Минусинская котловина
Тагарская культура(Н.Л. Членова)
Памятники тагарской культуры — курганы и вещи из них, в основном бронзовые, известны в литературе по крайней мере с XVIII в., со времени Г.Ф. Миллера, который опубликовал некоторые из них в своей книге «История Сибири». Вещи эти происходили исключительно из грабительских раскопок и случайных находок. Первые научные раскопки тагарских курганов были проведены Д.Г. Мессершмидтом в 1722 г. (Радлов В.В., 1888, с. 12, 13), а затем Г.Ф. Миллером и И.Г. Гмелином в 1739 г. Во второй половине XIX в. тагарские курганы раскапывали В.В. Радлов, А.В. Адрианов, Д.А. Клеменц, И.П. Кузнецов-Красноярский, П.С. Проскуряков. Наиболее значительные раскопки проведены А.В. Адриановым.
После Великой Октябрьской социалистической революции, в 20-30-х годах, значительные раскопки тагарских курганов были проведены С.А. Теплоуховым, С.В. Киселевым, В.П. Левашевой. Но наиболее интенсивные исследования начинаются с 50-х годов работами А.Н. Липского. О.В. Киселева, Красноярской экспедиции под руководством М.П. Грязнова (М.П. Грязнов, М.П. Завитухина, М.Н. Пшеницына, Я.А. Шер, Д.Г. Савинов, Э.В. Вадецкая, Г.А. Максименков и др.), а также Н.Л. Членовой, Р.В. Николаева, А.И. Мартынова, З.А. Севастьяновой и др.
Еще в 20-е годы на основе материала, полученного в дореволюционные годы и из собственных раскопок. С.А. Теплоухов (1927; 1929) выделил тагарскую культуру, назвав ее минусинской курганной, В 1929 г. С.В. Киселев (1929) предложил назвать эту культуру тагарской по курганам близ Тагарского острова на Енисее (против г. Минусинск) и Тагарского озера к югу от Минусинска, раскопанным А.В. Адриановым. С 60-х годов XX в. всеми исследователями принято название «тагарская культура».
Тагарская культура распространена в южной части Красноярского края, т. е. в Минусинской котловине и прилегающей северо-восточной части Кемеровской обл., в пределах степной и лесостепной зон в бассейне Енисея и его притоков Абакана, Тубы, Сыды, Ербы и других, и в бассейне Чулыма и его притока Урюпа (карта 11). Наиболее северные тагарские курганы известны на р. Чулым, южнее г. Ачинск, западной границей служат предгорья Кузнецкого Алатау и Абаканского хребта, южной — предгорья Джойского хребта и Западного Саяна. Наиболее восточные тагарские памятники известны на правобережье Енисея, у сел Верхний Суэтук и Кочергино на р. Туба, у сел Уджей и Копь на р. Амыл и уд. Брагина. Особый район тагарской культуры — небольшой участок лесостепи по Енисею близ Красноярска. Исследована тагарская культура, вероятно, лучше всех других древних культур Сибири, благодаря 1 тыс. раскопанных курганов и случайным находкам тагарских бронз (найдены в основном при пахоте и других земляных работах), которых насчитывается более 6 тыс. Другие тагарские памятники известны значительно хуже: около 30 поселений и не менее 30 достоверно тагарских рудников, четыре клада бронзовых вещей, несколько каналов. Наконец, в Минусинской котловине открыто много тагарских наскальных рисунков (писаниц). Все эти памятники представляют солидную основу для установления хронологии тагарской культуры, изучения хозяйства и быта оставившего его населения и суждения о его социальном строе (карта 11).
Карта 11. Памятники тагарской культуры.
а — курганы VII–VI вв. до н. э.; б — курганы VI–V вв. до н. э.; в — курганы V–III вв. до н. э.; г — нераскопанные курганы; д — клады; е — медные рудники и плавильни; ж — писаницы; з — поселения VII–V вв. до н. э.; и — поселения V–III вв. до н. э.; к — степь; л — тайга; м — лесостепь.
1 — Федоров улус; 2 — Маткечик; 3 — Бельтыры; 4 — Чартыков разъезд; 5 — Камышта; 6 — Узунжул; 7 — Шалгинов улус; 8 — Райков улус; 9 — Асочаков; 10 — Норилков улус; 11 — Самохвал; 12 — Нижняя Согра; 13 — Означенное (Саяногорск); 14 — Думная гора; 15 — Верхний Суэтук; 16 — Кривинское; 17 — станция Минусинск; 18 — Тагарское озеро; 19–21 — Тагарское озеро (стоянки); 22 — Кочергино; 23 — Малая Иня; 24 — Тесь; 25 — Усть-Тесь; 26 — Георгиевская гора; 27 — г. Минусинск, ул. Вокзальная; 28, 29 — Тагарский остров; 30 — Быстрая II; 31 — Абакан; 34 — Абаканская управа; 35 — Кара-Кургэн; 36 — Узун-Оба; 37 — Кызыл-Куль; 38 — Откнин улус; 39 — Аскировка; 40 — Салбык; 41 — Капчалы; 42 — Биджа; 43 — Мохов улус; 44–46 — Тепсей VII, VIII, IX; 47 — Шалаболино (клад); 48 — Шалаболинская писаница; 49 — Брагина; 50 — Галактионова; 51 — Оглахты; 52 — Оглахтинские писаницы; 53 — Бузунова; 54–56 — Туран I–III; 57 — Саргов улус; 58 — «Советская Хакасия»; 59 — Кичиг-Кюзюр; 60 — Улуг-Кюзюр; 61 — Туим; 62 — Биря; 63 — Сыда; 64 — Усть-Сыда; 65 — Каменка; 66 — Байкалова; 67 — Малые Копены; 68 — Боярские писаницы; 69 — Страшной лог; 70 — Шира; 71 — Лепешки; 72 — Горькое озеро; 73 — Таштык; 74 — Афанасьева гора; 75 — Лобик; 76 — Подгорное озеро; 77 — Боровков; 78 — Сарагаш (Сарагашенское озеро); 79–82 — Барсучиха I, V, VI, VII; 83, 84 — «левый берег р. Черновой» I, II; 85 — Анаш; 86 — Аёшина; 87 — Заготзерно (Кокорева); 88 — Копьева; 89 — Учум; 90 — Ужур; 91 — Изыкчуль; 92 — Орак; 93 — Темра; 94 — Темра; 95 — Береш (поселение и городище); 96 — Парное; 97 — Объюл; 98 — Пичугино; 99 — Ягуня; 100 — Серебряково; 101 — Большой Барандат; 102 — Убиенка; 103 — Утинское; 104 — Тисуль; 105 — Некрасово; 106 — Назаровское; 107 — Старо-Айдашинское; 108 — Минино; 109 — Емельяново; 110 — Солонцы; 111 — Торгашино; 112 — Торгашинский клад; 113 — Зыковский клад; 114 — Коркино; 115 — Есаульское; 116 — Есаульский клад; 117 — Частоостровское; 118 — Тагарская; 119 — Карымская; 120 — Сухобузим; 121 — гора Темир; 122 — Юлия; 123 — Улень.
13 — напротив г. Саяногорск; 27–30 — в окрестностях г. Минусинск; 72 — к северу от Батеневского кряжа; 91 — VII в. до н. э.
Первая периодизация тагарской культуры была создана в 1929 г. С.А. Теплоуховым, который выделил в ней четыре этапа. В основу периодизации положено изменение типов погребальных сооружений: постепенное увеличение размеров курганных насыпей и уменьшение числа курганов в могильнике, изменение конструкции сооружений и обряда. Могильный инвентарь каждого этапа описан им лишь вкратце. Первый этап С.А. Теплоухов не датировал, второй датировал VI в. до н. э., третий — последними веками до нашей эры, четвертый — началом нашей эры. К четвертому этапу С.А. Теплоухов (1929) относил курганы с железными вещами и гипсовыми масками.
Последователем С.А. Теплоухова был М.П. Грязнов. Он работал над уточнением периодизации, подразделив тагарскую культуру на четыре этапа: банковский (VII–VI вв. до н. э.), подгорновский (VI–V вв. до н. э.), сарагашенский (IV–III вв. до н. э.) и тесинский (II–I вв. до н. э.). Последний, тесинский, этап — переходный от тагарской к таштыкской культуре, инвентарь его содержит как тагарские вещи, так и таштыкские. В основе периодизации М.П. Грязнова лежит изменение типов погребальных сооружений, обряда и погребального инвентаря. Периодизация М.П. Грязнова была изложена им в 1950 г. в рукописи «Минусинская курганная культура», однако увидела свет лишь в 1968 г. в сокращенном варианте (Грязнов М.П., 1968, с. 186 и след.).
Другая периодизация памятников тагарской культуры создана С.В. Киселевым. В основу ее также положены изменения погребальных сооружений, обряда и инвентаря курганов. Но изменения погребального инвентаря играют в его периодизации более важную роль, чем изменения погребальных сооружений. С.В. Киселев (1949, с. 115) впервые применил для периодизации тагарской культуры статистику совместных находок кинжалов и чеканов при раскопках погребений. В его периодизации тагарская культура подразделяется на три стадии: I — VII–V вв. до н. э.; II — V-III вв. до н. э.; III — III–I вв. до н. э. (Стадия I С.В. Киселева соответствует баиновскому и подгорновскому этапам М.П. Грязнова, II — сарагашенскому, III — тесинскому.) Для стадии I, по С.В. Киселеву, характерны индивидуальные погребения в ящиках и невысоких срубах под небольшими земляными насыпями эллиптической формы. Покойники часто сопровождаются оружием обычных размеров — кинжалами, чеканами, наконечниками стрел, а также сосудами с орнаментом и украшениями. Для стадии II характерны коллективные погребения в высоких срубах под более высокими насыпями вытянутой формы. Оружие и другие предметы погребального инвентаря (кроме сосудов и украшений) заменяются их уменьшенными, а затем и миниатюрными изображениями. Для стадии III характерны коллективные погребения — 10–20, а то и до 100 человек. Появляется обычай сжигания камеры после заполнения ее определенным количеством трупов. Инвентарь по-прежнему миниатюрный, причем наряду с бронзовыми впервые появляются и железные вещи. Курганные насыпи достигают крупных размеров (Киселев С.В., 1949, с. 114–146, 152–156).
Наконец, третья периодизация для первой половины тагарской эпохи (VII–V вв. до н. э.) разработана Н.Л. Членовой. Она основана на корреляции взаимовстречаемости оружия (кинжалов, чеканов, боевых топоров, секир и наконечников стрел) и ножей из тагарских курганов как вещей, наиболее быстро изменяющихся. Корреляционная таблица позволила разделить инвентарь раннетагарской эпохи на последовательные хронологические группы, из которых каждая бытовала приблизительно 100 лет в VII, VI и V вв. до н. э. Абсолютные даты групп определялись по аналогиям из Причерноморья и Поволжья — районов с довольно хорошо разработанной хронологией. Даты для групп и отдельных предметов V и V–IV вв. до н. э. в основном определялись по аналогии из Башадарских и Пазырыкских курганов Горного Алтая, датированных радиокарбонным методом и на основании ахеменидских и классических параллелей. Хронология памятников IV–III вв. до н. э. пока не разработана детально. Их даты определяются ориентировочно инвентарем, занимающим промежуточное положение между типами V в. до н. э. и типами «смешанного или переходного тагаро-таштыкского» времени (по М.П. Грязнову, тесинского этапа) III–I вв. до н. э.; эта дата обоснована восточным импортом и гуннскими типами вещей.
И С.А. Теплоухов, и М.П. Грязнов считали тагарскую культуру автохтонной, генетически связанной с предшествующей ей карасукской культурой. Все изменения в погребальном обряде и инвентаре тагарской культуры они объясняли местным развитием, отрицая значительные переселения в Минусинскую котловину людей из соседних и отдаленных районов (Грязнов М.П., 1968, с. 187–194).
В коллективной монографии М.П. Грязнова, М.П. Завитухиной, М.Н. Комаровой, С.С. Миняева, М.Н. Пшеницыной и Ю.С. Худякова «Комплекс археологических памятников у горы Тепсей на Енисее» (1979) представлено несколько разновременных памятников, перекрывающих друг друга (в частности, несколько тагарских погребальных сооружений перекрыто таштыкскими и еще более поздними). По мысли авторов (1979, с. 160, 161), этот комплекс должен подкрепить схему С.А. Теплоухова — М.П. Грязнова и доказать непрерывное эволюционное развитие всех культур Минусинской котловины на протяжении двух тысяч лет от андроновской эпохи до позднего средневековья, без каких бы то ни было перерывов и смены населения.
Н.Л. Членова (1973) считает, что тагарская культура — результат смешения местных и пришлых компонентов. Местными компонентами явились культуры лугавская (происходящая, видимо, из местного неолита, синхронная карасукской и заимствовавшая из нее ряд элементов, но сохранившая свою керамику и орнаменты и частично — погребальный обряд) и андроновско-федоровская, которая в Минусинской котловине и пограничных с ней более западных районах существовала вплоть до VIII–VII вв. до н. э. Смешение этих культур и дало основу тагарской культуры, возникшей в VII в. до н. э., люди которой развивали и карасукское бронзолитейное дело.
Дискуссионен вопрос о локальных различиях в тагарской культуре. По мнению Н.Л. Членовой, в эпоху сложения тагарской культуры, в VIII–VII и в VII в. до н. э., можно выделить некоторые локальные группы тагарских памятников, различающиеся по форме венчика и орнаменту керамики. Это, во-первых, памятники подкунинско-кокоревской группы и смешанной карасукско-тагарской, расположенные в степи; во-вторых, памятники лугавской и банковской групп, расположенные либо близ горно-лесных окраин Минусинской котловины, либо в зонах сосновых боров и на боровых песках (бывших борах, ныне вырубленных). В остальном инвентаре и в обряде погребения четко заметные различия между двумя этими группами не прослеживаются (хотя в каждой группе в погребальном обряде наблюдаются различные варианты). Однако уже и в эту эпоху были памятники, сочетающие и «степную», и «лесную» керамику (Членова Н.Л., 1972а, с. 90–131, табл. 37–49). Этот процесс смешения различных этнических групп, отчетливо проявляющийся в том, что в одних и тех же памятниках и даже на одном и том же сосуде начинают встречаться степные и лесные элементы орнамента, интенсивно идет в VII в. до н. э., на протяжении которого и складывается единая тагарская культура.
На основной своей территории, в Минусинской котловине, сложившаяся тагарская культура с VII–VI по III в. до н. э. чрезвычайно однородна и единообразна. Локальные варианты в ней могут быть выделены лишь по отдельным, разрозненным признакам, но не по целым их группам. Попытки выделить на основной тагарской территории локальные варианты оказались недостаточно убедительными (Левашева В.П., 1958; Дэвлет М.А., 1966). Однородность культуры находит полное соответствие в однородности физического типа тагарского населения. А.Г. Козинцев (1977, с. 67), изучивший большие серии тагарских черепов (всего 704 черепа), пришел к выводу, что «географических закономерностей в изменчивости признаков заметить, как правило, не удается. Соседние группы в общем не более сходны между собой, чем территориально разобщенные. Не обнаруживается и хронологических закономерностей в распределении сходства между группами».
Итак, представляется, что на всей основной тагарской территории в VII–III вв. до н. э. жило одно и то же население с одной и той же культурой. Почти никаких отличий от тагарской культуры Минусинской котловины не обнаруживают и тагарские памятники, распространенные на северо-востоке Кемеровской обл. (Мартынов А.И., 1972; 1973а; 1973б; 1979; Мартынов А.И., Бобров В.В., 1971; Мартынова Г.С., Покровская Н.Ф., 1979). Попытка А.И. Мартынова (1979) выделить на этой территории особую «лесостепную тагарскую культуру» недостаточно убедительна. Отличие памятников тагарской культуры Кемеровской обл. от памятников Минусинской котловины заключается только в том, что в первых встречаются бронзовые гривны и две формы керамических сосудов (с боковыми ручками и со сливом), которых нет в курганах Минусинской котловины. Этих незначительных отличий совершенно недостаточно для выделения локального варианта. Все остальное — и обряд погребения, и инвентарь тагарских курганов обеих территорий — совпадает до мельчайших деталей. Физический тип тагарского населения Кемеровской обл. также ничем существенным не отличается от физического типа тагарского населения Минусинской котловины (Дремов В.А., 1973, с. 193, 200–225; Козинцев А.Г., 1977, с. 37).
Единственный четко выделяющийся вариант тагарской культуры — красноярский. В этом районе неизвестны пока раннетагарские памятники, за исключением немногочисленных случайных находок бронзовых вещей. Известны лишь курганы второй половины тагарской эпохи, относящаяся к тому же времени стоянка у с. Есаульское и Караулинская пещера. Керамический комплекс их наряду с типично тагарскими баночными и кубковыми неорнаментированными сосудами содержит баночные и горшковидные сосуды и миски с налепным орнаментом в виде зигзагов, конусов, «рожков», крестов с прочерченными волнистыми и прямыми беспорядочно пересекающимися линиями (Карцов В.Г., 1929, с. 45, табл. IV; Максименков Г.А., 1961, с. 311; Николаев Р.В., 1963, табл. 2, 3, 6, 7; Дэвлет М.А., 1964, рис. 1; 2). Довольно своеобразна и бронза Красноярского района. Наряду с обычными тагарскими типами ножей, кинжалов, кельтов здесь выработаны и местные типы, отличающиеся от минусинских пропорциями и деталями, а главное — богатым геометрическим орнаментом из треугольников, зигзагов и прямых линий. Те же типы распространены и в районе Канска. В районе Красноярска и Канска около 60 % бронз приходится на бронзы минусинских типов и около 40 % — на бронзы местных типов (Merhart G., 1926; Максименков Г.А., 1961). К сожалению, черепа из старых тагарских курганов Красноярского района утеряны, а из новых раскопок — малочисленны, и судить о физическом типе населения этого района преждевременно.
Большинство тагарских поселений открыто в последние годы, и изучение их лишь начинается. Всего девять поселений (из 30) подверглись раскопкам (Абсалямов М.Б., 1976). Все поселения делятся на постоянные неукрепленные и укрепленные (городища). Встречающиеся в литературе упоминания о временных, сезонных, тагарских поселениях («летниках»), где найдено по нескольку фрагментов керамики и нет культурного слоя (Абсалямов М.Б., Мартынов А.И., 1979), нельзя считать достоверными: это могут быть остатки распаханных курганов.
Тагарские укрепленные поселения-городища относятся к концу тагарской эпохи. Первый тип городищ — городища-убежища (Киселев С.В., 1949, с. 149, 150; Кызласов Л.Р., 1963, с. 159). Они обычно округлой формы, укреплены валом и рвом и расположены на равнине. Культурный слой их очень беден или отсутствует. Датируются они по керамике, найденной в незначительном количестве. Среди них назовем городище у с. Усть-Ерба (диаметр около 200 м) и у Боярских писаниц (диаметр около 60 м).
Разновидностью городищ-убежищ является городище Береш II, расположенное у края скалистого обрыва (высота около 40 м) и укрепленное с напольной стороны дугообразным валом (высота до 1 м), сложенным из плит песчаника. Размеры городища 80×40 м. Культурный слой отсутствует, но собранная керамика позволяет датировать городище V–III или IV–III вв. до н. э. (Абсалямов М.Б., Мартынов А.И., 1979, с. 78, 79).
Второй тип представлен Знаменским городищем. Оно неправильной формы, с напольной стороны защищено валом и рвом. Размеры его 220×100 м. Культурный слой (толщина 0,2–0,3 м) насыщен костями животных (корова, лошадь, овца), керамикой, обломками зернотерок и пестов. Это городище было заселено постоянно. По керамике оно датируется позднетагарским временем (Абсалямов М.Б., Мартынов А.И., 1979, с. 79, 80). Все перечисленные городища исследованы пока только шурфовкой.
Неукрепленные поселения располагаются на первых надпойменных террасах (Абсалямов М.Б., 1976, с. 54), в пойме (Объюл) или возле озер (Нижний Ошколь, Джоево озеро, Тагарское озеро I, II), т. е. в местах, удобных для земледелия и скотоводства. Площадь поселений колеблется от 2,4 до 8,9 га (не считая сильно разрушенных). Какая-либо тенденция к увеличению или уменьшению площади поселения на протяжении тагарской эпохи как будто не наблюдается. На всех поселениях довольно мощный (обычно 0,3–0,4 м) культурный слой со значительным количеством костей домашних животных (из них около 40 % приходится на кости коровы) (Абсалямов М.Б., Мартынов А.И., 1979, с. 76) и остатками постоянных жилищ. Представлены прямоугольные полуземлянки и землянки (4×7,6×5 м, глубина 60, 80 и 100 см; Гришкин лог VI и VII). Их стены были укреплены или надстроены кладкой из нескольких рядов плиток над стенками землянки (Гришкин лог VI). Интересно, что конструкция полуземлянок со стенами, сложенными из плитняка, находит полную параллель в конструкции могильных камер, где стенки иногда также укреплены плитками, сложенными горизонтально в несколько рядов (Ужур). Это подтверждает предположение о том, что могильные сооружения — «дома мертвых» — копировали (в уменьшенном виде) дома живых.
Известны и наземные жилища. На поселении Лобик (у с. Батени) стены жилища с пристройками были сложены из плитняка, на Утинском поселении стены шести прямоугольных наземных жилищ (4,5×7 м) сделаны из камня и глины, внутри сохранились глинобитные очаги. При постройке этих жилищ под стены их было закопано по молодому барану. Несомненно, существовали и бревенчатые постройки: полуземлянки и землянки со стенами, укрепленными срубом, и наземные срубные жилища. О первых говорят остатки подобных жилищ на Шестаковском и Тисульском поселениях и многочисленные тагарские могилы со стенками, укрепленными срубом, иногда в несколько венцов. На существование наземных срубных жилищ указывают их изображения на писаницах, найденных на хребте Бояры. На Большой и Малой Боярских писаницах, датированных концом тагарского времени, изображены тагарские поселки из бревенчатых рубленых прямоугольных домов с четырехскатными крышами (табл. 88, 1, 2), напоминающих современные постройки северных алтайцев (Грязнов М.П., 1933; Дэвлет М.А., 1976а). Дома состоят из 8-11 венцов. Каждый дом имеет низкую квадратную дверь, окон нет, их заменяют, по-видимому, отверстия в крыше, предназначенные и для выхода дыма. Через раскрытую дверь виден круглый очаг на полу. Реальные тагарские бревенчатые дома строились, вероятно, из лиственницы — дерева, чрезвычайно прочного, а также из сосны (как и срубы в тагарских могилах).
На Малой и Большой Боярских писаницах изображены также жилища типа юрт (табл. 88, 1, справа). М.П. Грязнов считал, что они сложены из дерна, М.А. Дэвлет — что это настоящие каркасные юрты, какие еще недавно были у хакасов. Решить этот вопрос трудно, юртообразные жилища на Боярских писаницах изображены слишком схематично. Однако вполне вероятно, что юртообразные жилища были известны людям тагарской культуры, поскольку в соседней Туве в кургане V–III вв. до н. э. найдено изображение юртообразного конического жилища, вырезанное на костяном предмете (раскопки С.И. Вайнштейна). М.Б. Абсалямов и А.И. Мартынов (1979, с. 70, 75) сообщают о конических жилищах на поселениях Устинкино II, Культстан и Листвянка, относящихся к концу тагарской эпохи и переходному тагарско-таштыкскому времени.
Керамика тагарских поселений аналогична керамике тагарских курганов, ее отличает лишь худшая выделка. Из других находок следует отметить зернотерки и песты, свидетельствующие о земледелии и встреченные на каждом поселении. Часты изделия из кости — наконечники стрел, проколки и их заготовки. На поселении Объюл найдены следы косторезного производства: остатки костра и рядом заготовки для наконечника стрелы, рукояти какого-то предмета, много сырья — резаной кости, оселок для заточки ножа, которым работал косторез (Членова Н.Л., 1967, с. 289). На поселениях Шумилка и Ефремкино I найдены тагарские бронзовые котлы (Абсалямов М.Б., Мартынов А.И., 1979, с. 65, 69). Такие же котлы фигурируют на Большой и Малой Боярских писаницах, где изображены тагарские поселки (табл. 88). Литье также производилось на поселениях. Так, на поселении Объюл были найдены обломки глиняных литейных форм для отливки ножей и кельтов (Членова Н.Л., 1964а, с. 287). Известны и специальные литейные мастерские, расположенные вдали от поселений. Остатки одной из них обнаружены М.П. Грязновым на р. Таштык в 1955 г. Она была расположена на крутом склоне второй надпойменной террасы и представляла собой три ямы. Дно одной из них было прокалено, в другой найдены мелкие угли. В ямах было много глиняных форм для отливки ножей и кельтов, небольшое количество тагарской керамики V–IV вв. до н. э. и костей животных.
Обряд погребения тагарской культуры известен достаточно хорошо, поскольку к настоящему времени раскопано около 1 тыс. курганов. Но до сих пор он не служил предметом специального исследования (за исключением статьи М.А. Дэвлет (1958)). Поэтому статистических данных нет, и приходится ограничиться общей характеристикой обряда. Тагарские курганные могильники, как правило, легко определяются по внешнему виду. В Минусинской котловине могильники VII–VI вв. до н. э. обычно состоят из большого числа (10–20 и более) курганов, которые расположены, как правило, на надпойменных террасах рек или у подножия сопок. Иногда курганы вытянуты в ряд параллельно реке (Изыкчуль II), но чаще в их расположении не наблюдается никакого порядка.
Раннетагарский могильник представляет собой группу невысоких, иногда еле заметных земляных насыпей с вертикально врытыми камнями (табл. 90, 1, 2). Благодаря им могильник виден издалека, и местное население называет тагарские курганы «маяками». Курганы других культур в Минусинской котловине не имеют вертикально врытых камней. Тагарские курганы представляют собой расплывшиеся возвышения (высота от 0,3–0,4 до 1,5 м) округлой или эллипсоидной в плане формы, в зависимости от числа могил, расположенных чаще всего в ряд. Длина насыпей от 8-10 до 35 м (последний диаметр — кургана 8 на р. Изыкчуль, одного из самых длинных среди тагарских (Членова Н.Л., 1964б)). В Минусинской котловине на насыпи раннетагарского кургана всегда бывает ограда из врытых на ребро массивных каменных плит (обычно из девонского красноцветного песчаника) толщиной 0,1 м и более. Оградка бывает иногда квадратной (если в ней одна могила), но чаще прямоугольной, вытянутой больше или меньше в зависимости от числа заключенных в ней могил. По углам ограды врыты вертикальные каменные «столбы», и такие же «столбы» по одному-два врыты вдоль длинных сторон ограды («простеночные камни»). Ориентировка оград обычно север-юг, север-северо-запад — юг-юго-восток, северо-запад — юго-восток. Внутри ограды, перпендикулярно ее длинной оси, располагаются могилы, от одной до шести, как правило, в ряд (табл. 90, 4-12). Иногда к внешней стороне ограды, чаще возле ее углов, пристраиваются дополнительные детские могилы. Погребения представляют собой ямы прямоугольной формы, вдоль стенок которых врыты поставленные на ребро массивные каменные плиты (такая могила называется «каменный ящик»; табл. 90, 6–8). Иногда стены обложены бревнами (обычно из лиственницы), образующими сруб в один или несколько венцов. И наконец, встречаются могилы с двойной обкладкой из каменных плит и дерева (сруб или рама). Перекрытие могил представляет собой либо несколько крупных массивных плит (толщина 10 см и более), положенных в один ряд поперек могилы на несколько бревен, лежащих продольно; либо две-три крупные плиты, поверх которых в несколько рядов помещены более мелкие плиты; либо накат из бревен; либо, наконец, и накат, и плиты. Дно могил земляное. Рассчитаны могилы, как правило, на индивидуальные, иногда — на парные захоронения, чаще взрослых с детьми. Размеры могил сравнительно невелики. Изредка встречаются и коллективные захоронения (например, мужчина, женщина и один или двое детей в одной могиле), но в общем коллективные могилы для этой эпохи совершенно не характерны. Размеры могил сравнительно невелики (1,5–3,8×2,7 м, глубина 0,7–1,2 м). Ориентировка могильных ям преимущественно запад-восток, запад-юго-запад — восток-северо-восток с незначительными отклонениями; ориентировка север-юг исключительно редка.
Покойника клали на дно могилы вытянуто на спине, головой обычно на запад, запад-юго-запад или юго-запад. Руки обычно лежат вдоль тела (табл. 90, 8). Один или два крупных керамических баночных сосуда (видимо, с жидкой пищей) ставили, как правило, у головы, а мясо животных (крупного рогатого скота, реже — овцы и лошади) помещали в ногах. Остальной погребальный инвентарь различен в мужских и женских погребениях. В женских встречаются обычно украшения (бусы, пронизки, бляшки), изредка — зеркала. В мужских довольно часто находятся предметы вооружения: чеканы со втоками, кинжалы, боевые топоры или секиры, наконечники стрел. Чекан клали возле головы справа, кинжал — обычно у пояса слева (иногда вместе с ножом), наконечники стрел, видимо в колчане — в ногах, остриями к ногам покойника.
С V в. до н. э. погребальный обряд тагарской культуры претерпевает значительные изменения. Уменьшается число курганов в могильнике (обычно менее 10, изредка бывает и 20), и одновременно увеличиваются размеры каждой курганной насыпи. Высота их обычно 1,5–2 м, но есть и более высокие; длина — 24–44 м. Насыпи по-прежнему имеют прямоугольную ограду из врытых на ребро массивных плит, но увеличивается число «столбов». По углам ограды и в середине каждой из ее сторон врыт вертикально высокий камень («восьмикаменный курган»); иногда по длинным сторонам ограды врыто не по одному, а по два высоких камня («десятикаменный курган»). Под курганной насыпью бывает одна, две или три могилы, но чаще одна больших размеров — 4×3,5; 4,7×5 м или даже крупнее — 8,2×1,15 м (Малая Иня). Глубина могильной ямы 1,3–1,8 м. Если в кургане несколько могил, размеры их значительно меньше (2×1,6; 2,5×1 м) при той же глубине, что и у более крупных. Ориентированы могилы углами по сторонам света. Могилы-каменные ящики в V–IV вв. до н. э. встречаются редко. Как правило, это детские могилы, пристроенные к основным или помещенные между ними. Обычными становятся срубы в несколько венцов и бревенчатые накаты в качестве перекрытий, иногда еще дополнительно покрытые берестой (табл. 90, 18, 19). Поверх бересты укладывались плиты и дерн. Для захоронений рядового населения второй половины тагарской эпохи характерны коллективные трупоположения — от 10 до нескольких десятков человек (табл. 90, 16). Известна могила, где было похоронено 100 человек. Индивидуальные или парные погребения продолжали сохраняться для захоронения лишь знатных лиц.
Погребенные, как и в VII–VI вв. до н. э., лежат вытянуто на спине, руки — вдоль тела, головами обычно на запад-юго-запад и юго-запад, но встречается и северо-восточная ориентировка. Могилы V–IV вв. до н. э. представляли собой родовые или семейные усыпальницы, где хоронили людей в течение длительного времени, поэтому не все погребенные сохранили первоначальное положение. Нередко при дальнейших подхоронениях уже лежавших покойников сдвигали в сторону. Иногда практиковалось сожжение погребальных камер.
В V–IV вв. до н. э. покойника хоронили с уменьшенными, а впоследствии и миниатюрными бронзовыми предметами вооружения — чеканами, кинжалами, ножами, заменяющими оружие обычных размеров, употреблявшееся в жизни.
Наряду с курганами, содержащими коллективные погребения, известна и группа из 14 огромных «царских» курганов в урочище Салбык, в 60 км к северу от г. Абакан. Самый крупный из них, Большой Салбыкский курган, раскопан С.В. Киселевым в 1954–1956 гг. Первоначально насыпь достигала высоты 25–30 м и имела пирамидальную форму. Она была сложена из пластов дерна, дополнена глиной и облицована дерном (табл. 90, 3). Она была огорожена квадратной оградой (70×70 м) из врытых на ребро огромных плит девонского песчаника, которые были надстроены кладкой из горизонтально положенных плиток. Общая высота ограды достигала 2,5–2,8 м. Снаружи плиты ограды были укреплены контрфорсами. Ограда ориентирована по сторонам света с небольшим отклонением (табл. 91, 2). С восточной стороны ограды был устроен коридорообразный вход (длина 14 м). Этот вход был снаружи перегорожен стенкой, сооруженной из горизонтально положенных плит. По углам ограды, вдоль всех ее сторон и перед входом были врыты огромные каменные стелы (всего 23) весом в несколько тонн. Под угловыми камнями ограды находились «строительные жертвы» — скелеты взрослых и детей. В западной части располагалась квадратная могила (5×5 м, глубина 1,8 м), перекрытая накатом из шести рядов бревен, положенных крест-накрест в виде усеченной пирамиды (высота до 2 м, площадь вверху 8×8 м). Сверху эта пирамида была покрыта 15 слоями бересты. Стены могилы были укреплены деревянными стойками, внутри находился сруб в четыре венца из обтесанных брусьев. Пространство между деревянными стойками и срубом было заполнено красной глиной. Дно могилы — также глиняное — было застлано досками и берестой. От западной стенки могилы отходил подземный коридор — дромос из досок и бересты. Он выходил к середине западной стенки каменной ограды, и по нему вносили покойников (табл. 91, 6). У южной стены этого коридора обнаружены погребения двух слуг.
Могила в Салбыкском кургане ограблена. В ней найдены останки семи человек. Из инвентаря сохранился лишь бронзовый нож с трапециевидной ручкой (V–IV вв. до н. э.). Сооружение кургана требовало огромных усилий большого числа людей. Как выяснено, камень для стен ограды привозили за 20 км, а стелы — с берега Енисея, за 70 км. Не меньшего труда требовали сооружение земляной насыпи, постройка ограды, установка стел. С.В. Киселев (1956) предполагал, что насыпь кургана возводили 100 человек в течение семи лет (см. также: Дэвлет М.А., 1976д).
Находки на поселениях, в могильниках, а также многочисленные случайно обнаруженные вещи составляют великолепный археологический комплекс предметов тагарской культуры.
Керамика. Тагарская керамика очень стандартна по форме. Это в основном баночные сосуды и плошки, изготовленные из нижней части разбитых баночных сосудов (табл. 89, 1, 2, 11–14). В VII — начале VI в. до н. э. доля банок в общем числе тагарских сосудов составляет 78 %. В течение VI в. до н. э. она повышается до 92 %. Тагарские баночные сосуды расширены в верхней части и постепенно сужаются ко дну (табл. 89, 1, 2, 11, 12, 14). В VII–VI вв. до н. э. у них обычно верхний край скошен наружу и закруглен. Горизонтально срезанный край встречается реже.
Орнамент баночной тагарской керамики Минусинской котловины довольно беден. В VII–VI вв. до н. э. самый обычный орнамент — это один или несколько широких (до 1 см) горизонтальных желобков в верхней части сосуда, проведенных пальцем или палочкой (табл. 89, 9-11). Изредка он дополнен расположенными ниже желобков, но также в верхней трети сосуда, группами из каплевидных ямок, составляющих треугольник; мелким треугольным штампом; насечками, образующими горизонтальный зигзаг. В районах, примыкающих к лесным массивам, преобладают другие виды орнаментов: «жемчужины», иногда разделенные круглыми или каплевидными ямками, ряды оттисков гребенчатого штампа (табл. 89, 12, 14).
Сама форма раннетагарского баночного сосуда представляет собой промежуточный тип между лугавским параболоидным (с примятым дном) и андроновским баночным сосудами и восходит к обоим этим типам. Сформировался он при длительных контактах носителей андроновской и лугавской культур.
В раннетагарскую эпоху были распространены и другие формы сосудов: открытые кубки на поддонах (табл. 89, 10); округлые плоскодонные сосуды с узким низким горлом (табл. 89, 9); закрытые округлые сосуды с низким горлом на невысоких кольцевых поддонах (табл. 89, 6); небольшие острореберные сосудики (табл. 89, 8); сосуды баночного типа с перехватом у дна; маленькие круглодонные низкие мисочки. Кубки и округлые плоскодонные сосуды, как и баночная керамика, обычно черного или серого цвета. Прочие небаночные сосуды, как правило, лощеные, розоватого или красноватого цвета, что объясняется обжигом при более высокой температуре в окислительной среде (при доступе воздуха). Орнамент небаночной тагарской керамики также беден. Обычно это несколько широких желобков, расположенных в верхней (как на банках) или средней части сосуда, возле максимального диаметра. Другой вид орнамента — налепные шишечки-сосочки (табл. 89, 6). Значительная часть тагарской керамики вообще лишена орнамента.
В V–III вв. до н. э. многие формы тагарской керамики исчезают. Остаются лишь баночные сосуды, плошки из нижней части разбитых банок (в сумме они составляют около 90 % всей керамики) и кубки. Пропорции банок меняются, они становятся более приземистыми. Меняется форма верхнего края — наиболее типичен загнутый внутрь и скругленный. Меняется и форма дна: уплощенные днища исчезают, типичным становится плоское дно. Улучшается обжиг сосудов. Большинство сосудов лощеные, с бросающимися в глаза, густо расположенными полосами лощения, в то время как на более ранних сосудах полосы лощения незаметны. Преобладающий цвет банок — по-прежнему черный и серый, но появляются и розоватого цвета. Орнамент с V в. до н. э. становится еще беднее. Дольше всего сохраняются «жемчужины», но они более мелкие. Большинство банок V–III вв. до н. э. без орнамента (табл. 89, 1, 2).
Меняется и форма кубков: в VII–VI вв. до н. э. чаша кубка была полушаровидной, теперь она становится яйцевидной, верхний край загнут внутрь и скруглен, как и у банок. Поддоны значительно ниже и сильнее расширяются книзу. Кубки, как и банки, лощеные. Орнамента на них нет (табл. 89, 3, 5).
Все сказанное относится к керамике Минусинской котловины. В тагарских памятниках Кемеровской обл. основная масса сосудов не отличается от керамики Минусинской котловины: те же банки, округлые плоскодонные сосуды с низкими шейками и кубки на поддонах. Но наряду с ними здесь встречено несколько баночных сосудов с маленьким носиком-сливом, горшков с боковой ручкой и полушаровидных мисок. Две последние формы сближаются с сакской керамикой Казахстана.
Керамика тагарских курганов из района Красноярска своеобразна. Наряду с типичными тагарскими баночными и кубковидными сосудами здесь встречена и керамика желто-серого цвета, с грубой, шероховатой, поверхностью — банки, горшки и миски с налепами в виде «рогов», зигзагов, крестов и с прочерченным прямо- и криволинейным орнаментом.
Орудия труда. В тагарской культуре орудия труда только бронзовые. Деревянные, которых, вероятно, было много, как и в любой другой культуре, до нас не дошли. Из орудий, относящихся к земледелию, известны бронзовые серпы и зернотерки. Форма серпов своеобразна и характерна только для тагарской культуры. Они слабоизогнуты (табл. 86, 8, 9) и нередко имеют какой-то значок в виде копыта, квадрата, двойной спирали — может быть, знак мастера. Тагарские серпы очень несовершенны. Их слабый изгиб и неравные углы резания свидетельствуют, как показали исследования В.П. Левашевой (1956, с. 65, рис. 16, 5), о неразвитости тагарского земледелия. Однако серпов найдено довольно много — 239 (Гришин Ю.С., 1960, с. 123). Почти все они происходят из случайных находок, несколько серпов найдено в составе тагарских кладов у д. Брагина и с. Есаульское, один — в тагарском кургане (Гришкин лог, могила 22, раскопки С.А. Теплоухова, погребение мужчины, VII в. до н. э.).
Зернотерки каменные вытянутые, плоские или сегментовидные. Они найдены во всех тагарских поселениях и в Большом Салбыкском кургане. Подобные зернотерки, называемые «паспак», сохранились до наших дней в некоторых районах Алтая. При работе на такой зернотерке за целый день можно растереть не более 2,5 кг зерна. Во второй половине тагарской эпохи появляются ручные каменные жернова круглой формы. В центре верхнего жернова делалось круглое отверстие для засыпки зерна, а с краю — небольшая ямка, куда вставлялась палка, которой вращали жернов. Такие жернова найдены (вместе с зернотерками) в Большом Салбыкском кургане и в соседней Туве, в насыпях курганов скифской и гуннской эпох. При работе на таких ручных жерновах за день можно растереть 8 кг зерна. Известны тагарские орудия, относящиеся к скотоводству. Это бронзовые тавра, которыми клеймили скот. Набор из четырех прямоугольных и круглых тавр с рисунком в виде полос и решетки найден в составе тагарского клада у д. Брагина (табл. 86, 12).
Среди тагарских орудий горного дела представлены каменные молоты и кайлы, роговые кирки и деревянные лопаты, а среди приспособлений для выплавки меди — плиты с чашевидными углублениями, куда сливался расплавленный металл (Сунчугашев Я.И., 1975). Тагарские литейные формы в основном глиняные, но известны и медные — для отливки кельтов (Гришин Ю.С., 1960, с. 145, рис. 6). По-видимому, к тагарской эпохе относятся и бронзовые зажимы для глиняных литейных форм, хранящиеся в Минусинском музее (Гришин Ю.С., 1960, с. 147, рис. 8).
Орудиями для обработки дерева были бронзовые кельты-топоры, кельты-тесла (табл. 86, 5, 7), бронзовые пилы (табл. 86, 10, 11), долота и ножи. Тагарские кельты (всего более 500) — разнообразных размеров, веса и форм, от крупных и тяжелых, применявшихся, очевидно, для рубки деревьев, до маленьких легких, употреблявшихся, по-видимому, при изготовлении различных изделий из дерева (табл. 86, 5, 7, 13, 14). Основная часть кельтов — случайные находки, и менее 20 происходит из погребений и кладов. Более половины кельтов — крупные и тяжелые. По-видимому, нужда в таких орудиях в Минусинской котловине, представляющей в основном лесостепь и повсюду граничащей с тайгой, была велика. Предположение некоторых авторов (Гришин Ю.С., 1960; Мартынов А.И., 1979), что кельты предназначались для обработки земли в качестве мотыг, вызывает большие сомнения, хотя не исключено, что они могли применяться иногда и для земляных работ (рытье ям и пр.).
Видимо, к тагарской эпохе относятся и небольшие бронзовые пилы из Минусинской котловины (случайные находки; табл. 86, 10, 11). Втульчатые бронзовые долота, клиновидные и желобчатые, появившиеся еще в карасукскую эпоху, продолжали бытовать и в тагарской культуре.
Наконец, для обработки дерева употреблялись и бронзовые ножи. Вообще в тагарскую эпоху, как и в более раннее, и в более позднее время, ножи были универсальными орудиями, служившими для самых разных целей: для обработки дерева, кости, для кройки обуви, одежды вместо несуществовавших еще в то время ножниц, для выкапывания различных съедобных кореньев, разделки мяса, для еды и т. д. Ножи — наиболее частая из тагарских находок (известно более 2500). По форме они делятся на два больших раздела: 1) с выделенной ручкой и 2) без выделенной ручки. Ножи первого раздела имеют уступ между клинком и ручкой, на уступе часто помещена головка хищной птицы или копытообразный значок (табл. 86, 40, 42). Ручка таких ножей с уступом бывает иногда сплошной, а навершие — в виде валика или фигурки животного (табл. 88, 16). Иногда ручка бывает полой, в нее вкладывается плоское шило с навершием в виде фигурки животного (табл. 86, 39, 40; 88, 15, 17). Это так называемые вкладышевые ножи, которые бытовали только в VII–VI вв. до н. э., а в V в. до н. э. вышли из употребления. Ножи со сплошной ручкой продолжали бытовать и в V–IV вв. до н. э. Тогда у них появились и новые виды наверший: овальное кольцо, иногда с фигуркой животного в нем (табл. 86, 19, 20, 23, 24, 44).
Ножи второго раздела — без выделенной ручки, с одним или несколькими круглыми или каплевидными отверстиями (табл. 86, 33–35) — появились в VII в. до н. э. и бытовали вплоть до IV в. до н. э., постепенно уменьшаясь в размерах и массивности. К V в. до н. э. появились новые классы ножей этого раздела — с широким петлевидным отверстием в верхней части ручки, большими кольцами, овальными или круглыми, расширенной вверху ручкой (табл. 86, 16–18, 23, 24). С V–IV вв. до н. э. вплоть до конца тагарской эпохи бытовали ножи с пряжковидным кольцом (табл. 86, 30, 31; формы колец идентичны бронзовым пряжкам таштыкской эпохи). В V–III вв. до н. э. применялись бронзовые ножи новой формы — коленчатые, ручки их расширены кверху (табл. 86, 17). Ножи первого раздела ведут происхождение от карасукских, второго — от ножей эпохи бронзы Казахстана и Средней Азии.
В тагарской культуре много бронзовых шильев, формы которых постепенно видоизменялись. В VII–VI вв. до н. э. они обычно массивные четырехгранные, с круглой в сечении шейкой и грибовидной шляпкой (табл. 86, 32, 38). В VI в. до н. э. наряду с ними появились плоские шилья-вкладыши, которые вкладывались в полые ручки кинжалов и заканчивались обычно фигурой животного (табл. 86, 41, 43). С V в. до н. э. шилья делаются менее массивными, иногда совсем тонкими (табл. 86, 25, 29).
Оружие. Тагарское оружие известно очень хорошо и по материалам из курганов, и из случайных находок. Кинжалы (более 500) бронзовые цельнолитые. По форме перекрестья они делятся на кинжалы «с шипами», или с прямым перекрестьем (табл. 84, 36), и кинжалы с бабочковидным перекрестьем (табл. 84, 37–39). Первые появляются еще в VII в. до н. э. и восходят к карасукским, вторые — несколько позже и отражают влияние более западных районов, где такие кинжалы бытовали в скифскую эпоху. У многих кинжалов навершия в форме валика, простого или рассеченного (табл. 84, 37, 38, 40) или в виде фигурки стоящего животного. В VI в. до н. э. бытуют «вкладышевые» кинжалы с полой ручкой той же конструкции, что у вкладышевых ножей (табл. 84, 39). С V в. до н. э. появляются кинжалы с широким плоским бабочковидным перекрестьем, желобчатой ручкой и навершием в виде валика, плоского овала, кольца или двух головок грифонов, повернутых друг к другу (табл. 84, 15–18). Иногда на навершии помещены головки зубастых хищников или две фигурки кабанов, расположенных «вверх ногами». Эти кинжалы очень редко находят в курганах, в основном это случайные находки, попавшие в Минусинскую котловину из Западной Сибири и Казахстана. Они бытуют до конца тагарской эпохи, судя по тому, что некоторые из них бронзово-железные (клинок и середина ручки железные, навершие, перекрестье и бока ручки бронзовые, или клинок бронзовый, а ручка железная) или целиком железные. Железных кинжалов «скифского типа» в Минусинской котловине найдено несколько. Формы их отличаются от тагарских, частично это ахеменидский импорт, частично они относятся к переходному тагарско-таштыкскому времени.
Во второй половине тагарской эпохи в погребения обычно кладут миниатюрные кинжалы, по форме идентичные кинжалам обычных размеров. Это только символы оружия. Кинжалы обычных размеров в погребениях V и особенно IV–III вв. до н. э. крайне редки. Но воины, судя по многочисленным случайным находкам, ими пользовались.
Бронзовые тагарские чеканы — также очень распространенный вид оружия (известно более 100). В VII–VI вв. до н. э. они имеют длинную узкую втулку. У наиболее ранних — круглые или многогранные бойки (девяти-, восьми- и семигранные) и плоские или многогранные обушки (табл. 84, 41, 42). На протяжении VII–VI вв. до н. э. число граней бойка уменьшается до шести и четырех. В углу между бойком и втулкой иногда помещается литая «палочка», а к концу VI в. до н. э. — головка грифона. Именно в это время чеканы в Минусинской котловине начинают выходить из употребления: появляются уменьшенные экземпляры, которые вряд ли могли быть эффективным оружием (табл. 84, 19), а затем и миниатюрные, изготовлявшиеся, видимо, только для погребений. Но с V в. до н. э. в тагарской культуре появляются чеканы новой формы — с короткой широкой втулкой или без нее, проушные, бойки круглые в сечении, обушки короткие многогранные. Под бойком часто помещается головка барана или хищной птицы (табл. 84, 20). Такие чеканы в V в. до н. э. применялись в ахеменидском Иране. Отсюда или из каких-то подвластных Ахеменидам районов они и проникли в Минусинскую котловину.
Втоки VII–VI вв. до н. э. довольно простых форм — конические, параболоидные, граненые — и достаточно крупные, в соответствии с размерами чекана. В V в. до н. э. формы втоков усложняются: на конце появляются пирамидки или плоские лопатки. Но при этом размеры втоков уменьшаются в соответствии с уменьшением чеканов. С IV в. до н. э. в погребениях встречаются только миниатюрные втоки. Чеканы «ахеменидского типа» употреблялись с короткими широкими втоками, уплощенными в сечении, что соответствует уплощенной форме втулки этих чеканов.
В тагарскую эпоху бытовали, кроме того, бронзовые секиры и боевые проушные топоры (табл. 84, 21, 43). Это оружие значительно более редкое, чем кинжалы и чеканы. У них крестообразный в сечении или плоский обушок и плоский боек. К V в. до н. э. местные секиры и боевые топоры почти совершенно выходят из употребления, но появляется небольшое количество секир с короткими широкими втулками, всеми деталями напоминающие чеканы ахеменидского типа. По-видимому, это тоже импорт или подражание импортным секирам.
В сравнении с такими культурами, как скифская и савроматская, наконечников стрел в тагарской культуре очень мало. По данным на 1967 г. их насчитывалось всего 219 (Членова Н.Л., 1967, с. 40), в то время, как только в одном скифском или савроматском погребении бывает иногда 100, а то и 200 наконечников стрел. В тагарских погребениях VII–VI вв. до н. э. обычно по четыре-пять стрел, иногда даже по одной, а максимальное количество — 16. С V в. до н. э. стрелы в тагарских погребениях встречаются все реже и их все меньше. Наконечники тагарских стрел бронзовые и костяные, железные неизвестны. Большинство тагарских бронзовых наконечников стрел скифского и савроматского типов. По форме пера все тагарские бронзовые наконечники стрел делятся на три группы: А) с треугольным пером; Б) с листовидным или ромбическим; В) с пулевидным (Членова Н.Л., 1967, с. 40, след.).
Наконечники группы А бывают черешковыми и втульчатыми (чаще черешковые) двух- и трехлопастными (чаще трехлопастные; табл. 84, 5-12, 28, 30–33). Наконечники группы Б — только втульчатые, двух- и трехлопастные, иногда шипастые (табл. 84, 22–27, 29). Наконечники группы В единичны, они втульчатые. Поскольку большинство тагарских наконечников стрел принадлежит к тем же типам, что скифские и савроматские, они имеют те же даты и являются основой для хронологии тагарской культуры.
В VII в. до н. э. для тагарской культуры характерны крупные двухлопастные наконечники группы Б (с ромбическим и лавролистным пером), с длинной или короткой втулкой, иногда шипастые. Все они очень близки к скифским и савроматским наконечникам (табл. 84, 22–26). В это же время бытуют трехгранные и трехлопастные наконечники группы А (с треугольным пером), среди которых втульчатые находят параллели в савроматских памятниках (табл. 84, 30–31), черешковые — в тасмолинской культуре Казахстана и майэмирской — Алтая (табл. 84, 32, 33).
В VI в. до н. э. характерны те же формы наконечников, но они меньше по размерам (табл. 84, 2). В V в. до н. э. появляются наконечники группы А со скрытой втулкой и опускающимися ниже втулки жальцами (табл. 84, 5). Очертания треугольного пера и у втульчатых, и у черешковых наконечников изменяются, делаются более сложными, криволинейными (табл. 84, 2–4, 12). Стрел этого времени мало. Какие наконечники бытовали в IV–III вв. до н. э., трудно сказать, поскольку в Минусинской котловине вообще нет наконечников, типичных для скифов и сармат IV–III вв. до н. э.
Наряду с бронзовыми были и многочисленные костяные наконечники стрел самых разных типов: черешковые с длинным, круглым в сечении черешком, срезанным на конце для вставки в древко, и пером треугольной формы, длинным или коротким, квадратным или ромбическим в сечении; втульчатые со скрытой втулкой, треугольные, квадратные или ромбические в сечении.
Судя по находке в кургане 8 могильника Изыкчуль (Членова Н.Л., 1964б), стрелы носили в колчане остриями вниз. Колчаны подвешивали к поясу с помощью бронзовых крючков (табл. 84, 13, 34). Сами колчаны не найдены. Не найдены и тагарские луки. Об их форме можно судить по миниатюрной бронзовой подвеске, изображающей лук в налучье (Членова Н.Л., 1967, табл. 15, 1), — он был сложным. Длина лука, судя по длине наконечников стрел, была 0,6–0,8 м — как у скифских и савроматских луков или еще меньше. Сохранились бронзовые наконечники, надевавшиеся на концы лука и украшенные головками грифонов, баранов или значком в виде копыта (Членова Н.Л., 1967, табл. 15, 2, 4–8). Известны тагарские бронзовые наперстки, предохранявшие палец от ранения тетивой при стрельбе из лука (табл. 84, 14, 35). Наперстки надевались на большой палец, и это означает, что лук натягивали так называемым монгольским способом, при котором пальцы складывались «кукишем», и тетиву натягивал согнутый большой палец. Стрела при этом помещалась справа от лука. Тем же способом натягивали лук скифы и персы.
Копья в тагарских погребениях не найдены ни разу. Несколько случайных находок бронзовых копий из Минусинской котловины могут относиться и к более раннему времени.
Обычно вооружение мужчины составляли либо кинжал и чекан, либо лук и стрелы. Случаев, где в одном погребении сочетались бы кинжал, чекан и стрелы, очень мало.
Конский убор. Ни в одном из 1 тыс. тагарских курганов, раскопанных к настоящему времени, нет ни одного погребения верхового коня. Только в двух погребениях найдены псалии и в одном — костяная имитация половины удил. Тем не менее, предметов конского убора, относящихся к тагарской культуре и происходящих из случайных находок, довольно много. Тагарские удила бронзовые двусоставные четырех типов: I — с кольчато-стремевидными окончаниями (табл. 85, 1); II — со стремевидными окончаниями и дополнительным отверстием в «стремени» (табл. 85, 2, 3, 5); III — с простыми стремевидными окончаниями (табл. 85, 6, 7); IV — кольчатые (табл. 85, 8). Точную дату удил Минусинской котловины установить трудно ввиду отсутствия их в погребениях. Датировать их можно лишь на основании аналогий из других районов — в первую очередь Причерноморья, Поволжья и Приуралья. Наиболее ранними являются удила типа I (табл. 85, 1), которые соответствуют восточноевропейским предскифским двукольчатым удилам с двумя круглыми отверстиями. Они относятся к самому началу тагарской эпохи (VII в. до н. э.). Развитие этих удил состояло в том, что внешнее трапециевидное отверстие увеличивалось, а внутреннее круглое — уменьшалось (табл. 85, 2, левое звено). Впоследствии его стали помещать внутри стремевидного окончания (табл. 85, 2, 3, 5, правое звено). Тип II тагарских удил по аналогиям из Уйгарака (низовья Сырдарьи) можно отнести к VII в. до н. э. Через промежуточный редкий тип с прямой перекладиной в стремевидном окончании (табл. 85, 4), тип II переходит в тип III. По скифским, савроматским и другим аналогиям бытование удил типа III можно отнести к VII–VI вв. до н. э. Тип IV появляется одновременно с типами II и III (т. е. с VII в. до н. э.) и бытует на протяжении всей тагарской эпохи, вплоть до III в. до н. э. («Курган за поскотиной» у с. Большой Барандат, где найдена половинка бронзовых миниатюрных удил этой формы).
Тагарские бронзовые псалии подразделяются на стержневые и пластинчатые. Большинство стержневых псалиев дуговидно изогнуто. Один из них — трехдырчатый, с копытцем на конце (табл. 85, 9) — VII–VI вв. до н. э., другой — плоский трехдырчатый — очевидно, VI–V вв. до н. э. (табл. 85, 11). Дугообразно изогнутые двудырчатые псалии распространены очень широко, некоторые из них оканчиваются головками грифонов (табл. 85, 12), или волков (Членова Н.Л., 1967, табл. 16, 39–42). Наиболее вероятно, что они относятся к V в. до н. э. Кроме бронзовых псалиев, употреблялись, возможно, и роговые, не дошедшие до нас. Наряду с описанными удилами и псалиями, которые были свойственны культурам «скифского мира» в широком смысле, в тагарской культуре известны и своеобразные псалии — пластинчатые прорезные, с шипами на внутренней стороне, «строгие» (табл. 85, 16, 17). Параллели им есть на Ближнем Востоке и в Иране (Членова Н.Л., 1967, с. 74, табл. 17, 45, 46, 50–53). Некоторые из них — с головками грифонов (табл. 85, 16) — видимо, конца VI–V в. до н. э. Кроме псалиев, такими же шипами снабжались и трензеля (табл. 85, 19), которые прикреплялись к концам удил и кололи подбородок коня (Членова Н.Л., 1967, с. 74, 75).
Известны и другие предметы тагарского конского убора: обоймы для перекрестья ремней (табл. 85, 23, 27, 28), пряжки подпружные и от чумбура (табл. 85, 24, 25), налобники (табл. 85, 14, 15), ворворки для кистей (табл. 85, 26, 29, 30), различные подвески (табл. 85, 13, 18, 20–22). Все они бронзовые, даже те, что имитируют кабаньи клыки (табл. 85, 13, 18). Псалии, налобники, ворворки, бляхи часто орнаментированы или украшены в зверином стиле, преимущественно «алтайском». Есть основания думать, что предметы конского убора, украшенные в зверином стиле, проникли в Минусинскую котловину из более западных районов.
Бытовая утварь, предметы туалета, одежда. Из тагарской бытовой утвари известны бронзовые котлы скифского типа на высоком поддоне (табл. 89, 15–18), которых насчитывается более 100 (Членова Н.Л., 1967). В основном это случайные находки. Два котла найдены в тагарских поселениях (Абсалямов М.Б., Мартынов А.И., 1979, с. 65, 69). Известен и клад из четырех котлов, найденный у с. Шалаболино (Левашева В.П., Рыгдылон Э.Р., 1952). Датируются тагарские котлы на основании аналогий предскифского и скифского времени из Северного Причерноморья и Северного Кавказа. Наиболее ранние тагарские котлы имеют кольцевидные ручки с желобками и гвоздевидными выступами, как котлы бештаугорского типа на Северном Кавказе. Появились они, как и бештаугорские, вероятно, в VIII–VII вв. до н. э. У более поздних котлов кольцевидная ручка принимает форму незамкнутого кольца, а затем — подковообразную (табл. 89, 16–18). Котлы с подковообразными ручками датируются, вероятно, как и подобные им скифские, VI в. до н. э. У некоторых тагарских котлов ручки оформлены в виде фигурок стоящих животных — козлов (табл. 89, 15), лошадей, оленей. Имеются котлы и с носиком-сливом (табл. 89, 17). Они архаические, появляются в VIII–VII или VII в. до н. э.
Будучи достаточно прочными изделиями, употреблявшимися как в быту, так и при отправлении культов, тагарские котлы могли существовать довольно долго — в течение одного-двух веков и более. О длительном использовании котлов свидетельствуют бронзовые заплаты на многих из них. Об употреблении в быту можно судить по находкам котлов на тагарских поселениях и по тому, что они фигурируют на писаницах (наскальных рисунках), изображающих позднетагарские поселения (табл. 88, 1, 3, 3а) (Грязнов М.П., 1933; Дэвлет М.А., 1965). О связи котлов с культом говорит минусинская писаница Кызыл-Хая, где изображены люди в рогатых головных уборах (шаманы?), мешающие что-то в тагарских котлах и простирающие над ними руки с растопыренными пальцами (Appelgren-Kivalo Н., 1931). Не исключено, что Шалаболинский клад, состоящий из четырех котлов, был зарыт на культовом месте. Известно, например, что на оз. Иссык-Куль котлы сакской эпохи в комплексе с жертвенником находили зарытыми на культовых местах (Бернштам А.Н., 1952, с. 42, 43). Да и у других народов бронзовые котлы часто служили культовыми сосудами. На ассирийских рельефах изображены котлы в урартских храмах и ассирийские воины, грабящие эти храмы и уносящие котлы как ценную добычу (Членова Н.Л., 1967, табл. 20, 9).
Из тагарских предметов туалета нам известны зеркала и гребни. Все зеркала бронзовые круглые трех типов: с петелькой на обороте (табл. 87, 24); с ручкой в виде кнопки на четырех ножках; с боковой петлевидной ручкой (медалевидные; табл. 87, 23). Наиболее распространены зеркала с петелькой на обороте, употреблявшиеся в течение всей тагарской эпохи. Ранние (VII–VI вв. до н. э.) экземпляры этих зеркал крупные и массивные (диаметр 8-11 см, толщина 2–3 мм). В отличие от зеркал скифов Причерноморья, тагарские обычно изготовляли без бортика по краю. Зеркала с бортиком единичны и относятся к VII в. до н. э. Постепенно диаметр и толщина этих зеркал уменьшаются: в V–IV вв. до н. э. обычный диаметр 5–6, реже 8 см, толщина в середине редко превышает 1 мм, края еще тоньше и острее. Вариант этого типа — зеркала, где петельку заменяют фигурка кабана или две кабаньи головки (табл. 87, 25), в одном случае — фигурки четырех горных козлов. Относятся они к VI в. до н. э. Зеркала с кнопками на четырех ножках гораздо малочисленнее и представляют собой случайные находки. Лишь четыре экземпляра найдены в комплексах V–III вв. до н. э. Среди этого типа зеркал также есть крупные (диаметр 9-11 см, толщина до 3 мм) и более тонкие, меньших размеров. Первые, очевидно, более ранние. Кнопки часто украшены двойной петлей, трехлучевой свастикой и др. Зеркала с кнопками на ножках находят параллели в скифских памятниках Северного Причерноморья и Северного Кавказа и в памятниках ананьинской культуры Волго-Камья. Но у зеркал этих районов кнопки укреплены не на четырех, а на двух ножках. В Минусинской котловине зеркала этого типа, по-видимому, импортные из какого-то западного района или изготовлены по западным образцам. Медалевидные зеркала в Минусинской котловине еще более редки. В основном это также случайные находки, и лишь несколько найдено в комплексах V–IV и III вв. до н. э. Медалевидные зеркала характерны для соседних районов — Алтая, Тувы, Монголии и Восточного Казахстана. Принесены они в Минусинскую котловину пришельцами из Восточного Казахстана. Носили зеркала подвешенными за ремешок к поясу (как в Центральном Казахстане и на Алтае), при этом мужчины — гораздо чаще, чем женщины.
Тагарские гребни изготовлены из кости. Обычно они сегментовидной формы, часто украшены циркульным орнаментом (табл. 87, 4). Иногда верхняя часть гребешка прорезная и украшена в зверином стиле (табл. 87, 1). Реже встречаются другие формы — например, прямоугольный гребень с круглой петелькой для подвешивания (табл. 87, 14). Известны единичные полукруглые гребни, вырезанные из одного куска кости вместе с головным ножиком для искания в голове (Теплоухов С.А., 1929, табл. I, 71). Часто такие костяные ножики вырезали отдельно от гребня и украшали циркульным орнаментом, а иногда — головкой животного. Это обычная тагарская туалетная принадлежность (табл. 87, 19, 20, 22).
Личными украшениями тагарская культура довольно бедна. Как правило, они изготовлены из бронзы. В тагарских памятниках VII–VI вв. до н. э. это полусферические бляшки из тонкого бронзового листка, часто с выпуклыми точками по краю и отверстием в центре для нашивания. Нашивали их на какие-то кожаные головные уборы, диадемы или шапочки. Изредка такие бляшки покрывали золотой фольгой (табл. 87, 15–18). Известны и диадемы из тонкой бронзовой ленты. Из таких же лент изготовляли и ножные браслеты. Серьги встречаются редко. Обычная форма тагарских серег — маленький конус, свернутый из бронзового листка, с проволочным крючком для подвешивания. Иногда такие серьги обтягивали золотой фольгой (табл. 87, 6). Шейные украшения также довольно однообразны. В состав ожерелья входили цилиндрические пронизки, свернутые из бронзового листка, биконические бронзовые бусы, составленные из двух маленьких конусов, свернутых из бронзового листка (табл. 87, 3, 11, 12), цилиндрические бусы из белого камня аргиллита, такие же как в карасукской культуре (табл. 87, 2), изредка — сердоликовые бусы, цилиндрические или в форме бочонка (табл. 87, 5, 9), и очень часто — просверленные клыки кабарги (табл. 87, 21). Наконец, личными украшениями иногда служили бронзовые бляшки с орнаментом в зверином стиле. Их нашивали на одежду. Довольно часто в раннетагарских памятниках встречаются костяные имитации раковин каури, иногда с отверстиями для нашивания. Настоящих раковин каури в Минусинской котловине нет.
Во второй половине тагарской эпохи украшений еще меньше. Выходят из употребления подвески из клыков кабарги, полусферические бляшки с точками по краю, очень редко употребляются аргиллитовые бусы. Увеличивается число бус из сердолика или стекла красноватого цвета (в подражание сердолику), иногда с наведенным орнаментом в виде треугольников, соединенных вершинами. Известны глазчатые стеклянные бусы. В отличие от культур саков Средней Азии и скифов Причерноморья, тагарская культура исключительно бедна бусами. Редки во второй половине тагарской эпохи костяные имитации раковин каури, несколько раз найдены их бронзовые имитации. Чаще в качестве личных украшений употребляются литые бронзовые бляхи с узором в зверином стиле.
Тагарское искусство богато и разнообразно. Можно выделить несколько его отраслей: орнаменты на керамике, на бронзовых изделиях, вышивка, резьба по кости, звериный стиль, наскальные рисунки и некоторые рисунки на камнях тагарских курганов. Вероятно, существовали и другие виды искусства, не дошедшие до нас. Это могли быть различное художественное плетение, резьба по дереву и орнаменты на берестяных изделиях. Следы всего этого в Минусинской котловине отмечаются в более раннюю и в более позднюю эпохи. Можно лишь с большой долей вероятности утверждать, что в тагарскую эпоху не было монументальной скульптуры: в Минусинской котловине известно много скульптур, относящихся к окуневской культуре, и каменных баб тюркской эпохи, но совершенно нет ничего подобного скифским каменным бабам или оленным камням. Разрушиться от времени, как деревянные изделия или ткани, они не могли.
Орнаменты на керамике и на бронзовых вещах резко отличаются друг от друга и представляют собой разные виды искусства, имеющие разные культурные истоки.
Орнаменты тагарской керамики делятся на нарезные и штампованные. Те и другие на одном сосуде сочетаются редко. Из нарезных орнаментов чаще других встречаются желобки (табл. 89, 9-11) — от широких (более 1 см) до узких (1,5–2 мм), расположенных горизонтальными рядами в верхней части сосуда. Известны также нарезные горизонтальные зигзаги и «елочка» (табл. 89, 14). Эти орнаменты восходят к орнаментам андроновской керамики и распространены главным образом в степной части Минусинской котловины (Членова Н.Л., 1967, с. 182–193, 204). Из штампованных орнаментов самый частый — «жемчужник»: бугорки, выдавленные палочкой с внутренней части сосуда. «Жемчужины» обычно идут в один ряд по краю сосуда (табл. 89, 12) и разделены другими видами штампа — круглыми и каплевидными ямками или короткими оттисками гребенчатого штампа, поставленного косо; реже встречается треугольный штамп с зубчатыми краями. Некоторые сосуды орнаментированы только оттисками штампа, поставленными косо, вплотную друг к другу, и образующими горизонтальные ряды или ромбы (Членова Н.Л., 1967, с. 192, 193). «Жемчужник» и гребенчатый косо поставленный штамп тагарской керамики восходят к орнаментам лесного населения Минусинской котловины и ее окрестностей. Косо поставленный гребенчатый штамп непосредственно переходит в тагарскую культуру из лугавской.
Среди бронзовых изделий орнаменты представлены главным образом на ножах, кинжалах и кельтах. Из орнаментов, украшающих ножи и кинжалы, особенно часты один или два ряда мелких вдавленных треугольников, идущих по краю ручки (табл. 86, 21), или узкая, косо заштрихованная рубчатая лента (табл. 88, 20, 44). Встречается также тонкая косая сетка, либо сплошь покрывающая ручку ножа (табл. 86, 45), либо заполняющая треугольники или ромбы. Во второй половине тагарской эпохи (V–III вв. до н. э.) ручки тагарских ножей часто украшаются различными прорезями — прямоугольными и треугольными (табл. 86, 18, 19, 22). На кельтах, помимо орнаментов в зверином стиле, встречаются треугольники, иногда заштрихованные сеткой. Все эти геометрические орнаменты восходят к орнаментам, встречающимся еще на карасукских бронзах. Наконец, ручки некоторых ножей второй половины тагарской эпохи украшены криволинейными орнаментами, имеющими, вероятно, западное, алтайское или восточноказахстанское, происхождение (Членова Н.Л., 1967, табл. 39, 28).
Тагарская вышивка пока еще плохо известна. Сохранилось лишь несколько расшитых шерстяными нитками кожаных футляров от ножей. На одном футляре небольшие равнобедренные треугольники, вышитые гладью, чередуются с треугольниками, нарисованными красной краской. На других — вышиты узоры в виде волны и спирали. Вероятно, расшивались и другие кожаные изделия и одежда.
Звериный стиль широко представлен в тагарской культуре, как и в других культурах скифского круга. Эта отрасль искусства характеризуется изображениями определенного набора животных в определенных позах, выполненными с помощью особых приемов (Членова Н.Л., 1967, с. 110). В тагарской культуре звериный стиль появляется со времени ее возникновения, в VII в. до н. э., и бытует вплоть до ее конца. Тагарские изображения в зверином стиле известны в бронзе и кости (последних дошло до нас всего несколько). Возможно, они выполнялись и в других материалах (дерево, кожа и т. д.), как в Горном Алтае, но не сохранились. Звериный стиль тагарской культуры, как и других районов «скифского мира», относится к прикладному искусству. Он служил для украшения оружия и конского убора, орудий труда (ножи, кельты), предметов туалета (зеркала, гребни), культовых и бытовых вещей (котлы).
В тагарской культуре бытовали две разновидности звериного стиля, условно называемые «минусинский стиль» и «алтайский стиль» (Tchlenova N., 1962, p. 10; Членова Н.Л., 1964а, с. 295–297; 1967, с. 115–165). «Минусинский стиль» характерен главным образом для VII и VI вв. до н. э. (табл. 88, 13–21). В V в. до н. э. он начинает вырождаться, хотя продолжает бытовать и в V, и в IV вв. до н. э. В «минусинском стиле» изображались целые фигуры животных, их протомы и головы. Представлены следующие мотивы (в порядке частоты встречаемости): головка хищной птицы (табл. 88, 16, 18), фигурка стоящего кабана (табл. 88, 16), фигурка стоящего козла (табл. 88, 14, 19), головка лошади, фигурка кошачьего хищника, свернутого кольцом (табл. 88, 20), фигурка стоящего кошачьего хищника, головка барана, головка лошади, фигурка барана (табл. 88, 15), фигурка «скребущего кошачьего хищника», фигурка стоящего лося. Количество изображений фигурок и головок представлено почти поровну. Изображения в «минусинском стиле» выполнялись как в круглой скульптуре, так и в рельефе, и врезанной линией. Больше всего применялась круглая скульптура, затем — рельеф, техника врезанной линии редка (Членова Н.Л., 1967, с. 145–165). «Минусинский стиль» отличается простотой и монументальностью. Животные изображались в спокойных позах: обычно стоящими, реже — лежащими с подогнутыми ногами. Голова стоящего животного, как правило, опущена вертикально вниз, не только у кабанов, для которых эта поза типична (табл. 88, 16), но также у лошадей (табл. 88, 21) и козлов. Характерна унификация в изображении частей тела самых различных животных. Тела животных состоят из шаров, полушаров, цилиндров, пирамидок (бедро — обычно в виде полушара, лопатка — выпуклый сегмент, их разделяет желобок), независимо от того, какое животное представлено, — кабан, козел или баран. Голова животного или птицы отливалась в виде шара, к которому добавлены другие детали: пирамидка, опущенная вниз, изображает рыло кабана; дужка — клюв птицы; более толстая дужка — длинную горбоносую морду барана (табл. 88, 15, 18). Глаза и ноздри самых различных животных и птиц на ранних образцах звериного стиля (VII–VI вв. до н. э.) изображались в виде круглых сквозных отверстий, обведенных кружками. Позже (с VI в. до н. э.) эти отверстия перестают быть сквозными и превращаются в ямки. Уши показаны в виде полукруга также у самых разных животных (кабаны, лошади, кошачьи хищники). Двойные выпуклые кантики применяются для изображения копыт у кабанов и козлов и клыков у кабанов. Хвост у самых разных животных, даже у лошадей, изображен в виде короткого округлого выступа (табл. 88, 19, 21).
Благодаря такому единообразию поз и деталей «минусинский стиль» кажется удивительно однородным. Это позволяет возводить его к одному источнику, без существенных дополнительных влияний, а именно — к карасукскому искусству, для которого характерны те же отличительные черты: сквозные круглые глаза и ноздри, обведенные кантиком, изображение головы и тела в виде шаров и цилиндров. Различия между карасукским и раннетагарским («минусинским») звериным стилем невелики. Так, в карасукском зверином стиле несколько иной набор животных: главным образом козлы и бараны, изредка — лошади, единичны бык и лось. Кабаны, кошачьи хищники, хищные птицы не изображались. Гораздо чаще в карасукском искусстве изображались головы животных, чем целые скульптуры, и эти головы расположены под тупым углом к рукоятке предмета (кинжал, нож или шило), так что морда животного поднята вверх немного, тогда как в тагарском искусстве головки животных, украшающих верхнюю часть ножей или кинжалов, составляют продолжение рукоятки, и их морды подняты вверх вертикально (напротив, в тагарской круглой скульптуре головы животных предпочитали изображать опущенными). Наконец, в карасукской скульптуре тела животных полые, а в тагарской они становятся сплошными.
В конце VI–V в. до н. э. наряду с «минусинским стилем» (который к этому времени начинает несколько вырождаться) в Минусинской котловине появляется новый, «алтайский звериный стиль» (табл. 88, 5-12). Набор изображаемых животных в нем несколько иной, чем в «минусинском стиле», и соотношение изображаемых животных иное. Первое место по частоте встречаемости в «алтайском стиле» занимают фигуры оленей с подогнутыми ногами (табл. 88, 6). В «минусинском стиле» этого мотива не было вообще. Впервые он появляется в Минусинской котловине в V в. до н. э., значительно позже, чем в Казахстане и Северном Причерноморье (Членова Н.Л., 1962б; 1967). На втором месте в «алтайском стиле» Минусинской котловины — головки хищной птицы (табл. 88, 12), самый частый мотив в «минусинском стиле». Далее идут голова волка, голова барана-аргали, фигура кошачьего хищника (табл. 88, 11), фигурка птицы, повернувшей голову назад (табл. 88, 5), фигурка лошади-«монголки», фигурка стоящего осла или кулана, голова и передняя лапа волка, головка кабана, головка сайги, фигурка неопределимого хищника, фигурка волка (табл. 88, 7), фигурка кабана, фигурка сайги, морда хищника в фас (табл. 88, 10). Кабан и козел, занимавшие в «минусинском стиле» второе и третье места, в «алтайском стиле» почти совершенно не изображаются; вместо домашнего барана изображается дикий горный баран-аргали (табл. 88, 9, 9а); вместо высокопородной лошади — степная лошадь-«монголка». Наконец, большое место занимают животные, не изображавшиеся в «минусинском стиле», — олень, волк, осел или кулан, птица, повернувшая голову назад, сайга. Если в «минусинском стиле» на первом месте была круглая скульптура, а рельефных изображений значительно меньше, то в «алтайском стиле», напротив, изображений в рельефе почти вдвое больше, чем в круглой скульптуре. Техника врезанной линии по-прежнему занимает скромное место. Соотношение целых фигурок животных и их головок в «алтайском» и «минусинском» стилях примерно одинаково. Сам «алтайский стиль» изображений — резко отличается от «минусинского». Если для последнего характерен определенный геометризм в изображении частей тела животного (шары, цилиндры и т. д.), то в «алтайском стиле» тела животных криволинейны и пластичны, глаза близки к натуре, уши часто — в виде спирали, лапы хищника — с когтями. При вырождении «минусинский стиль» имеет тенденцию к дальнейшей геометризации, а «алтайский» превращается в пышный растительный орнамент со всевозможными завитками, простыми и двойными спиралями.
Если «минусинский стиль» восходит к карасукскому (при некотором влиянии звериного стиля Казахстана), окончательно складывается на территории Минусинской котловины и может рассматриваться как местный, то «алтайский стиль» принесен на территорию Минусинской котловины в готовом виде из более западных районов (Алтай, Казахстан), где он известен уже в VII–VI вв. до н. э. В Минусинской котловине в «алтайском стиле» украшены главным образом предметы конского убора. Очевидно, он попал на эту территорию вместе с людьми из Восточного Казахстана, в жизни которых верховой конь играл значительно бо́льшую роль, чем у людей тагарской культуры. Однако «алтайский стиль» не остался в тагарской культуре чужеродным явлением. Он был воспринят населением тагарской культуры, которое стало украшать в этом стиле не только конский убор, но и другие предметы — ножи, кельты и пр. На протяжении V–IV вв. до н. э. «минусинский» и «алтайский» стили бытуют в тагарской культуре параллельно и выходят из употребления к концу тагарской эпохи.
Звериный стиль тагарской культуры, как и звериный стиль других территорий «скифского мира», несомненно, был не только декоративным элементом, но нес и какую-то важную смысловую нагрузку. Высказывалось мнение, что первоначально изображаемые животные могли быть тотемами отдельных племен, а впоследствии превратились и в межплеменные божества (Членова Н.Л., 1962б). Интересно, что в разных частях «скифского мира» набор изображаемых животных далеко не одинаков. Судя по частоте изображений в ранней тагарской культуре (VII–VI вв. до н. э.), наиболее почитаемыми животными (возможно, первоначальными тотемами) были хищная птица (коршун или орел), кабан и козел, а с V в. до н. э. — олень, фантастическая хищная птица, волк и горный баран-аргали. Это — одно из доказательств прихода в Минусинскую котловину в V в. до н. э. нового населения, у которого были свои божества, восходящие к тотемам. Так, олень и волк особенно почитались у саков. Предполагают, что само название саков (и скифов) означает «олень» (Абаев В.И., 1949, с. 37, 179, 198; 1979, с. 11, 14; Членова Н.Л., 1962б). Это позволяет думать, что в составе населения, появившегося в Минусинской котловине в V в. до н. э., были саки. Изображениями животных украшали оружие и конский убор (чтобы обеспечить их помощь в битвах), а также предметы, связанные с культом (зеркала, котлы), и просто предметы быта (ножи, гребни).
Наскальные рисунки, или писаницы, — важный, но еще плохо изученный вид тагарского искусства. Тагарские рисунки выбиты на гладких плитах скал, главным образом по берегам рек. Этот вид искусства распространен в Минусинской котловине по крайней мере с эпохи бронзы. Поскольку плоскости скал, удобные для нанесения изображений, встречаются не так уж часто, то на одной и той же скале нередко встречаются рисунки разных эпох, иногда пересекающие друг друга. Наиболее надежным критерием для датировки писаниц служат датированные предметы материальной культуры, изображенные на них: оружие, предметы быта, а также стиль и техника нанесения рисунка. Тагарские рисунки выбивали точечной техникой, каким-то металлическим острым орудием, причем чаще не контур, а весь силуэт. Однако эта техника характерна не только для тагарской эпохи, но и для таштыкской. Некоторые изображения животных выполнены в стиле, близко напоминающем звериный, — например, лошади на Оглахтинских Писаницах и у улуса Апкашева (табл. 88, 3а), бараны с подогнутыми ногами на Большой Боярской писанице (табл. 88, 2). Но большинство животных на наскальных рисунках изображено не в зверином стиле, а гораздо схематичнее (табл. 88, 1, 3б, 4). Датированные предметы материальной культуры встречаются на писаницах также достаточно редко (например, котлы «скифского типа»; табл. 88, 1, 3а). Вследствие всех этих обстоятельств датировка писаниц вообще, и тагарских в частности, довольно затруднительна.
К наиболее известным писаницам с достоверно тагарскими рисунками относятся Оглахтинская (табл. 88, 4), Шалаболинская (Вяткина К.В., 1961), Большая и Малая Боярские (табл. 88, 1, 2). Последние, как принято считать, датируются концом тагарской эпохи. Известны также тагарские писаницы Кызыл-Хая и у улуса Апкашева (табл. 88, 3, 3а-в) (Членова Н.Л., 1981) и еще несколько. Обычно на тагарских писаницах изображены отдельные животные (козлы, лошади, олени) или животные и люди, которые стреляют в них из лука. В отличие от тагарских бронз, фигурки людей на писаницах часты, но они, как правило, очень схематичны (табл. 88, 1, 3, 3а). Правда, известна и более близкая к натуре фигура обнаженного человека в высоком колпаке, держащего под уздцы двух лошадей (табл. 88, 4). Известны также изображения всадников; человека, едущего на санях (Appelgren-Kivalo Н., 1931); людей, взявшихся за руки («хороводы») или мешающих что-то в котлах «скифского типа» (Appelgren-Kivalo Н., 1931); поселков-домов; людей; домашних животных; утвари (Боярские писаницы; табл. 88, 1). Несомненно, что тагарские писаницы не были «картинными галереями» древних людей, а играли какую-то важную роль в их культах и служили местами жертвоприношений.
Хозяйство людей тагарской культуры можно охарактеризовать как комплексное, скотоводческо-земледельческое. О том, каких животных разводили, позволяют судить находки костей животных в курганах и на поселениях. Кости животных в курганах распределяются следующим образом: коровы — в 81 могиле (45,5 % могил), овцы (козы) — в 78 (43,8 %), лошади — в 19 (10,7 %) (Гришин Ю.С., 1960, с. 126). Изучение костей животных на поселениях также показывает, что ведущее место в стаде занимала корова (до 40 %) (Абсалямов М.Б., Мартынов А.И., 1979). Косвенным свидетельством важности скотоводства в жизни тагарского населения служат захоронения собак в тагарских курганах (не менее четырех захоронений). В одном случае установлено, что собака была очень старой, очевидно, умерла естественной смертью и была с почетом похоронена в кургане (Членова Н.Л., 1966, с. 227, 228). Захоронения собак в курганах свидетельствуют о важной роли их в жизни скотоводов-тагарцев и служат иллюстрацией к Авесте, где предписывалось хорошо кормить и почитать собаку, охраняющую скот. Убийство собаки приравнивалось там к убийству человека и влекло за собой мучительную казнь.
Породы домашних животных тагарского населения еще не стали предметом специального исследования зоологов. Мы можем судить, пожалуй, только о породах тагарских лошадей по изображениям (предметы искусства из бронзы и кости, наскальные рисунки). Одна из них — лошадь типа «монголки» — широко распространена в степном поясе Евразии как в древности, так и в новое время. Это небольшая лошадка, крепкая, выносливая, приземистая, коротконогая. Другая лошадь — высокопородная, высокорослая, с «лебединой» шеей и длинными ногами (табл. 88, 3в). Она происходит, видимо, из Средней Азии. В более позднее время в Минусинской котловине такие лошади неизвестны.
В степных районах Хакасии есть древние каналы, некоторые из них датируются тагарским временем. По мнению В.И. Федорова (1952), они служили для орошения лугов и водопоя скота. Скот содержался, очевидно, круглый год на подножном корму. В степях Хакасии сравнительно малоснежные зимы, так что не только лошади, но и коровы могли доставать себе корм из-под снега.
Значительный процент костей коровы в тагарских курганах и на поселениях указывает на то, что тагарское население было более оседлым, чем его современники в степях Казахстана или Забайкалья. Можно утверждать, что люди тагарской культуры не были кочевниками. Об этом говорят значительная роль земледелия в их хозяйстве и тот факт, что тагарские захоронения никогда не сопровождаются конскими захоронениями и предметами конского убора, как это было принято у кочевников. Ю.С. Гришин (1960, с. 120, след.) считает тагарское скотоводство пастушеским. М.П. Грязнов (1968, с. 195) думает, что люди тагарской культуры практиковали отгонное (яйлажное) скотоводство. Скот отгоняли, видимо, на небольшое расстояние.
Тагарское земледелие документируется, во-первых, расположением поселений в поймах рек и по берегам озер и значительной мощностью их культурного слоя; во-вторых, большим числом найденных на всех без исключения поселениях зернотерок; в-третьих, большим количеством бронзовых тагарских серпов. Было ли тагарское земледелие мотыжным или плужным, неизвестно: орудия для обработки почвы не найдены. Но на одном из наскальных рисунков изображен человек с мотыгой в форме сечки (Киселев С.В., 1949, с. 149). Остаток тагарской пашни найден у с. Знаменка под насыпью тагарского кургана. Как предполагают исследователи, пашня была разделана на узкие грядки мотыгами (Appelgren-Kivalo Н., 1931, s. 10, 24, Abb. 123; Киселев С.В., 1949, с. 149; Гришин Ю.С., 1960, с. 119). Существует мнение, что тагарское земледелие было поливным и что для полива служили древние каналы, из которых несколько относится к тагарскому времени. Уже приводилось мнение об использовании их для водопоя скота и орошения лугов. Но нельзя исключить, что некоторые каналы служили для полива полей. Упомянутая пашня у с. Знаменка орошалась большим каналом, тагарская дата которого установлена С.В. Киселевым (1949, с. 149). Но вообще в Минусинской котловине не было особой нужды в поливном земледелии. Там существует много незасушливых районов, с хорошими черноземными почвами, не требующими искусственного орошения: это лесостепная, северная, часть Минусинской котловины и правобережье Енисея. Русские, придя на территорию Минусинской котловины, селились именно в этих районах, и их земледелие не требовало искусственного орошения.
Находки серпов свидетельствуют о знакомстве тагарцев со злаками. В тагарских памятниках злаки не найдены, но в двух курганах переходного тагарско-таштыкского времени под бронзовыми зеркалами найдены зерна проса и ячменя (Гришин Ю.С., 1960, с. 124; Мартынов А.И., 1979, с. 100). Можно предполагать, что и тагарское население сеяло просо. Зерно растирали на зернотерках и ручных жерновах.
Охота в тагарскую эпоху играла, по-видимому, небольшую роль, так как кости диких животных почти не встречаются в тагарских курганах и на поселениях. Но она все же существовала, о чем можно судить по тагарским наскальным рисункам, на которых изображены сцены охоты с луком на копытных зверей.
Рыболовство также играло в жизни тагарского населения весьма скромную роль. Кости рыб обнаружены в двух тагарских курганах, еще в двух найдены бронзовые рыболовные крючки. Десяток тагарских рыболовных крючков происходит из случайных находок в Минусинской котловине. Рыбу ловили также и сетями.
Достаточно хорошо изучена бронзовая металлургия тагарской культуры, ее слава и гордость. Известны и медные рудники, и медеплавильни, и целые металлургические комплексы. Один из них (у пос. Цветногорск) включает 24 выработки на медь — карьеры и воронкообразные ямы, расположенные группами от трех до 13 ям, вытянутых в ряд с северо-запада на юго-восток. Самые крупные имеют размеры 13×13 м, глубину 3,6 м. Многочисленны шлаковые отвалы в виде сердцевидных в плане насыпей, находящихся рядом с выработками. Длина отвалов достигает 30 м, а высота — 2,5 м. Они состоят из лепешковидных кусков медных шлаков. Обнаружены остатки медеплавилен в виде очагов из каменных плит и целый поселок древних плавильщиков (Медведков лог). Там, кроме обычных на поселении находок (очаг, тагарская керамика V–III вв. до н. э., зернотерки, кости животных), найдены литейные формы, часть глиняного сопла и отвал из мелкой крошки пустой породы и оббитых шлаков, которые, видимо, добавляли в шихту для ускорения плавки (Сунчугашев Я.И., 1975, с. 48–51, 102–106, 109–111). В окрестностях горы Темир — две группы горных выработок: карьеры и шахты (в зависимости от строения рудного тела). Шахты (диаметр около 1 м) идут вниз по спирали на глубину 25–30 м (такой тип выработки лучше всего предохраняет от обвалов). Неподалеку находились медеплавильни и шлаковые отвалы. Обнаружены плавильни двух видов: продолговатая яма и специальная печь, сложенная из гранитных плит и покрытая плитой (размеры печи 1×0,4 м, высота — 0,35 м). Некоторые медеплавильни, судя по керамике, найденной в шлаковых отвалах, относятся к VII–VI вв. до н. э., другие — к более позднему времени, до IV в. до н. э. Возле шлаковых отвалов у горы Темир открыто и поселение древних металлургов, где, кроме тагарской керамики VII–VI вв. до н. э., зернотерок и костей животных, были остатки руды (малахит и азурит), обломки каменных молотов, сопел и литейных шишек. Люди жили и работали здесь, видимо, только летом, судя по остаткам жилища типа шалаша (Сунчугашев Я.И., 1975, с. 62, 83–90, 98, 99).
Удалось изучить технику проходки горных выработок и технику выплавки металла. В древних выработках и близ них найдены все основные орудия горного дела — каменные молоты и кайлы, роговые кирки и даже деревянные лопаты (Улень). Выносили руду из шахт, видимо, в кожаных мешках (такие мешки обнаружены в древнем руднике Улень и древних рудниках на Алтае и Урале). В плавку шли только окисленные руды, не требующие предварительной обработки, топливом служил древесный уголь. Медь от шлака отделяли, сливая шлак в специальные ямки, а медь — на плиты с чашевидными углублениями, отчего слитки получались плоскими с одной стороны и выпуклыми — с другой. По величине шлаковых отвалов Я.И. Сунчугашев даже рассчитал, сколько было произведено плавок и сколько меди выплавлено на том или ином древнем руднике. Цифры очень велики: так, на древних медеплавильнях у пос. Цветногорск было произведено 508 310 плавок и выплавлено не менее 130 тонн меди (Сунчугашев Я.И., 1975, с. 24, 67–75, 89, 90, 107, 108).
Техника литья и состав тагарских бронз изучены хорошо. Формы для отливок обычно были глиняными двустворчатыми или еще более сложными (пос. Объюл, литейная мастерская на р. Таштык и т. д.). Перед заливкой металла створки форм соединяли, и места соединения замазывали глиной. Чтобы извлечь изделие из формы, надо было ее разбить. Известны и медные формы для отливки тагарских кельтов, и бронзовые зажимы для литейных форм (Гришин Ю.С., 1960, с. 145–147).
Долгое время необычайная многочисленность тагарских бронз и их высокое качество ставили исследователей в тупик. Дело в том, что при большом количестве месторождений меди в Минусинской котловине совершенно нет олова, и до настоящего времени не найдено ни месторождений касситерита, ни древних оловянных рудников (Сунчугашев Я.И., 1975, с. 135–139, 144). Предполагалось, что олово было привозным. Загадка тагарской бронзы была разрешена, когда стали производить массовые спектральные анализы тагарских вещей. Оказалось, что больше половины (57 %) тагарских бронз это не бронзы в точном смысле слова (т. е. сплавы меди с оловом), а либо медь, либо сплав меди с мышьяком (1–5 %). В остальных тагарских сплавах доля олова 1,4–5,6 %, тогда как на других территориях гораздо выше (Богданова-Березовская И.В., 1963, с. 136–157; Сергеева Н.Ф., 1981, с. 41–45). Следовательно, тагарские мастера экономили привозное олово и очень часто заменяли его мышьяком, как делалось и в предыдущую карасукскую эпоху. Известно несколько тагарских кладов, принадлежавших литейщикам (д. Брагина; табл. 86, 9-11, 13, 14; с. Есаульское; д. Зыкова) (Левашева В.П., 1939, с. 33–36, табл. V–VII; Киселев С.В., 1949, с. 151; Николаев Р.В., 1961).
Нет сомнений, что древние горные выработки, поселения горняков и литейщиков, клады готовых изделий и слитков металла свидетельствуют о существовании специалистов-металлургов, литейщиков, вероятно общинных ремесленников. О том же говорят особые значки мастеров на изделиях (Левашева В.П., 1939, с. 31; Полторацкая В.Н., 1962). Самое же главное свидетельство существования специалистов-ремесленников — это необычайная стандартность форм и размеров большинства тагарских бронзовых изделий — ножей, кинжалов, серпов.
Люди тагарской культуры также добывали и обрабатывали россыпное золото. Древние орудия горного дела (кирки, песты, каменная ступа), тагарские бронзовый нож и сосуд IV–III вв. до н. э. найдены на золотых приисках на р. Узунжул. А по р. Кантегир, на северном склоне Западного Саяна, обнаружено место древних разработок золота — несколько воронкообразных ям (диаметр около 5 м, глубина около 1,5 м). Здесь же найдены бронзовые кайла, удила и псалии (Сунчугашев Я.И., 1975, с, 130–133). Из золота изготовляли тонкую фольгу, которой покрывали бронзовые украшения — полушарные бляшки и бляшки в виде оленей. Литые золотые тагарские вещи неизвестны. Добычей и обработкой золота, вероятно, занимались также специалисты-ремесленники.
Железо в тагарской культуре до III–II вв. до н. э. (до переходной тагарско-таштыкской эпохи) почти не применялось. На более чем 6 тыс. бронзовых тагарских орудий и других предметов приходится всего 55 бронзово-железных и железных, происходящих из случайных находок. Ни в одном тагарском кургане старше III в. до н. э., которых раскопано к настоящему времени почти 1 тыс. (около 2 тыс. могил), не найдено ни одного железного или бронзово-железного предмета. Некоторые из железных кинжалов тагарского времени, найденных в Минусинской котловине, безусловно импортные (Членова Н.Л., 1967, табл. 11, 13–15), другие, как железные, так и бронзово-железные, — вероятно импортные. Неизвестно, изготовляли ли сами тагарские люди железные вещи до III в. до н. э. (Членова Н.Л., 1964а, с. 287, 288). Никаких следов железоделательного производства, относящегося к тагарской культуре, до сих пор не найдено, за исключением единственного пункта на Узунжуле, где обнаружены куски железной руды и железные шлаки рядом с тагарской керамикой (Сунчугашев Я.И., 1979, с. 20). Но неизвестно, были ли они в едином комплексе. Исследователи, усиленно пытающиеся доказать существование развитой железной металлургии в тагарской культуре (Дэвлет М.А., 1968; Сунчугашев Я.И., 1979) не могут привести в пользу своей точки зрения никаких фактов, кроме общих соображений о том, что железо в скифскую эпоху было широко распространено в Евразии и что в Минусинской котловине найдено некоторое количество железных кинжалов и ножей. Но одни из этих предметов — импортные, другие же, как петельчатые и кольчатые ножи, относятся к переходному тагарско-таштыкскому времени, что засвидетельствовано находками в курганах того времени, третьи — вообще таштыкские.
Железо в культурах Евразии скифского времени, действительно, широко распространено — от Украины и Кавказа до Прикамья и Горного Алтая, что доказывают многочисленные находки железных изделий в погребениях и на поселениях различных культур на этих территориях. Тагарская культура — исключение из этого правила. Причина такой ситуации достаточно ясна: это колоссальные запасы меди в Минусинской котловине, традиционно разрабатывавшиеся местным населением в течение многих веков. Если на других территориях основным стимулом для перехода к железу в период, когда одни только каменные и костяные орудия никак не могли уже удовлетворить потребности развивающегося общества, стало отсутствие меди или малое ее количество, то в Минусинской котловине такого стимула не было. Тут речь должна идти не о недостатке меди, а напротив, о ее избытке. И преимущества железного оружия и орудий перед бронзовыми были осознаны здесь очень не скоро, и то под давлением извне, когда люди тагарской культуры столкнулись с «таштыкцами», владевшими железом. Широкое освоение железа в Минусинской котловине знаменует закат и гибель тагарской культуры, смену ее культурой таштыкской.
Наряду с добычей и обработкой металлов, которыми занимались специалисты, в тагарскую эпоху существовали и домашние ремесла: обработка дерева, косторезное и кожевенное дело, прядение и ткачество, гончарство.
Обработка дерева играла у тагарских племен большую роль. Уже говорилось о том, что тагарские дома были бревенчатыми, бревенчатыми были и дома мертвых — срубы в тагарских могилах, и другие погребальные конструкции. В некоторых тагарских курганах (Копьева, Малая Иня) найдены обломки деревянных сосудов. Из дерева, несомненно, изготовлялись очень многие предметы, не дошедшие до нас: повозки, сани, лодки (сани и лодки изображены на тагарских наскальных рисунках), рукоятки кельтов, пил, долот, ножей, копий, чеканов, топоров, луки, древки стрел и многое другое. Зато до нас дошли многочисленные бронзовые орудия для обработки дерева: кельты (топоры и тесла) самых разных размеров и веса, пилы, долота, ножи (табл. 86, 5, 7, 10, 11, 13–24, 26–28, 30, 31, 33–37, 39, 40, 42, 44, 45).
О кожевенном производстве известно мало, так как кожа плохо сохраняется. Вероятно, из кожи шили одежду — куртки, как и в более раннее, андроновское, и в более позднее, таштыкское, время. По изображениям людей на наскальных рисунках на тагарских и западносибирских бляхах можно судить о том, что из кожи изготовляли мягкую обувь типа сапожек с острыми носками. Остатки толстой кожи, видимо от обуви, были найдены у ног погребенных в нескольких тагарских курганах. Из тонкой кожи, кроме одежды, изготовляли футляры для ножей, шильев, зеркал. В тагарских могилах найдено несколько таких футляров с геометрическим или криволинейным орнаментом, вышитым шерстяными нитками и раскрашенным. Очень тоненькими кожаными ремешками пришивали бронзовые бляшки к головному убору. Наконец, из кожи изготовляли принадлежности конской сбруи — ремни, седла (известны лишь по наскальным рисункам). Сшивали кожаные изделия сухожильными нитками. Отверстия в коже прокалывали шильями.
Тагарские ткани были из овечьей и верблюжьей шерсти. Шерсть пряли с помощью веретен, на конец которых надевали глиняные и каменные пряслица обычной дисковидной формы. Иногда их находят в тагарских курганах и очень часто — на поселениях. Кусочки шерстяных тканей найдены в нескольких тагарских курганах (Кочергино, Тагарское озеро, Малая Иня, Ягуня). Обычно они простого полотняного переплетения, но известны и с диагональным переплетением. В кургане V–IV вв. до н. э. у с. Малая Иня найден обрывок шерстяной ткани из верблюжьей шерсти с довольно сложным саржевым переплетением. Шерстяными нитками вышиты различные узоры на кожаных футлярах для ножей.
Шили и вышивали костяными иголками, которые разве только чуть потолще наших современных иголок. Такие иголки в бронзовом игольнике-трубочке найдены в кладе V–IV вв. до н. э. у с. Есаульское. Из этнографии некоторых сибирских народов (эвенков, нганасан и др.) известен способ ношения таких игольников: женщина вкалывала иголки в кожаный ремешок, который был прикреплен на груди к одежде, а поверх ремешка надвигала трубочку-игольник, чтобы не уколоться. По-видимому, так же носили игольники и тагарские женщины. Шерсть употреблялась и для вязания. В нескольких тагарских курганах (Ягуня) найдены остатки вязаных шапочек и какой-то одежды.
К числу домашних ремесел относится изготовление костяных и роговых вещей. Из кости изготовляли наконечники стрел, гребни, вырезали фигурки животных. Из рога сделан боевой топорик (Изыкчуль). Остатки косторезного производства обнаружены в тагарском слое поселения Объюл. Кость, по-видимому, сначала размягчали в горячей воде, а затем резали обычным ножом. Готовые костяные и роговые предметы полировали.
Одной из наиболее важных отраслей домашнего производства было изготовление керамики. Вся тагарская керамика леплена от руки, тесто включает значительную примесь дресвы, выделка очень тщательная. Самая обычная форма — баночный сосуд с хорошо уплощенным, часто абсолютно плоским дном. При изготовлении сосуд помещали вверх дном, и дно вначале делали выпуклым, потом его уплощивали на какой-то плоской поверхности. Иногда дно вставляли отдельно. Цвет баночных сосудов серо-черный или черный (иногда с более светлыми пятнами), что объясняется обжигом в костре при сильно коптящем пламени. Готовую посуду лощили. Большинство сосудов из курганов лощено. На поселениях встречаются сосуды и худшей выделки, без лощения. Разбитые или треснутые сосуды чинили: по обе стороны трещины высверливали отверстия, которые стягивали бронзовой скобочкой или проволокой. Если у сосуда отбивался верх, то сохранившаяся нижняя часть использовалась как плошка. Иногда у нее подравнивали края.
Общественный строй носителей тагарской культуры рассматривался исследователями до 50-х годов XX в. как родо-племенной или родовой на стадии разложения. Некоторые придерживаются этой точки зрения и сейчас. Так, А.И. Мартынов (1979, с. 148, 149) полагал, что «население тагарской культуры переживало период господства семейно-родовых патриархальных отношений и дуальной фратриальной организации при наличии первых зачатков патриархального рабства». Позже он пересмотрел свою точку зрения и считает, что у людей тагарской культуры было государство (Мартынов А.И., 1987, с. 6). С.В. Киселев (1949, с. 166) писал, что к концу тагарской эпохи «родовой строй становился все в большей и большей степени военным». М.П. Грязнов (1968, с. 195) думал, что «на Енисее, как и на Алтае и в Скифии, уже с VII в. до н. э. установился военно-демократический строй родового общества, и тагарские племена переживали его последнюю фазу». Н.Л. Членова (1973, с. 24) писала, что для тагарского общества характерно формирование классовых отношений, о чем свидетельствуют курганы Салбыка, напоминающие скифские и сакские царские курганы Причерноморья и Казахстана.
К настоящему времени накопились данные о том, что тагарское общество было достаточно развитым. На это указывают по крайней мере три фактора: 1) погребения вооруженных воинов; 2) укрепленные тагарские городища; 3) группа огромных курганов в урочище Салбык V–IV вв. до н. э.
По подсчетам А.М. Кулемзина (1982), погребения вооруженных воинов составляли среди тагарских погребений высокий процент, и он быстро возрастал в течение тагарской эпохи: в VII–VI вв. до н. э. — 20 % от всех мужских погребений; в VI–V вв. до н. э. — 50 %; к III в. до н. э. — 90 %, причем выделялись воины, более привилегированные, вооруженные чеканами (или топорами) и кинжалами и носившие украшения — бляшки в виде оленя (в их погребениях встречаются также «штандарты»), и менее привилегированные (молодые воины), вооруженные луками и стрелами, кельтами и кинжалами. Уже было сказано, что луки и стрелы не играли в тагарском военном деле большой роли. Такая мощная военная прослойка, причем неоднородная, говорит о далеко зашедшей дифференциации в тагарском обществе.
Появление укрепленных городищ также свидетельствует о том, что война в тагарском обществе играла большую роль. Но самым ярким свидетельством неоднородности тагарского общества является группа огромных Салбыкских курганов. В самом большом первоначально было погребено всего два человека, которые сопровождались погребением двух слуг, вероятно рабов. Такие курганы позволяют судить о том, что тагарское общество было уже раннеклассовым, военно-демократическим, подобно скифам Причерноморья и сакам Казахстана в эту эпоху. Наиболее характерным для периода военной демократии типом организации является союз племен, и мы вправе предполагать у носителей тагарской культуры именно такую организацию. В Большом Салбыкском кургане, единственном тагарском кургане таких размеров, вероятнее всего, был похоронен глава союза племен. Коллективные тагарские погребения (начиная с V–IV вв. до н. э.) не противоречат этому выводу, так как на стадии военной демократии «сильная власть военачальников сочетается с существованием „общины равных“ или с ее весьма стойкими пережитками» (Нейхардт А.А., 1982, с. 179).
Добавочный штрих к характеристике тагарского общества — низкая средняя продолжительность жизни тагарцев: 42–43 года — для мужчин, 38–39 лет — для женщин, а с учетом детей и юношей средняя продолжительность жизни тагарцев равнялась 26,5 годам (Козинцев А.Г., 1971, с. 152).
Самоназвание людей тагарской культуры или имя, которым их называли другие народы, неизвестно. Минусинская котловина находилась слишком далеко как от античного мира, так и от Китая и, по-видимому, в тагарскую эпоху ни прямо, ни опосредованно не была связана ни с тем, ни с другим миром. Показательно полное отсутствие и греческого, и китайского импорта в Минусинской котловине в то время. Какие-то непрямые связи существовали, видимо, с ахеменидским Ираном, поскольку иранское влияние ощутимо в некоторых предметах вооружения, конском уборе и зверином стиле V–IV вв. до н. э. Оно было много слабее, чем в Восточном Казахстане и Горном Алтае в ту же эпоху, и достигало Минусинской котловины, видимо, как раз через территории Восточного Казахстана и соседних областей. Но и в иранских источниках нет никаких сведений о жителях Минусинской котловины в тагарскую эпоху.
Еще с конца прошлого века в литературе принято отождествлять носителей тагарской культуры с «белокурыми народами» — «билами», «гелочами», динлинами, упоминаемыми в китайских летописях и локализуемыми где-то в Сибири (В.В. Радлов, Г.Е. Грум-Гржимайло, С.А. Теплоухов, Г.Ф. Дебец, С.В. Киселев, Л.Н. Гумилев и др.). Это отождествление вызвано тем, что черепа людей тагарской культуры европеоидны, как было установлено еще в XIX в. исследованиями К.И. Горощенко. Это казалось в то время удивительным и уникальным для Сибири, где русские встретились исключительно с монголоидным населением. В дальнейшем антропологи установили, что европеоидное население и население смешанного европеоидно-монголоидного типа было в древности распространено очень широко в Казахстане, Западной Сибири и даже западной Монголии, и ничего уникального в том факте, что тагарцы были европеоидами, нет. Тем не менее, в различных сводных работах продолжали по традиции называть людей тагарской культуры динлинами. Между тем, еще Н.Я. Бичурин в 50-х годах XIX в., а затем Ван И-Вэй и О. Мэнчен-Хэлфен в 30-х годах XX в. установили, что если собрать все сведения о динлинах Южной Сибири из китайских летописей, то выяснится, что они жили в период с конца III в. до н. э. по III в. н. э., а территория их расселения простиралась от Байкала до Оби или Иртыша и они были кочевниками (Бичурин Н.Я., 1950а, с. 50, 214; Maenchen-Helfen O., 1939, p. 77, 78, 80). Таким образом, ни хронологические, ни географические рамки, отводимые динлинам, ни характеристика их хозяйства и образа жизни не соответствуют тагарской культуре (Членова Н.Л., 1967, с. 220–222).
По физическому типу люди тагарской культуры были европеоидами, сходными со скифами Причерноморья (табл. 59, 1) (Дебец Г.Ф., 1948; Алексеев В.П., 1961). Однако прямая связь со скифами Причерноморья исключается (Алексеев В.П., 1961, с. 253, 258). На носителей предшествующей «классической» карасукской культуры люди тагарской культуры очень непохожи (Дебец Г.Ф., 1948; Алексеев В.П., 1961; Козинцев А.Г., 1977, с. 67). По сумме признаков «тагарцы» более всего сходны с «афанасьевцами», «андроновцами-федоровцами» и носителями лугавской культуры (Козинцев А.Г., 1977, с. 67). Тагарское население по физическому типу было очень неоднородно. Эта неоднородность — следствие «механического смешения нескольких компонентов, осколков прежних этносов, из которых складывалась тагарская общность» (Козинцев А.Г., 1977, с. 68).
Данные палеоантропологии соответствуют археологическим данным о происхождении тагарской культуры, бывшей одной из культур «скифского мира», точнее восточной его части. Но и среди «восточноскифских» культур тагарская занимает достаточно обособленное место.
Многие категории тагарских бронзовых вещей (ранние формы кинжалов, чеканы, кельты, некоторые формы ножей и зеркал), многое в «минусинском стиле» являются развитием «классических» карасукских. Однако керамика, большинство украшений, погребальный обряд тагарской культуры, как и физический тип ее населения, резко отличны от карасукских. Стало быть, связь тагарской и собственно карасукской культур не генетическая. Подробнее о происхождении тагарской культуры см. выше.
На протяжении VI в. до н. э. тагарская культура существует в некоторой изоляции от своих западных соседей, что приводит к ее своеобразию и придает ей неповторимый отпечаток. В конце VI–V в. до н. э. наблюдается приток населения из Восточного Казахстана и более близких районов Западной Сибири, принесшего с собой многие новые формы бронзовых вещей — некоторые формы кинжалов, чеканов, ножей, зеркал, а также «алтайский звериный стиль», а в северо-западную часть ареала тагарской культуры — и некоторые формы керамики.
В этот же период тагарская культура и ее носители проникают в район Красноярска, создав там особый вариант культуры. Развитие тагарской культуры в Минусинской котловине и северо-восточных районах Кемеровской обл. заканчивается ее смешением с новой, таштыкской, культурой. Результатом этого смешения стали памятники так называемого тесинского этапа. Однако есть данные, что по крайней мере в северо-западной своей части тагарская культура продолжала существовать и позже, параллельно с таштыкской, вплоть до II в. н. э. (раскопки Э.Б. Вадецкой).
Этническая принадлежность носителей тагарской культуры неизвестна. Можно предполагать, что они были ираноязычны, как одни из их предков — «андроновцы» и как родственные им по культуре скифы Причерноморья, савроматы и саки. Менее вероятно (хотя и не исключено), что люди тагарской культуры были кетоязычны (Членова Н.Л., 1967, с. 222, 223).
Тесинский этап(М.Н. Пшеницына)
На рубеже III и II вв. до н. э. на среднем Енисее в среде тагарского населения начали складываться и получать развитие основные элементы, характерные в дальнейшем для таштыкской культуры.
Главными источниками для изучения культуры древних племен Минусинских степей в последние века до нашей эры служат погребальные памятники — огромные одиночные курганы с земляными насыпями и массивными каменными стенами в их основании, а также грунтовые могильники, состоящие из многих отдельных могил (карта 12). Все они характерны для завершающей фазы развития тагарской культуры и перехода к последующей, таштыкской, эпохе. Судя по археологическим данным, этот период на среднем Енисее, именуемый тесинским этапом, охватывает два последних века до нашей эры и выступает как самостоятельный, но носящий переходный характер. В литературе вопрос о культурно-исторической принадлежности памятников II–I вв. до н. э. Минусинских степей еще недостаточно освещен и дискуссионен. С.А. Теплоухов (1929, с. 49, 50), располагая данными о раскопках только трех больших одиночных курганов, первым обосновал выделение этих памятников в особую хронологическую группу и охарактеризовал ими завершающий (IV) этап минусинской курганной (тагарской) культуры. С.В. Киселев (1951, с. 276–285) вслед за ним отнес их к переходной стадии III тагарской культуры и датировал временем «около начала нашей эры».
Располагая более обширным материалом и новыми фактами, Л.Р. Кызласов (1960, с. 24, 25, 115) предложил именовать этот период тагаро-тыштыкским этапом, датируемым II — серединой I в. до н. э. Н.Л. Членова (1964а, с. 281, 287, 307) считала эти памятники уже таштыкскими. А.И. Мартынов и его сотрудники, изучая открытые ими аналогичные памятники в лесостепной полосе юга Сибири, относили их к тагаро-таштыкскому (шестаковскому) переходному этапу и датировали II–I вв. до н. э. (Мартынов А.И., Мартынова Г.С., Кулемзин А.М., 1971, с. 150–159; Мартынова Г.С., 1971, с. 18–21; Мартынов А.И., 1974, с. 231–234; 1979, с. 85–91). В последнее время они сделали попытку выделить в лесостепной зоне Южной Сибири новую археологическую культуру II в. до н. э. — I в. н. э., назвав ее шестаковской (Мартынов А.И., Мартынова Г.С., Кулемзин А.М., 1979, с. 33–35). М.П. Грязнов (1968, с. 191–194; 1979, с. 4), развивая и уточняя построения С.А. Теплоухова и С.В. Киселева, опираясь при этом на новые обширные материалы, отнес эти памятники к завершающему этапу тагарской культуры, назвал его тесинским и датировал, как и Л.Р. Кызласов. II–I вв. до н. э. В последние годы появилась еще одна точка зрения, согласно которой тесинские курганы были оставлены местными позднетагарскими племенами, а грунтовые могильники — новым пришлым населением (Вадецкая Э.Б., 1986б, с. 92. 99, 100). Мы не разделяем этого мнения.
Такое разнообразие точек зрения объясняется тем, что в погребальных обрядах тесинского этапа еще живут и развиваются традиции тагарской культуры, но вместе с тем появляются новые, часть которых получает дальнейшее развитие в таштыкскую эпоху. Это обстоятельство впервые отметил С.В. Киселев (1951, с. 282–285), а затем убедительно обосновал Л.Р. Кызласов (1960, с. 24–27, 162 и др.).
Долгое время единственным источником для изучения культуры племен тесинского этапа были огромные одиночные курганы с захоронением 100 и более человек в одной камере. Три таких кургана раскопаны в конце прошлого века. Первый из них, называемый Большой Тесинский, исследован в 1889 г. финской экспедицией И.Р. Аспелина (Tallgren А.М., 1921, p. 1–19). Именем этого кургана М.П. Грязнов назвал и период, к которому он относится, — тесинский этап тагарской культуры. В 1889 г. Д.А. Клеменц произвел раскопки Большого Уйбатского кургана (Киселев С.В., 1951, с. 276–278, 413). В 1895 и 1897 гг. А.В. Адрианов раскопал курган (8) у оз. Кызыл-Куль. Четвертый курган исследован уже в советское время А.Н. Липским на речке Туим (Кызласов Л.Р., 1960, с. 25, 26).
Основной материал по изучению больших тесинских курганов получен в результате раскопок Красноярской экспедиции Ленинградского отделения Института археологии АН СССР в 1966–1977 гг., проводившихся с полным исследованием всего намогильного сооружения, детальной расчисткой его архитектурных конструкций и их графической документацией. Четыре кургана раскопано М.Н. Пшеницыной в пунктах Барсучиха I; Тепсей XVI; Разлив I и III; один курган — Г.А. Максименковым близ совхоза Новый Сарагаш (Пшеницына М.Н., 1968; 1973б; Пшеницына М.Н., Завьялов В.А., Пяткин Б.Н.; 1975; Пшеницына М.Н., Немировская Е.А., Ефимов В.Г., 1978; Максименков Г.А., 1968). Кроме того, в 1981–1982 гг. в Шарыповском р-не Красноярского края, в с. Береш, исследовано еще два тесинских склепа (Субботин А.В., 1983, с. 64–66; Вадецкая Э.Б., Гультов С.Б., 1986, с. 95–991; один — на юге Хакасии (Медведка I) (Седых В.Н., 1983; Боковенко Н.А., Седых В.Н., Красниенко С.В., 1983, с. 77–79).
Вторая группа памятников тесинского этапа — грунтовые могильники — представляет собой скопления от восьми до 100 и более могил, тесно расположенных на небольших площадках. Чаще это каменные ящики, реже — срубы или грунтовые ямы. Впервые такие могильники тесинского этапа отметил С.В. Киселев (1951, с. 283, 284), указав на четыре могилы, раскопанные Г.Ф. Дебецем в 1938 г. на Уйбатском чаатасе, недалеко от Большого Уйбатского кургана. В 50-х годах такие же могилы в каменных оградах были исследованы В.П. Левашевой и А.Н. Липским (Левашева В.П., 1958, с. 174, след.; Липский А.Н., 1957, с. 76, 77). В 1960–1963 гг. Красноярская экспедиция исследовала четыре могильника, содержащих 42 захоронения в каменных ящиках внутри небольших оградок из вертикально поставленных плит (могильники Карасук V, IX; Барсучиха IV; Черемушный лог II). Эти находки позволили обосновать выделение второго типа погребальных памятников тесинского этапа, продолжавшего традиции сооружения оград и каменных ящиков внутри них, которые в Минусинских степях характерны для всей эпохи бронзы (Пшеницына М.Н., 1964). Дальнейшие раскопки Красноярской и Среднеенисейской экспедиций подтвердили на массовом материале правильность этого выделения. В 1964–1982 гг. в 10 пунктах было исследовано еще около 400 могил (карта 12) (Шер Я.А., Хлобыстин Л.П., 1966; Шер Я.А., Григорьев Г.П., Подольский Н.Л., 1967; Шер Я.А., Савинов Д.Г., Подольский Н.Л., Кляшторный С.Г., 1968: Кызласов Л.Р., 1970; Грязнов М.П., Максименков Г.А., 1972; Вадецкая Э.Б., 1973б; Пшеницына М.Н., 1973а; 1979; Подольский М.Л., Кузьмин Н.Ю., 1980; Паульс Е.Д., Подольский М.Л., Кузьмин Н.Ю., 1981; Кузьмин Н.Ю., 1988).
Карта 12. Памятники тесинского этапа.
а — большие курганы; б — склепы; в — могильники; г — впускные захоронения; д — поселения, городища; е — клады; ж — писаницы; з — границы котловин.
I–IV — котловины: I — Минусинская, II — Сыдо-Ербинская, III — Обь-Чулымская, IV — Назаровская.
1 — Есинская МТС; 2 — Калы; 3 — «Маяк»; 4 — Означенное VII; 5 — Большой Уйбатский; 6 — Уйбат II; 7 — оз. Кызыл-Куль; 8 — дворец хуннского наместника; 9 — Откнин улус; 10 — Аскыровский; 11 — Мохов улус; 12 — Красный Яр; 13 — Оглахты V; 14 — Большой Тесинский; 15 — Усть Тесь; 16 — Тепсей I, III, VII, VIII, XVI, XVII; 17 — Тепсей XVI, склеп; 18 — Черемушный лог II; 19 — Каменка III, V; 20 — Троицкое; 21 — Боярские писаницы; 22, 23 — Знаменка; 24 — Усть-Ерба; 25 — Афанасьева гора; 26, 27 — Карасук V, IX; 28, 29 — Барсучиха I, IV; 30–32 — Разлив I–III; 33 — Новосарагашенский; 34 — Новая Черная VI; 35 — Туимский; 36 — Косогольский; 37 — Береш.
Необычный могильник, состоящий из 15 могил, исследован под стенами каменной ограды большого тесинского кургана Барсучиха I в 1967 г. (Пшеницына М.Н., 1975а, с. 150–162). Это были небрежно сделанные каменные ящики, устроенные в основном внутри каменных оград более древних эпох, — случай, как оказалось, не единичный. В настоящее время известно более 100 впускных могил в 12 пунктах (Киселев С.В., 1929, с. 116–118; Левашева В.П., 1962, с. 62; Пшеницына М.Н., 1973а; 1979; Трифонов Ю.И., 1973; Подольский М.Л., Тетерин Ю.В., 1979; Подольский М.Л., Кузьмин Н.Ю., 1980). Это дало возможность выделить и третий тип погребальных памятников тесинского этапа — впускные захоронения в подобиях каменных ящиков или грунтовых ямах, иногда — в срубах, устроенных либо под стенами оград больших курганов того времени (Барсучиха I; Тепсей XVI), либо рядом с одновременными им грунтовыми могильниками (Красный Яр; Мохово; Разлив; Тепсей; Маяк). На предшествующих тесинскому этапах тагарской культуры подобного явления не наблюдалось. Впервые могильные памятники этого типа на тесинском этапе отмечены М.П. Грязновым (Grjasnow М., 1970, s. 238), а затем на массовом материале рассмотрены М.Н. Пшеницыной (1975а, с. 150–162). В 1983–1985 гг. на Означенской оросительной системе в Бейском р-не на юге Хакасии было исследовано четыре одиночных кургана-склепа с коллективными захоронениями и свыше 50 тесинских могил, либо составляющих отдельные могильники, либо впускных, образующих своеобразные «кладбища» (Кузьмин Н.Ю., 1983, с. 29, 30; 1985б; 1986; 1987; Павлов П.Г., 1987; Ефимов В.Г., Паульс Е.Д., 1987; Савинов Д.Г., 1986). Материалы этих раскопок еще не опубликованы и пока не могут быть использованы в полной мере.
Итак, отличительной чертой тесинского переходного этапа по сравнению с предшествующими ему периодами являются различные по погребальному обряду типы кладбищ — большие курганы-склепы с коллективными захоронениями и грунтовые могильники. Кроме того, какую-то часть умерших хоронили в стороне, рядом со склепом или могильником того же времени, в могилах, устроенных внутри каменных оград более древних эпох.
Обряд погребения в склепах представляется следующим (табл. 92, 11–18, 20–23). Обычно склепы располагали в степи поодиночке. Выкапывали квадратную яму глубиной 2–4 м. В яму ставили сруб, иногда закрепленный снаружи вертикально поставленными бревнами — тыном (Разлив III; Барсучиха; Большой Тесинский; Тепсей XVI). В Новосарагашенском кургане в яме было два сруба с одной общей стенкой. В курганах Барсучиха и Большом Тесинском склеп оказался «двухэтажным» и состоял из наземного и подземного помещений, каждое — в виде сруба. Пол сруба обычно выстлан горбылями, полубревнами или досками, иногда покрытыми берестой (Уйбатский курган). В двух курганах земляной пол застлан лиственничной корой (Туимский) и берестой (Новосарагашенский). В кургане Тепсей XVI в восточной половине сруба устроены два яруса дощатых «полатей» шириной около 3 м. Сруб обычно покрывали бревенчатым потолком. Площадь срубов от 22 до 50 кв. м и более, высота — до 1,5 м. Яму сверху покрывали одним-двумя накатами из толстых бревен, концы которых опирались на ее борта. В четырех склепах (Барсучиха; Большой Тесинский; Уйбатский и Туимский) эти накаты покоились на опорных столбах. Бревенчатое покрытие ямы закрывали листами бересты или лиственничной коры. В пяти курганах бревенчатая крыша была плоской, в остальных — на два или четыре ската. При рытье ямы для склепа выкид из нее распределяли вдоль всех ее бортов. Поверх него по краям ямы возводились стены-валы из плитняка (Барсучиха) или глины и бревен (Большой Тесинский), иногда же их функцию выполнял только выкид из ямы. В Туимском кургане вокруг бортов ямы был вырыт ров, и над ним сооружен каменный вал.
Видимо, одновременно с рытьем ямы вокруг нее возводили и каменную ограду размерами в среднем 24×26 м, либо из вертикально поставленных плит (Большой Тесинский; Кызыл-Куль 8; Туимский), либо из плитняка (Новосарагашенский; Барсучиха), либо, наконец, из вертикально поставленных плит, дополненных сверху кладкой из мелкого плитняка (Разлив III; Тепсей XVI). Снаружи вдоль каждой из стен ограды и по ее углам ставили массивные столбообразные плиты (от 16 до 20). Склеп и всю площадь внутри ограды закладывали нарезанными кусками дерна. Получалось земляное сооружение, возможно, имевшее форму усеченной пирамиды, в основании которой находилась каменная ограда — крепида. Со временем сооружение разрушалось и превращалось в курган — земляной холм диаметром 23–60 м, высотой 1,5–4,5 м. Вход в склеп прослежен только в кургане Разлив III. Это был коридор в западном борту ямы. Продольные стены его образованы двойным рядом столбов. Сверху он закрыт бревенчатым потолком, смыкающимся с бревнами верхнего наката над могильной ямой. В ее нижнем накате одного центрального бревна не было, в результате чего получился узкий проход, по которому из коридора попадали на потолок погребальной камеры-сруба. Свободное пространство между накатами над могильной ямой и потолком сруба достигало высоты не менее 1 м. Коридор, ведущий в склеп, с торца закрывался двумя массивными плитами. Нет сомнения, что умерших вносили в сруб через какое-то отверстие в потолке.
При возведении намогильного сооружения из дерна над крышей склепа и его входа в этом сооружении оставляли своего рода люк, являвшийся продолжением коридора, ведущего под крышу склепа. Три земляные стенки люка облицованы каменными плитами. Для устройства одного из склепов была использована погребальная камера сарагашенского кургана, точнее — свободное пространство между потолком камеры и накатами над могильной ямой. Стенки «склепа» оказались, таким образом, земляными, полом ему служил потолок сарагашенского сруба, а покрытием — два наката бревен, закрывавших могильную яму (курган 3 могильника Разлив I). В склепе погребали от 16 до 200 взрослых и подростков. Умерших обычно укладывали на дощатом полу сруба или на подстилке из бересты, реже — лиственничной коры, на спине, с вытянутыми руками и ногами, иногда на боку. В кургане Тепсей XVI погребенные в склепе лежали на полу и на двух ярусах дощатых «полатей». Помещая в склеп следующих покойников, останки ранее погребенных часто сдвигали к его стенкам. Видимо, после того как всю площадь пола склепа, кроме его центра, где обычно был проход в камеру, заполняли погребенными, следующих покойников укладывали поверх ранее захороненных в один-два слоя, часто обращая их головами в противоположном направлении (табл. 92, 14).
В склепах (Барсучиха; Тепсей XVI; Большой Тесинский; Уйбатский; Кызыл-Куль 8) мы впервые встречаемся со своеобразным способом обработки головы умершего с целью сохранения его облика. Череп покойного трепанировали в теменной части для удаления головного мозга (черепная коробка заполнялась травой) и освобождали его от мягких тканей, затем обмазывали глиной. Лобную и лицевую части черепа покрывали сверху еще одним тонким слоем глины или гипса. Получалась своего рода глиняная «голова», схематично передающая черты лица умершего (табл. 92, 1, 2, 4) (Пшеницына М.Н., 1975б, с. 44–49). Часто на гипсовую обмазку наносили узор красной краской изображающий, по мнению С.В. Киселева (1951, с. 449) и Л.Р. Кызласова (1960, с. 148), татуировку лица умершего. Этот способ сохранения облика умершего существовал во II–I вв. до н. э. на всей территории распространения тагарской культуры. Так, в Шестаковском могильнике (лесостепь) обнаружена прекрасно сохранившаяся скульптурная «голова» молодого человека, изготовленная тем же способом, что и тесинские (Мартынов А.И., 1974, с. 231, след.; Алексеев В.П., 1974, с. 242, 243). О глубокой древности столь оригинального способа сохранения облика умершего свидетельствуют находки нескольких «голов», подобных тесинским, обнаруженных в 1953 г. в древнем Иерихоне, в слое докерамического неолита (Kenyon К., 1956, p. 504, 505, fig. 2; 1957, p. 122–124, tabl. 20–22). Дожил этот способ и до наших дней (Kelm Н., 1966, s. 37. № 240–279; Кабо В.Р., 1972, с. 147. 149; Миклухо-Маклай Н.Н., 1954, с. 405; Иванова Л.А., 1982, с. 107, след.). Тесинские «головы» следует рассматривать как произведения искусства древних енисейских скульпторов. По мнению И.И. Гохмана, определить по ним антропологический тип невозможно. Таштыкские изображения лиц умерших (см. ниже) по сравнению с тесинскими ближе к оригиналам, что говорит о более высоком мастерстве скульпторов того времени. По ним, в отличие от тесинских, уже можно изучать антропологический тип населения (Киселев С.В., 1951, с. 450, след.).
Все склепы ограблены. Полного представления о составе сопровождающего инвентаря мы не имеем. Следует отметить малое количество глиняной посуды по отношению к числу погребенных. Встречены деревянные и берестяные сосуды. Детали одежды представлены кольцами, пряжками, застежками и пуговицами, сделанными из бронзы, железа и кости. К предметам туалета относятся бронзовые зеркала и роговые «булавки». Орудия и оружие в трех склепах бронзовые и железные, в остальных — только железные. Украшения представлены золотыми серьгами, пластинками, пуговкой, бусиной; к ним же относятся глиняные пластинки с рельефным орнаментом, покрытые листовым золотом. Много обрывков листового золота во всех склепах, кроме «впускного» в Разливе I. Встречаются бусы из сердолика и цветного стекла. Так как останки погребенных в склепах лежат очень плотной массой и большей частью кости их расположены в полном беспорядке, исследователям не удается связать найденные вещи с определенными скелетами. Поэтому установление различий в инвентаре мужских и женских захоронений очень затруднено. Можно лишь утверждать, что оружие клали мужчинам.
При погребенных нет остатков мясной пищи. Находки в склепах черепов и костей нижнего отдела ног чаще всего овцы, реже — коровы, лошади, косули и в одном случае — черепа медведя представляют собой остатки шкур жертвенных животных. Видимо, во время похоронной тризны в жертву умершему приносили животное, мясо которого съедали, а шкуру с оставленными в ней черепом и костями нижнего отдела ног укладывали в склеп вместе с покойником. Этот обычай был широко распространен у скотоводческих племен в степях Евразии с эпохи бронзы и сохранялся до последних лет у ряда народов Сибири (Грязнов М.П., 1956а, с. 107, 108; 1977, с. 80–88).
Тесинские склепы, возможно, после переполнения их погребенными или по каким-то иным причинам, в большинстве случаев были преданы огню. Можно думать, что этим актом завершалась процедура похорон всех погребенных в склепе.
Итак, в погребальных обрядах тесинского этапа продолжают свое развитие традиции, зародившиеся еще на сарагашенском этапе тагарской культуры. Это приемы устройства погребальной камеры и ее каменного и земляного намогильного сооружений (Киселев С.В., 1956, с. 56–58; Пшеницына М.Н., 1974, с. 219). Приемы устройства тесинских склепов получают дальнейшее развитие и в последующую, таштыкскую эпоху (см. ниже). Так, один из раннеташтыкских склепов (Изыхский чаатас, 2) по устройству аналогичен склепу Туимского кургана тесинского этапа (Кызласов Л.Р., 1960, с. 25, 26)). Таким образом, высказанное в свое время Л.Р. Кызласовым положение о генетической связи в развитии тагарских и таштыкских погребальных сооружений, в частности склепов, подтверждается и новыми материалами.
Тесинские склепы надо рассматривать как родовые или фамильные усыпальницы, рассчитанные, возможно, не на одно поколение. Массовые коллективные захоронении в одном склепе — нескольких десятков взрослых и подростков — были характерны еще для сарагашенского этапа тагарской культуры. В таштыкскую эпоху обычай погребения в одном склепе большого числа умерших сохранился. Обычай сохранения облика умершего, получивший широкое распространение на тесинском этапе, также зародился еще в сарагашенское время и продолжал практиковаться в таштыкскую эпоху. Обряд сожжения склепов, столь характерный для тесинского времени, также появился на сарагашенском этапе, а окончательное завершение получил в таштыкскую эпоху. Истоки распространения обычая сожжения погребальной камеры неизвестны.
На среднем Енисее в 25 пунктах исследовано около 500 могил того же времени, что и склепы. Располагая этими материалами, можно восстановить картину погребального обряда у групп населения, хоронивших своих покойников на отдельных кладбищах и в могилах, для сооружения которых использовались стенки оград и могил более древних эпох, начиная с афанасьевской. Умерших погребали чаще всего в ящиках прямоугольной, иногда квадратной или неправильной формы из вертикально поставленных плит, реже — в небольших срубах в один-три венца или в овальных грунтовых ямах с неукрепленными стенками (табл. 92, 6–9). Могилы тесно располагали на небольшой площади. Вокруг ящиков, составляющих более 60 % всех раскопанных могил, иногда сооружали прямоугольную ограду из вертикально поставленных плит. Ограды часто (шесть пунктов) пристраивали одну к другой. В каждой ограде помещали одну могилу. Детские могилки нередко втискивали в промежутки между оградками, либо пристраивали их к стенкам с наружной или внутренней стороны (табл. 92, 5). Могилы часто располагали ярусами, одну над другой, причем каменные ящики меньших размеров помещали внутри более крупных (Карасук IX: Разлив II; Красный Яр; Каменка III). Только в могильниках Тепсей VII и XVII каменные ящики составляют лишь 13 % могил, срубы же — 37 %, грунтовые ямы — 30 %, глубокие ямы с подбоем, вход в который закладывали большими плитами, — 5 % (табл. 93, 10). В ряде случаев устройстве могил выявить не удалось (15 %). Сверху могилы обычно покрыты каменными плитами в один три слоя, под которыми в нескольких случаях сохранились остатки дощатого потолка, закрытого листами бересты. Покойника укладывали на земляное дно, иногда выстланное каменными плитами, в редких случаях (в срубах) — досками, на спину, с вытянутыми ногами, иногда — на левый или правый бок, с согнутыми в коленях ногами. В шести могилах (Каменка III; Тепсей VIII и XVI) умершие погребены в позе сидящего человека. Строгой закономерности в ориентировке не наблюдается. Погребенные чаще лежат головой на восток или запад с отклонением к северу или югу. В некоторых случаях покойника заворачивали в полотнища из бересты.
Часто могилу использовали в течение длительного времени, последовательно хороня в ней от двух-трех до семи и более взрослых и детей, укладывая их друг на друга, нередко в одинаковом положении. Размеры могил не зависят от числа погребенных. Отдельную могилу устраивали для немногих. Одиночные захоронения взрослых и детей составляют около 30 % общего числа погребенных. Большую часть умерших хоронили в прежние могилы. Исключение составляет могильник Тепсей VII. в котором мало повторных захоронений. Значительно более половины умерших (75 %) погребено здесь в индивидуальных могилах. Какая-то часть захоронений в этом могильнике совершена по обряду трупосожжения — в семи могилах погребен пепел человека. В могильнике Оглахты V в двух могилах также отмечен обряд трупосожжения. На юге Хакасии выявлена серия грунтовых могил, в которые помещали не трупы умерших, а определенные части от них (Кузьмин Н.Ю., 1982; 1985а; 1988, с. 68–78).
Покойников хоронили в одежде и с некоторыми вещами. В головах, реже — в ногах ставили один, иногда два глиняных сосуда с жидкой пищей. У пояса в мужских и женских погребениях находились железные ножи, кольца, пряжки и ложечковидные застежки (реже бронзовые или роговые). Круглые пряжки с подвижным язычком иногда расположены на костях стопы умершего. В женских погребениях, кроме того, обнаружены нарядные берестяные коробочки с туалетными принадлежностями, костяные иглы и игольники, железные шилья и стерженьки с кольцевидным навершием, в мужских — костяные и железные наконечники стрел. Взрослых и детей украшали ожерельями и браслетами из цветного стекла, сердолика, агата и бирюзы. В женских могилах встречены костяные гребни и «булавки» (последние, как правило, лежат у головы умершей). Но многих покойников, особенно во впускных могилах, хоронили вообще без вещей.
Погребенных, как и в склепах, не снабжали мясной пищей. В могилах находятся черепа и кости нижнего отдела ног чаще всего овцы, реже — лошади, коровы или козы, т. е. остатки положенных в могилу шкур жертвенных животных. Надо полагать, что похороны сопровождались принесением в жертву животных. Обильная тризна была, по-видимому, неотъемлемой частью сложного погребального ритуала.
Для совершения обрядов, предшествующих акту предания покойного земле, трупы определенной категории умерших, возможно, занимавших привилегированное положение в обществе или тех, кто умер вдали от родового кладбища, подвергались своеобразной «мумификации». Череп умершего после трепанации и удаления мягких тканей, как и у погребенных в склепах, моделировали глиной, покрывали слоем гипса, разрисовывали и получали глиняную «голову» (табл. 92, 4). Для их изготовления использовались местные природные глины. Сверху они покрывались чистым гипсом с небольшой примесью кремнезема и железа (Кулькова Т.Ф., 1975, с. 50–52). Как представляется, все операции над головой умершего (трепанация черепа, удаление его мягких тканей, обмазка глиной) производились сразу после его смерти. Возможно, тогда же и тело умершего обрабатывали каким-то способом для сохранения его от разложения до момента погребения в могиле.
Во время исследований одного из курганов у с. Береш и двух (Новые Мочаги и Лисий) — на юге Хакасии получены материалы, позволяющие реконструировать способ «мумификации» трупов. Тела при подготовке к захоронению освобождались от мягких тканей и некоторых костей (ребер, коленных чашечек и др.), после чего кости скелета скреплялись длинными прутьями. Один из них пропускали сквозь позвоночный столб, два других помещали вдоль позвоночника, по обеим сторонам. Верхние концы прутьев были воткнуты в затылочное отверстие черепа, с которого также удалялись мягкие ткани. Такие же прутья были уложены вдоль длинных костей рук и ног с внутренней стороны. Все кости скелета вместе с прутьями были обернуты травой. Полученный таким способом манекен, основой которого являлся скелет умершего, обряжали в кожаные, шерстяные или меховые одежды и выставляли на обозрение для совершения обряда перед погребением (Вадецкая Э.Б., 1986б, с. 85, 86; Кузьмин Н.Ю., 1985а, с. 47, 48; Кузьмин Н.Ю., Варламов О.Б., 1988, с. 150–152; Павлов П.Г., 1987, с. 111, 112). Находки нескольких сотен столь своеобразных «мумий» в склепах дали возможность Н.Ю. Кузьмину найти приемлемое объяснение распространению на тесинском этапе так называемых частичных захоронений. В небольших грунтовых ямах, расположенных чаще всего недалеко от курганов-склепов, хоронили определенные части трупов, отчленявшиеся при подготовке к «мумификации» (Кузьмин Н.Ю., 1985, с. 48; 1985б; 1988, с. 68–78; Кузьмин Н.Ю., Варламов О.Б., 1988, с. 149, 150).
Сочетание в одном периоде трех типов погребальных памятников — больших курганов-склепов, грунтовых могильников и впускных захоронений в каменных оградах более древних эпох — не находит убедительного объяснения. Скорее всего это явление отражает сложность этнической и социальной структуры общества. Могильник Тепсей VII дает свидетельства о появлении в этот период среди населения социальной прослойки, занимавшей более высокое положение. Эту категорию лиц хоронили на отдельном участке кладбища, на мысу, в стороне от погребений рядовых членов общины, в глубоких ямах с подбоем. Таких могил только семь. Одно захоронение из этой группы совершено нс в подбое, а в срубе с монументальным каменным намогильным сооружением. Некоторые принадлежности одежды и украшения, положенные с умершими в эти могилы, отличаются относительным разнообразием и нестандартностью (Пшеницына М.Н., 1979, с. 85). В могильнике Каменка V обнаружены три могилы, сопровождающий инвентарь в которых также свидетельствует о знатном происхождении захороненных (Шер Я.А., Савинов Д.Г., Подольский Н.Л., Кляшторный С.Г., 1968, с. 150).
О жилых постройках и облике поселков обитателей Минусинских степей в последние века до нашей эры богатый и красочный материал дают петроглифы на скалах горного хребта Бояры, известных в литературе под названием Малой и Большой Боярских писаниц (табл. 93, 63). Исследователями писаниц выделено два типа изображенных на них жилищ — четырехугольные бревенчатые срубы с четырехскатной пирамидальной крышей и жилища типа юрт, причем, бревенчатые дома — зимние, а жилища, напоминающие юрты, — летние (Грязнов М.П., 1933; Дэвлет М.А., 1965). Поселения последних веков до нашей эры в Минусинских степях мало исследованы. Культурный слой II–I вв. до н. э. обнаружен в пункте Новая Черная VI (Вадецкая Э.Б., 1968, с. 182). Обследовано два кольцевых городища с земляными валами и рвами у с. Троицкое (Кызласов Л.Р., 1963, с. 159, 163). Такого же типа городища известны у сел Усть-Ерба, Знаменка и др. (Киселев С.В., 1951, с. 251, 252; Кызласов Л.Р., 1963, с. 163; Абсалямов М.Б., Мартынов А.И., 1979, с. 77–82). Их изучение подтверждает выводы, полученные при исследовании петроглифов: во II–I вв. до н. э. на среднем Енисее были поселки, состоявшие лишь из наземных построек — бревенчатых изб и жилищ типа юрт.
Ценный материал дают находки трех кладов — Аскыровского, Косогольского и Знаменского. Аскыровский клад обнаружен А.Н. Липским в насыпи кургана. В его составе — железные орудия и бронзовые украшения, убедительно датированные II–I вв. до н. э. (Кызласов Л.Р., 1960, с. 163). Косогольский клад случайно обнаружен при строительных работах на берегу оз. Большой Косоголь (Нащекин Н.В., 1967, с. 163–165). С.С. Миняев (1978), производивший спектральный анализ вещей клада, рассматривает этот комплекс как «клад литейщика», т. е. собрание «бронзового лома, предназначенного для переплавки». Косогольский клад особенно ценен тем, что позволяет датировать большую серию (не менее 300) аналогичных вещей из случайных находок, происходящих из Минусинских степей, в собраниях конца прошлого столетия и начала XX в. (Дэвлет М.А., 1980б). Знаменский клад открыт при исследовании ограды тагарского кургана, расположенного рядом с валом, окружавшим городище у с. Знаменка. Клад обнаружен в ямке, закрытой сверху большим глиняным черепком с рельефным орнаментом. Основную часть клада составляли бусы и подвески (несколько тысяч) из цветного стекла, фарфора и полудрагоценных камней, а также раковин каури. Золотые украшения представлены массивным спиральным браслетом, двумя серьгами с пирамидками из зерни, литой бляшкой с вихревым орнаментом, круглыми бляшками, пронизками-подвесками из шариков зерни, бляшкой со вставками из бирюзы, мелким золотым бисером (около 2 тыс.), четырьмя булавками из золотой проволоки, навитой на железный стержень, и двумя булавками из золотого листа, обернутого вокруг железного стержня, украшенными зернью. В кладе найдены также два железных кинжала с клинками, обтянутыми листовым золотом, множество серебряных блях от конского убора и разные золотые и серебряные заготовки и обломки. Состав клада позволяет считать его кладом ювелира (Подольский М.Л., Тетерин Ю.В., 1979, с. 266, 267).
Весьма важен для понимания обстановки, в которой протекала жизнь обитателей среднего Енисея во II–I вв. до н. э., памятник, обнаруженный в 12 км к югу от г. Абакан и известный в литературе под названием «здание ханьской архитектуры» (Евтюхова Л.А., Левашева В.П., 1946, с. 72–84; Евтюхова Л.А., 1946, с. 107–111; 1947, с. 79–85). Л.А. Евтюхова (1947, с. 83, 84) и С.В. Киселев (1951, с. 480–482) отнесли этот памятник к таштыкской эпохе, ко времени, «близкому началу нашей эры». В дальнейшем Л.Р. Кызласов (1960, с. 163. 164), заново пересмотрев все материалы, датировал его началом I в. до н. э.[35]
Инвентарь тесинских памятников представлен орудиями труда, вооружением, частями сбруи и одежды, украшениями, предметами туалета и посудой.
Орудия труда. Это в первую очередь ножи, затем топоры, шилья, проколки, иглы, игольники и оселки. Бронзовые ножи найдены лишь в трех склепах (Разлив III; Новосарагашенский; «впускной склеп» Разлива I). Все они миниатюрные пластинчатые, упрощенных тагарских форм. На конце рукояти — маленькое круглое отверстие либо петлевидное окончание (табл. 93, 38, 39). Есть ножи с навершием в виде выступающего круглого кольца или полукольца (табл. 93, 40, 41). Железные ножи все подлинные рабочие, пластинчатые прямые с кольцевидным, трехкольчатым или петлевидным навершием (табл. 93, 43, 44; 94, 10, 11, 13). Есть и новые формы — с вогнутой спинкой и черешковые (табл. 94, 12, 14). Пластинчатые кованые ножи копируют формы тагарских бронзовых (Гришин Ю.С., 1960, с. 181–182). Они появляются на среднем Енисее на тесинском этапе и характерны для него. В таштыкскую эпоху их уже нет. Черешковые ножи сохраняются и в погребениях таштыкской эпохи (Кызласов Л.Р., 1960, с. 87, рис. 30, 8).
Бронзовые шилья, ромбические и четырехгранные в сечении (табл. 93, 35, 37), обнаружены в тех же трех склепах, где и бронзовые ножи. Железные шилья с круглой головкой на верхнем конце (табл. 94, 17) впервые получили распространение на тесинском этапе, но встречаются и в раннеташтыкское время. К числу шильев, очевидно, относятся и железные стерженьки с кольчатым навершием (табл. 94, 16), аналогичные таким же из Иволгинского городища (Давыдова А.В., 1956, рис. 18, 2, 3).
Железные топоры представлены двумя типами: пальштабовидными топорами-теслами и колунообразными проушными (табл. 94, 20, 31).
Следует отметить единичные находки костяных игольников и проколок (табл. 94, 15, 18), а также бронзовых и костяных игл (табл. 93, 33) и каменных оселков (табл. 94, 19).
Вооружение и конское снаряжение. Оружие представлено кинжалами, чеканами и наконечниками стрел. Бронзовые кинжалы, как и ножи, уменьшенных размеров, тагарских форм. Восемь кинжалов найдено в склепах (Разлив III; Новосарагашенский: «впускной склеп» Разлива I). У них бабочковидное перекрестье, рубчатая или гладкая рукоять. Навершия, за исключением одного, плоские, близкие к овалу; у одного — в виде валика (табл. 93, 32, 34, 36). Железные кинжалы, также уменьшенные. — с прямым перекрестьем и кольцевым навершием (Большой Тесинский и Уйбатский склепы). Индивидуальна форма железного кинжала с короткой рукоятью и кольцевидным навершием (табл. 94. 1). Аналогий ему нет. Три кинжала черешковые (табл. 94, 2; Аскыровский клад; могильник Оглахты V).
Девять чеканов из двух склепов представляют собой бронзовые миниатюры настоящих. Пять из них — проушные, четыре — с короткой втулкой (табл. 93, 57). Кинжалы и чеканы уменьшенных размеров, а затем миниатюрные, сделанные все из бронзы, впервые получают распространение на сарагашенском этапе (Киселев С.В., 1951, с. 265; Дэвлет М.А., 1968, с. 36, 37). Тесинские кинжалы с прямым перекрестьем и кольцевым навершием изготовлены из железа, но воспроизводят бронзовые формы (Дэвлет М.А., 1968, с. 34, рис. 4). На среднем Енисее они известны лишь в тесинских погребениях. Черешковые железные кинжалы впервые появляются на тесинском этапе и становятся характерными для последующих периодов.
Наконечники стрел немногочисленны. Среди них несколько железных и более трех десятков костяных. Костяные представлены четырьмя типами. Первый, наиболее многочисленный, двух разновидностей — с расщепленным насадом; с длинным расщепленным черешком и двумя жальцами (табл. 94, 3, 4). Стрелы этого типа известны только в памятниках тесинского этапа. Аналогичные им найдены в большом количестве на Иволгинском городище — памятнике оседлых хунну в Забайкалье (Davydova А.V., 1968. Fig. 12, 1–9, 16–22, p. 241). Остальные наконечники, представленные единичными экземплярами, — с черешком в виде «ласточкина хвоста», плоские с черешком и двумя жальцами и черешковые (табл. 94, 5–7), — относятся к типам, характерным для сарагашенского этапа (Грязнов М.П., Пшеницына М.Н., 1966, с. 62, 66, 68). Наконечники сходных форм встречаются и в раннеташтыкских склепах. Железные наконечники стрел — втульчатые и черешковые трехперые (табл. 94, 8, 9). От колчана сохранились железные крюки с петлей наверху (табл. 93, 51).
Предметы конского снаряжения известны в единичных экземплярах. В Аскыровском кладе и в могильнике у с. Калы найдены железные удила (табл. 94, 29) той же формы, что и бронзовые, употреблявшиеся на среднем Енисее на всем протяжении тагарской эпохи. В конце ее в могилах они заменяются миниатюрными, часто железными (Членова Н.Л., 1967, с. 70, 71, табл. 16). В раннеташтыкскую эпоху удила этого типа распространяются широко (Кызласов Л.Р., 1960, с. 88). В нескольких памятниках найдены бляшки, видимо, от сбруйных ремней. Одна из них — в виде втулки с тремя головками грифонов или орлов (табл. 94, 21), другие — разных простых форм (табл. 94, 26, 28, 30). Они сделаны из бронзы, золота, серебра и рога.
Детали одежды и обуви. Они представлены пряжками, застежками, пуговицами, нашивными бляшками и кольцами.
Железные пряжки двух видов — с неподвижным боковым крючком или шипом и с подвижным язычком. Оба вида представлены пряжками трех типов: восьмеркообразными, прямоугольными и круглыми (табл. 93, 45, 52; 94, 56–59, 61, 62). Наиболее многочисленны круглые пряжки с подвижным язычком (табл. 93, 45; 94, 58). Из пряжек с боковым шипом больше всего восьмеркообразных (табл. 93, 52; 94, 61).
Бронзовые простые пряжки единичны: прямоугольные с округленной передней стороной, с одним или двумя овальными отверстиями, две — с изображением головы быка (табл. 94, 60, 77, 79). Все они с боковым шипом. Очень характерна большая серия бронзовых поясных прямоугольных ажурных пряжек пластин. Семь из них происходят из тесинских погребений, 13 — из Косогольского клада, остальные — случайные находки в Минусинских степях (Дэвлет М.А., 1980б). По характеру оформления они составляют три группы: 1) с изображением пары противостоящих животных — быков (табл. 93, 55; 94, 78), одиночных коней (табл. 94, 71) и верблюдов; 2) с изображением борьбы животных — поединка коней или куланов (табл. 94, 76), сценой терзания хищником копытного животного и сценой борьбы двух хищников, возможно тигров, со змеей или драконом; 3) с решетчатым волнистым орнаментом, представляющим собой изображение двух пар извивающихся змей внутри прямоугольной рамки, или геометрическим рисунком (табл. 94, 70, 72, 73). К ним относится ажурная пряжка с орнаментом в виде ступенчатой пирамиды (Дэвлет М.А., 1989б, с. 26). Сюда же следует причислить фрагменты двух овальных пряжек с изображением кошачьего хищника (рысь?) в обрамлении стилизованных ветвей дерева (табл. 94, 74), овальную пряжку с изображением кошачьего хищника, не менее 10 ажурных пряжек с орнаментом из трех кружков (табл. 94, 81).
К поясным пластинам-пряжкам довольно близки бронзовые ажурные бляхи с головой дракона, реже — быка, заключенной в спираль, и с головкой змеи или хищника на конце (табл. 94, 75).
Есть роговые и костяные пряжки (табл. 94, 63, 67). Привлекает внимание каменная пряжка с геометрическим узором в виде ромбов, инкрустированная сердоликом и белой пастой. Она сделана из половинки прямоугольной пряжки (табл. 94, 80), возможно, завезенной на Енисей от хунну Забайкалья.
На Енисее железные, бронзовые и роговые пряжки, в том числе и бронзовые поясные ажурные пластины, появляются и получают широкое распространение лишь на тесинском этапе. Прямые аналогии этим вещам найдены в хуннских памятниках Забайкалья: на Иволгинском городище и в могильнике, а также в Дэрестуйском могильнике. Пара бронзовых ажурных пластин со сценой борьбы дракона и двух тигров обнаружены в одной из могил Иволгинского могильника на поясе погребенной, что и определяет назначение их как поясных пряжек (Давыдова А.В., 1971а, с. 98–103, рис. 2, 7).
Ложечковидные бронзовые, железные и роговые застежки известны и памятниках только тесинского этапа. Они встречены в склепах, могилах, кладах (около 40), много и случайных находок. Значительная часть (70) бронзовых застежек со стилизованным изображением головы сайги (табл. 94, 44), железные и роговые (не менее 30; табл. 94, 43, 50) найдены только в погребальных комплексах. Подобные роговые и бронзовые застежки в большом числе встречены на Иволгинском городище и в могильнике, а также в Дэрестуйском могильнике. В небольшом количестве известны литые бронзовые пуговицы округлой или конусовидной формы с петелькой на оборотной стороне (табл. 94, 22, 25). В Косогольском кладе обнаружено не менее 12 таких бронзовых пуговиц, украшенных орнаментом в виде рельефной розетки или занятых изображением морды зверя. Одна такая бляшка найдена в Тепсее VII (табл. 94, 23), две из листового золота — в Уйбатском кургане и Знаменском кладе (табл. 94, 24, 27). Подобные пуговицы встречены на Иволгинском городище и в могильнике.
Готовые бляшки со сквозным отверстием посредине бывают челночной, овальной, квадратной и конусовидной форм (табл. 94, 65, 66). Аналогии им имеются среди инвентаря Иволгинского городища (Davydova А.V., 1968, fig. 14, 3, 45, 46, 51). Своеобразны бронзовые круглые ажурные бляшки со стилизованным изображением ветвей дерева (табл. 93, 42; 94, 43). Три из них происходят из могильников, одна — из склепа, пять — случайные находки. Все они идентичны бляшкам Дэрестуйского могильника (Руденко С.И., 1962б, рис. 41, л). Есть и более простые ажурные бляхи квадратной, прямоугольной или круглой формы (табл. 94, 47).
В Уйбатском и Большом Тесинском курганах найдены глиняные бляшки с рельефным узором, покрытые листовым золотом (табл. 94, 54, 69). На Енисее этот тип украшений одежды впервые появляется из тесинском этапе и продолжает существовать в раннеташтыкское время (Кызласов Л.Р., 1960, рис. 28, 1, 2, 5). Частой находкой являются бронзовые, железные и костяные кольца. Около 30 бронзовых колец найдено в погребениях, не менее 20 — в Косогольском кладе и более 50 — в числе случайных находок (табл. 94, 68). Они находят аналогии в Дэрестуйском и Иволгинском могильниках (Руденко С.И., 1962б, рис. 41, ж; Давыдова А.В., 1971а, рис. 5, 17). Железные кольца делятся на два типа: круглые в сечении и плоские (табл. 93, 50; 94, 55). Их не менее 50. Такие же найдены на Иволгинском городище (Давыдова А.В., 1956, рис. 18, 4). Костяных колец немного (табл. 94, 64).
Украшения и предметы туалета. В погребениях многочисленны принадлежности туалета. Это прежде всего бронзовые зеркала уменьшенных размеров или миниатюрные, которых найдено около 60, большей частью в склепах. Выделяется три типа зеркал: дисковидные с петелькой на обороте (табл. 93, 59; 94, 53); кнопковые с ручкой в виде перекладины на двух столбиках на оборотной стороне диска (табл. 93, 60; 94, 51); медалевидные с боковой ручкой (табл. 93, 58; 94, 52). Зеркала первого типа широко бытуют на протяжении всей тагарской эпохи, уменьшаясь в размерах к ее концу (Грязнов М.П., 1968, с. 192, 193; Членова Н.Л., 1967, с. 86). Кнопковые и медалевидные зеркала распространены лишь на тесинском этапе. Обычай положения умершему в могилу зеркала исчезает уже в самом начале таштыкской эпохи. Возможно, прав Л.Р. Кызласов (1960, с. 85, 86), говоря, что «в быту таштыкского населения в это время стали употребляться какие-то новые более дорогие зеркала, чем бронзовые тагарские диски, и потому живые предпочитали оставлять их у себя», что подтвердилось находкой ханьского зеркала в одном из склепов Изыхского чаатаса.
Особо следует остановиться на роговых булавках, представляющих собой круглый стержень с уплощенным и заполированным острием и разным по форме навершием (табл. 94, 34–42). Их найдено более 50. Судя по форме и положению в могиле около черепа, они служили для ухода за волосами и одновременно украшением головного убора. На среднем Енисее они, как правило, встречаются только в тесинских могилах. По-видимому, к украшениям головного убора относятся четыре булавки из золотой проволоки, навитой на железный стержень (табл. 94, 32), и две — из золотого листа, обернутого вокруг железного стержня (табл. 94, 33), все — из Знаменского клада. Подобного типа булавка обнаружена в женском погребении V–III вв. до н. э. в Туве (Полторацкая В.Н., 1966, рис. 6, 7).
Украшения представлены бусами, золотыми серьгами и подвесками. Наиболее многочисленны бусы из цветной стекловидной массы, преимущественно белого или голубого цвета. Часто в могилах находят круглые и граненые бусы из сердолика, агата, бирюзы и янтаря. Серьги, из которых шесть найдено в склепах и одна пара — в Знаменском кладе, трех типов: 1) проволочная с мелкими подвесками из фигурных золотых листочков и стерженьков с нанизанными кусочками кораллов и бисерин; 2) в виде овального щитка с гнездом для вставки и изогнутой ножкой; 3) из полых шариков с пирамидками из зерни (табл. 94, 46). В памятниках тагарской культуры серьги не встречаются. Серьги первого типа аналогичны серьгам хуннского времени в Забайкалье (Дэрестуйский могильник) и найдены в одном из таштыкских склепов (Изыхский чаатас); второго — характерны для раннеташтыкских памятников; третьего — аналогичны найденным в Туве, в кургане V–III вв. до н. э. (Туран IV). Подвески из клыка кабарги (табл. 94, 45), характерные еще для раннетагарского времени, представлены единичными находками. В Знаменском кладе найдена подвеска из халцедона, имитирующая клык кабарги.
В одном из склепов (Разлив III) встречен небольшой коромыслообразный предмет неизвестного назначения с головками хищных птиц на концах, покрытый листовым золотом и характерный для погребений сарагашенского этапа (табл. 93, 56). Эти предметы встречаются и в позднетагарское время вплоть до таштыкской эпохи как на среднем Енисее, так и в лесостепной зоне юга Сибири (Мартынов А.И., Мартынова Г.С., Кулемзин А.М., 1971, с. 158, 205, 206).
Интересны так называемые навершия, известные по случайным находкам в Минусинских степях и по Аскыровскому кладу. Это бронзовая втулка, овальная в сечении, с кольцом, в которое продета цепь из двух-трех колец. На одном из этих наверший изображен горный козел, на другом — лошадь (табл. 94, 49). В Аскыровском кладе найден фрагмент железного навершия такого же типа.
Посуда. Находимые в склепах и могилах сосуды в основном глиняные, реже — деревянные или берестяные, есть бронзовые и железные. Глиняная посуда наиболее многочисленна (более 700 сосудов). Она обычно темно-коричневого или темно-серого, почти черного цвета, лощеная. Следуя классификации, предложенной Л.Р. Кызласовым (1960, с. 40–65) и М.А. Дэвлет (1961, с. 79–83), можно выделить 14 типов тесинской керамики. Наиболее распространены пять типов: баночные (70 %); кубковидные; котловидные; многогранные; в виде плоских блюдец прямоугольной формы с перегородкой внутри. Баночные сосуды все небольшие (табл. 93, 3-11, 47–49, 53, 54, 62). Эта форма сосудов бытует на всем протяжении тагарской эпохи, уменьшаясь в размерах к ее концу (Киселев С.В., 1951, табл. XXVII, 1–9, 13; Дэвлет М.А., 1961, с. 82, 83). Близкой формы банки встречаются и в раннеташтыкских могилах (Кызласов Л.Р., 1960, с. 42, рис. 11, 3, 7; Грязнов М.П., 1971, рис. 2, 1–8). Кубковидные и котловидные сосуды (табл. 93, 13, 14, 20, 25–28, 61, 64, 65), впервые получившие распространение на сарагашенском этапе (Киселев С.В., 1951, табл. XXVII, 32, 33; Грязнов М.П., 1968, с. 192), продолжают существовать в тесинский период и на всем протяжении таштыкской эпохи, особенно на ее раннем этапе (Кызласов Л.Р., 1960, с. 40, 41; Грязнов М.П., 1971, рис. 2, 9-13). Многогранные сосуды (четырех-, пяти- и шестигранные; табл. 93, 22, 23) появляются и получают широкое распространение на тесинском этапе, а в раннеташтыкскую эпоху встречаются редко (Кызласов Л.Р., 1960, с. 50, рис. 25, 5). Плоское блюдце с перегородкой внутри (табл. 93, 17) — оригинальная форма, известная только в памятниках тесинского этапа. Остальные формы представлены единичными экземплярами (табл. 93, 12, 15, 16, 18, 19, 21, 24, 29–31).
Более 30 % керамики орнаментировано. Орнаменты налепные и углубленные. Наиболее характерны налепные (90 % общего числа орнаментированной посуды) — валиковые и выпукло-налепные. Гладкий налепной валик в Минусинских степях получает широкое распространение лишь на тесинском этапе (табл. 93, 5–8, 16, 25, 28–30, 54, 65). Довольно много сосудов украшено под венчиком бугорчатым орнаментом (табл. 93, 10, 11, 13, 14, 20), появившимся еще в конце карасукской эпохи и получившим широкое распространение в раннетагарское время (Грязнов М.П., 1968, с. 193), причем наиболее характерен он для тагарских могильников правобережья Енисея (Дэвлет М.А., 1966, с. 11). Эта закономерность прослеживается и на тесинском этапе. В раннеташтыкское время этот орнамент крайне редок (Кызласов Л.Р., 1960, с. 73). Небольшая часть сосудов украшена сосцевидными налепами по тулову (табл. 93, 53, 61). Зародившийся в конце сарагашенского этапа, этот орнамент встречается и на раннеташтыкской керамике (Кызласов Л.Р., 1960, рис. 11, 4; 16, 5; 17, 1). Углубленный орнамент, тычковый и резной, украшает только 10 % орнаментированных сосудов (табл. 93, 9, 11, 62). Он крайне редок в тагарскую эпоху, но в таштыкское время наиболее распространен (Кызласов Л.Р., 1960, с. 61).
В одном из склепов найдены бронзовые сосуды — тигелек и три небольших котловидных с двумя ручками (табл. 93, 2). Миниатюрные бронзовые котелки широко распространяются в таштыкскую эпоху (Левашева В.П., Рыгдылон Э.Р., 1952, с. 136; Кызласов Л.Р., 1960, с. 70, рис. 26, 2). Найден еще один котелок, изготовленный из железа, покрытый снаружи и изнутри слоем меди.
Характерны берестяные изделия — круглые коробочки, прошитые ремешками, образующими несложный орнамент (табл. 93, 1), или покрытые резным геометрическим орнаментом. Встречаются фрагменты деревянных сосудов. На сарагашенском этапе изделия из дерева и бересты неизвестны. Они находятся лишь в тесинских погребениях и продолжают бытовать в таштыкскую эпоху (Кызласов Л.Р., 1960, с. 105–107).
Анализ погребального инвентаря тесинских склепов и могил в целом не вызывает сомнения в одновременности их существования, что отмечалось и ранее (Грязнов М.П., 1968, с. 194). Все основные типы посуды, оружия, орудий, предметов туалета, украшений и частей одежды из грунтовых могильников и из групп впускных захоронений полностью совпадают с аналогичными категориями инвентаря склепов с той лишь разницей, что в могильниках их значительно больше, вероятно, в связи с большей степенью ограбленности склепов.
Рассмотрение инвентаря тесинских склепов и могильников, а также вещей кладов показывает генетическую связь этих памятников с предшествующими им сарагашенскими. Три основных типа сосудов (баночные, кубковидные и котловидные), наиболее многочисленных в погребениях тесинского этапа, а также оружие (кинжалы и чеканы), за исключением костяных наконечников стрел с расщепленным насадом, орудия труда (ножи, шилья), зеркала и другие предметы являются дальнейшим развитием форм, широко распространенных на предшествующем сарагашенском этапе, а иногда и в более раннее время. Принадлежности же одежды и обуви (пряжки, застежки, нашивные бляшки, кольца), а также украшения (серьги) представлены типами, неизвестными на среднем Енисее в предшествующие тесинскому этапу периоды. Но они находят прямые аналогии в хуннских комплексах Забайкалья II–I вв. до н. э. — начала I в. н. э. (Давыдова А.В., 1985; Миняев С.С., 1988, с. 47, 48). Для последних характерны и костяные наконечники стрел с расщепленным насадом. Круглые железные пряжки с подвижным язычком, многочисленные в тесинских памятниках, в единичных экземплярах известны в прохоровских погребениях Приуралья III–II вв. до н. э. На рубеже и в первых веках нашей эры они становятся ведущей формой пряжек в сарматском мире. Восьмеркообразные железные пряжки с боковым крючком также подобны прохоровским (Мошкова М.Г., 1963, с. 40).
Нет необходимости вносить сколько-нибудь существенные коррективы в уже принятую в литературе дату тесинского этапа, а именно II–I вв. до н. э. (Кызласов Л.Р., 1960, с. 24, 25, 115; Грязнов М.П., 1968, с. 191, 194). Отметим лишь, что могильники Тепсей VII, Уйбат II и Оглахты V по некоторым чертам обряда (появление трупосожжений, преобладание индивидуальных погребений в срубах, разнообразие форм сосудов с преобладанием кубковидных, черешковые ножи и т. п.) отличаются от других тесинских могильников и довольно близки раннеташтыкским грунтовым могилам.
Следует также поставить вопрос о выделении трех склепов (Разлив III; Новосарагашенский; «впускной склеп» Разлива I) в более раннюю хронологическую группу по сравнению с остальными тесинскими склепами и могильниками. Эти три склепа по найденным в них керамике, железным ножам (кольчатому и петельчатому), восьмеркообразным пряжкам с боковым шипом, обломкам бронзовых поясных пластин (пряжки с изображением пары быков и ажурной со стилизованным изображением ветвей дерева) и ложечковидной застежке, несомненно, относятся к тесинскому этапу. Однако находки в них бронзовых уменьшенных кинжалов, чеканов и ножей, близких к сарагашенским, дают основания для попытки разделить тесинские склепы на две хронологические группы в пределах II–I вв. до н. э. — начала I в. н. э.: раннюю, представленную тремя склепами с бронзовыми миниатюрами, и более позднюю, куда, кроме склепов, входят грунтовые могильники и впускные захоронения. Данных для более точной датировки каждой из этих групп в настоящее время недостаточно. С накоплением нового материала по тесинским склепам, вероятно, появится возможность более четко обосновать две хронологические группы погребальных памятников: раннюю с бронзовыми миниатюрами и позднюю — без них. Первые предварительные сообщения о раскопках последних лет на юге Хакасии тесинских склепов и грунтовых могил уже подтверждают положение о возможности выделить две хронологические группы тесинских памятников (Кузьмин Н.Ю., 1987, с. 116).
Широкое распространение на среднем Енисее во II–I вв. до н. э. принадлежностей одежды и украшений, одинаковых с хуннскими, несомненно, связано с созданием и возвышением на рубеже III и II вв. до н. э. в степях северной Монголии и Забайкалья державы хунну и ее экспансией на соседние территории, в частности, в районы Тувы и Минусинской котловины (Кызласов Л.Р., 1960, с. 161–166). Спектральный анализ бронзовых поясных пряжек и других деталей одежды из тесинских грунтовых могильников (Тепсей, Каменка) и склепа Барсучиха I, серии бронзовых изделий из Косогольского и других кладов и из случайных находок в Минусинских степях, а также идентичных им вещей из хуннских памятников Забайкалья указал на местное производство этих вещей на Енисее. Среди них оказалось лишь несколько изделий, сходных по химическому составу с изделиями одного из металлургических центров хунну. Таким образом, бронзовые детали одежды по форме одинаковы с забайкальскими, по составу же аналогичны бронзам традиционных тагарских форм, «которые также встречаются в тесинских комплексах». Енисейские мастера использовали образцы хуннских бронз, изготовленные в Монголии и Забайкалье. Вполне возможно, что их отливали на среднем Енисее «не просто по хуннским образцам, но и для самих хунну, которые держали указанную территорию под своим контролем». С образованием на среднем Енисее таштыкской культуры бронзы этих типов «выходят из употребления и поступают на переплавку, встречаясь только в кладах „литейщиков“ типа Косогольского, где собраны отходы литья и бронзовый лом для переплавки» (Миняев С.С., 1978, с. 26–45; 1979б, с. 162, 163; 1983а, с. 101–103). Все эти факты (в том числе и здание ханьской архитектуры, рассматриваемое некоторыми исследователями как дом для хуннского наместника на Енисее) в сочетании с отрывочными сведениями письменных источников разрешают предположить какую-то форму зависимости населения Минусинских степей от хунну. Кроме того, видимо, с опасностью, которую несли хунну обитателям Минусинских степей, связано появление в это время укрепленных поселений, окруженных земляными валами и рвами. Они рассматриваются исследователями как временные убежища населения, жившего поселками иного типа, облик которых известен нам по изображениям на Малой и Большой Боярских писаницах.
Основой хозяйства населения тесинского этапа оставались, как и прежде, яйлажное скотоводство и мотыжное земледелие, что нашло отражение в погребальных обрядах. В частности, распространение обычая консервации трупов для длительного их хранения было, как предполагает М.П. Грязнов, следствием существования яйлажной системы хозяйства и обусловленного этим полукочевого образа жизни. Такой обычай мог зародиться лишь в тех случаях, когда день смерти и день похорон отделялись друг от друга длительным промежутком времени. Он указывает на систему хозяйства, вынуждающую родичей в течение долгого времени находиться вдали от своего родового кладбища. Природные условия Минусинских степей наиболее пригодны для развития яйлажного скотоводства. О его большой роли в хозяйстве тесинских племен свидетельствует обычай похоронных тризн, предшествовавших погребению умершего в склеп или могилу. В жертву ему приносили животное, чаще всего овцу, мясо которой съедали, а шкуру с оставленными в ней черепом и костями нижнего отдела ног укладывали вместе с покойником.
Погребальные памятники не содержат прямых свидетельств о земледелии тесинских племен. Однако около одного из укрепленных городищ близ с. Троицкое обнаружен оросительный канал, выходящий из старицы р. Тесь и выводящий в степь воду. Значительным дополнением к скотоводству и земледелию была охота, о чем свидетельствуют находки большого количества костяных наконечников стрел и изделий из рога, а также выполненных в бронзе стилизованных изображений животных.
Особое место среди тесинских древностей занимают ажурные поясные пластины с изображением пары противостоящих быков, коней или верблюдов, либо со сценами борьбы реальных или фантастических животных. По мнению М.П. Грязнова, эти сюжеты, чрезвычайно популярные в изобразительном искусстве ранних кочевников гуннского времени Южной Сибири, следует рассматривать как сюжеты древнего героического эпоса. Описание поединка коней-богатырей в некоторых алтайских и монголо-ойротских поэмах полностью соответствует стандартному каноническому образу борьбы двух коней на тесинских поясных пластинах (Грязнов М.П., 1961, с. 15–17). Исследователь считает, что изображение двух пар извивающихся змей, борьба дракона с тигром и другие сюжеты, встречающиеся на пластинах, частично могут быть иллюстрациями древнего героического эпоса, частично иметь мифологическое содержание (Grjaznow M., 1970. s. 241). Некоторые из них известны во многих экземплярах, почти совершенно идентичных в Минусинской котловине, Забайкалье и Ордосе. Вопрос об их происхождении еще не решен. По мнению А.И. Мартынова (1969) и М.А. Дэвлет (1980б), ажурные поясные пластины, впервые появившиеся и получившие широкое распространение на среднем Енисее во II–I вв. до н. э., отливались местными сибирскими мастерами по полученным от хунну образцам. М.А. Дэвлет считает, что прототипов этим пластинам в памятниках собственно тагарской культуры мы найти не можем, «генетически они не связаны с тагарским звериным стилем» (Дэвлет М.А., 1980б, с. 18–20). Предполагается, что эти пластины «механически копировались и воспроизводились как на Енисее, так и далеко на востоке» (Grjaznow М., 1970, s. 241). Характерная черта искусства племен II–I вв. до н. э. — «развитие традиций старого тагарского искусства и появление новых сюжетов, связанных с культурой хунну и лесных племен Западной Сибири». На среднем Енисее «появляются изображения лошади, не характерные ранее для тагарского искусства» (Мартынов А.И., 1979, с. 130).
Таким образом, тесинский этап в развитии культуры племен среднего Енисея следует рассматривать как длительный переход от тагарской культуры к таштыкской. Этот процесс шел довольно сложным путем, что и нашло отражение в разнообразии типов погребальных памятников, которое мы наблюдаем на тесинском переходном этапе. Различные по погребальному обряду кладбища — традиционные одиночные курганы-склепы и могилы, либо составляющие отдельные грунтовые могильники, либо устроенные внутри оград и могил более древних эпох, — отражают сложность социальной структуры общества того времени и, вероятно, его этническую неоднородность. Б результате сравнительного анализа антропологического материала тесинских и таштыкских могильников среднего Енисея сделан следующий предварительный вывод: на тесинском этапе «имеет место приток слабо монголизированного на селения, а в таштыкское время оно начинает растворяться в местном населении». Как отмечено, в тесинском могильнике Каменка V захоронены люди, занимавшие более высокое социальное положение, чем погребенные в расположенном рядом таком же могильнике Каменка III. Анализируя материалы этих могильников, И.И. Гохман пришел к заключению, что в Каменке V прослеживаются антропологические особенности еще классического тагарского населения и что на тесинском этапе потомки тагарцев занимали в этой общине привилегированное положение (Алексеев В.П., Гохман И.И., Тумэн Д., 1987, с. 233, 234).
В свете изложенного тесинский этап на среднем Енисее предстает сегодня как самостоятельная и сложная по существу происходящих в этот период процессов эпоха, отразившая, видимо, первое проникновение каких-то новых этнических элементов в среду тагарского населения Минусинских степей.
Таштыкская культура(Э.Б. Вадецкая)
Первые раскопки погребальных сооружений культуры связаны с именем сибирского археолога-любители А.В. Адрианова, который провел их в 1883 г. на о-ве Тагарском (ныне часть г. Минусинск), в 1898–1899 гг. — под Абаканской управой (совр. г. Абакан) и в 1908 г. — в логу горы Оглахты, в 40 км к северу от г. Абакан. Особенную известность приобрели последние раскопки, так как в могильнике оказалось три хорошо сохранившихся сруба, содержавших человеческие мумии, человекоподобные чучела, сшитые из кожи и набитые травой, гипсовые лицевые маски, берестяные головные уборы, обшитые шелком, деревянную посуду и модели оружия, а также остатки кожаных и меховых одежд. Большое значение могильника для изучения таштыкской культуры сохраняется до сих пор. Кроме А.В. Адрианова, в те же годы (1888 г.) две погребальные камеры под Минусинском были раскопаны ссыльным народовольцем Д.А. Клеменцем.
В отдельный исторический период, или культуру эти памятники были выделены С.А. Теплоуховым, который назвал их таштыкскими по месту собственных раскопок на р Таштык и разделил на два этапа, для каждого из которых характерны особый тип погребальных сооружений, керамика и другие особенности. К раннему этапу (I–II вв.), или переходному от тагарской культуры к таштыкской, он отнес глубокие грунтовые могилы, а к позднему, собственно таштыкскому (III–IV вв.), — неглубокие котлованы под каменно-земляными квадратными насыпями, которые в дальнейшем в литературе стали именоваться склепами. Возникновение грунтовых могил он объяснил проникновением на Енисей новых народностей из Центральной Азии, а в склепах видел памятники смешанного населения. Поэтому грунтовые могильники он синхронизировал с поздними курганами тагарской культуры (Теплоухов С.А., 1929, с. 50. 51). Многие представления С.А. Теплоухова оказались справедливыми. В частности, в настоящее время археологические материалы и радиоуглеродные даты подтвердили сосуществование тагарских курганов с грунтовыми таштыкскими могильниками (Ермолова И.М., Марков Ю.Н., 1983, с. 97). Сам С.А. Теплоухов раскопал два склепа и 20 могил (Барсучиха IV; Горькое Озеро; Таштык). Им были также обнаружены ямки с остатками похоронных и поминальных тризн, которые он принял за могилы.
После работ С.А. Теплоухова наибольшие исследования таштыкских памятников проведены С.В. Киселевым, В.П. Левашевой, Л.Р. Кызласовым, М.П. Грязновым и Э.Б. Вадецкой (Киселев С.В., 1929; 1951; Грязнов М.П., 1979б, с. 90–141; Кызласов Л.Р., 1960; Вадецкая Э.Б., 1975, с. 173–183; 1981а. Полную библиографию и архивы см.: Вадецкая Э.Б., 1986б, с. 1–46-156).
Г.П. Сосновский (1933) в публикации Оглахтинского могильника, исследованного А.В. Адриановым, высказал суждение, что разница в типах таштыкских погребальных сооружений может объясняться не только хронологическими, но и социально-экономическими причинами. Исходя не только из археологического материала, но и из вероятной эволюции общественного разделения труда (между скотоводами и земледельцами), он пришел к выводу, что в грунтовых могилах похоронены оседлые пастухи и земледельцы, а в склепах — скотоводы-полукочевники. Однако он не смог достаточно четко обрисовать взаимоотношения между пастухами и кочевниками, поскольку грунтовые могилы он, как и С.А. Теплоухов, синхронизировал не со склепами, а с тагарскими курганами, таштыкские же склепы считал генетически связанными с тагарскими. Тем не менее, гипотеза Г.П. Сосновского положила начало до сих пор не прекращающейся дискуссии о соотношении могил и склепов, а также о связанной с этим вопросом внутренней хронологии культуры.
Самые крупные исследования принадлежат С.В. Киселеву, который раскопал 24 склепа и около 50 могил и «поминов» (ямок с остатками тризн). Особенно удачные исследования проведены на Уйбатском чаатасе, поблизости от тагарского кургана Д.А. Клеменца. Здесь в склепах сохранилось много масок, остатков одежд, фигурок людей, животных и утвари. Склепы, исследованные С.В. Киселевым, отличаясь разнообразием в конструкциях, содержали сходную керамику, а некоторые, кроме того, — изделия и маски, аналогичные найденным в позднетагарских курганах (тесинский этап). Не прослеживались также значительные различия между керамикой склепов и расположенных рядом грунтовых могил. Все эти признаки привели С.В. Киселева к выводу об одновременности могильников и склепов в пределах I–IV вв. и о том, что ранние из них синхронны поздним тагарским курганам. Два типа погребальных сооружений он связывал с двумя различными социальными группами населения, поскольку материалы из могил были беднее, чем из склепов.
Ямки с остатками тризн С.В. Киселев, как и С.А. Теплоухов, не отличал от захоронений, так как места поминальных тризн (так называемые поминальники, или помины) в то время на таштыкских кладбищах еще не были выделены и раскопаны. Особенно крупные «помины» в обширных, но неглубоких ямах под каменными вымостками встретились ему около Уйбатского чаатаса (Уйбат II). Они содержали сосуды и остатки мяса нескольких жертвенных животных, иногда на деревянных блюдах. Среди этих ям располагались обычные таштыкские могилы с трупоположением и трупосожжением, а поблизости — захоронения эпохи чаатас. Формальное сопоставление таштыкских номинальных комплексов с более поздними погребениями, куда клали много мяса, привело С.В. Киселева к мысли, что первые являются могилами переходного к эпохе чаатас типа (V в.) (Киселев С.В., 1949, с. 260–264). Выделенный им поздний этап таштыкской культуры был признан археологами и под этим названием вошел в литературу. Однако это утверждение требует пересмотра, поскольку описания «переходных могил» без останков погребенных, содержащиеся в дневниках С.В. Киселева и Л.А. Евтюховой, не оставляют сомнения в принадлежности раскопанных ям к жертвенно поминальным комплексам, ныне исследованным на многих таштыкских кладбищах (Евтюхова Л.А., А-1938)[36].
В послевоенное время в течение более 20 лет таштыкские памятники раскапывались лишь эпизодически, при выявлении их в процессе строительных работ. Исключение составили три склепа, исследованных Л.Р. Кызласовым на Изыхском и Сырском чаатасах. Они были в относительно хорошей сохранности, различались конструкциями, и, главное, в них были найдены разнотипные несинхронные пряжки. Материалы этих склепов с привлечением и ранее раскопанных позволили Л.Р. Кызласову (1960) предложить новую (третью) периодизацию культуры, которую он разделил на четыре хронологических этапа: изыхский (I в. до н. э. — I в. н. э.), сырский (I–II вв.), уйбатский (III–IV вв.), камешковский переходный (IV–V вв.). Грунтовые могильники и основную серию известных склепов он отнес к раннему изыхскому этапу, но объяснил различие типов погребальных сооружений не социальными, а этническими причинами. По его мнению, в могилах похоронены потомки местного тагарского населения, а в склепах — преимущественно «гяньгуни», пришедшие из Монголии. Их новый обряд — трупосожжение — частично заимствовали тагарцы, погребенные в грунтовых могильниках. К позднему, камешковскому, этапу Л.Р. Кызласов отнес памятники того же типа, что и С.В. Киселев, которые он нашел на Изыхском чаатасе.
В 60-70-е годы развернулись работы Красноярской экспедиции. Склепы таштыкской культуры начали раскапывать с применением новой методики, т. е. полностью, включая в исследуемую площадь не только камеру, но и все сооружение вокруг нее и над ней. Впервые началось планомерное исследование грунтовых кладбищ, а не отдельных могил. Около склепов, среди грунтовых могил и на окраинах кладбищ были вскрыты ямки с остатками тризн и целые поминальные комплексы. Работы производились двумя отрядами. Один из них (под руководством М.П. Грязнова) раскопал шесть склепов. 12 могил, два обширных «поминальника» и десятки детских могил. Самыми удачными были раскопки склепов под горой Тепсей (Тепсей III. IV), где найдены деревянные планки с рисунками и другие резные изделия. Другой отряд (под руководством Э.Б. Вадецкой) раскопал шесть склепов, около 200 могил и ям с тризнами на территории кладбищ, а также частично три «поминальника» на окраине кладбища. Наиболее крупные работы проведены в могильниках Мысок, Новая Черная IV, V и Комаркова-Песчаная.
Новые раскопки внесли коррективы в представление о погребальном обряде, а также датировке грунтовых могильников. Новых датирующих материалов в склепах почти не было, однако полученный керамический материал оказался столь выразительным, что позволил М.П. Грязнову (1971, с. 97–99) предложить четвертую периодизацию культуры, разделив ее лишь на два, но наиболее четких хронологических этапа, соответственно датам С.А. Теплоухова: батеневский (I–II вв.) и тепсейский (III–V вв.). В основу периодизации он положил форму и орнамент сосудов. К батеневскому этапу (I–II вв.) М.П. Грязнов отнес все грунтовые могилы и лишь несколько наиболее бедных материалом склепов левого берега Енисея; к тепсейскому (III–V вв.) — практически все известные склепы, датируемые Л.Р. Кызласовым временем до III в. н. э., т. е. изыхский и сырский этапы. Определение дат этапов сделано М.П. Грязновым условно, с оговоркой на возможное начало культуры в I в. до н. э. и появление в будущем дробной периодизации склепов внутри периода III–V вв. Верхняя дата культуры определена по находкам в склепах железных язычковых пряжек, сходных с широко известными в курганах эпохи чаатас. М.П. Грязнов не включал в свою периодизацию единичные могилы, интерпретируемые С.В. Киселевым и Л.Р. Кызласовым как переходные IV–V вв., так как они не встретились ни на одном кладбище при огромных раскопках Красноярской экспедиции, в том числе в почти полностью раскопанном могильнике под горой Тепсей. В то же время в том же могильнике было исследовано много жертвенно-поминальных комплексов, аналогичных ранее выделенным «переходным» могилам. Таким образом, новые материалы подвергают сомнению наличие позднеташтыкских грунтовых могил.
В 1969 г. Л.Р. Кызласов возобновил раскопки Оглахтинского могильника. В одном полностью сохранившемся срубе он нашел две человеческие мумии и два кожаных манекена с пеплом человека. Погребенные были в одеждах, под головой у них лежали подушки, а в ногах — много вещей: посуда, модели узды, лука, колчан с древками стрел и т. д. Эти находки еще больше увеличили научную ценность Оглахтинской коллекции в целом (Завитухина М.П., 1976, с. 100).
Таштыкская культура представлена разнообразными археологическими источниками: могильниками, поселениями, железоплавильнями, рисунками на скалах и камнях, антропоморфными каменными изваяниями. Но изученность этих памятников, особенно могильников и поселений, крайне неравномерна. Имеется подробное представление, вплоть до деталей, о похоронном ритуале и поверхностное — об экономике и жилищах. Но материал из погребений настолько оригинален, разнообразен и красочен, что позволяет осветить некоторые стороны жизни населения с этнографическими подробностями.
Племена таштыкской культуры жили по всей территории Минусинской котловины, за исключением ее северной лесостепной окраины, где граница таштыкских памятников проходит по рекам Белый и Черный Июсы (карта 13). Однако влияние культуры прослеживается шире. На севере котловины и в Кемеровской обл. встречены поселения и тагарские курганы с керамикой таштыкского типа, а южнее Саян, в Саянском каньоне, обнаружены похожие на таштыкские «поминальник» и несколько могил.
Карта 13. Основные памятники таштыкской культуры.
а — склепы; б — грунтовые могильники; в — «поминальники»; г — поселения; д — железоплавильни.
1 — Хызылар; 2 — Красная Грива; 3 — Мысок; 4, 5 — Новая Черная IV, V; 6 — Апаш; 7, 8 — Барсучиха II, IV; 9 — Поляна; 10, 11 — Горькое озеро; 12 — Таштык; 13 — Таштык I; 14 — Черное озеро; 15— Трошкино; 16 — Ефремкино; 17 — Половинки; 18 — Коленский чаатас; 19 — Усть-Сыда; 20, 21 — Сыда; 22 — Уток; 23 — Оглахты; 24–26 — Тепсей III, IV, X; 27 — Джесос; 28 — Усть-Тесь; 29 — Ильинская; 30 — Георгиевская; 31, 32 — Шошино; 33 — Суханиха; 34 — Туба; 35 — Крестик; 36 — Дальняя Чея; 37 — Комаркова-Песчаная; 38 — Быстрая; 39 — Быстрая I; 40 — Тагарский остров; 41 — Минусинск; 42 — Кутужеково; 43 — Кривинское; 44–46 — гора Думная; 47 — Жеблахты; 48 — Мочёрки на Горке; 49 — Салбык II; 50 — Абаканская управа; 51 — Абакан; 52 — Чапаево; 53 — Сапогов; 54 — Изыхский чаатас; 55 — Тибик; 56, 57 — Уйбат I, II; 58 — Бейка; 59 — Камышта; 60 — Сырский чаатас; 61 — Койбалы; 62 — Маткечик; 63 — Кызласов; 64 — Есинская МТС; 65 — Сыхна.
Как уже говорилось, известно два вида таштыкских могильников — с грунтовыми могилами и склепами. Иногда грунтовые кладбища использовались для сооружения на них склепов. Всего раскопано около 400 могил (взрослых и детских) и около 60 склепов. Грунтовые могилы для взрослых, склепы и детские могилы составляют три разные группы погребений и поэтому описываются раздельно.
Расположены преимущественно на склонах сопок либо иных возвышенностей, в насыпях тагарских курганов. Они всегда обширны, насчитывают от 100 до нескольких сотен могил. Могилы не имеют признаков на поверхности либо еле заметны по незначительному оседанию почвы. Ограбленные могилы имеют вид овальных впадин глубиной до 0,5 м (табл. 95, 1). Могильные ямы прямоугольные и квадратные, глубиной 1,5–3 м. Дно и стенки ям часто обложены берестой. На дно поставлен низкий, в один-три венца (высота 0,3–0,6 м), сруб из бревен. Судя по меткам на некоторых бревнах, сруб изготовляли и предварительно собирали в лесу (Адрианов А.В., 1903, № 249, с. 5). Уложив покойников, сруб плотно закрывали поперек бревнами или горбылями, сверху настилали бересту и засыпали землей до самого верха ямы. Для устойчивости срубов под их углы или нижние венцы подкладывали каменные плитки, промежутки между стенкой ямы и срубом заполнялись, как правило, материковой глиной или плитками, реже — бревнами (табл. 95, 3–6, 10, 11). Срубы рассчитаны на размещение двух-четырех человек, уложенных близко друг к другу. Ориентирован сруб с запада на восток или с юго-запада на северо-восток. На поверхности могилы в древности обозначались небольшим земляным холмиком, иногда, видимо, обложенным или вымощенным плитками. Судя по устойчивой ориентировке срубов, похороны на этих кладбищах совершали, как правило, в одно и то же теплое время года, с весны по осень. Укладывали в сруб взрослых и подростков по одному-два, три-четыре, реже — больше. Умерших обряжали в зимние одежды, размещали параллельно друг другу вытянуто на спине, головой на заход солнца. Иногда укладывали друг на друга, либо одного из покойников — в ногах других. Умирали эти люди в разное время, и до похорон их трупы помещали в какие-то хранилища. Половозрастной состав погребенных и численность позволяют предполагать, что каждый сруб содержал, вероятно, семейные захоронения.
Для сохранения останков к моменту их погребения применялось два способа консервации: мумифицирование и трупосожжение с последующим помещением пепла в человекоподобном манекене. Трупы женщин, подростков, реже — мужчин мумифицировали, стремясь прежде всего сохранить голову, для чего на лицо накладывали гипсовую маску, а иногда предварительно производили трепанацию черепа и извлекали мозг. А.В. Адрианов по черепам из Оглахтинского могильника установил два приема выдалбливания отверстия в затылочной или теменной части черепа, и зависимости от толщины кости. Эту операцию производили, видимо, особые специалисты (рука одного мастера установлена И.И. Гохманом на черепах могильника Мысок у д. Аёшка). Маски лепили прямо на лице трупа, отчего на их внутренней поверхности имеются отпечатки морщин, а также приставшие волосы. Делали это еле дующим образом. Сначала на все лицо клали кусок шелковой ткани или отдельные ее кусочки на глаза и рот. В материи делались прорехи, соответствующие линиям разреза глаз и рта. Поверх ткани клали слой гипса, смешанного с известняком и небольшим количеством кварцевого песка, а затем чистым гипсом заглаживали и моделировали маску по форме лица. Состав масок не одинаков, но преобладают гипсовые. По форме они подразделяются на более или менее объемные. Одни захватывали уши, теменную часть, подбородок. Другие закрывали только лицо. Маски белые, иногда покрытые тонким ангобом. Они были расписными, но краска на многих не сохранилась (табл. 100, 3, 4). По окраске поверх ангоба маски разделяются, очевидно, на женские и мужские. Женские расписаны красной краской (табл. 100, 1) узорами в виде спиралей на лбу, висках, щеках, подбородке (Адрианов А.В., А-1903, Л. 13; Кызласов Л.Р., 1969а). Мужские сплошь покрыты красной краской, а сверху расписаны черной (табл. 100, 2). Некоторые маски к моменту погребения растрескивались и линяли. Тогда их чинили и обновляли раскраску (Адрианов А.В., 1903, № 254; Коваленко Т., 1972). Несмотря на принимаемые меры, мумии не всегда выдерживали срок хранения, и их приходилось укладывать в могилу в полуразрушенном состоянии или аккуратными кучками из костей и черепа (табл. 95, 7, 9) (Вадецкая Э.Б., 1975, рис. 4).
Другие трупы кремировали. Сожжение производили вдали от кладбища, на сильном огне. Труп сжигали в одежде. Сожжение было неполным, так что остатки сожженных костей крупные, до 4–5 и даже 8-10 см. От трупа оставалось 1–2 кг косточек, называемых «пеплом», которые собирали в кожаный или берестяной мешочек. Затем шили человекоподобное чучело-манекен, имитирующее сожженного покойника. Эти имитации принято называть погребальными куклами. Изготовляли их из травы и обшивали кожей, а возможно, берестой и материей. Как показывает изучение их остатков, обнаруженных А.В. Адриановым, было два варианта кожаных кукол. Одни делались просто: куртку и штаны плотно набивали комками травы и к этому муляжу приделывали голову. Другие изготовлялись тщательнее и по частям. Сначала складывали друг с другом по величине рук и ног комочки жесткой травы, затем их обшивали кожей, используя куски, сшитые из мелких лоскутков на скорую руку через край. Отдельный мешок шили для туловища, набивали его травой и вкладывали туда мешочек с пеплом. Части чучела сшивали жилами и тонкими ремешками. Голову чучела изготовляли из таких же комков травы и обшивали кожей или тканью.
Лица делали по-разному: на одной кукле они были нарисованы, на другой — глаза и рот обозначены впадинами, а брови и нос, пришиты, на третьей — на коже сделаны прорези для глаз (Адрианов А.В., А-1903, Д. 55, Кол. 24, № 72, 90). Лица кукол раскрашены черными поперечными полосами, у одной лицо закрыто красным шелком с нарисованной черной полосой — все это имитирует маски (табл. 99, 25). Макушка и затылок кукол закрыты человеческим скальпом с волосами (Кызласов Л.Р., 1971, с. 175) либо плотной тканью, к которой пришит кожаный или шелковый мешочек со свернутой косичкой покойника (табл. 99, 4) (Вадецкая Э.Б., 1981б). Куклы изготовляли размером с покойника, одевали, видимо, в его подлинную одежду. Таким образом, кукле придавали сходство с покойником и наносили на нее отличительные знаки. Гипсовые маски на лица кукол клали редко. Этот обычай возник позже. Маски на куклах сделаны грубее, чем маски на мумиях, и передают не портретное, а условное сходство с человеческим лицом (Адрианов А.В., А-1903, Д. 55, Кол. 24, № 69).
Мумии и куклы укладывали одинаково на спине, головой обычно на запад (табл. 95, 2, 5, 6). Под головы подкладывали обрубки дерева, камни, разнообразные подушки из травы и шерсти, детские шубки и т. д. В ноги ставили большое количество деревянной посуды и один, реже — два глиняных сосуда: один — с напитком, другой — с растительной пищей. Два определенных куска мяса (лопатку и часть бока, как правило, овцы) клали всегда кукле и реже — мумии. Куклам, в отличие от мумий, иногда ставили сосуд в головах, но главное отличие между куклами и мумиями проявилось в их размещении внутри сруба. Наиболее четко оно прослежено в двойных погребениях, где кукла лежит всегда вдоль северной стенки сруба, занимая левую его половину, а мумии — вдоль южной, справа от куклы (табл. 95, 6, 8, 9).
Предположение, что трупосожжение применяли к мужчинам, впервые было высказано Г.Ф. Дебецем (1948, с. 129). Теперь оно превращается в научную гипотезу. Во всяком случае мужские скелеты отсутствуют в двух наиболее полно раскопанных могильниках (Мысок; Комаркова-Песчаная) и их очень мало в общей серии скелетов из других могильников. Среди определимых остатков трупосожжений, при всей их малочисленности, нет детских и женских, но есть мужские. Именно они занимают определенное место в срубах, где, помимо них, похоронены женские мумии. Устойчивое расположение куклы — пепла мужчин у северной стенки и женской мумии — вдоль южной позволяет и значительное число других кукол, пепел внутри которых не определен, рассматривать как захоронения мужчин. Наконец, эту интерпретацию подтверждает анализ немногочисленных сохранившихся кукол или их остатков, на которых выражены признаки пола: на лицах — следы черных поперечных полос, как на двух мужских масках, а к голове пришиты кожаные и шелковые мешочки с косичкой, подобные изображенным на голове воинов на рисунках в склепе под горой Тепсей (Вадецкая Э.Б., 1981б, с. 108; 1982, с. 115; 1985).
Некоторым покойникам под голову подсыпали зерна или стебли проса, или гречихи и почти всегда клали по одному-два (реже — больше) астрагала овцы или козы. Они лежат у головы или локтя, иногда рядом с сосудом или на перекрытии сруба. Похороны сопровождались пиршеством. Резали несколько животных, чаще — овец и коз, реже — коров, лошадей. Как уже говорилось, два куска мяса клали в сруб покойнику, обычно кукле. Остатки тризн иногда оставляли на перекрытии сруба, но в большинстве случаев крупные головы съеденных животных, главным образом лошадей и коров, зарывали в ямы около могилы либо бросали в могилу, когда засыпали ее землей.
Хоронили покойников в повседневной одежде, о чем можно судить по сохранившимся на ней заплатам, но иногда ее, очевидно, украшали специально для погребения. Нижнюю одежду шили из шерстяной ткани, простой и гладкой или вытканной в рубчик, используя хорошо вычесанную овечью шерсть. Раскроенные куски сшивали простым швом и швом «взад иголку» (Киселев С.В., 1949, с. 249). Покрой нижних рубах неизвестен. Возможно, наиболее знатные люди носили одежду из привозных шелковых тканей, обрывки которых встречены в склепах Уйбатского чаатаса, но чаще шелк использовали для отделки одежды, головных уборов и колчанов. Верхнюю одежду шили из кожи и меха. Суммируя наблюдения А.В. Адрианова и краткие публикации материалов Оглахтинского могильника, можно дать следующую реконструкцию одежды. Носили куртки из овчины, мехом внутрь, и меховые штаны, напускные, заходящие за колено. У пояса, а также и на ногах, у паха и под коленом, они завязывались ремешками (Завитухина М.П., 1976, с. 101). Куртки были распашными, с узкими рукавами и стоячим воротником, доходили до колен. Борта, полы и ворот одной из них обшиты кожей, рукав — с пришитым обшлагом (табл. 99, 23), причем она сшита из отдельных четырехугольных лоскутков, с изнанки — через край. Поверх куртки надевали шубы из овчины, мехом внутрь или наружу; ворот и борта отделаны мехом пушного зверя. Иногда надевали две шубы — одну поверх другой. Полы не запахивались, а завязывались ремешками встык. Найдена (под головами взрослых) детская шубка, по покрою аналогичная взрослым шубам (табл. 99, 24). Однажды поверх шубы был надет нагрудник с завязками вокруг шеи. Нагрудник двусторонний, наборный из беличьего меха. Одежду дополняли меховые гетры, носки, стеганые чулки, меховые рукавицы, сапожки с мягкими подошвами (закреплялись у щиколотки и по верху голенища ремешками) и разнообразные шапки: меховые с пышным подшерстком, кожаные, обшитые изнутри шерстяной тканью. Лучше других сохранилась шапка, сшитая из целой шкурки соболя мехом внутрь, с удлиненными ушами. Она плотно облегала голову, спускалась мысками на лоб и затылок и завязывалась ремешками под подбородком (Завитухина М.П., 1976, с. 100, 101; Кызласов Л.Р., 1971, с. 175).
Мужчины и женщины носили косы. Распространенный вариант мужской прически — косица, уложенная на темени, а остальные волосы вокруг нее сбриты или связаны на затылке. Часто косицу закрывали накосником в виде кожаного или шелкового мешочка, а снизу закрепляли на голове длинной булавкой или завязывали (табл. 99, 4). Женщины укладывали косу на затылке и закрывали берестяными колпачками (высота 9-12 см), обшитыми тонкой шелковой тканью изнутри и толстой — снаружи. Колпачок снизу прикреплялся к волосам двумя-тремя костяными булавками. Некоторые женщины носили вплетенные косы (табл. 99, 1, 2). Для более сложных и высоких причесок употребляли накладные, плетеные на каркасе волосы, закрепляя их множеством булавок (табл. 99, 3).
Из деталей одежды в могилах сохранились пряжки, булавки, нашивные амулеты и бляхи. Преобладают круглые железные пряжки с подвижным язычком и бронзовые в виде простых колец (табл. 97, 7-11). Единичны овальные пряжки с прорезями и без шпеньков. Они изготовлены из кожи, дерева и кости. Известна аналогичная бронзовая пряжка (могильник Салбык), но с выступающим неподвижным шпеньком. Костяные и деревянные булавки, которыми закалывали волосы и головные уборы, имеют вид круглых стерженьков с круглыми, молоточкообразными или цилиндрическими головками (табл. 97, 15–19). Для закрепления одежды использовались крупные костяные булавки с фигурным навершием и застежки (табл. 97, 14, 28). Нашивные амулеты в виде плоских металлических пластинок встречаются редко, они напоминают то подкову, то изогнутый прут, то имитацию зуба животного и всегда имеют дырочки, через которые пришивались к одежде или иному предмету (табл. 97, 5, 6, 29–32, 34, 37–40). Две фигурки-амулеты сделаны из дерева и облицованы листочками золота — видимо, они изображают птичек (табл. 97, 44, 45). Возможно, амулетом служила плоская фигурка косули (табл. 97, 35). Найдены обломки двух блях хуннского типа со змеевидным орнаментом и одна целая ажурная (табл. 97, 33, 36). Берестяные и костяные трубочки, судя по их расположению в могилах, служили накосниками и каркасом для высоких причесок (табл. 97, 20, 21).
Погребенных редко хоронили с подлинными украшениями — каменными и стеклянными бусами (иногда — с внутренней позолотой), металлическими гривнами и серьгами. Серьги бывают в виде колечка или проволочки, один конец заострен, а другой — расплющен (табл. 97, 1–4). Чаще реальные украшения заменялись бутафорскими: вырезанными из коры пуговицами, бусинами, бляшками. Они, как правило, имели рельефный орнамент и были облицованы золотом.
Не только украшения, но и другие вещи заменены в могилах деревянными моделями: луки — из окрашенных прутиков, кинжалы в ножнах — вырезаны из тонких березовых дощечек либо из толстого ствола дерева, окрашены охрой или облицованы листовым золотом, наконец, уздечки — с миниатюрными железными удилами и деревянными псалиями. Из металлических моделей известно четыре бронзовых зеркала (табл. 97, 22, 23), а из реальных вещей — древки стрел, раскрашенные или декорированные золотом; одно китайское зеркало; меховой колчан, обшитый шелком (Лубо-Лесниченко Е.И., 1975, рис. 108; Кызласов Л.Р., 1969а); посуда.
Судя по сохранившимся погребениям, деревянной посуды было значительно больше глиняной, и она преобладала в быту населения. Это преимущественно овальные глубокие блюда, в которых крошили и подавали мясо, черпаки, ковши, мутовки для сбивания молока, а также миски, чашки, ведро с носиком, бочонок для вина и т. д. (табл. 97, 43; 99, 6-18). Сосуды закрывались деревянными и берестяными крышками. Из бересты изготовляли также туеса и коробки (табл. 99, 15).
Глиняная посуда представлена тремя основными формами. В первую очередь это кубки разной величины и пропорций (табл. 97, 47, 48, 52–54, 59, 60). Изредка встречаются кубки с двумя вертикальными ручками — имитация тагарских котловидных сосудов (табл. 97, 61). Затем идут небольшие банки разных пропорций (табл. 97, 46, 55). И, наконец, сферические или бомбовидные сосуды, круглодонные или с уплощенным дном, с горлом разной высоты (табл. 97, 49–51, 57, 58, 62, 63). Кубки и банки бывают без орнамента, как тагарские, но чаще украшены полосой орнамента по верхнему краю или чуть ниже. Полосы состоят из ямок, насечек, линий, зубчиков, скобок, точек. Сферически сосуды всегда украшены на треть и более. Они нарядно выглядят из-за резного орнамента в виде спиралей, концентрических кругов, арок, заштрихованных треугольников. Иногда на них бывают налепные валики. Небольшую серию составляют миниатюрные сосудики в виде мисочек с четырех- или пятигранным устьем (табл. 97, 56) и кувшинчиков (высота 2–6 см), а также бронзовые котелки (высота 4,5 и 11,5 см) с вертикальными ручками и на поддоне (табл. 97, 41). Их назначение неясно.
От грунтовых могильников значительно отличаются погребальные сооружения, именуемые склепами, особенно те из них, которые относятся к тепсейскому, классическому, этапу таштыкской культуры (III–V вв.). Они обозначены на поверхности овальными или квадратными каменно-земляными насыпями (табл. 96, 1, 2) и расположены обычно группами из двух-четырех поблизости от грунтовых могильников или вдали от них. Раскопано около 60 склепов. Сооружали их следующим образом. Выкапывали обширный котлован четырехугольной формы глубиной до 1 м (реже — глубже). Внутри сооружали камеру из бревен и плит с полом и потолком. Вокруг камеры, чаще — вплотную к ней, складывали широкую каменную стену-крепиду прямоугольной формы с закругленными углами (табл. 96, 5). Грунт, вырытый при рытье котлована, укладывали поверх бревенчатого покрытия камеры. По истечении некоторого времени эта насыпь приобретала форму усеченной пирамиды (Баранов Л.Н., 1975, с. 163, 164, рис. 1). Камеры склепов различаются размерами (от 16 до 90 кв. м) и сложностью конструкции. В малых поставлен низкий сруб или клеть, а стенки облицованы плитами (табл. 96, 6); в больших ставили высокий сруб или клеть, снаружи тесно прижатые к тыну, которым облицовывали стенки котлована (табл. 96, 3). В двух склепах на Уйбатском чаатасе между тыном и срубом оставлены коридоры шириной 1 м. Иногда в больших камерах вдоль стен сооружали «полати», на которые укладывали погребенных, но чаще их размещали прямо на полу. Большинство склепов имеют вход с западной стороны в виде нескольких спускающихся в камеру ступенек или дромоса, крытого сверху и облицованного с боков плитами или бревнами (табл. 97, 3, 4). Стенки и дно котлована, бревна сруба и тына, а также бревенчатую крышу покрывали несколькими слоями бересты.
Для людей, которых хоронили в склепах, соблюдался несколько иной обряд, чем в грунтовых могилах. В небольших склепах укладывали более 10, а то и до 25–40 трупов, мумий и кукол и просто кучек «пепла». В большие склепы помещали до 100 и более кукол и кучек «пепла». Размещали трупы и куклы, как в тагарских курганах, параллельно друг другу и ярусами. В малых склепах, не имевших входа, покойников, очевидно, хоронили одновременно и покрывали берестяным полотнищем (Вадецкая Э.Б., 1981а, с. 63). В большие склепы со входами покойников, преимущественно кукол, вносили неоднократно, но в любом случае окончательные похороны совершали однажды, когда, подобно тагарцам, поджигали камеру, обрывая тем самым связь покойников с живыми людьми. В склепах не удается проследить, по какому признаку одних покойников сжигали, а других — нет, но, безусловно, обряд трупосожжения постепенно распространялся на все взрослое население.
Значительные остатки кукол, кроме кучек «пепла», травы и обрывков кожи, не сохранились. Видимо, они изготовлялись прежним способом. Однако известно и иное захоронение пепла сожженного человека, когда его помещали не в манекен, а в горшок, берестяной короб, ящик. Маски накладывали не только на лица мумий, а почти на все куклы. В нескольких склепах маски были вставлены в специально сделанные для них основания. Изготовляли их из глины с примесью известняка, а также гипса, но по-разному. Некоторые отливали в формах, снимавшихся с лица трупа (Киселев С.В., 1949, с. 250), другие лепили на сшитой из кожи болванке или, что вероятнее, прямо па лицах кукол (Грязнов М.П., 1979б, с. 120). Среди масок встречены лицевые, охватывающие лицо и часть головы, реже — шею, а также маски-бюсты (табл. 100, 5–7). Усложнилась раскраска масок: помимо красной и черной красок, применялись зеленая и голубая, краской рисовали ресницы и ожерелья. Хотя похороны сопровождались более грандиозным пиршеством, чем при захоронениях на грунтовых кладбищах, мяса покойникам не оставляли, но в большом количестве клали концы ног, копыта и пятки жертвенных животных, преимущественно быка, меньше — лошади и овцы. Так, например, в склеп 3 под горой Тепсей положены пятки не менее 50 быков, 18 баранов и двух лошадей, а в склеп 4 — не менее 85 быков. 17 лошадей и 15 баранов (Грязнов М.П., 1979б, с. 142). Видимо, также в ритуальных целях клали лопатки и астрагалы овцы, коровы. Найдены астрагалы, завернутые в ткань и упакованные в шкатулки. Другие положены комплектами, имеют счетные и тамгообразные знаки, отверстия, иногда сточенные концы. Видимо, они служили для игры, счета, гадания.
От одежд погребенных сохранились фрагменты меха, кожи, войлока, шерстяных и шелковых тканей. Судя по увеличившемуся числу пряжек, важной деталью костюма становится пояс с на ременными бляхами и пряжками. Согласно типологии Л.Р. Кызласова (1960, с. 36–38), пряжки делятся на 14 типов, но одни из них составляют массовый материал, другие — единичны. К первым относятся самые характерные для таштыкской культуры цельнолитые бронзовые пряжки в виде прямоугольного щитка с овальным кольцом, заканчивающимся языком-шпеньком (табл. 98, 13, 14). Они имеют варианты и бывают разных размеров. Их найдено более 80, и они распространены, видимо, на всем протяжении культуры, так как встречаются совместно с пряжками наиболее поздних типов, похожими на экземпляры, известные уже в памятниках типа чаатас (Грязнов М.П., 1979б, рис. 67, с. 22–29). В небольшом количестве с этими пряжками найдены экземпляры, сходные с ними, но имеющие парные волюты внутри кольца (табл. 99, 16), а также пряжки от наборных поясов — в виде двух колец с парными волютами, соединенных прямоугольными пластинами (табл. 98, 18) (Кызласов Л.Р., 1960, с. 36). Оригинальны остроконечные пряжки с маленькой рамкой и большим округлым щитком с прорезями, видимо, генетически связанные с описанными, а также цельнолитые с прямоугольным щитком, четырехугольной рамкой и неподвижным шпеньком (Кызласов Л.Р., 1960, рис. 7, 1, 2, 5; 8, 4, 8). По-прежнему распространены круглые железные пряжки с подвижным язычком, известные в материалах из грунтовых могил. К более поздним относятся следующие пряжки: бронзовые с овальной, трапециевидной или прямоугольной рамкой и неподвижным шпеньком (9 экз.; табл. 98, 1–3, 8); той же формы, но шарнирные с прямоугольным щитком (3 экз.; табл. 98, 5); сердцевидные и В-образные с подвижным язычком (5 экз.; табл. 99, 7); такие же, но шарнирные с прямоугольным или овальным щитком (7 экз.; табл. 98, 10) (Кызласов Л.Р., 1960, рис. 9, 1, 2). По одной найдены следующие пряжки: бронзовая шарнирная с прямоугольными щитком и рамкой и длинным язычком (табл. 98, 4); железная шарнирная с овальной рамкой и прямоугольным щитком (табл. 98, 9); железные с прямоугольной и лировидной рамками с подвижным язычком (табл. 98, 6) (Кызласов Л.Р., 1960, рис. 8, 1).
Самым распространенным украшением одежды погребенных в склепах были бронзовые амулеты в виде профильных изображений двух конских головок, повернутых в противоположные стороны (табл. 98, 35, 36, 41–45). Их пришивали или подвешивали. К более редким оберегам относятся пластинки с изображениями грифона, целой фигурки коня, косули, гуся, летающих птиц (табл. 98, 28, 30). Некоторые из них, видимо, нашивались на костюм шамана. Принадлежностью шаманского костюма, очевидно, была и железная скоба с отверстиями, в которые продеты кольца с висящими на них бронзовыми колокольчиками (Киселев С.В., 1949, с. 257). Из личных украшений известны стеклянные и каменные бусины, подвеска от серьги, металлический браслет и гривна (табл. 98, 27–29). Изредка в качестве подвесок (?) использовали бронзовые литые «колесики» и миниатюрные котелки высотой 3–5 см. Судя по отверстию в поддоне, их подвешивали на ремешке вверх дном (табл. 98, 31–34, 39) (Кызласов Л.Р., 1960, с. 79, 80).
Оружие в склепы не клали. Несколько наконечников стрел — костяных черешковых и деревянных, вырезанных из одного куска дерева вместе с древком, — очевидно, были ритуальными или для охоты на пушного зверя. Концы древков бывают с глубоким арочным вырезом или с опереньем (табл. 98, 19–24). Стрелы помещали в колчаны, которые подвешивали к поясу железными крючками или с помощью петель (табл. 98, 17, 38). Найдены целый берестяной колчан без кармана, напоминающий колчаны-гориты (Киселев С.В., 1949, с. 240), а также модель сложного лука (Кызласов Л.Р., 1960, рис. 43, 15).
Глиняная посуда в склепах разнообразнее, чем в грунтовых могилах. Л.Р. Кызласов (1960, с. 40–56) выделил 28 типов сосудов, включая редкие формы. Наиболее характерные из них М.П. Грязнов (1971, с. 104–106) объединил в пять видов. Сохраняются типы сосудов, известных по грунтовым могилам: кубки, банки и сферические или бомбовидные (табл. 98, 49, 51, 53, 60, 61). Некоторые кубки по-прежнему снабжены вертикальными ручками — это так называемые котловидные сосуды (табл. 98, 59). Сосуды баночной формы иногда имеют выпуклые бока — так называемые бочонковидные. Новыми являются лощеные горшки хорошей выделки. Выделяются два их типа. Первый — с прямым горлышком и парой ушек для подвешивания (табл. 98, 56). Иногда, кроме ушек, имеются налепные шишки по выпуклому краю сосуда или слив (табл. 98, 48, 54). Второй — изящные горшки с прямым высоким горлом и сливом. Они похожи на кувшины (табл. 98, 55). Горшки часто украшены валиковым налепным орнаментом, который встречается и на сосудах всех других типов из склепов (Грязнов М.П., 1971, с. 96, рис. 1; 1979б, рис. 69). Редкие формы — чаши с валиковым орнаментом, корчаги баночной формы, кружки, вазообразные сосуды, сосуды четырехгранной формы или в виде бочонка, лежащего на боку (табл. 98, 50) (Кызласов Л.Р., 1960, табл. IV; Грязнов М.П., 1979б, рис. 55, 3, 4; 69, 1, 11).
В нескольких склепах сохранилось много остатков деревянных и берестяных вещей. Среди них — посуда, сходная с той, что найдена в могилах, — это корытца, бочонки, миски, черпаки, туески, коробки. Но больше утвари иного назначения: шкатулки с туалетными и ритуальными принадлежностями, низкие столики, сундуки, резные и орнаментированные крышки (табл. 99, 19, 20, 22). Многое из утвари, дошедшей во фрагментах, неопределимо или непонятно. В частности, неясно назначение оригинальных деревянных сосудов на двух треугольных ножках. Их наружная поверхность покрыта узором, нанесенным в шахматном порядке, причем одни квадратики обклеены соломкой, другие окрашены в красный цвет (табл. 99, 21).
Именно в склепах среди разнообразных остатков найдены вещи, позволяющие судить о художественном творчестве таштыкских племен. Речь идет о деревянной пластике и сложных многофигурных рисунках, вырезанных на деревянных планках. Объемная пластика представлена фигурками животных и людей разных размеров. Известны целые деревянные статуэтки стоящего или отдыхающего барана с подогнутыми ногами (табл. 100, 10), облицованные листовым золотом. Много обломков от статуэток коней, стоящих на трех ногах с поднятой четвертой. Эти небольшие (длина до 30 см) фигурки изготовлены из одного куска дерева. Статуи коней и оленей больших размеров (длина 65 см, высота около 45 см; табл. 100, 9) изготовлялись по частям: туловище цельное, а ноги составные, сборные. Все окрашены в красный цвет. Фигурки людей тоже вырезаны целиком из дерева или скомбинированы из дерева и кости. Они найдены во фрагментах. Так, от одной комбинированной фигурки остались только две костяные руки, сжатые в кулак (Уйбат I, склеп 8), а от другой — деревянная голова мужчины без бороды, с большими усами и уложенной на голове косой (Уйбат I, курган I; табл. 100, 8, 11). По внешнему виду, размерам, стилю исполнения фигурки коней, весьма близко напоминают статуэтки коней, фигурирующие в китайской погребальной церемонии ханьского времени (Киселев С.В., 1949, с. 245).
Обращают на себя внимание также фрагменты втулок, найденные на Уйбатском и Сырском чаатасах (табл. 98, 40). Их принято интерпретировать как втулки от церемониальных зонтов, подражающих китайским (Киселев С.В., 1949, с. 260). Однако эти втулки очень сходны с втулками, которые были частями моделей легких повозок ханьского времени, найденных в могилах Китая (Кожанов С.Т., 1984, рис. 1). Поскольку в таштыкских склепах остатки втулок найдены иногда вместе с фрагментами фигурок коней и людей, то, вероятно, все они составляли единые модели повозок с возницами, которые клали погребенным, как это делали, например, в Китае. Так, у одной из таштыкских фигурок руки сжаты в кулаки, как и у фигурок возниц, сидящих в китайских моделях повозок и удерживающих поводья (Кожанов С.Т., 1984, с. 69).
Графические рисунки таштыкской культуры демонстрируют особую местную художественную манеру. Они более реалистичны, чем в тагарском искусстве. Особый интерес представляют семь деревянных планок, найденных М.П. Грязновым в склепе 1 под горой Тепсей (табл. 100, 13–15). На них рукой разных художников изображены варианты в целом одного популярного у таштыкцев исторического повествования, переданного тремя сюжетами: охота, батальные сцены, угон военной добычи (Грязнов М.П., 1979б, с. 145). Контуры фигур вырезаны тонкой линией острием ножа, а затем, вероятно, они раскрашены красками (Грязнов М.П.; 1971, с. 102–105). По сюжету и стилю изображения воинов и коней тепсейские рисунки имеют аналогии среди многих петроглифов Минусинской котловины и свидетельствуют о распространенности этого вида искусства в таштыкском обществе.
Тщательное изображение деталей причесок, одежды, оружия помогает представить внешний вид воинов. Интересны планки (длина до 1 м, ширина 6-12 см), имеющие на одном конце рукоятку. На одной стороне планки обычно изображены бегущие олени, лоси, медведь, волк и другие звери, на другой — композиции на темы героического эпоса и исторических повестей, мчащиеся всадники-воины. В целом же все сюжеты посвящены военным и военно-охотничьим темам. На планках изображены всадники и пешие воины со сложными луками со спущенной тетивой, стрелами, иногда в боевых доспехах. У них крупные орнаментированные колчаны и почти в человеческий рост щиты. На воинах облегающие кафтаны до колен и свободные штаны. У некоторых на голове шлемы, но чаще волосы распущены до плеч или связаны на затылке в виде конского хвоста, у большинства волосы спереди убраны под мешочек-накосник. По одежде отличаются два человека — в шубах и овальных беретах. В руках у них лук простой формы. Видимо, это представители иного, чем таштыкцы, племени. Воины бегут, стреляют, мчатся на конях, падают (Грязнов М.П., 1979б, с. 105, рис. 59–61). В сцене угона скота изображены вооруженные всадники, ведущие в поводу коней, за ними гонятся другие всадники (Завитухина М.П., 1976, с. 110). Тепсейские рисунки — это древнейшие в Азии своеобразные миниатюры, которые оставлены обществом, не имевшим еще ни государственности, ни письменности (Грязнов М.П., 1979б, с. 105).
Детские (до 7-10 лет) могилы значительно отличаются от взрослых, но при этом одинаковы для обоих типов кладбищ. Детские могилы расположены вокруг склепов (табл. 96, 2), а в грунтовых могильниках — на окраине кладбища, реже — между могилами взрослого населения. Для детей выкапывали неглубокие ямки, внутри которых помещали срубик, колоду, каменный ящичек. Ямки не засыпали, а закрывали плахами, жердями, плитками. Похороны совершали в любое время года, трупы не сжигали и не мумифицировали, а заворачивали в бересту или ткань и укладывали на спине или на боку, головами в разные стороны. В большинстве случаев никаких вещей и пищи детям не клали, иногда лишь сосуды и астрагалы овцы, косули, кабарги. Сосуды обычно небольшие, небрежно сделанные, преимущественно баночной формы (Грязнов М.П., 1979б, рис. 72).
Эти комплексы связаны не с похоронами, а с устраиваемыми в определенные сроки на территории кладбищ поминальными церемониями. Следы этих поминок разнообразны, но суть их сводилась к одному: приносили в жертву животное, устраивали пиршество и часть пищи оставляли для поминаемого. Классический «помин», по терминологии М.П. Грязнова, состоял из каменного столба, перед которым в ямку, ящик или прямо на поверхность земли клали напитки в горшках и куски мяса, преимущественно баранины или говядины. Мясо клали на деревянных блюдах. Подобные «поминальники» обнаружены как на окраине грунтовых могильников, так и поблизости от склепов, причем последние богаче и им отведено больше места. Например, предполагаемая площадь «поминальников» около склепов под горой Тепсей содержала 250–300 «поминов» (табл. 96, 2), что, видимо, соответствовало числу принесенных в жертву животных, т. е. сородичи устраивали здесь 250–300 раз поминки по умершим (Грязнов М.П., 1979б, с. 144). Иногда перед ямами отсутствуют каменные столбы — видимо, они были деревянными, а в других случаях ямки с тризнами на поверхности земли обозначались не столбиками, а каменными выкладками или оградками. Размеры, глубина ям, а также количество жертвоприношений варьируют даже в пределах одного «поминальника»: от одного-двух кусков мяса и одного-двух сосудов до одной-трех почти полных туш коров или овец, рубленных на части, трех-шести сосудов, не считая деревянных блюд. В нескольких ямах в сосудах, помимо костей от мяса, находились мелкие неопределимые жженые косточки или зола (Тува).
На лучше исследованной площади для тризны под горой Тепсей в «поминах», перед каменными столбами или под выкладками, были найдены вместо костей животных и сосудов скелеты мужчины и двух женщин в скорченной позе и ничком. Очевидно, иногда в жертву приносили не животное, а человека. Обычай человеческих жертвоприношений при совершении похорон был распространен на Енисее еще раньше, в тагарской культуре.
Поселения тагарской культуры исследованы значительно меньше, чем погребальные памятники. Зачистки или частичные раскопки культурного слоя поселений производились лишь в 16 пунктах, не считая исследованных плавилен. Наибольшие площади раскопаны на четырех поселениях: Тепсей VII (80 кв. м), Поляна (104 кв. м), Лугавское (600 кв. м), Унюк (1000 кв. м). Два из них (Тепсей VII; Унюк), судя по толщине культурного слоя (0,6–0,8 м), были долговременными. Мощность культурного слоя других не превышает 0,2 м. Культурные слои содержали остатки хозяйственных ям, очагов, черепки сосудов, кости коровы, лошади, овцы. Керамика отличается значительным преобладанием сосудов баночной формы, преимущественно крупных размеров. На краю поселений, расположенных в горной притаежной местности (в бассейне рек Черный и Белый Июсы), обнаружены железоплавильные печи, горны и ямы для отбора шлака. В районе их культурный слой содержал обломки глиняных сопел, костяные и глиняные орудия.
Из находок на поселениях наиболее интересны берцовая кость овцы со следами использования ее в качестве блока для перемотки ниток, роговые и каменные грузила, каменный якорь для лодки, обломки зернотерок, мотыг, оселки для точки ножей, костяные резаки и заготовки резаков, керамические пряслица. Собраны единичные железные ножи, крючки, костяные и железные наконечники стрел (Худяков Ю.С., 1978), костяные булавки и проколки, медная бляшка, подвеска из клыка марала, костяная пуговица и бусина, обломок железного клинка и роговая гарда от палаша.
Таким образом, поселения пока являются малоинформативным источником, и основные представления об экономике дают погребальные памятники. Они показывают, что деревообделочное и плотницкое мастерство было хорошо развито у населения, во всяком случае у тех, кто сооружал склепы. Видимо, и в быту для постоянного жилища использовали бревна. О конструкции жилищ можно судить по аналогии со склепами. Это были полуземлянки, внутренние стенки которых прочно обставлялись плитами и срубом либо тыном и срубом. Внешние стены укрепляла кладка из плит. Двух- или четырехскатная крыша держалась на опорных балках и столбах и была облицована дерном и плитами. Вероятно, строились и наземные жилища. Во всяком случае остатки столбов от наземных жилищ обнаружены на Михайловском и Шестаковском поселениях в Кемеровской обл., которые, судя по находкам керамики, были синхронны таштыкской культуре, и жители которых находились в контакте с «таштыкцами». Широкое использование вываренной и сшитой бересты для покрытия срубов и склепов может свидетельствовать о наличии у них берестяных юрт. Береста, как и дерево, широко использовалась для бытовой утвари. На умение выделывать кожу высокого сорта (замшу) указывают находки мешочков, меховых курток и чучел из кожи. Керамика лепилась ручным способом, но есть основания предполагать, что близ поселков находились сооруженные в ямах специальные общественные глинобитные печи для обжига кухонной посуды (Сунчугашев Я.И., 1979, с. 27). Кость употреблялась для изготовления наконечников стрел, булавок, шильев, резаков. Бронза шла на выделку украшений и амулетов. Но главным материалом для изготовления различных изделий — от оружия до крючков и петель — служило железо. Оно производилось около поселений, в районах месторождений, где постепенно вырастали профессиональные поселки литейщиков и кузнецов (Сунчугашев Я.И., 1979, с. 279). Наконец, можно предполагать, что существовала особая группа мастеров-специалистов, связанных с мумификацией трупов и изготовлением портретных погребальных масок.
Таштыкские племена вели комплексное хозяйство. Население занималось скотоводством, земледелием, охотой, рыболовством, литейным и кузнечным делом. В подтаежных районах занимались, видимо, оленеводством. Преобладающую роль в хозяйстве играло скотоводство, о чем свидетельствует обилие приносимых в жертву при похоронах и поминках коров, лошадей, овец. Основу стада по-прежнему составлял крупный рогатый скот. Быки продолжали использоваться в качестве тягловой силы, о чем говорит рисунок двух пар быков в упряжке на одной из тепсейских планок (Грязнов М.П., 1979б, рис. 61, 2, 7). Большее значение, чем раньше, приобретает лошадь. О роли коня говорят положенные с погребенными модели конского снаряжения и повозок, статуэтки и амулеты, изображающие коней, сцены героического эпоса на тепсейских планках. Основным сюжетом писаниц становятся всадники, а не пешие воины, обычные на тагарских петроглифах. В таштыкскую эпоху продолжают сооружать в засушливых районах каналы для водопоя скота и орошения пастбищ.
Прямыми свидетельствами существования земледелия являются мелкие зерна типа проса, подсыпавшиеся, видимо из культовых соображений, обычно под головы покойников. Они найдены в грунтовых могилах Оглахты и Салбык, а также в склепах на Уйбатском чаатасе. Кроме того, на поселениях много обломков зернотерок и мотыг. Однако мотыги, как каменные, так и костяные, очень примитивны, что не позволяет говорить о высоком уровне земледелия. Такие же примитивные каменные и костяные земледельческие орудия обнаружены на поселениях того же времени в Кемеровской обл., климатически более благоприятной для развития земледелия.
Судя по наскальным рисункам, была популярна охота на косуль и маралов. Остатки одежд в могилах говорят о широком применении меха пушных зверей и волка для отделок шуб и рукавиц, а также изготовления шапок, нагрудников и других вещей.
На плитах оград преимущественно тагарского времени, а также на скалах и утесах среди рисунков разных эпох, встречаются таштыкские, впервые выделенные Л.Р. Кызласовым. После находок тепсейских рисунков на деревянных планках изображения таштыкского времени достаточно отчетливо различаются на многих писаницах или петроглифах. Основными персонажами таштыкских писаниц являются всадники с луками, колчанами и стрелами; пешие лучники, иногда с боевыми топорами в «шароварах», в шлемах с пером; «жрецы»; оседланные лошади, быки, олени, косули. Преобладают сцены конной охоты на косуль, сцены угона животных. Фигуры выполнены контуром глубокими сплошными линиями, а также бывают прочерчены или процарапаны. Наибольшей известностью пользуются таштыкские рисунки на писаницах у улусов Сулек, Большой Ошколь и близ оз. Туе.
Известны три каменных изваяния, предположительно относящихся к таштыкской культуре. Они представляют собой силуэтные изображения мужчин, высеченные на гладких поверхностях путем снятия камня на 4–5 мм за пределами контуров изображаемой фигуры (Грязнов М.П., 1950б, с. 146). Это четырехгранные столбы высотой 2 м. Мужские фигуры изображены со сложенными или согнутыми руками, держащими сосуд, и со скрещенными ногами. У одного в ухе серьга. На других гранях плиты высечены лучники, всадники, олень, верблюды. Все эти изваяния ныне утрачены (Грязнов М.П., 1950б, с. 146, 147; Кызласов Л.Р., 1960, с. 159).
Нижнюю дату памятников таштыкской культуры определяют в целом изделия хуннского типа, известные по находкам в могилах хунну со II в. до н. э., но продолжавшие бытовать в I в. н. э. и позже. К ним относятся железные круглые пряжки, модели удил и псалиев, обломки бронзовых блях со змеевидным орнаментом, целая ажурная бляха, миниатюрные котловидные подвески. Более точно датирующие вещи найдены только в грунтовых могильниках. Среди них ханьское зеркало I в. до н. э. (Лубо-Лесниченко Е.И., 1975, рис. 108), остатки лаковой чашечки того типа, который изготовлялся с 86 г. до н. э. по 48 г. н. э. (Кызласов Л.Р., 1960, с. 115). Шелковая ткань, сохранившаяся в Оглахтинском могильнике, производилась в Китае с I в. до н. э. по II в. н. э., но, вероятно, на Енисей попала в период ее наибольшего производства, в I в. н. э. (Рибо К., Лубо-Лесниченко Е.И., 1973, с. 278). В могильниках найдены бесцветные бусы с золотой прокладкой и подвески вытянутой грушевидной формы из разноцветного стекла. Те и другие датируются первыми веками нашей эры (Галибин В.А., 1983, с. 100). Для трех грунтовых могильников получено шесть радиоуглеродных дат, укладывающихся в пределах конца I в. до н. э. — I в. н. э.: могильник Оглахты — 20 г. н. э. ±40; Комаркова-Песчаная — 20 г. до н. э. ±30; 30 г. до н. э. ±40; 60 г. н. э. ±20; Таштык — 60 г. до н. э. ±40; 70 г. до н. э. ±40. Таким образом, таштыкские грунтовые могильники частично синхронны захоронениям тесинского этапа (Ермолова Н.М., Марков Ю.Н., 1983, с. 97). В склепах ранние датирующие изделия не найдены, за исключением обломка ханьского зеркала I в. н. э., которое очень долго употреблялось в быту, прежде чем попало в могилу (Кызласов Л.Р., 1960, с. 85).
Верхняя граница таштыкской культуры определяется по находкам именно в склепах, причем исключительно по малочисленным пряжкам. К ним относятся бронзовые пряжки и наборные пояса с прорезными волютами, имеющие аналогии среди корейских V–VI вв. (Амброз А.К., 1971, рис. 12, 6), а также В-образные пряжки с подвижным язычком без щитка либо прямоугольные шарнирные со щитком, распространенные на Енисее, в Западной Сибири и в европейской части СССР в погребальных комплексах VI–VII вв. (Ковалевская В.Б., 1979, с. 44, табл. III; XIV; XVIII; Амброз А.К., 1971, рис. 12, 10–12; Чиндина Л.А., 1977, рис. 14, 33). Имеются и другие вещи, косвенно подтверждающие возможность датировать таштыкские склепы временем до VI в. включительно (Кызласов Л.Р., 1960, с. 137). Наконец, в Кемеровской обл. в одних комплексах с сосудами таштыкского типа найдены обкладки луков и колчанов, железные наконечники стрел и «кыргызские» вазы VI–VII вв. (Мартынова Г.С., 1976, с. 30, 34). Предлагаемые широкие хронологические рамки таштыкской культуры (с I в. до н. э. по VI в. н. э.) в целом соответствуют имеющимся периодизациям культуры, основанным на эволюции пряжек (Л.Р. Кызласов) и керамики (М.П. Грязнов). Но абсолютные даты для одних и тех же групп памятников в обеих хронологических схемах сильно различаются, так как период сооружения склепов, согласно мнению Л.Р. Кызласова, заканчивается к III–IV вв. н. э., а по мнению М.П. Грязнова, практически только начинается, и эталонные памятники датируются III–V вв., т. е. тепсейским этапом.
Таким образом, имеющиеся хронологические схемы небесспорны, что определяется главным образом отсутствием единодушного мнения относительно правомерности выделения могил переходного типа, датированных С.В. Киселевым и Л.Р. Кызласовым IV–V вв. н. э. Как указывалось, новые материалы не подтверждают выделение этого этапа (Вадецкая Э.Б., 1986б, с. 145, 146). По форме пряжек более реальной представляется датировка основной части склепов III–V вв., предложенная М.П. Грязновым (1979б).
Грунтовые могильники, вероятно, отражают ранний период культуры, поскольку в них найдены вещи (ажурные бляхи хуннского типа, костяные булавки, бронзовые зеркала), известные в тагарских курганах, но отсутствующие в таштыкских склепах, а также прототипы вещей из склепов (пряжки, пластинчатые амфорные амулеты). Кроме того, склепы иногда сооружены поверх грунтовых могил (Грязнов М.П., 1979б, с. 90). Однако грунтовые могильники не абсолютно синхронны, и некоторые наиболее поздние (I–II вв.) могилы по конструкции, числу погребенных и обряду напоминают уже малые склепы. Поэтому продолжает оставаться дискуссионным вопрос о взаимоотношении могил и склепов, т. е. предшествуют ли могилы всем склепам или сосуществуют с той или иной их группой.
Таштыкская культура сложилась на основе местной тагарской и культуры новых, центральноазиатских, групп населения, проникших на территорию Минусинской котловины в конце I в. до н. э., когда Присаянье попало в политическую зависимость от хуннского политического объединения. Вновь прибывшие племена были, по-видимому, тюркоязычными, а по физическому облику монголоидными. Грунтовые могильники и склепы по-разному отражают смешение двух культурных традиций и постепенную взаимоассимиляцию местного и пришлого населения. Судя по тому, что на ранней стадии культуры, т. е. в грунтовых могильниках, местная и новая традиции смешаны механически, в них, видимо, похоронены представители пришлого населения с местными тагарцами. Неизвестный ранее на Енисее тип кладбищ и могил, некоторые новые детали обряда (помещение в могилы определенных кусков баранины, одного-двух астрагалов, зерен проса, а на покрытии — голов животных, сооружение «поминальников»), новые формы вещей, в том числе имеющих прототипы в могилах хунну Забайкалья (булавки, застежки, бусы, серьги, амулеты) (Davydova А.V., 1968, fig. 14, 5, 7; 18, 34–37; Коновалов П.Б., 1976б, табл. XIX, 3, 8, 20), позволяют предполагать, что культура пришлого населения была близка культуре хунну. Что касается нового обряда трупосожжения — с помещением пепла в куклу, имитирующую покойника, — то он не существовал у хунну, но был в ту же эпоху известен на других территориях, захваченных последними: в Туве (Дьяконова В.П., 1970б, с. 116–118), в Монголии (Кызласов Л.Р., 1960, с. 162), на верхней Оби (I–III вв. н. э., фоминский этап) (Грязнов М.П., 1956а). Возможно, трупосожжение возникло как престижный обряд для воинов-завоевателей (Вадецкая Э.Б., 1984, с. 80–84).
Проникновение центральноазиатского населения в Минусинскую котловину принято связывать с политическими событиями, происходившими в степях Азии до середины I в. до н. э. В 49 г. до н. э. шаньюй северных хунну Чжичжы разбил гяньгуней, проживавших в северо-западных владениях державы хунну, и остался жить в их землях. В то же время он покорил на севере племена динлинов (Таскин В.С., 1968а, с. 37). При всей неопределенности расположения земель гяньгуней (Джунгария, северо-западная Монголия или верхний Енисей) и динлинов (северная Монголия и Южная Сибирь) (Кюннер Н.В., 1961) победы над этими племенами, видимо, облегчили хунну продвижение через Саяны. Хотя шаньюй Чжичжы вскоре ушел в Кангюй (Казахстан), где был разгромлен ханьскими войсками, за хунну остались их владения. Однако сами хунну попали в зависимость от Китая. С этого времени китайское влияние, видимо через хунну, ощущается на среднем Енисее. В погребениях находятся панцири, лаковая посуда, зеркала, украшения, модели повозок, культовые предметы и ткани, сделанные в Китае, а на р. Абакан местными и китайскими мастерами в начале I в. н. э. воздвигается дом для наместника или китайской принцессы (Киселев С.В., 1949, с. 270; Вайнштейн С.И., Крюков М.В., 1976, с. 146)[37].
В конце II в. н. э. хунну были разбиты племенами сяньби и ушли на запад (Гумилев Л.Н., 1960, с. 228). С прекращением их власти в Минусинских степях перестают использоваться грунтовые кладбища, а сооружаются склепы, отражающие эволюцию интенсивной взаимоассимиляции местного европеоидного населения и оставшегося здесь монголоидного, приведшую к органическому слиянию разных культурных традиций. С III в. н. э. господствующим обрядом у енисейцев становится трупосожжение, но при сохранении основных элементов тагарского похоронного ритуала: конструкции камеры склепа, размещения погребальных кукол как трупов и мумий, наложения на лица кукол масок, сожжения склепов по завершении похорон. В целом обряд постепенно унифицируется, и складывается своеобразный смешанный антропологический тип населения, который запечатлели погребальные лицевые маски — единственные немые свидетели сложных этногенетических процессов.