Например, тем, что на привале сразу повалилась на землю и лежала, не двигаясь, все то время, пока Салих таскал хворост.
– Дай посмотрю твои ноги, госпожа, – сказал он, когда огонь уже потрескивал.
Она молча протянула ему ногу. Салих снял сапожок и даже присвистнул. Дело плохо: она сбила себе ногу. Одна мозоль уже лопнула, вторая еще нет, но долго ждать с этим не придется.
– Вторую, – попросил Салих.
Она безмолвно позволила снять с себя и второй сапожок. Со второй ногой дело обстояло еще хуже – мозоль сорвалась и кровоточила. Салих смотрел на эти раны, мучаясь чувством собственной беспомощности, и сердце в нем переворачивалось от жалости. Алаха уселась, скрестив ноги, и капризным тоном потребовала дать ей мяса и хлеба. Салих поспешно выполнил ее распоряжение.
Пока они ужинали, у него уже созрело решение. Оставалось лишь уповать на здравый смысл Алахи. Должна же она понять, что идти пешком и дальше она уже не может!
Алаха согласилась на предложение Салиха удивительно легко. Он привязал ее к спине, как это делают степные женщины со своими детьми, и понес дальше. Идти под двойной ношей оказалось не так просто, как представлялось ему вчера. Но он не жаловался. Наоборот, пытался отыскать в сложившейся ситуации хорошие стороны. Одну нашел сразу: Алаха обнимала его теперь за шею. Правда, она делала это лишь для того, чтобы не упасть, но все-таки… все-таки она к нему прикасалась! Одно это уже можно было счесть блаженством.
Было и второе: теперь его не мучил холод. Наоборот, пот градом катился по его лицу, под рубахой было горячо, как будто он оказался в парной бане.
И все-таки ему было тяжело. Салих проклинал деревенского дурня, который так беспечно махнул рукой в сторону гор: мол, храм где-то там, по дороге спросите, вам подскажут – где именно. У кого, хотелось бы теперь знать, им спрашивать дорогу? Кто это им подскажет, где искать этот клятый храм Праматери Слез – да будет она благословенна за вечную материнскую печаль по заблудшим своим детям!
Алаха тяжело навалилась на него – заснула. Одолевая крутой склон, Салих понял, что больше идти не может – сейчас упадет. Он и упал бы, если бы не заметил далеко впереди огонек.
Сначала он не поверил собственным глазам. Откуда здесь, в безлюдных мрачных горах, огонек? Может быть, какой-нибудь коварный дух его морочит? Или это горят глаза животных?
Салих мотнул головой. Совсем он ума лишился от усталости и с досады! Какой еще коварный дух, какие глаза животных? Это ОГОНЕК! И зажгла его рука человека! Другие мысли следует отогнать прочь, точно незваных гостей!
Он собрал последние силы и пошел навстречу этому проблеску надежды.
Удивительное дело! Как ни уговаривал себя Салих, как ни убеждал себя в том, что на удачу повстречал человеческое жилище, но когда впереди и впрямь вырос добротный бревенчатый дом, он остановился и несколько раз плюнул и себе под ноги, и через плечо, и еще погрозил дому пальцами, выставив их "рогами улитки". Нет, дом никуда не исчезал. Как высился впереди – так и продолжал выситься. Прочный. Настоящий.
– Госпожа, – тихо позвал Салих. Протянув руку за спину, он потряс спящую Алаху. – Проснись, госпожа! Я нашел чье-то жилище.
– Я не спала, – высокомерно проговорила Алаха. – Тебе что-то почудилось. – Однако голос ее, несмотря на все старания, звучал все-таки сонно, и Салих улыбнулся простодушной хитрости девочки. – Ты хорошо поступил, что подошел к этому дому. Помоги мне спуститься.
Он осторожно снял ее со спины и поставил на ноги. Алаха выдала себя – потянулась и зевнула от души.
Дом вызывал доверие. В маленьком подслеповатом окошке грел веселый желтый огонь – там явно жарко пылал натопленный очаг.
При мысли о домашнем тепле у Салиха даже слезы проступили на глазах. Мимолетом вспомнился ему дом в Мельсине, который, мнилось, будет его собственным. Пролетело счастье мимо вольной птахой, только перо на память в руках и оставило… Дом он купил своей матери и сводному брату, а брату, в довершение благодеяний, еще и красавицу-невесту добыл. Себе же – только беду да несчастную любовь, да бродяжью долю.
Помедлив немного, Салих все же постучал в дверь.
Низенькая, прочно сработанная из толстых беревен дверь, тотчас же распахнулась, как будто за дверью стояли и только и ждали: когда же постучат? Салиха с Алахой схватили чьи-то загребущие лапы и едва ли не силком затащили в дом, ворча попутно в том смысле, что "ежели тут всякие на пороге топтаться вздумают по полдня, то никаких дров не напасешься… и вечно, значит, норовят разные-всякие дом выстудить, а ты, значит, топи да топи…"
И в притворно-недовольном ворчании, и в надежности всего строения, и в медвежьем захвате хозяйских рук – во всем ощущалась огромная уютная доброта. Салих сразу почувствовал доверие к хозяину уединенного дома. Алаха же недовольно вырвалась. Еще не хватало – чтобы ее, дочь и сестру хаанов, втаскивали куда-то силком! От века такого не бывало!
– Ну, ну, – торопил хозяин, огромный детина неопределенного возраста, одетый в меховую жилетку и гамаши, сшитые из оленьей шкуры, – входите, входите, мальчики… Небось, намерзлись… Устали, небось… А? Да, тут намерзнешься… опять же, волки. Не встречали волков-то? Нет? А медведей? Ха-ха! Насчет медведей – это я шучу. Что вам всем дома не сидится? Все бы вам, молодым, по горам скакать на козлиный, простите, лад…
Салих снял плащ, бросил на полог возле печки – пусть обсыхает. Алаха стояла неподвижно. Салих догадался: пальцы с мороза онемели, не слушаются.
– Позволь, я тебе помогу, – сказал он и, не дожидаясь позволения, расстегнул застежку ее плаща. Капюшон упал, открыв длинные косы и несчастное детское лицо девочки.
Хозяин дома так и ахнул.
– Вот это новость! Что же ты девчонку за собой по горам таскаешь, олух? Погубить ее хочешь? Такая красавица! Бедная моя, намерзлась, напечалилась, напугалась! Я тебе сейчас молока согрею… Садись к огню, садись, малютка…
Заслышав эти хлопотливые причитания хозяина – видимо, одинокого человека, давно отвыкшего от общества женщин и детей – Салих помертвел от ужаса. Сейчас Алаха покажет ему – и "красавицу", и "бедную", и "малютку" – все сразу!
Но Алаха только проговорила, как можно более сдержанно:
– Благодарю.
И прошествовала к очагу. Она даже почти не хромала.
Салих обратился к хозяину.
– Неловко обременять тебя, почтенный, но нет ли у тебя какой-нибудь мази, чтобы заживить раны на ногах?
– Что, ноги сбили? – быстро осведомился хозяин и снова хохотнул. – Бывает, когда с непривычки начнешь по горам лазать… Сейчас принесу. А вы пока грейтесь. И молока надо девочке дать. Как ее звать-то?
– Называй ее Алаха, – ответил Салих.
– Красивое имя, – вежливо сказал хозяин.
– А как обращаться к тебе? – спросил Салих.
Хозяин одинокого дома призадумался.
– Ну… можно по-разному… Я ведь охотник, да… Не землепашествую, нет. Не привык. Хлеб беру в долине, там люди есть – сеют, жнут. А я – нет. Я – по зверям. Ну… – Он еще помедлил, словно соображая что-то и наконец решился. – Зови меня, пожалуй, "дядюшка Химьяр". Да, "дядюшка" – это будет лучше всего.
Салих пожал плечами. Весь этот странный монолог настораживал, заставлял подозревать что-то… Но опасности бывший раб – с его великолепным чутьем на разного рода подвохи судьбы – пока что не ощущал.
Болтая и ворча, дядюшка Химьяр подал Салиху мазь, чтобы тот занялся ранами на ногах своей спутницы, а сам принялся готовить простой, но сытный ужин. Нашел и хлеба, и молока, и даже горячего вина со специями – видимо, хранил для особых случаев, потому что бутыль была вся покрыта пылью и паутиной.
– Один не употребляю, – пояснил дядюшка Химьяр, сдувая с бутыли пыль. – Это очень вредно для бессмертной нашей души… Да и смертной душе – вредит.
Алаха сидела у огня, свесив голову. Салих, стоя на коленях перед ней, осторожно смазывал раны на ее ступнях. Девочка дремала. На ее щеках пылал румянец – обветрилась, обморозилась за день. Белых пятен на ее лице Салих не обнаружил, чему был несказанно рад. Она так устала, что даже отказалась от ужина. Только молока, заботливо поднесенного к самым губам, выпила.
– Отнеси ее в постель, – громким шепотом сказал дядюшка Химьяр. – Ишь, намучилась…
Салих устроил Алаху среди теплых шкур, закутал потеплее и вернулся к очагу. Ему очень хотелось есть. Кроме того, следовало расспросить гостеприимного хозяина о храме, выведать туда дорогу. Да мало ли что еще полезного мог рассказать ему одинокий охотник! Жизнь научила Салиха не пренебрегать никакими сведениями, попадающимися на пути. Всякую новость следует подобрать, точно драгоценность, случайно найденную в пыли, бережно сохранить в кошеле на поясе, дабы не утерять по глупости или нерадивости. Кто знает, когда и как она тебя выручит? А не тебя – так другого человека, случайно встреченного на пути.
Дядюшка Химьяр и сам, казалось, не прочь был поделиться с неожиданным гостем всем, что хранила память. Давно не было в его заброшенном горном доме гостей, с которыми можно было бы переброситься словом-другим. А человеком он выглядел на диво общительным, так что впору к самим Богам воззвать, дабы разрешили недоразумение: как это столь словоохотливый и гостеприимный человек вздумал забраться в такую глушь, где и речь-то людскую мало раз в полгода услышишь?
Однако дядюшка Химьяр и сам был горазд собирать новости. Для начала вытянул из Салиха – а как, тот и понять не успел – всю его подноготную: и кто он таков, и откуда идет, и кем ему эта красивая девочка приходится. Слушал внимательно, по-доброму цокал языком, головой качал сочувственно. Одно удовольствие такому про свои горести рассказывать! И поймет, и утешит теплым взглядом из-под кустистых бровей.
Однако кое о чем Салих предпочел не распространяться. Он ни словом не обмолвился ни о происхождении своей спутницы, ни о страшной участи, постигшей ее род. Поведал только, что госпожа его в последнее время мучается страшными видениями и потому ищет храм Праматери Сл