"Святы Близнецы в обоих мирах! – прошептал Салих себе под нос. Он не верил в двухцветных братьев, как не верил, впрочем, ни в каких Богов, но сейчас вдруг, сам не зная почему, призвал их на помощь. – Благословенные Братья, что же нам делать? Что я сам, дубина бессердечная, делаю? Потерял голову, увидел золото – и забылся. Бедная девочка, ей сейчас похуже, чем мне тогда, в тот день, когда я, прикрываясь вашим именем, выбрался из Самоцветных гор…"
Он решил вмешаться. Встал, перешагнул через рассыпанное по земле золото. Опустился перед рыдающей девушкой на колени.
– Тише, тише, красавица, – проговорил он. – Будет тебе.
– Кто вы… кто вы… – повторяла она, задыхаясь. – Зачем, зачем… Старик прогневается…
– Старик и без того, небось, на вас гневается, – успокоил ее Салих. Он говорил нарочито грубо. – Вишь, придумали: хоронить заживо самую красивую девушку! Неужто такой он зверюга, этот ваш старик?
– Не богохульствуй… – прошептала девушка.
Салих только рукой махнул.
– Что нам теперь делать? – спросил он, толком даже не зная, к кому обращается – к своей госпоже, к виллинам, к себе самому или к Богам. – Взять ее с собой? Оставить у Крылатых? И как поступить со всем этим барахлом?
– Здесь собраны великие ценности, – проговорила Алаха, и у Салиха отлегло от души. Значит, она все-таки понимает… – Не тебе, раб, называть их "барахлом". По правде сказать, ты и тысячной доли этих богатств не стоишь…
– Это правда, – признал Салих.
Крылатые переглянулись. Один из них осторожно заговорил, подбирая слова человечьего языка – видимо, немногие, которые знал:
– Берите все. Уходите. Опасность…
– Вы не хотите взять хотя бы немного? – спросила Алаха. Она сделалась чрезвычайно деловитой. Такой хватки Салих у нее не ожидал. Словно всю жизнь торговала в лавке и действительно знала цену вещам.
Виллины переглянулись. Потом один из них выбрал тонкое колечко, второй взял нитку жемчуга, третий – изящную золотую гривну. Они брали эти вещи так, как берут грошовые сувениры, – просто на память о событии или встрече.
– Остальное – вам, – пояснил один из них.
Салих задохнулся, почувствовав в горле ком.
Алаха вежливо поблагодарила их и махнула своему рабу, чтобы он увязывал вещи в одеяла.
– Что мы будем делать с девушкой, госпожа? – быстро задал вопрос Салих.
Но оказалось, что у Алахи и на этот счет готово решение.
– Она поедет с нами, раз Крылатые не хотят брать ее с собой. Венуты могут вернуться, хотя бы для того, чтобы сменить часового. Им не следует знать, в какую сторону мы направились, поэтому пойдем через перевал. Крылатые проводят нас. А она… – Алаха бросила на девушку быстрый взгляд, как показалось Салиху, недобрый. – Если она попадет к венутам в руки, они убьют ее за святотатство. Да еще выведают о нас – кто мы, куда направлялись, сколько нас, как вооружены… Так что самое верное – взять ее с собой и не спускать с нее глаз.
– Старик покарает, – подала голос девушка.
– Тебя никто не спрашивает, – оборвала Алаха. – Мой раб возьмет тебя в жены.
Салих выронил тяжелый золотой браслет и попал себе по ноге.
– Как я могу взять ее в жены, госпожа? – Он понял, что в горле у него пересохло.
– Ей нужна какая-нибудь защита, – невозмутимо объяснила Алаха. – Вот ты и будешь ее защищать.
– Я ТЕБЯ должен защищать, госпожа.
– Я не желаю обсуждать свои решения с невольниками, – высокомерно произнесла Алаха.
– Госпожа, это невозможно. Она – свободная девушка.
Алаха дернула углом рта.
– Ну так и ты будь свободен, Салих! Перед всеми Богами объявляю: ты, стоивший мне шесть монет с моего головного убора, – ты, Салих, неведомо чей сын, будь свободен и ступай от меня на все четыре стороны!
Салих побелел, как молоко.
Медленно выпрямился. Отодвинул ногой узел с драгоценностями. Приблизился к маленькой своей госпоже. Та гневалась – раздувала тонкие ноздри, покусывала губы, пухлые, как у ребенка, щурила и без того узкие глаза. Ресницы встопорщила, подумал Салих. Сердце у него упало куда-то в живот. Было и страшно, и весело.
– Повтори, госпожа, свои слова. Повтори их перед всеми!
– Ты мне не нужен больше, Салих. Ты свободен. Забирай эту девку, возьми часть драгоценностей – и убирайся.
Он подошел к ней вплотную. Подняв голову, она смотрела на него неотрывно. Салих удивленно заметил, что Алаху трясет от ярости.
– За что ты гонишь меня, госпожа? – спросил он совсем тихо.
– Я тебя не гоню! – заносчиво ответила она. – Оставайся, если хочешь!
– Спасибо, – сказал Салих. Он повернулся к ней спиной и снова взялся увязывать вещи. Времени было в обрез.
Глава пятаяДОМ В МЕЛЬСИНЕ
Когда выбор невелик – между веревкой и удавкой – выбирают все-таки веревку… Что ни говори, а предмет куда более мирный. И не только для смертоубийства сгодится, но и для вполне мирных целей.
Вот и у Салиха выбор оказался куда как невелик: либо идти за перевал – и тогда непременно зацепишь Самоцветные Горы, как ни рвется душа прочь, подальше от этого страшного места, либо держать путь в Степи… Но в степях – венуты, разъяренные содеянным. Ведь, по их разумению, поступок Салиха и виллинов – истинное святотатство. Такое, за которое не отомстить – преступление, а мстить – не до первой крови, до последней. Покуда вся на землю не вытечет…
И потому согласился Салих с виллинами: идти в горы. А оттуда – в Саккарем и Мельсину.
Спасенная девушка, отпоенная горячим молоком, постепенно приходила в себя. Особо долгие церемонии разводить с нею было некогда: погоня могла начаться с часа на час. Поэтому ее только накормили и переодели в удобную для путешествия теплую одежду, а остальное оставили на потом.
Она назвала свое имя – Одиерна. Поначалу казалась застенчивой и молчаливой. Но это – поначалу; уж кто-кто, а Салих слишком хорошо знал: не след судить о человеке, покуда тот несчастен и унижен. Сколько раз бывало: появится у хозяина новый раб, и тихоня-то он, и задушевный человек, так и хочется такого пожалеть, сделать за него лишнюю работу, отдать лишний кус хлеба, лишь бы, сердечный, улыбнулся… А пройдет неделя-другая, поуспокоятся раны, поутихнет страх, пообживется человек на новом месте – и куда только подевался прежний тихоня? Наглец, так и норовящий сесть тебе, мягкотелому болвану, на шею…
Алаха Одиерну невзлюбила. С первого мгновения, как увидела. Видать, и вправду была "невеста старика" чересчур хороша. Да только не Салиху о том судить, если шипом в сердце вошла ему другая. И, кажется, навсегда. Глазами любви на все глядел и оттого видел и людей, и вещи немного не такими, какими они казались всем остальным.
Но об этом никто, и первая – Алаха – знать не должен.
Простились с виллинами уже за перевалом. Тяжко груженные кони ступали медленно, осторожно. Алаха ехала верхом. На этом настоял Салих. Степнячка плохо ходила пешком. Уж конечно, гордая дочь вождей ни за что не призналась бы в том, что ступни ног, натруженные за день, болят так, что не дают заснуть. Не показала бы кровавых мозолей. И шла бы вровень со всеми, да еще не хромая. Но только всего этого не требовалось. И оттого ехала маленькая госпожа на лошади – легкая ноша, почти невесомая.
А Одиерна шла пешком. Она тоже неважным оказалась ходоком, но для нее уж коня не нашлось.
Потому что расстаться с сокровищами венутов, которые те предназначали в приданое "невесте старика", Салих ни за что не желал.
Дом купили на окраине Мельсины. Как боялся Салих встречи с родным городом! Думалось: увидит эти улицы с глухими стенами домов, эти глиняные заборы и бегущие вдоль заборов каналы, глянет на зацветающие по весне кусты с щедрой россыпью желтых, розовых, белых цветов, появляющихся еще до листьев – и оборвется в груди сердце, не выдержит тяжести давних, детских воспоминаний.
Но ничего этого не случилось. Они вошли в город под вечер. Девушки закутались плотнее в плотные шерстяные покрывала, чтобы не привлекать ничьего внимания. А кто вызвал бы большее любопытство – красавица Одиерна, желанная добыча для любого торговца рабами, или своенравная Алаха – тут уж трудно предугадать. Салих предпочел бы не рисковать.
Ни одна из девушек никогда не бывали в городе. При виде высоких стен, прочных домов, каменных и кирпичных, обе невольно жались к своему спутнику. Алаха, не переставая, бормотала под нос какие-то охранительные молитвы. Не то к своим Бесноватым взывала, не то ворчала на Небесного Стрелка – того самого старика, из-за которого, по ее мнению, они оказались в этом странном месте, похожем на ловушку.
Салих поневоле вынужден был взять на себя главенство их маленьким отрядом. Не говоря уж о том, что в Саккареме не слишком-то прислушивались к женщинам. И оттого, сохраняя глубочайшее почтение к Алахе и держась подчеркнуто вежливо с Одиерной, он ловко распоряжался всеми делами – и вечером, на постоялом дворе, где остановились путники, и утром, когда выспрашивал, имеется ли в городе небольшой дом на продажу.
Именно Салих настоял на том, чтобы скрывать не только лица девушек, но и всякий намек на истинное их богатство. Расплачивался прижимисто, ворчал над каждой монеткой и ушел в город, сопровождаемый неодобрительными взглядами харчевника. Скупердяев никто не любит, а коли ты бедняк – так не ночуй под крышей, не столуйся в приличном месте. Так считал этот почтенный господин.
И был, конечно, прав.
Да только Салих – не бедняк и не скупердяй. Салих – богач. И очень, очень осторожный богач…
За заботами о своих спутницах, да и о своей безопасности тоже, за тревогой о драгоценностях и одеждах, спрятанных в тюке, увязанном в простое дорожное одеяло, – за всем этим Салих совершенно позабыл старую свою боль.
И только оказавшись на базарной площади – ударом! – вспомнил.
Ничто не изменилось здесь с тех пор, как маленький мальчик, держась за отцовскую руку, вышел из родного дома… как оказалось – в последний раз. Все так же кипел торг, все так же прилавки и открытые уличные лотки, выставленные везде на прилегающих к площади улицах, ломились от изобилия и разноцветья товаров. Все те же, казалось, лица были у купцов и перекупщиков, у солидных покупателей и домашней прислуги, бойко выбирающей из корзины пучок зелени к обеду…