– Они не любят яблок, – сказал венн.
Симуран сделал нарочито скорбные глаза и шумно вздохнул. Салих засмеялся и еще раз погладил зверя.
– А я – очень люблю, – заявил он, с хрустом вгрызаясь в румяный бок.
"Как это венны не чувствуют неловкости? – думал Салих, поглядывая на своего сотрапезника. – Молчат себе и молчат. Как будто и впрямь не люди, а чудища какие-то из чащи лесной… Нельзя же так." И он заговорил первым:
– Не сочти за неучтивость, почтенный…
Венн подавился яблоком. Салих не сразу понял, что такой сокрушительный эффект имело обращение "почтенный". "Проклятье, – подумал саккаремец, – да я настоящий осел! Если моя догадка верна – а она верна, потому что такой дивный цвет лица можно заработать только в одном месте! – то этого человека чрезвычайно долго никто не именовал почтенным…"
Однако Салих решил, что исправлять ошибку уже поздно и лучше всего будет идти напролом. Если венны и впрямь такие дикари, какими слывут, то молчаливый гость Крылатых оценит прямоту и честность собеседника.
– Не знаю, как заговорить с тобой, чтобы не задеть твоей гордости, почтенный, – повторил Салих, – поэтому заранее прошу прощения. Скажу то, что подумал, а ты не сочти за обиду…
– Не сочту, – проворчал венн.
– Там, откуда я родом, меня называли Салих, – продолжал саккаремец. – Но, сдается мне, побывал я и в тех местах, где ты оставил немалую толику здоровья.
В глазах венна появился опасный блеск.
– Не понимаю, о чем ты говоришь, – глухо проговорил он.
Салих покачал головой.
– Есть ли смысл говорить неправду? – спросил он. – Особенно сейчас!
Лицо венна окаменело. Салих вторично выругал себя ослом. И опять попытался спасти положение.
– Я был там, – сказал он. – Пойми: я вырвался из Самоцветных Гор без малого год назад… Мне подумалось, что я мог бы помочь тебе. Ведь ты – оттуда?
– Может быть, и оттуда, – нехотя сказал венн. И взял еще одно яблоко.
Они помолчали некоторое время, а потом венн неожиданно заговорил:
– Я до сих пор шарахаюсь от собственного отражения… Как увижу в воде или в зеркале – так мороз по костям пробегает. Ведь там, – он стукнул себя по груди и снова кашлянул, – ТАМ я до сих пор вижу себя двенадцатилетним…
Салих содрогнулся.
– Ты под землей с ДВЕНАДЦАТИ ЛЕТ? – переспросил он.
Венн опустил веки. Из уголка глаза выкатилась слеза – но он не плакал, просто слишком долго держал глаза открытыми на ярком свету. Салих понял и это.
– Боги! – вырвалось у него. – Полтора года чуть не убили меня, а ты провел там десятки лет…
Не открывая глаз, венн сказал:
– ОДИН десяток.
Снова повисло молчание. Салих разглядывал своего собеседника, пытаясь освоиться с услышанным. Один десяток – а было двенадцать… Что же это означает?
– Тебе двадцать два года? – вырвалось у саккаремца. И он поспешил добавить: – Прости, почтенный, но я никак не ожидал… Боги, я – осел! Не соображаю, что говорю.
Венн скривил рот в ухмылке.
– Двадцать два года. А похож на старика, верно?
– Верно, – согласился Салих. Не было смысла лгать. Этот человек и без того все знал. – Но молодость все лечит… Затянутся и твои раны, поверь.
– Может быть, – сказал венн. – Я не собираюсь жить долго.
– Это не тебе решать, – отозвался Салих.
Венн вдруг широко раскрыл глаза. Больные, слезящиеся. И Салих увидел в них нехороший огонек.
– Почему? – спросил венн в упор. – Почему не мне? Я должен дожить до… одного дела. Дойти. Это будет достойное завершение…
Салих вдруг расхохотался. Симуран покосился на Бескрылого – что это он так расшумелся ни с того ни с сего? – и слегка отодвинулся.
– Ты хочешь отомстить! – уверенно произнес Салих. – Я так и думал… Я тоже хотел. А когда вырвался, когда добрался до места и разузнал все поподробнее, то оказалось, что мстить-то некому… Вот и остался…
Венн отчужденно молчал. По его лицу Салих без труда прочел ответ. Тот, кому собрался мстить северянин, жив и процветает. И ведать не ведает, что процветать ему осталось очень недолго. Что смерть его уже на свободе и сейчас набирается сил, чтобы дотянуться и сдавить костлявые пальцы на ненавистном горле.
– У каждого свой путь, – выговорил наконец венн.
Он снова растянулся на траве и закрыл глаза.
Салих хрустел сочными яблоками, прижимался спиной к горячему, мягкому боку зверя и разглядывал своего нелюдимого собеседника. Теперь уже не украдкой, поскольку тот, кажется, задремал и не мог оскорбиться при виде такого откровенного любопытства.
В том, что венн был зверски избит – судя по всему, не так давно, – Салих не усматривал ничего удивительного. Если знать, из какого ада вырвался этот человек… Обмотанные бинтами ноги – обморозил он их, что ли? Где? Если его выкупили друзья или единоверцы, то почему допустили?.. Или же он поранил ноги еще на руднике?
И главное. Что он делает среди Крылатых Господ? Почему они приютили бывшего каторжника? Почему они, а не люди, внесшие за него выкуп? Неужели он настолько досадил им, что они бросили его умирать в горах, без помощи и поддержки? Не могли же эти люди, которые, судя по всему, посвятили свою жизнь делам милосердия (иначе зачем им было вызволять каторжника!) оставить строптивого и угрюмого венна больным одного?
Все эти вопросы вертелись у Салиха на кончике языка. Он так измучился, что в конце концов спросил:
– Прости мою назойливость, почтенный… – Венн уже не вздрагивал, слыша это обращение. Но имени своего упорно не называл. А коли так, то пусть терпит "почтенного", решил Салих. – Прости, но один вопрос не дает мне покоя…
Венн приоткрыл глаза.
– О чем ты хотел спросить меня, Салих из Саккарема?
"Определил по выговору, откуда я родом", – понял Салих. И не стал удивляться.
– Я хотел спросить: почему те, кто вызволил тебя из рудника, бросили тебя одного?
Венн еле заметно улыбнулся.
– Меня никто не вызволял, – сказал он. – Я вызволился сам.
– Так не бывает! – не сдержавшись, воскликнул Салих. И тотчас поправился, опасаясь слишком сильно задеть обидчивого северянина: – То есть, я хочу сказать, что никому еще не удавалось вырваться на волю из Самоцветных Гор без посторонней помощи.
– Я был первым, – ровным тоном проговорил венн. – Я победил… в поединке. Знаешь эту игру, когда невольник должен победить надсмотрщика?
– Знаю…
Салих никогда даже и не помышлял вступить в этот неравный бой. Он заранее знал, КТО из двоих обречен на мучительную смерть. И рисковать не хотел. Он попал на рудники уже почти тридцатилетним и не был так азартен, как более молодые, более уверенные в себе.
А этот… этот, похоже, знал, что делал.
Он победил.
Невозможно!
Словно угадав мысли Салиха, венн сказал:
– Ты считаешь, что это невозможно. Но я говорю тебе правду. Я убил его… Я задавил Волка…
– Волка?
– Так звали того человека с кнутом… – Он помолчал, вспоминая что-то. Потом вымолвил еле слышно: – Они вывели меня на лед, босого, и сказали: "Вот тебе твоя свобода". И я ушел…
Салих не верил собственным ушам.
– Израненый, босиком по льду?
Венн кивнул.
Салих еще раз посмотрел на него и вдруг понял: ЭТОТ – смог. Первый. И, наверное, единственный из всех.
– Прости, что усомнился в тебе, – сказал саккаремец. – То, что ты сделал, не под силу простому смертному. Должно быть, благосклонны к тебе Боги…
Венн молчал. Думал о чем-то своем.
Когда последняя из паломниц, кутаясь в одеяло, выскользнула из пещеры и побежала вслед за Йори к выходу, Алаха вернулась к телу Керы. Она ожидала встретить там смертную душу жрицы. Смертная душа всегда бродит вокруг покойника, умершего дурной смертью. Она тоскует и просит живых похоронить тело. Встреча с такой душой – не из приятных. Ведь иная норовит овладеть живым телом и вселиться в него, и тогда человек становится одержимым.
Алаха воззвала к духам своего рода. Она подумала о Келе и Чахе, о своем забавном двоюродном братце, у которого на красных сапожках вышиты золотые звезды, а в косицы вплетены бубенчики. И о Небесном Лучнике, о Старике. И о Трех Небесных Бесноватых, которым всегда приносила жертвы, пока жила в шатре своей матери…
Смертную душу Керы она увидела не сразу. А увидев, ощутила сладкую, тягучую боль в груди, и слезы выступили у нее на глазах. Прекрасная юная девушка, бесплотная, прозрачная – так что сквозь ее тело была видна стена пещеры – смотрела на Алаху широко раскрытыми бесцветными глазами. Тонкое лицо словно озарял невидимый свет. Губы видения шевельнулись.
Алаха прошептала:
– Ты прекрасна, жрица! Ты была воистину прекрасна!
Смертная душа тревожно следила за Алахой. Она то тянула руки к мертвому телу Керы, то вдруг отступала и прижималась к стене.
Алаха закрыла мертвой глаза и, бережно взяв безжизненную руку, сняла с указательного пальца Керы кольцо с большим сердоликом, в котором было искусно вырезано изображение хищной птицы.
Затем выпрямилась, зажимая кольцо в руке. Бесплотное видение приблизилось к телу и обняло его, накрыв собой. Спустя мгновение все исчезло – и убитая жрица, и прозрачная тень ее души. Они словно растворились в воздухе…
"Отец-Небо! – взмолилась Алаха. – Слышишь ли ты меня, погребенную под сводами пещер, под толщей камня? Мать-Земля! Прими погибших, утешь их, накрой их теплым покрывалом! О, духи моего рода!.."
Молитва ее оборвалась. Алаха качнула головой и огляделась по сторонам, чтобы собраться с мыслями. Надлежало решать, как поступать дальше. И решать как можно скорее.
Уйти? Бежать вслед за робкими девушками из долины? Так и не получить ответа?
Или все-таки попытаться?..
Да, но для того, чтобы узнать все, ради чего Алаха проделала долгий путь в горы и вступила в неравный бой с бандитами – ей до сих пор не верилось, что она одолела двоих! – ей предстояла еще одна малость: отыскать в лабиринтах внутри горы еще двоих крепких, хорошо вооруженных мужчин и убить их. Всего-навсего. Задача как раз по плечу пятнадцатилетней девушке, которая не выспалась, очень устала и страшно голодна.