрительные картины, встающие перед их внутренним взором.
Ему захотелось ободрить Крылатого. Коснувшись тонкой руки виллина, Салих едва заметно покачал головой.
– Она не умрет, – прошептал он. – Благодарю тебя, Крылатый господин, за это.
Виллин улыбнулся, и он этой улыбки его прекрасное лицо преобразилось. Оно словно осветилось изнутри потаенным пламенем.
Ждать пришлось недолго. Песни и глухие удары барабана стали громче – процессия покинула горы и снова показалась на степной дороге. "Прекраснейшую чтят из любви, Морану Смерть – из страха", говорят арранты. Салиху невольно вспомнилось это присловье, когда он с высоты скального карниза пытался всмотреться в лица проходивших внизу жрецов. Каковы они, что чтят Морану Смерть? Оставил ли непреходящий ужас перед страшной их госпожой какие-либо следы в чертах их лиц, в выражении их глаз? Но он ничего не смог разглядеть. Отсюда люди, только что совершившие страшное дело, казались самыми обыкновенными. Даже какими-то, пожалуй, скучными.
Да! Вот оно, правильное слово! Именно – скучными. Разве выглядят скучными те, кто принес дары Прекраснейшей? Разве тоска глядит из глаз жрецов Богов-Близнецов? Даже фанатичный, мрачноватый Соллий, о котором Салих предпочитал не вспоминать, – даже он просветлялся лицом, когда заговаривал о чтимых им Божствах.
А здесь… Ни улыбок, ни ожидания радости, ни того особенного света, который иногда вспыхивает в глазах тех, кому довелось только что общаться со своим божеством…
Между тем процессия прошла под самым карнизом. Алаха невольно потянулась за луком.
– Ты только выдашь нас, госпожа, – прошептал Салих. – Пусть их. Пускай уходят. Боги, которые глядят на нас с Вечно Синего Неба, знают, какое зло сотворено этими людьми.
– Стоит ли ждать, пока лопнет терпение Богов? – ответила Алаха почти в голос. На ее лице отчетливо был написан яростный вызов. – У Богов собственные мерки. Для них и сто, и двести лун – не срок… Оттого людям и кажется, что терпение Богов безгранично. Нет, я предпочла бы отомстить своими руками…
– Ты можешь погибнуть, – сказал Салих.
– Пусть! – Алаха решительно схватила лук.
– Остановись, госпожа! Если мы умрем, то умрет и несчастная девушка.
Алаха прикусила губу, нехотя соглашаясь со своим невольником.
– Но мы все равно настигнем их, – прошептала она. – Мы истребим их до последнего человека.
Салих покачал головой.
– Ты благородна, госпожа моя, и любая несправедливость, любая жестокость больно ранит твое сердце. Но разве все венуты виновны перед Богами?
Алаха безмолвно кивнула. Даже теперь, бледная от гнева, с поджатыми губами, она казалась Салиху удивительной красавицей.
– Но ведь та девушка – она тоже из племени венутов, – напомнил Салих.
– Она теперь чужая им, – сказала Алаха упрямо. – Ее народ отказался от нее… Как твой – от тебя, а мой – от меня.
Она выговорила эти слова совсем просто, но заключенная в них горькая правда вдруг поразила Салиха в самое сердце. Он хорошо изведал на собственной шкуре, что такое – быть изгоем, не иметь родичей, не иметь богов своего очага. Никого, кто заступился бы за него перед чужими людьми и чужими Богами.