Забайкалье в скифскую эпоху и ранние гунны
Культура плиточных могил(Н.Л. Членова)
Культура плиточных могил, распространенная в степях Забайкалья, степных участках Прибайкалья и восточной Монголии (карта 14), представлена погребальными сооружениями из камня (оградами из плит, врытых на ребро, — отсюда название этой культуры, и каменными выкладками), а также поселениями, остатками металлургического производства, оленными камнями, наскальными рисунками и случайными находками бронзовых вещей.
Карта 14. Памятники культуры плиточных могил.
а — плиточные могильники; б — примерная граница распространения плиточных могил на территории МНР (по В.В. Волкову).
1 — Дворцы; 2 — Александровка; 3 — Дарасун; 4 — Калиновка; 5 — Хужир II; 6 — Тырган; 7 — Манхай; 8 — Аршан; 9 — Наушки; 10 — Деревенская гора; 11 — Хара-Усу; 12 — Шаманский камень; 13 — Суджи; 14 — Капчеранка; 15 — Верхне-Килгантуйский; 16 — Ара-Цзокуй; 17 — гора Еныскей; 18 — Сосновая падь; 19 — Посадная падь; 20 — Нарсатуй; 21 — Саянтуй (Падный камень); 22 — Тапхар, Иволгинский оленный камень; 23 — Надеино; 24 — Сотниково; 25 — Татаурово; 26 — Шулун-Шэнэгальжин; 27 — Додо-Енхор; 28 — 93-й и 99-й км Хоринского тракта; 29 — Алан; 30 — Анастасьин клад; 31 — Санный мыс; 32 — Булаганск; 33 — Еравнинское озеро; 34 — Ингода; 35 — Бальзино; 36 — Дульдурга; 37 — Мангут; 38 — Ульхун; 39 — Дурулгай; 40 — Агинская управа; 41 — Чиндант; 42 — Бусыгино; 43 — Оловянная; 44 — падь Герендак; 45 — Усть-Улятуй; 46 — Урульга; 47 — Нерчинск; 48 — Илим; 49 — Кангил; 50 — Куэнга; 51 — Усть-Цорон; 52 — Барун-Кондуй.
Первое описание плиточных могил на р. Тамир в Монголии дано китайским путешественником XIII в. Чжан-дэ-Хоем, а изучение их начато с XVIII в. Д.Г. Мессершмидт оставил описание плиточных могил восточного Забайкалья, Г.Ф. Миллер и А. Горланов раскопали 17 плиточных могил в Забайкалье. А.Н. Радищев, находясь в сибирской ссылке, обратился к памятникам древности и доказал, что древние рудники на р. Аргунь (восточное Забайкалье) относятся к бронзовому веку. Этим было положено начало изучению культуры плиточных могил. В XIX в. раскопки их продолжали многочисленные исследователи. Так, известный лингвист и этнограф М. Кастрен (1848 г.) раскопал плиточные могилы в Агинской степи, инженер А. Павлуцкий (60-е годы XIX в.) открыл ряд плиточных могил и древние горные выработки. Большой вклад в изучение культуры плиточных могил внесли известный антрополог Ю.Д. Талько-Грынцевич и А.К. Кузнецов. Первый вел крупные раскопки плиточных могил в западном Забайкалье, второй обследовал свыше 100 могильников в восточном Забайкалье и открыл ряд наскальных рисунков и оленных камней. Досоветский период в исследовании плиточных могил может быть охарактеризован как время накопления материала. Вопросы датировки и осмысления вновь открытых памятников по существу не ставились, а попытки связать культуру плиточных могил с каким-то определенным народом были совершенно не обоснованы и научного значения не имеют.
Новый этап в изучении этой культуры начался после Великой Октябрьской социалистической революции, когда наряду с исследованием всех видов источников по этой культуре (плиточных могил, поселений, древних рудников, оленных камней и наскальных рисунков) впервые была поставлена задача датировать их и найти им место в общем историческом процессе.
В 20-е годы раскопки плиточных могил в северной Монголии вел Г.И. Боровка, в Прибайкалье — П.П. Хороших, в западном Забайкалье — Г.П. Сосновский, осуществивший там широкие исследования. В 30-е годы раскопками плиточных могил занимались М.М. Герасимов, Г.П. Сергеев, Э.Р. Рыгдылон; с конца 40-х по 60-е годы — экспедиция под руководством А.П. Окладникова; в 50-х годах — экспедиция под руководством С.В. Киселева, а также Н.Н. Мамонова и Е.А. Хамзина; в 60-х годах раскопки продолжали Р.Н. Ступников (1974) и В.Х. Шамсутдинов (1963); в 70-х — И.И. Кириллов, П.Б. Коновалов, М.А. Зайцев и В.В. Свинин (Зайцев М.А., Свинин В.В., 1978). Важное значение имеют исследования Ю.С. Гришина (1975а; 1983) поселений с остатками медеплавильного производства и открытие А.П. Окладниковым многих оленных камней и наскальных рисунков, часть которых относится к культуре плиточных могил (Окладников А.П., 1952а; 1952б; 1954а; 1954б; Окладников А.П., Запорожская В.Д., 1969; 1970).
Данные о плиточных могилах суммированы в работах Г.П. Сосновского (1940; 1941б), где рассмотрены их хронология, типы сооружений и дана общая характеристика культуры. Всесторонне культура плиточных могил изучена в книге Н.Н. Дикова (1958), которая для своего времени явилась исчерпывающей сводкой по этой культуре; все основные выводы работы не утратили своего значения и до сих пор. В вышедших позже сводных работах Ю.С. Гришина (1975б; 1981) суммированы новые данные и по погребальным сооружениям, и в особенности по поселениям и остаткам металлургического производства. Культура плиточных могил Монголии подробно рассмотрена в сводной работе В.В. Волкова (1967) и вышедшей позже его книге об оленных камнях Монголии (1981).
Культура плиточных могил изучена еще недостаточно и неравномерно. Исследованы главным образом погребальные памятники (более 300), но огромное большинство их ограблено. Кроме того, число памятников, раскопанных в западном Забайкалье, гораздо больше, чем в восточном. Мало изучены и оленные камни Забайкалья, представленные единичными находками. На начальном этапе находится изучение поселений, относящихся к этому периоду. Очень важное значение имеют находки на поселениях медных шлаков и даже остатков медеплавилен, доказавшие, что у людей, оставивших культуру плиточных могил, было собственное металлургическое производство.
Впервые культуру плиточных могил к скифскому времени отнес Г.И. Боровка (1927), объединив в ней плиточные могилы Монголии и Забайкалья, к этой же культуре он отнес и оленные камни. Более дробная периодизация и более точная датировка культуры были предложены в начале 40-х годов Г.П. Сосновским (1940; 1941б), который датировал культуру плиточных могил вначале VII–II вв. до н. э., а впоследствии — VI–II вв. до н. э. Основанием для ранней даты послужили бронзовый кинжал и кельт «красноярского» типа, найденные в могильнике у с. Саянтуй (табл. 102, 8, 10), в которых наряду с татар сними Г.П. Сосновский усматривал и пережиточные карасукские черты. Основание для поздней даты — бронзовое зеркало с боковой ручкой из могильника Саянтуй, находящее аналогии в комплексах Алтая и Тувы V–III вв. до н. э., железные удила и пропеллеровидный псалий из могильника Ихерик (табл. 102, 2, 25). Г.П. Сосновский сделал первую попытку подразделить культуру плиточных могил на этапы, отнеся к более раннему (VI–III вв. до н. э.) вещи типа кинжала и кельта из могильника Саянтуй и сопоставив с ними тип могильного сооружения в виде прямоугольной ограды из довольно высоких плит, по углам которой врыты еще более высокие камни; в этот же этап Г.П. Сосновский поместил и оленные камни. К более позднему (III–II вв. до н. э.) он отнес вещи типа медалевидного зеркала из могильника Саянтуй и железных предметов конского убора из могильника Ихерик, соотнеся с ними типы могильных сооружений двух видов: низкие четырехугольные ограды, окруженные плоской каменной насыпью, и каменные прямоугольные выкладки с вогнутыми сторонами (так называемые фигурные могилы).
Периодизация Г.П. Сосновского, несколько видоизмененная и развитая другими исследователями, существует и по настоящее время. Н.Н. Диков (1958, с. 42) датировал культуру плиточных могил временем с VIII–VII вв. до н. э. до начала нашей эры. Вслед за Г.П. Сосновским он подразделяет культуру плиточных могил на три этапа: первый — VIII–VII вв. до н. э.; второй — V–III вв. до н. э., третий — III–II вв. до н. э. К первому он относит могилу у Нерчинска с ножом карасукского типа (табл. 101, 12), могилу у станции Оловянная с инвентарем, видимо, также карасукского типа (Теплоухов С.А., 1927, с. 96, 106; Членова Н.Л., 1972б), считая, что эти погребения связаны с концом карасукской эпохи — VIII в. до н. э. Еще ряд погребений, бронзовый инвентарь которых соответствует раннетагарской эпохе (табл. 101, 1, 4, 7), по его мнению, также соотносится с первым этапом (Диков Н.Н., 1958, с. 32–40). Во второй этап Н.Н. Диков помещает погребения с кинжалом, кельтом и «загадочным» предметом, отнесенные Г.П. Сосновским к первому этапу (табл. 101, 5; 102, 8, 10), погребение с зеркалом (табл. 102, 25) и еще несколько могил. Наконец, с третьим этапом он связывает погребение с железными вещами из Ихерика, Чиндачей, Бальдзы и Манхай, где найдены пропеллеровидный железный псалий, удила и наконечник стрелы гуннского типа (табл. 102, 2, 4) (Диков Н.Н., 1958, с. 41, 42).
Находки в плиточных могилах вещей карасукского типа или с карасукскими пережитками заставляли почти всех исследователей колебаться в вопросе об их начальной дате. А.П. Окладников, считавший в начале 50-х годов, что начальная дата культуры плиточных могил — VIII в. до н. э., впоследствии предполагал, что вещи карасукского типа позволяют относить начало этой культуры еще ко второй половине II тысячелетия до н. э., а бо́льшую часть плиточных могил к X–V вв. до н. э. (Окладников А.П., 1959, с. 26). Несколько по-иному подходит к вопросу о начальной дате плиточных могил В.В. Волков (1967, с. 44). Признавая в инвентаре плиточных могил карасукские пережитки, он не считает возможным датировать хотя бы часть из них карасукской эпохой.
Ю.С. Гришин в основном придерживается периодизации Н.Н. Дикова, называя выделенные Н.Н. Диковым этапы соответственно тапхарским, саянтуйским и бальзинским. Но при этом он добавляет еще один, самый ранний этап, названный им доронинским, в который включает некоторые материалы из плиточных могил (близ Буренинского караула и др.), близкие к глазковским, и датирует его приблизительно концом II — началом I тысячелетия до н. э. К саянтуйскому этапу Ю.С. Гришин относит и раскопанные Р.Н. Ступниковым могилы у станции Оловянная и могильник Шулун-Шэнэгальжин (табл. 102, 12). Последний, бальзинский, этап Ю.С., Гришин (1981, с., 40) датирует II в. до н. э. — II в. н. э., и относит его уже к гуннскому времени. Несомненной заслугой Ю.С. Гришина является включение в периодизацию культуры плиточных могил и материала поселений.
Н.Л. Членова вполне разделяет точку зрения Ю.С. Гришина о поздней дате бальзинского этапа. Что же касается начальной даты культуры плиточных могил, то, по мнению Н.Л. Членовой, нет веских причин отодвигать ее раньше VIII–VII вв. до н. э. Карасукские вещи и тем более карасукские пережитки в бронзовых вещах бытуют в Забайкалье значительно дольше, чем в Минусинской котловине. Яркий пример — находка в могильниках Дворцы и Дарасун наборного пояса с изображением птиц с распростертыми крыльями (табл. 101, 16, 21, 22, 24, 25, 27) вместе с многоярусными бляшками, подвесками-ложечками и спиральными кольцами карасукского облика, дата которых по маньчжурским и монгольским аналогиям не может быть старше VII или даже VI в. до н. э. Что же касается нефритового кольца глазковского типа из могилы близ Буренинского караула, то в последние годы такое кольцо было найдено в могиле 57 могильника Шумилиха в Прибайкалье вместе с бронзовым кельтом VIII в. до н. э. (Бронзовый век Приангарья…, с. 4, 21, 26).
Правда, раннюю дату плиточных могил Ю.С. Гришин аргументирует найденной в них «сравнительно ранней вафельной керамикой». Однако, пока не установлена точно поздняя дата этой керамики, правильнее основывать датировку плиточных могил на металлических, хорошо датированных вещах, как это принято и для других культур железного века. Представляется также более правильным относить кинжал и кельт из Саянтуйского могильника ко времени не позже начала V в. до н. э. (по находке таких кинжалов в Торгашинском кладе в районе Красноярска вместе с трехдырчатыми псалиями). Н.Л. Членова придерживается следующей периодизации: первый этап — VIII–VI, до рубежа V в. до н. э. (табл. 101, 1-44; 102, 27); второй — V–III вв. до н. э. (табл. 102, 7-26, 28); третий — II в. до н. э. — II в, н. э. (табл. 102, 1–6).
В 70-х годах И.И. Кирилловым была выделена в восточном Забайкалье новая дворцовская культура, представленная могильниками Дворцы, Дарасун, Александровка и Калиновка (Кириллов И.И., 1979, с. 50–52, рис. 7; 8; Кириллов И.И., Кириллов О.И., 1985). Отличия их от обычных плиточных могил заключаются в том, что намогильное сооружение представляет собой каменную кладку овальной или почти прямоугольной формы, могильные ямы забутованы камнем (табл. 103. 11, 12), а инвентарь содержит некоторые украшения карасукского типа: подвески-ложечки с навершием в виде муфты, многоярусные бляшки, бляшки-пуговицы, спиральные височные кольца (табл. 101, 9, 19–22, 27). На этом основании И.И. Кириллов (1979, с. 52) считает возможным датировать дворцовскую культуру по аналогии с карасукской более ранним временем, чем плиточные могилы (XII–VII вв. до н. э.). Думается, что ни для такой даты, ни для выделения особой культуры веских оснований нет. В том же самом могильнике Дворцы в могиле I вместе с ложечкой карасукского типа и спиральным височным кольцом был найден наборный пояс с бляхами и изображениями распростертых птиц (табл. 101, 16) (Кириллов И.И., 1979, с. 36–37). Наборные пояса в степях Евразии неизвестны раньше скифской эпохи (Алтай, Казахстан), как и изображения распростертых птиц (от Причерноморья до Алтая): самые ранние такие изображения из Монголии и Маньчжурии относятся к VII–VI и VI в. до н. э., но их стиль сильно отличается от стиля дворцовских блях. Последние по стилю ближе всего к изображениям V в. до н. э. На то же время указывает и бляшка в виде копытного животного с подогнутыми ногами и спиралью на лопатке (табл. 101, 15). Навершие в виде муфты, типичное для забайкальских ножей VIII–VII или VII в. до н. э. (табл. 101, 17, 18) и для кинжалов «красноярского» типа (известных в Забайкалье, в могильнике Тапхар) VI–V или начала V в. до н. э. (см. выше), также указывает на скифскую эпоху.
Итак, карасукские элементы из плиточных могил не могут служить основанием для ранней даты. Что касается погребального сооружения в виде каменной выкладки, то они известны и в культуре плиточных могил: это так называемые фигурные плиточные могилы, состоящие также из каменной кладки, но несколько иной формы (табл. 103, 7). Думается, что памятники дворцовского типа в лучшем случае могут считаться одним из вариантов культуры плиточных могил.
Локальные различия в культуре плиточных могил по инвентарю почти не прослеживаются ввиду того что инвентарь очень малочислен (большинство могил ограблено). Замечено, что сосуды на трех ножках (триподы) в восточном Забайкалье встречаются чаще, чем в западном (Окладников А.П., 1959). Местные различия можно проследить лишь в конструкциях погребальных памятников. Так, «фигурные» могилы (табл. 103, 7) встречаются только в западном Забайкалье, каменные выкладки дворцовского типа (табл. 103, 11) — только в восточном. Могилы со «входом» с восточной стороны также известны только в восточном Забайкалье. Только в восточном Забайкалье обнаружены такие крупные погребальные сооружения, как Кара-Баян (Диков Н.Н., 1958, с. 31). Можно предполагать, что эти различия в погребальных сооружениях разных территорий отражают какие-то этнические различия в составе населения.
Поселения культуры плиточных могил известны пока в незначительном числе и главным образом по сборам на развеянных песках как в западном, так и в восточном Забайкалье. Наиболее ранние стоянки — это стоянка Поворот на Селенге (западное Забайкалье), где найдены фрагменты сосудов-триподов, характерных для плиточных могил, вместе с более ранней керамикой, и стоянки Антипиха и Кыштачная сопка близ Нерчинска (восточное Забайкалье). На последней встречены валиковая керамика (также типичная для плиточных могил), обломки двух позднекарасукских ножей и железная пластина, а также медные шлаки; эта стоянка, видимо, существовала в течение всего периода культуры плиточных могил. Известна также стоянка Кункур на р. Онон с керамикой разных эпох, в том числе доронинского этапа, есть керамика с валиками и обломки триподов. Здесь же найдены позднекарасукский кольчатый нож, бронзовые бляхи с вихревым орнаментом, обломки литейных форм и железные удила. Стоянка существовала длительный период. На этой же стоянке была найдена ошлакованная керамика — остатки железоделательного производства (Гришин Ю.С., 1962; 1975б, с. 37–44; 1981, с. 107–115).
Плиточные могилы представляют собой погребальные сооружения из врытых на ребро высоких или низких плит и каменные выкладки. Все они расположены на берегах рек или озер, обычно у скалистых выступов. В западном Забайкалье плиточные могилы часто опоясывают склоны возвышенностей или встречаются беспорядочными скоплениями; в восточном Забайкалье могилы располагаются обычно цепочками, вытянутыми с севера на юг. Как в западном, так и в восточном Забайкалье число могил в могильнике невелико — от пяти до 20 (табл. 103, 1), хотя известно и исключение — могильник у оз. Бальзино, включающий 100 могил.
Форма могильных оград чаще всего прямоугольная, но встречаются и квадратные (табл. 103, 4–6). Преобладающая ориентировка — восток-запад (около 50 %), известны ориентировки восток-юго-восток-запад-северо-запад (14 %), юго-восток-северо-запад (12 %). Ориентировка север-юг крайне редка (около 5 %). Размеры большинства могил 2×1; 2,5×1,3; 3×2 м, хотя встречаются и более крупные, вплоть до 9×6 м (Кара-Баян). Глубина могил 0,5–1,5 м, дно грунтовое. У большинства могил угловые камни выше остальных и часто островерхие (табл. 103, 2). Иногда это плиты, на которых изображены олени. У восточной стороны некоторых плиточных могил отдельно врыты так называемые сторожевые камни, по одному или иногда по нескольку — в последнем случае они напоминают «балбалы» более поздних тюркских могил. Встречаются могилы, обставленные двойным или даже тройным рядом плит. Внутри ограды имеется могила, перекрытая сверху каменными плитами; иногда могильные ямы забутованы камнями (табл. 103, 6, 12). Имеются и могилы в виде каменных ящиков. Покойники лежат вытянуто на спине, в большинстве случаев головой на восток, иногда с небольшими отклонениями (табл. 103, 3, 8-10) (Диков Н.Н., 1958, с. 25, 30). Известны в нескольких случаях скорченные погребения. Особым видом плиточных могил являются так называемые фигурные могилы, представляющие собой каменную кладку в форме прямоугольника с вогнутыми сторонами, напоминающую распяленные шкуры животных (табл. 103, 7). Они встречены только в западной части ареала плиточных могил, располагаясь длиной прерывистой полосой от Байкала на юг, вплоть до Гоби (Гришин Ю.С., 1980, с. 12). Раскопаны пока лишь единичные из них. Ориентировка «фигурных» могил — север-юг, встречается и восток-запад. Их инвентарь не отличается существенно от инвентаря других плиточных могил. В «фигурных» могилах встречены трупосожжения, отсутствующие в могилах других видов. Видимо, это памятники какой-то особой группы населения.
Возможно, что другой группой населения оставлены и овальные или прямоугольные выкладки в восточном Забайкалье, отнесенные И.И. Кирилловым к особой дворцовской культуре. Под выкладками — могильные ямы, забутованные камнем. Покойники лежат вытянуто на спине, головой преимущественно на восток, как и в большинстве плиточных могил. Особенность дворцовских захоронений — черепа баранов, лошадей и коров, положенные на дно могилы полукругами в головах и ногах покойника (табл. 103, 13). В обычных плиточных могилах полукругов из черепов животных нет. Однако это может объясняться тем, что большинство плиточных могил разграблено и многие кости не сохранили первоначального положения. Черепа животных иногда находят у головы покойника и в простых плиточных могилах, где обычно встречаются кости лошади, овцы, коровы. Погребальный инвентарь плиточных могил: оружие — в мужских погребениях; бусы и другие украшения — в женских; керамика — в мужских и женских погребениях.
Орудия труда. Изготовленные людьми, оставившими культуру плиточных могил, орудия труда были, видимо, весьма многочисленны и разнообразны. К сожалению, огромное большинство плиточных могил ограблено, и до нас дошло немного образцов. Даже привлекая материал из случайных находок, нельзя изучить инвентарь культуры плиточных могил сколько-нибудь подробно. Из бронзовых орудий труда известны кельты, долота, ножи, шилья, игольники. Кельты — четырехгранные в сечении, разных размеров. Их можно отнести к двум основным группам: к так называемому красноярскому типу, распространенному в таежной полосе от Красноярска до Иркутска, с орнаментом в виде треугольников (табл. 102, 10, 11), и к степным типам, без орнамента (табл. 101, 39–42). Долота — обычные клиновидные (Диков Н.Н., 1958, табл. XXXIII, 16). Довольно хорошо известны бронзовые ножи. Наиболее ранние из них — переходного карасук-тагарского времени (VIII–VII и VII в. до н. э.), — с овальными кольцами или с «аркой» на кронштейне и навершием в виде муфты (табл. 101, 17, 18, 30–36); последние — по-видимому, местная забайкальская форма. Несколько более поздние — ножи с валиковым навершием (табл. 101, 1, 2); с кольцами тагарского типа; с трапециевидным расширением (Диков Н.Н., 1958, табл. XXIX, 67–70). Две последние формы, судя по тагарским аналогиям, относятся к V в. до н. э. и более позднему времени. Шилья встречены в Закаменском кладе, в могильнике Шулун-Шэнэгальжин и среди случайных находок. Ранние шилья — со шляпкой и боковым ушком. Более поздняя форма представлена шилом из могильника Шулун-Шэнэгальжин с головкой в виде кольца (табл. 102, 12).
Вооружение и конское снаряжение. Оружие представлено кинжалами, наконечниками стрел, чеканом и, возможно, копьями. Кинжал с прямым перекрестьем, таким же навершием и длинным клинком с параллельными лезвиями (табл. 102, 7) принадлежит, возможно, к первой половине эпохи плиточных могил. Кинжал из Саянтуйского могильника с редуцированным перекрестьем, навершием в виде двух протом животных и ручкой, украшенной резными заштрихованными лентами и треугольниками, относится к «красноярскому» типу и должен датироваться рубежом VI–V или началом V в. до н. э. (табл. 102, 8). Наконец, кинжал с бабочковидным перекрестьем, рубчатой ручкой и навершием в виде муфты (табл. 102, 13), вероятно, близок к саянтуйскому или немного моложе его, если судить по довольно позднему появлению кинжалов с бабочковидным перекрестьем в Сибири. Луки в плиточных могилах не найдены. Об их форме можно судить по изображениям на оленных камнях (табл. 104, 1б): луки были сложными, сигмовидными, подобными скифским, вероятно, небольших размеров. Костяные накладки на концы лука найдены в одной из плиточных могил. Наконечники стрел немногочисленны. В плиточной могиле у горы Тапхар найден бронзовый двухлопастный черешковый наконечник стрелы (табл. 101, 4). Из случайных находок происходит еще несколько наконечников: черешковые — трех- и двухлопастные с пером треугольной формы (4 экз.), втульчатые — с пером листовидной формы (2 экз.) и один трехгранный с внутренней втулкой (Диков Н.Н., 1958, табл. XXII, 1–8). Возможно, что к эпохе поздних плиточных могил относятся и некоторые наконечники гуннского типа — трехгранные, с железными черешками (Диков Н.Н., 1958, табл. XXII, 10–13), судя по находке одной из них в плиточной могиле на горе Манхай. Наконец, в плиточных могилах могильников Тапхар, Саянтуй, Убур-Билютай, Сотниково найдено в общей сложности 16 костяных черешковых наконечников стрел различных форм (Диков Н.Н., 1958, табл. X, 1-11, 13–17). Топоры, секиры, чеканы эпохи плиточных могил неизвестны, хотя, судя по изображениям на оленных камнях, вероятно, они были (табл. 104). Ю.С. Гришин (1981, рис. 68, 2, 8) относит к эпохе плиточных могил два бронзовых листовидных втульчатых копья, но они могут быть и более раннего времени.
Предметы конского снаряжения также малочисленны. Из случайных находок происходят бронзовые удила с двойными кольцами — внутренним круглым и наружным трапециевидным (табл. 101, 6), относящиеся к VII в. до н. э., и, по-видимому, столь же ранний, бронзовый трехдырчатый псалий (табл. 101, 8). В Тапхарском могильнике обнаружен обломок рогового трехдырчатого псалия с овальными отверстиями в разных плоскостях (табл. 101, 7). В Восточной Европе их датируют предскифской эпохой. Находка такого псалия в Тапхарском могильнике исключает эту дату. Псалий должен датироваться скифским временем. В Закаменском кладе найдены бронзовые ворворка и «кубики» от перекрестья ремней (Глазунова А.Д., Сергеева Н.Ф., 1976, с. 213, рис. 24, 26, 27). К заключительному этапу эпохи плиточных могил относятся железные удила и пропеллеровидный псалий из могильника Ихерик (табл. 102, 2–4). В могильниках Саянтуй и Оловянная найдены почти одинаковые бронзовые прорезные трубочки (табл. 102, 21, 22), которые считаются рукоятками конской плети, хотя могли быть и игольниками. Встречено несколько бронзовых пряжек, происходящих из могильников (табл. 102, 26), и, наконец, массивный плоский бронзовый П-образный предмет неизвестного назначения (табл. 101, 5). Г.П. Сосновский (1941б, с. 307) уже обращал внимание на то, что такие предметы изображают на оленных камнях привешенными к поясу. Их назначение неясно. А.В. Варенов (1981, с. 61, 62) выдвинул предположение, что это один из предметов воина-колесничего, крепившийся на животе к поясу. Его центральная часть защищала живот, а боковые дуги служили для закрепления поводьев колесницы, чтобы освободить воину руки в колесничном бою. С помощью этого предмета он мог управлять лошадьми и без рук. Поэтому не исключено, что люди культуры плиточных могил знали боевые колесницы.
Керамика и бронзовая посуда. Керамика культуры плиточных могил представлена по существу сосудами двух типов: баночными плоскодонными (иногда с небольшими коническими поддонами) и триподами — сосудами на трех ножках (табл. 102, 28в). Баночные сосуды крупные, расширенные кверху. Отличительная особенность керамики — украшение ее паленными валиками, простыми, рассеченными и волнистыми (табл. 102, 28а, б, в). Триподы иногда украшены орнаментом, имитирующим, как считает А.П. Окладников (1975, с. 12, 13), швы на кожаных сосудах. Поскольку кожаные сосуды употребляют скотоводы, такой орнамент служит одним из аргументов в пользу того, что люди культуры плиточных могил были кочевниками-скотоводами.
К бытовым предметам, кроме керамики, относятся литые бронзовые котлы, употреблявшиеся, но-видимому, очень широко. Обломок бронзового котла найден в Закаменском кладе VII в. до н. э. (табл. 101, 43). Столь же ранний котел с круглыми ручками-кольцами происходит из Агинской степи (табл. 101, 11). Поддон бронзового котла найден в Тапхарском могильнике (табл. 101, 10). В период раннего железа бронзовые котлы были в широком употреблении как у кочевого населения (скифы, сарматы, ранние кочевники Казахстана), так и у оседлого (люди тагарской культуры).
Украшения. Люди культуры плиточных могил носили весьма разнообразные украшения. Это всевозможные медные и бронзовые бляшки и подвески, височные кольца, пронизки, бусы из аргиллита, пирофиллита, стекла, бирюзы, сердолика, малахита и других материалов, раковины каури и, наконец, золотые украшения. Особенно богаты украшениями могилы, раскопанные Р.И. Ступниковым у станции Оловянная. В одной из них найдены четыре височных проволочных кольца и многочисленные украшения — бронзовые и пирофиллитовые бусы, медные колечки, а также гитаровидные подвески (табл. 102, 14–18), по расположению которых удалось установить, что они были нанизаны на нити и нашиты на передник в виде поперечных и продольных полос. В этом же погребении, на уровне бедренных костей, лежали две бронзовые планки с вихревыми отростками и находились медалевидное зеркало, пряжка и рукоятка плети или игольник (табл. 102, 19–21, 24). В другой могиле, кроме височных колец и бирюзовых бус, обнаружены 24 медные бляшки различных форм (табл. 102, 14), лежавшие на поясе. Богаты украшениями — бляшками, пуговицами, двойными и многоярусными бляшками, ложечковидными подвесками, височными кольцами и разнообразными бусами — погребения в могильниках Дворцы и Дарасун, раскопанные И.И. Кирилловым (табл. 101, 19–27). Уже упоминался наборный пояс с бляхами, украшенными фигурами распростертых птиц (табл. 101, 16). Золотые украшения — спиральные кольца, браслеты и пронизки — встречаются как в самых ранних плиточных могилах (дворцовского типа), так и в самых поздних (Барун-Кондуй) (Евтюхова Л.А., Терехова Н.Н., 1965, рис. 2).
В культуре плиточных могил представлены оленные камни, наскальные рисунки (писаницы), звериный стиль, украшающий бронзовые изделия, а также орнаменты на бронзовых изделиях. Оленные камни обычно связаны с погребальными сооружениями. В Забайкалье три из них служили угловыми камнями плиточных могил, и изображения оленей были нанесены на их наружных сторонах. Оленные камни схематически изображают воина с оружием и являются надгробными памятниками воинам (Диков Н.Н., 1958, с. 43, 44, 46; Членова Н.Л., 1962а, с. 30–35), голова скульптурно не выделяется, лицо и руки не изображаются. На месте лица — часто три косые черточки, на месте ушей — кольцевые серьги, изображен пояс с подвешенным к нему оружием: луком, кинжалом, боевым топором, «загадочным» П-образным предметом. В средней части камня — фигуры животных (чаще всего оленей), изображавшие вышивку или нашивные бляхи на одежде воина. Изредка встречаются оленные камни с изображением человеческого лица; есть такой камень и в Забайкалье (Гусиное озеро) (Диков Н.Н., 1958, с. 46, табл. XV, 4). Со временем, когда значение оленных камней как человеческой фигуры было забыто древними людьми, изображения пояса и оружия смещаются с первоначальных мест и часто оказываются на камне где попало. В то же время художественное мастерство растет, и оленные камни делаются прекрасными произведениями искусства (Иволгинский камень и др.; табл. 104, 1а-г, 3, 5). Известно довольно много оленных камней без фигур оленей, только с изображением пояса и оружия или серег (табл. 104, 2, 4) (Окладников А.П., Запорожская В.Д., 1970, табл. 82, 2; 85; 89–91; Запорожская В.Д., Конопацкий А.К., 1980).
Наскальные рисунки, известные в Забайкалье, относятся к самым различным эпохам. По-видимому, некоторые из них, как выбитые, так и нанесенные красной краской, созданы в эпоху плиточных могил (Боргой-Сельгир, Ара-Киреть, Баин-Хара, Мухор-Нур и др.). На них изображены «скифский олень», распростертые птицы (как на бронзах этой эпохи) и человечки (Окладников А.П., Запорожская В.Д., 1969, с. 47, 48, 79–81, табл. 60, 1, 2; 89–94; 98-106). Стиль этих писаниц достаточно отличен от стиля художественных бронз. В искусстве культуры плиточных могил представлен и звериный стиль. Несмотря на небольшое число образцов, в нем можно проследить две струи: минусинско-красноярскую, восходящую к тагарскому искусству Минусинской котловины, и центральноазиатскую, или монгольскую. Так, схематическое изображение двух протом животных, украшающее навершие кинжала из Саянтуя (табл. 102, 8), тяготеет к тагарскому искусству и, вероятно, восходит к нему. Очень близка к тагарским бляшка в виде двух головок козлов из могильника Оловянная (Ступников Р.Н., 1974, рис. 4, б). Напротив, бляха, изображающая двух свернувшихся животных, то ли кошачьих хищников, то ли козлов (табл. 102, 23), чужда тагарской культуре. Бляха в виде животного с подогнутыми ногами и со спиралью на лопатке (табл. 101, 15) относится к так называемому алтайскому звериному стилю, распространенному на Алтае, в Монголии и Казахстане. Вероятно, эта бляха связана по происхождению со звериным стилем Монголии.
Орнаменты на бронзе культуры плиточных могил — мелкие треугольники, заштрихованные полосы, углы и треугольники, помещенные один в другой (табл. 102, 8, 10, 11), — восходят к красноярско-канскому таежному искусству (Merhart G., 1926, s. 40–68; Максименков Г.А., 1961, с. 306–310).
Как и во все последующие периоды истории Забайкалья, основой хозяйства культуры плиточных могил было скотоводство, что диктовалось природными условиями. Травянистые степи, сухой, резко континентальный климат с жарким летом и суровой малоснежной зимой благоприятствовали скотоводству, а не земледелию. Возможно, что скотоводство развилось здесь раньше эпохи плиточных могил, в период бронзового века, который в Забайкалье до сих пор почти неизвестен. В эпоху плиточных могил оно было уже достаточно развито. В плиточных могилах находят кости по преимуществу домашних животных: по подсчетам Н.Н. Дикова (1958, с. 58), они распределяются так: кости лошади найдены в 49 могилах, овцы — в 33, быка — в 12, козы — в четырех; кости диких животных обнаружены в девяти могилах. Поскольку напутственная пища, которую клали с покойником, вряд ли сильно отличалась от той, какую употребляли при жизни, можно по этим данным в определенной степени представить себе реальный состав стада у людей, оставивших плиточные могилы. В нем, по-видимому, овцы и лошади преобладали над крупным рогатым скотом, а это в свою очередь свидетельствует о подвижном образе жизни. Можно предполагать, что люди культуры плиточных могил практиковали кочевое скотоводство с круглогодичным содержанием скота на подножном корму, поскольку это позволяла малая высота снежного покрова. Лошади и овцы вполне способны сами доставать корм из-под снега. Такое содержание скота практиковали и буряты, и даже русские в Забайкалье. Кочевничество у людей культуры плиточных могил подтверждается и наличием верховых коней, о чем свидетельствуют находки удил и псалиев. По аналогии с современными бурятами Забайкалья Н.Н. Диков (1958) предполагает, что люди культуры плиточных могил совершали сезонные перекочевки на небольшие расстояния. Подсобными занятиями служили охота (о чем свидетельствуют кости диких животных в могилах) и в меньшей степени — рыболовство (кости рыбы найдены лишь в одной могиле). Нет никаких данных о земледелии (Диков Н.Н., 1958), поскольку ни в комплексах, ни в случайных находках совершенно нет серпов, а на поселениях — зернотерок. Можно думать, что земледелием люди культуры плиточных могил не занимались.
Весьма развиты были бронзолитейное, а позже и железоделательное производства на базе местных забайкальских руд (Гришин Ю.С., 1983). Обычно выплавка меди и железа в Забайкалье производилась на самих поселениях. Но встречались и отдельные плавильни. Так, в пади Карымской, у пос. Усть-Иля в восточном Забайкалье, на месте стоянки каменного века была устроена медеплавильня. Она была сложена из камней, имела четырехугольную форму, внутри была обмазана глиной (сохранились куски обмазки). Внутри ее обнаружено скопление угля, кусочки шлака; вокруг — также куски шлака, каменный пест для дробления руды, обломки льячки и, по-видимому, остатки кузнечных мехов. В развале одной из стенок плавильни найдена керамика, типичная для культуры плиточных могил. Плавильня по устройству близка к древним меде- и железоплавильням Тувы (Гришин Ю.С., 1975б, с. 68–71, 113, 114).
Другая расположенная вне поселения плавильня была обнаружена у оз. Шакшинское близ Читы. Здесь найдены металлические шлаки, фрагмент ошлакованного сопла и куски сосудов-триподов, типичных для культуры плиточных могил (Окладников А.П., 1959, с. 119; Гришин Ю.С., 1981, рис. 51, 3, с. 148). Возле того же озера, у с. Беклемишево, найден клад литейных форм из камня для отливки двух ножей VIII–VII или VII в. до н. э., узкого кельта, двух чеканов и долота (Сосновский Г.П., 1933а, с. 17; Членова Н.Л., 1971б, с. 104–110). По-видимому, здесь существовал крупный центр бронзолитейного производства (Сергеева Н.Ф., 1981, с. 32). Из западного Забайкалья (р. Джида) происходит Закаменский клад, состоящий из 34 медно-бронзовых предметов, в том числе ножей с кольцами VII в. до н. э. (табл. 101, 28–44) (Хамзина Е.А., 1981: Гришин Ю.С., 1981, с. 152–155). Химический анализ металла Закаменского клада показал его однородность, в металле содержится большое количество олова. Клад принадлежал литейщику, использовавшему местные руды (Глазунова А.Д., Сергеева Н.Ф., 1976; Сергеева Н.Ф., 1981). В одной из плиточных могил у пос. Дарасун был погребен литейщик с каменной формой для отливки кельта, льячкой и каменным пестом для дробления руды (Гришин Ю.С., 1981, с. 155).
Забайкалье, особенно восточное, очень богато медными месторождениями, которых известно около 40. Есть они и в западном Забайкалье, по р. Джида, где находили гнезда самородной меди весом до 1 кг. Кроме того, Забайкалье на протяжении столетий являлось источником олова (россыпной касситерит). Древние рудники до нашего времени не сохранились. Но известно, что они были, и именно на месте древних выработок добывали медь буряты, а затем и русские, разрушившие их. Так, известно Намаминское месторождение, где раньше были древние выработки, и выработки по рекам Монгут и Оротой. Анализ бронзовых изделий культуры плиточных могил показал, что наиболее распространены тогда в Забайкалье были оловянистые и оловянисто-мышьяковистые сплавы (Сергеева Н.Ф., 1981, с. 34–36, 50–52, табл. 9). Высокий уровень металлургии предполагает специальных мастеров-литейщиков и кузнецов. Вероятно, одному из них принадлежал Закаменский клад. Изготовление керамики было, очевидно, домашним. Долго не выходили из употребления и каменные орудия, встречаемые в большом количестве на стоянках, — скребки, отщепы. Стало быть, в то время их еще умели изготовлять. (В этом отношении культура плиточных могил не является чем-то исключительным. Как в лесной полосе (ананьинская культура), так и в лесостепи (чернолесская культура), каменные орудия в эпоху железа еще употреблялись.) Люди культуры плиточных могил знали обработку кожи и шерсти — продуктов скотоводства, а также обработку кости.
Общественный строй людей культуры плиточных могил, вероятно, можно охарактеризовать как военную демократию, о чем свидетельствуют погребения вооруженных воинов и оленные камни — памятники воинам, вероятно вождям (как и в других районах распространения оленных камней). Возможно, что именно вождям принадлежали наиболее крупные и сложные по устройству плиточные могилы, такие как Кара-Баян. Хотя люди культуры плиточных могил знали золотые изделия, нет погребений, выделяющихся особой пышностью инвентаря, которые свидетельствовали бы о далеко зашедшей социальной диференциации.
Физический тип людей, похороненных в плиточных могилах, изучен еще недостаточно, так как большинство могил ограблено и черепов сохранилось очень мало. Они были изучены Г.Ф. Дебецем (1948; 1952) и И.И. Гохманом (1954; 1958; 1967). По их заключению, физический тип людей из плиточных могил может быть охарактеризован как монголоидный, брахикранный, с сильно уплощенным средневысоким лицом и слабо выступающим носом. Представление о нем дает выполненная М.М. Герасимовым реконструкция лица мужчины из плиточной могилы в Херексурин-Ури на р. Селенга (табл. 59, 4). По мнению Н.Н. Мамоновой, происхождение этого типа связано с населением периода ранней бронзы центральной и восточной Монголии.
Вопрос об этнической принадлежности людей, оставивших плиточные могилы, спорен и далек от разрешения. Г.Н. Румянцев (1953, с. 46–48) и В.В. Волков (1967, с. 103, 104) считают их монголоязычными. Л.Н. Гумилев (1960, с. 46) рассматривает культуру плиточных могил как «ранний этап гуннской культуры», однако эта точка зрения не подтверждается ни археологическим, ни антропологическим материалом. Наконец, по мнению А.П. Окладникова (История Бурят-Монгольской АССР, т. 1, с. 79–82) и Н.Н. Дикова (1958, с. 68–71), население, оставившее плиточные могилы, было тюркоязычными и явилось одним из предков курыкан.
Состояние источников не позволяет пока ответить на вопрос, насколько однородным было население культуры плиточных могил. Существование разных локальных типов погребальных сооружений внутри общего ареала этой культуры («фигурные» могилы на западе, могилы дворцовского типа на востоке) допускает предположение о том, что среди населения этой культуры были различные этнические группы. Вполне возможно, что население, оставившее культуру плиточных могил, распространенную на огромной территории, было полиэтничным, и отдельные группы его могли говорить на разных языках.
Хунну Забайкалья(В.А. Могильников)
В конце III в. до н. э. в Центральной Азии возвышается союз племен, известных по восточным летописным источникам как «хунну», или «сюнну». При шаньюе Маодуне (Модэ) (206–174 гг. до н. э.) хунну создают крупное государственное объединение, распространившее свою власть от Хингана на востоке до Монгольского Алтая и Тянь-Шаня на западе, от Забайкалья и Саян на севере до Гоби и Ордоса на юге. Центром владений хунну и их основной экономической опорой во II в. до н. э. — I в. н. э. была территория нынешних центральной и северной Монголии и южной Бурятии, где в бассейне р. Селенга и ее притоков Орхона, Толы, Джиды, Никоя и Хилка обнаружены многочисленные памятники хунну (карта 15). Политическая история хунну насыщена почти беспрерывными войнами с соседями — Китаем, юечжами, усунями, дунху и другими племенами. Эти события и в гораздо меньшей степени образ жизни, быт и нравы хунну получили освещение в восточных летописях, трудах Сыма Цяня, Бань Гу и других историков (Бичурин Н.Я., 1950а; Таскин В.С., 1968а; 1973), образовавших источниковедческую базу большого числа исследований по истории хунну западноевропейских и русских ученых со второй половины XVIII в. и вплоть до настоящего времени (Deguignes J., 1756–1758; Иностранцев К.А., 1926; Бернштам А.Н., 1951; Кызласов Л.Р., Мерперт Н.Я., 1952, с. 101–109; Гумилев Л.Н., 1960; Govern Mc., 1939; Altheim F., 1959; Maenchen-Helfen О., 1973; и др.).
Карта 15. Распространение памятников хунну Забайкалья и Центральной Азии.
а — городища; б — неукрепленные поселения; в — временное стойбище; г — могильники дэрестуйского типа; д — курганные могильники суджинского типа; е — дворец хуннского наместника; ж — хуннские разработки руды; з — керамическая мастерская; и — находки хуннской керамики; к — предхуннские погребения IV–III вв. до н. э.; л — могильник со смешанными хунно-шурмакскими чертами ритуала; м — находки хуннской керамики в насыпях курганов Алтая.
1, 2 — Иволгинские городище и могильник; 3 — Баргай; 4 — Баян-Хара; 5 — Енхор; 6 — Дэрестуй; 7 — Хара-усу; 8 — Худжир-дэби; 9 — Гуджирмыгэ; 10 — Оргойтон; 11 — Усть-Кяхта; 12 — Ургун-хундуй; 13 — Царам; 14 — Липовка; 15 — Черемуховая падь; 16 — Ильмовая падь; 17 — Суджи; 18 — Бурдун; 19 — Дурены I, II; 20 — Эдуй; 21 — Хара-Бусун; 22 — Сухой Ручей; 23 — Сава; 24 — Агинское; 25 — Чиндант; 26 — Кара-Суг; 27 — Чааты; 28 — Баянкольчик; 29 — Бай-Даг II; 30 — Чадан; 31 — Аймырлыг; 32 — Абакан; 33 — Узунтал; 34 — Юстыд (Жалгизуирокколь); 35 — Уландрык; 36 — Чандмань; 37 — Хотцинкер-гол; 38 — Бодончин-гол; 39 — Дурбулжин-сомон; 40 — Эрдэнэцогт; 41 — Идэр-гол (Нухтийн-ам); 42 — Хуни-гол; 43 — Наймаа-толгой; 44 — Джаргаланты; 45 — Батценгельсомон (Ээзгуйтийн Хужирт, Худгийн-ам, Сольбо-уул); 46 — Харальчи-Хэремгийн-балгас; 47 — Аршан-ам; 48 — совхоз Хар-Хорин; 49 — Хутаг-уул; 50 — Сухэ-Батор; 51 — станция Салхит; 52 — Дархан; 53 — Ноин-Ула; 54 — Наинтэсумэ; 55 — Барун-Хайрхан; 56 — Унгерт; 57 — Сэлбе; 58 — Тэрэлжийн-дэрвэлжэн; 59 — Хурээт-тов; 60 — Сантын-ширээт; 61 — Сэбийн; 62 — Дэлгерцогт; 63 — Ундэршил; 64 — Тэвш-уул; 65 — Баян-Булак; 66 — Цэнхэрийн-голынхэрэм; 67 — Ондэр-дов; 68 — Гуа-дов; 69 — Барс-хот II; 70 — Барун-дорогийн-хэрэм; 71 — Бурхийн-дэрвэлжэн; 72 — Онгон-сомон; 73 — Дулаг-уул; 74 — Мунхан-сомон; 75 — Багаулаейт; 76 — Улгут; 77 — Дунсухао; 78 — Таохунбала; 79 — Ваньгун; 80 — Сичагоу; 81 — Калимынинцэуи; 82, 83 — Эрланьхугоу.
В 55 г. до н. э. вследствие ряда социально-экономических и политических причин государство хунну распалось на два объединения: северных хунну во главе с шаньюем Чжичжы и южных — во главе с шаньюем Хуханье. После этого события политическая история хунну слабо известна. Южные хунну попали под влияние Китая, северные укрепили свое положение, вновь покорили племена динлинов, цзянькуней и усуней, а также продолжили борьбу с Китаем. В 36 г. до н. э., во время похода на запад, северные хунну вторглись в Среднюю Азию, где были разбиты китайскими войсками, а шаньюй Чжичжы убит.
Оставшиеся в Центральной Азии северные хунну сохранили политическую независимость и вели постоянную борьбу со своими южными и восточными соседями. В 93 г. н. э. они были разбиты сянбийцами. После этого часть хунну двинулась на запад, вовлекая в свое движение находившиеся на их пути племена. По-видимому, в дальнейшем, в III–IV вв., сильно видоизменив культуру и этнический состав, но сохранив этноним, они стали во главе крупного разноэтничного объединения кочевых племен степей Средней Азии, Казахстана и юга Западной Сибири, известного древним авторам под именем «гунны». Предпосылки образования этого объединения были созданы в значительной мере за счет внутреннего развития населения указанных районов. Бурное развитие, своего рода расцвет, культур кочевников во второй половине I тысячелетия до н. э. способствовало интенсивному росту народонаселения и появлению его избытков, поставленных перед необходимостью миграции в другие районы. Параллельно с этим в культурах лесостепи происходило нарастание тенденций перехода к кочевому укладу (Могильников В.А., 1976, с. 182, 183), завершившееся во II–III вв. становлением кочевого уклада у большей части населения лесостепи Западной Сибири, что также привело к появлению новых масс подвижного населения, влившегося, очевидно, в гуннский союз.
В конце IV — начале V в. гунны разгромили народы степей и лесостепи Восточной Европы, но в 451 г. сами были разбиты в битве на Каталаунских полях, после чего держава гуннов распалась и перестала существовать.
Надо полагать, что в процессе передвижения и смешения с иноэтничными группами хунну быстро утратили этнографическое своеобразие, а потому памятники, тождественные памятникам хунну Центральной Азии, неизвестны в Средней Азии и более западных районах. Именно это обстоятельство является причиной того, что до сих пор остается дискуссионной проблема связи хунну Центральной Азии и европейских гуннов, культура которых выявлена пока недостаточно.
Археологические памятники хунну впервые были выявлены в конце XIX в. Ю.Д. Талько-Грынцевичем, который открыл большинство известных сейчас в Забайкалье могильников хунну, где раскопал более 100 погребений в гробах и срубах, в том числе 33 захоронения — в Ильмовой пади и 26 — в Дэрестуйском Култуке (Талько-Грынцевич Ю.Д., 1898а; 1898б; 1899; 1900а; 1900б; 1901; 1903). Исследователь правильно определил принадлежность погребений в срубах хунну, но ошибочно был склонен считать захоронения в гробах более поздними, принадлежащими киргизам и тунгусам (Талько-Грынцевич Ю.Д., 1905; 1928, с. 98). Только Г.П. Сосновский (1935, с. 172, 173) впоследствии доказал, что они также являются хуннскими.
Качественно новый этап изучения культуры хунну наступил в советский период. Большое значение для познания культуры хунну и для привлечения к ней интереса имели раскопки в 1924–1925 гг. могил хуннской знати в горах Ноин-Ула в северной Монголии, проведенные Монголо-Тибетской экспедицией под руководством П.К. Козлова. В руки ученых попали прекрасные образцы искусства, строительного мастерства, вскрывшие различные стороны быта и идеологических представлений хунну. Результаты этих исследований получили освещение в целом ряде работ (Козлов П.К., 1925; Боровка Г.И., 1925; Теплоухов С.А., 1925; Тревер К.В., 1931; Бернштам А.Н., 1935а; 1937; 1951; Руденко С.И., 1962б; Trever К., 1932; Umehara S., 1960).
В 1928 г. Г.Ф. Дебец раскопал три жилища на хуннском поселении у с. Дурены в Забайкалье, материалы из которых были опубликованы Г.П. Сосновским (1947, с. 36. 37), много сделавшим для изучения хунну. Он продолжил раскопки Ильмовой пади, выявил остатки хуннских захоронений в местности Хара-Бусун на Чикое и начал исследование Иволгинского городища (Сосновский Г.П., 1934; 1946). В своих работах Г.П. Сосновский (1934; 1935, с. 172–174; 1946, с. 65; 1947) показал единство культуры хунну Забайкалья и северной Монголии, наметил предварительную периодизацию памятников, пришел к заключению о существовании у хунну полукочевого хозяйства, оседлости, домостроительства, земледелия, ремесла и металлургии. Результаты изучения памятников хунну были подытожены Г.П. Сосновским в рукописи «Гуннские памятники Забайкалья», которая осталась неопубликованной.
Наиболее интенсивные и плодотворные исследования памятников хунну Забайкалья были проведены в послевоенные годы. Раскопки Иволгинского городища, возобновленные в 1949 г. по инициативе А.П. Окладникова под руководством В.П. Шилова, а затем А.В. Давыдовой, дали обильный материал для характеристики оседлых поселений хунну, их фортификации, планировки, конструкции жилищ и подсобных сооружений, а также хозяйства, ремесла и социальной структуры хуннского общества (Давыдова А.В., Шилов В.П., 1953; Давыдова А.В., 1956; 1960; 1965; 1985; Davydova А.V., 1968). По мнению А.В. Давыдовой (1978, с. 59; 1985, с. 82). общество хунну состояло из двух частей — ремесленно-земледельческой и кочевой. Материалы Иволгинского городища были дополнены и подкреплены новыми фактами, полученными при раскопках неукрепленного поселения у с. Дурены (Давыдова А.В., 1978; 1980). Обобщающим исследованием по культуре хунну явилась монография С.И. Руденко (1962б), где даны наиболее полная публикация материалов Ноин-Улы, их всесторонний анализ и историко-археологическая оценка вкупе с характеристикой известных материалов хунну с территории Забайкалья. В книгу не вошли новые данные, добытые в Ноин-Уле раскопками А.Д. Симукова, X. Пэрлээ и Ц. Доржсурэна (Доржсурэн Ц., 1961; 1962).
Большие раскопки могильников Дэрестуйского, в Ильмовой и Черемуховой падях, вносящие коррективы в наблюдения Ю.Д. Талько-Грынцевича, были проведены П.Б. Коноваловым (1970; 1973а; 1973б; 1974а; 1974б; 1975а; 1975б; 1976а), в монографии (1976б) которого подведены итоги изучения погребальных памятников хунну Забайкалья и дана краткая общая характеристика культуры хунну. К сожалению, автор уделил недостаточно внимания разработке хронологии обширного материала. Вопросы развития бронзолитейного производства, происхождения и датировки памятников хунну Забайкалья рассмотрены в ряде работ С.С. Миняева (1975; 1979а; 1980; 1982: 1983а; 1983б; 1987а; 1987б).
Выдающимся успехом в изучении культуры хунну было открытие и исследование связанного с городищем Иволгинского могильника, давшего новые материалы об этническом составе и социальной дифференциации хуннского общества. Итоги изучения Иволгинского комплекса памятников были подведены в монографии А.В. Давыдовой (1985), где материал названных памятников анализируется на фоне культуры хунну и сопредельных народов юга Сибири и Дальнего Востока в целом.
Отдельные памятники хунну исследованы также в Хакасии, Туве и на Алтае. Так, в Хакасии, около г. Абакан, открыт дом китайской архитектуры, построенный для хуннского наместника и датируемый I в. до н. э. — началом I в. н. э. (Евтюхова Л.А., Левашева В.П., 1946, с. 72–84; Евтюхова Л.А., 1947; Киселев С.В., 1951, с. 479, след.; Кызласов Л.Р., 1960, с. 135–163, 164; Вайнштейн С.И., Крюков М.В., 1976, с. 137–149). В Туве, в Каа-Хемском р-не, в местности Кара-Суг выявлены рудники хунну начала II в. до н. э. по добыче железной руды (Кызласов Л.Р., 1969б, с. 120–122), а в могильнике Бай-Даг II открыты типичные для хунну погребения с гробами в срубах (Мандельштам А.М., 1967, с. 128; 1975б, с. 232, 233). На Алтае обнаружена мастерская по производству керамики хунну (Кубарев В.Д., 1980б, с. 212, 213), а в двух могильниках — фрагменты хуннской керамики (Савинов Д.Г., 1978, с. 53, рис. 3; Кубарев В.Д., Журавлева А.Д., 1986, с. 101, 110).
Изучение памятников хунну продолжалось также в Монголии. Рекогносцировочными исследованиями в разных местах этой страны выявлен и частично раскопан ряд оседлых поселений и могильников (Киселев С.В., 1957; Пэрлээ X., 1957а; 1957б; Доржсурэн Ц., 1961; 1962; Волков В.В., 1972; 1976; 1983; Гришин Ю.С., 1978; Шавкунов Э.В., 1973). Материал их при сходстве с забайкальским имеет и своеобразные черты. На Монгольском Алтае обнаружен самый западный могильник хунну Бодончингол с рядовыми и большими курганами с «шлейфами» (Волков В.В., 1983, с. 503).
Наиболее изучены в настоящее время памятники Забайкалья, представляющего северо-восточный ареал расселения хунну, а также ряд памятников Тувы и Хакасии.
Памятники хунну представлены укрепленными и неукрепленными поселениями, курганными и грунтовыми могильниками, отдельными местонахождениями хуннских вещей и керамики, остатками рудоразработок и керамической мастерской. Большинство памятников хунну в Забайкалье, кроме Иволгинского городища и могильника, расположенных в 16 км к юго-западу от г. Улан-Удэ, группируется на довольно небольшой территории южной Бурятии, в междуречье Джиды, Селенги, Чикоя и Хилка (карта 15). Особняком в юго-восточном Забайкалье расположено богатое хуннское детское погребение у с. Агинское Читинской обл. (Окладников А.П., 1952б, с. 45, 46; 1976, с. 7).
Для памятников хунну Забайкалья общепризнана дата II в. до н. э. — I в. н. э. Однако в отношении дробной хронологии внутри этого периода среди исследователей нет полного единства. Г.П. Сосновский (1935, с. 172, 173; 1946, с. 65), отметив культурное единство выделенных Ю.Д. Талько-Грынцевичем групп погребений в гробах и срубах, назвал эти группы соответственно дэрестуйской и суджинской, датировав первую I в. до н. э., вторую — I в. н. э. Л.Р. Кызласов (1960, с. 85–87; 1969б, с. 118, 123; 1979, с. 82, 84) выделяет два этапа развития культуры хунну — дэрестуйский II–I вв. до н. э. и суджинский I в. до н. э. — I в. н. э., развивая 4 уточняя периодизацию Г.П. Сосновского. А.В. Давыдова, напротив, считает, что культура хунну едина, взаимосвязана во всех проявлениях, и для нее должна быть принята единая хронология — II в. до н. э. — I в. н. э. Основой для классификации памятников хунну она считает форму хозяйства (Давыдова А.В., 1975, с. 34, 35). Принятие указанных периодизаций приводит, по мнению А.В. Давыдовой, к парадоксальному заключению, что поселения оседлых хунну появляются в Забайкалье раньше основной их кочевой массы. Однако Л.Р. Кызласов считает, что раннее появление поселений хунну и охраняющих их гарнизонов в Забайкалье было обусловлено необходимостью иметь ремесленно-земледельческие центры в районах, богатых рудой (Кызласов Л.Р., 1979, с. 83; Массон В.М., Алекшин В.А., Боковенко Н.А., 1978, с. 7).
С.С. Миняев (1975, с. 47, 48), основываясь на совокупности сведений летописей о борьбе Китая с хунну, а также на находках монет «у-шу» (выпускались со 118 г. до н. э. по 581 г. н. э.) на поселении у с. Дурены, в погребениях Иволгинского и Дэрестуйского могильников, считает, что памятники хунну Забайкалья и северной Монголии могут быть датированы временем не ранее 123 г. до н. э., а для большинства из них наиболее вероятной датой представляется I в. до н. э.
Наиболее ранним, надежно датирующим материалом на памятниках хунну II–I вв. до н. э. являются китайские бронзовые зеркала конца III–I в. до н. э., найденные на Иволгинском городище (Давыдова А.В., 1985, с. 52, 53, 83, рис. X, 9, 19; Davydova А.V., 1968, p. 236; Миняев С.С., 1975, с. 48). К концу III–II в. до н. э. относятся обнаруженные на этом же памятнике бронзовые черешковые трехгранные наконечники стрел (табл. 105, 66–70), а также втульчатые костяные наконечники, подражающие по форме бронзовым (табл. 105, 60–62). Здесь же и в Дэрестуйском могильнике найдены бронзовые втульчатые трехлопастные наконечники стрел (табл. 105, 71) (Davydova А.V., 1968, p. 236), относящиеся к III–II вв. до н. э. Прототипы их представлены среди стрел Южной Сибири V–IV вв. до н. э. (Членова Н.Л., 1967, табл. 12, 44). Встреченные на Иволгинском городище костяные панцирные пластины (табл. 106, 59, 77) были распространены у населения лесостепи Западной Сибири IV–II вв. до н. э. (табл. 119, 46; 122, 43, 57, 69, 70, 80) (Корякова Л.Н., 1979б, с. 202). Для памятников хунну конца III и II–I вв. до н. э. характерны также ножи и шилья с кольчатым навершием рукояти (табл. 107, 34, 35, 47), имеющие аналогии в тагарско-таштыкских переходных памятниках II–I вв. до н. э. (Кызласов Л.Р., 1960, с. 85, рис. 29, 3; Пшеницына М.Н., 1975а, рис. 3, 16–21); пластинчатые ножи с невыделенной рукоятью (табл. 107, 46); бронзовые и костяные пряжки с неподвижным крючком для фиксации ремня (табл. 106, 42, 53, 56, 68, 69, 74). Появляются бронзовые и железные пряжки со свободно вращающимся язычком (табл. 106, 45, 57, 58, 70, 76). В пределах II–I вв. до н. э. могут быть датированы железные фалар из Иволгинского городища (табл. 108, 66) и удила с пропеллеровидными псалиями из Дэрестуйского могильника (табл. 105, 75), аналогии которым представлены в материале плиточной могилы у Ихерика (Талько-Грынцевич Ю.Д., 1900а, табл. IV; Davydova А.V., 1968, p. 236).
Более поздние хуннские памятники I в. до н. э. — I в. н. э. представлены в Забайкалье и северной Монголии преимущественно памятниками суджинского типа. Они датируются бронзовыми зеркалами I в. до н. э. (табл. 108, 8; Ильмовая падь) и I в. н. э. (табл. 108, 6; Черемуховая падь, Эдуй, Бурдун, Ноин-Ула) (Кызласов Л.Р., 1960, с. 86, 87; Миняев С.С., 1975, с. 48). В могильнике Ноин-Ула найдена также лаковая чашечка начала I в. н. э. (Руденко С.И., 1962б, с. 22, табл. XLVIII, 1).
На памятниках хунну I в. до н. э. — I в. н. э. широко распространяются крупные трехлопастные железные ярусные наконечники стрел (табл. 105, 2–5), а также трехлопастные наконечники стрел с ромбической головкой (табл. 105, 1). Ножи с кольчатым навершием рукояти вытесняются в это время черешковыми ножами с деревянными и костяными рукоятями (табл. 107, 1, 2). Широко распространяются железные и бронзовые пряжки со свободно вращающимся язычком (табл. 106, 1–5, 19–21), заменяя пряжки с неподвижным крючком, костяные экземпляры которых еще продолжали использовать, но в меньшем количестве и в основном в качестве «подпружных» пряжек (табл. 106, 29, 36, 37).
Основными памятниками хунну конца III и II–I вв. до н. э. являются относящиеся к дэрестуйскому типу памятников Иволгинское городище, Иволгинский, Дэрестуйский и Дарханский могильники. Из памятников I в. до н. э. — I в. н. э. наиболее хорошо изучены могильники суджинского типа — Суджи, Ильмовая и Черемуховая пади, Эдуй, Бурдун, Ноин-Ула. Однако датировка памятников суджинского типа не ограничивается только I в. до н. э. — I в. н. э. Имеются более древние памятники. К суджинскому типу относится могильник Бай-Даг II в Туве, датируемый рубежом III–II вв. до н. э. (Мандельштам А.М., 1975б, с. 232, 233; Миняев С.С., 1987а, с. 119). Поселение у с. Дурены датируется в широких пределах II в. до н. э. — I в. н. э. В рамках II–I вв. до н. э. памятники дэрестуйского и суджинского типов синхронны, и фиксируемые на них различия в соотношении разных типов погребальных сооружений объясняются сложным этническим составом хуннского общества. Памятники I в. до н. э. — I в. н. э. представлены пока главным образом могильниками суджинского типа.
К настоящему времени обнаружено около 20 оседлых поселений хунну, в том числе более 10 городищ — в бассейнах рек Селенги, Керулена, в Центральном, Хентейском, Архангайском и Булганском аймаках МНР (Киселев С.В., 1957, с. 92, 93; Пэрлээ X., 1957а; 1957б; 1957в; Шавкунов Э.В., 1973, с. 505, 506; Давыдова А.В., 1978, с. 56; Мадар Д., 1970, с. 36, карта 1). В Забайкалье открыты Иволгинское городище на р. Селенга, неукрепленные поселения у сел Дурены на р. Чикой и Енхор на р. Джида. На Иволгинском городище и поселениях у с. Дурены были проведены раскопки. Поселения, расположенные на территории Монголии и Китая, исследованы рекогносцировочно. Городища хунну — прямоугольной, близкой к квадрату формы.
Наиболее изучено Иволгинское городище, где вскрыто около 8 тыс. кв. м, почти 20 % общей площади памятника. Оно расположено на краю надпойменной террасы левого берега старицы р. Селенга. В плане городище имело вид неправильного прямоугольника (348×194–216 м), вытянутого вдоль края террасы (табл. 109, 4). С трех сторон оно было защищено четырьмя валами и тремя рвами, выкиды из которых использованы для насыпки валов, сейчас сильно оплывших и имеющих общую ширину в поперечном сечении 35–38 м. Наиболее высокий внешний вал возвышался над уровнем рва на 0,5 м, а наиболее низкий, внутренний, — на 0,2 м. Укрепления Иволгинского городища, исследованные двумя траншеями, состояли из нескольких линий. Первой, внутренней, был деревянный частокол, а перед ним располагались четыре вала с тремя рвами между ними. Наибольшая высота от дна рва до гребня вала 2,5 м. На валах, вероятно, также были поставлены частоколы или заборы (высота 1,6–1,8 м), от которых в заполнении рвов сохранились прослойки сгоревшего дерева. Гребни валов и частично их склоны были укреплены камнями (Davydova А.V., 1968, p. 210; Давыдова А.В., 1985, с. 11–13). Взятие этих укреплений представляло большую сложность, особенно для конницы, составлявшей основу войска населения степей конца I тысячелетия до н. э. И все же в начале I в. н. э. во время военного нападения городище погибло. Оно было разорено и сожжено, что и обусловило его хорошую сохранность.
Внутри площадка городища была плотно застроена жилищами, отдельными производственными сооружениями и заполнена хозяйственными ямами, устроенными вблизи жилищ или внутри них. Планировка застройки диктовалась формой укрепленного поселения. Жилища располагались почти перпендикулярно краю террасы рядами, параллельными южной линии валов. На вскрытой площади намечается пять линий жилищ (Davydova А.V., 1968, p. 221). На поверхности городища жилища или прослеживались в виде небольших возвышений, или не имели видимых следов. Устройство жилищ хунну устанавливается на основании остатков 54 построек, вскрытых на Иволгинском городище (Давыдова А.В., 1985, с. 14–22; Davydova А.V., 1968, p. 210–214; Сосновский Г.П., 1934, с. 150–156) и семи строений, раскопанных на поселении у с. Дурены (Сосновский Г.П., 1947, с. 35–39; Давыдова А.В., 1978, с. 57–59).
Первый и основной тип жилищ составляли полуземлянки с углубленным в материк основанием прямоугольной формы (в большинстве случаев 5×4; 5,5×4,5 м, глубина 0,55-1 м). Отдельные постройки, возможно, предназначенные для зависимых лиц, были очень маленькими (3,2×2,8 м); были и крупные (6,85×6,65 м) (Давыдова А.В., 1965, с. 7; 1985, с. 14, 15; Davydova А.V., 1968, p. 216). Стены жилищ ориентированы по сторонам света. В южной стене, ближе к юго-восточному углу, находился наклонный коридорообразный вход (длина до 1,8 м, ширина 0,6–1,3 м). Стены полуземлянок с северной и южной сторон были сырцовыми, глинобитными или обмазанными глиной. Жилища перекрывались двускатной многослойной кровлей, опиравшейся на конек, поддерживаемый опорными столбами с северной и южной сторон, и на почвенный слой вдоль западной и восточной стенок котлована. Нижний слой кровли образовывали балки толщиной до 20 см, в переплет с которыми лежали поперечные брусья, образовывавшие вместе с балками потолок, покрытый глиняной обмазкой (табл. 109, 1А, Б). На него укладывался слой из жердочек и прутьев, а на них — береста, солома и, вероятно, зола. Сверху это накрывалось дерном. Внутри жилища, в северо-восточном углу, находился очаг, сложенный из каменных плит, от которого вдоль северной и западной стенок шел дымовой канал типа кана (ширина 0,25-0,4 м). Он был сооружен из двух рядов вертикально поставленных плит, сверху перекрыт плитками и обмазан глиной (табл. 109, 1, 3). Дым выходил наружу через трубу, устроенную в стене, у юго-западного угла жилища. Рядом с дымоходом располагались нары, опиравшиеся на столбики. В полу жилищ, покрытом глиняной обмазкой, устраивались небольшие ямы, погребки для хранения запасов. Конструкция жилищ хунну своеобразна, а система отопления имеет аналогии у народов Дальнего Востока, в том числе у народностей Амура — тунгусов, нивхов и др. (Шренк Л., 1899, табл. XI, с. 11, след.; Давыдова А.В., 1985, с. 21).
Второй тип жилищ представлен полуземлянками со слабо углубленным в землю основанием, сырцовыми глинобитными стенами, кровля которых покоилась на деревянных опорах, идущих по периметру жилища и включенных в сырцовые стены. Внутреннее устройство их аналогично описанному.
Третий тип жилища представлен обширной (13×11,5 м) наземной постройкой с сырцовыми стенами, стоявшей на возвышении в центральной части Иволгинского городища (жилище 9). Устройство очага в северо-восточном углу и дымохода вдоль северной и западной стен сближают эту постройку с остальными жилищами городища. Центральное положение и большая величина послужили основанием рассматривать ее как жилище «правителя» поселения. В комплекс «усадьбы правителя» входили также два маленьких жилища для «слуг», большие хозяйственные постройки и погреба (Давыдова А.В., 1956, с. 273; 1985, с. 18–20; Давыдова А.В., Миняев С.С., 1975, с. 198). В целом изученные на городище жилища хунну конструктивно мало отличаются друг от друга. Имея некоторое сходство в устройстве отопления с жилищами народов Дальнего Востока, они в то же время оригинальны по конструкции и отличаются от крытых черепицей домов хунну, исследованных на поселениях Монголии.
Составлявшие основную массу населения хунну полукочевые и кочевые скотоводы, перемещавшиеся с места на место вместе со стадами скота, жили в войлочных юртах. Краткое описание хуннской юрты дал в 81 г. до н. э. китайский государственный деятель Сан Хун-ян. У сюнну «сплетенная ива (деревянный каркас юрты. — В.М.) служит домом, войлочная циновка (покрытие юрты. — В.М.) является крышей». По описанию Плано Карпини, из ивы делали каркасы юрт также монголы времен Чингисхана (Таскин В.С., 1968а, с. 142, 143). На местах зимовок скотоводы строили также деревянные рубленые дома, на знакомство с которыми указывают срубы в могилах.
С постройками хозяйственного назначения связана бо́льшая часть из выявленных на Иволгинском городище 607 ям (Davydova А.V., 1968, p. 210, 218–220; Давыдова А.В., 1985, с. 22–27; Давыдова А.В., Миняев С.С., 1975, с. 198). Назначение и хронология их во многих случаях неясны, часто они прорезают друг друга. Среди изученных ям — колодец глубиной более 4,5 м с квадратным срубом, погреба разной величины для хранения продуктов (зерно, мясо, рыба), над которыми сооружалась крыша вроде навеса или устраивалась деревянная крышка. Имелись также навесы, от которых сохранились только столбовые ямки. Неясно назначение вскрытых на городище длинных канав, разделяющих площадку его на прямоугольники.
Детали погребального обряда хунну из-за массовой ограбленности захоронений не до конца выяснены. К тому же, на разных некрополях имеются черты своеобразия, отражающие многокомпонентность этнического состава и социальную стратификацию хуннского общества. В Забайкалье известно около 20 могильников хунну, в которых насчитывается свыше 900 захоронений (на 1983 г. раскопано около 400, в том числе в Иволгинском некрополе 216, Ильмовой пади — 60, Дэрестуйском — 44, Черемуховой пади — 20). На остальных памятниках исследовано единичное число погребений (Коновалов П.Б., 1976б, с. 21, табл. I; 1985, с. 41). Иволгинский и Дэрестуйский могильники грунтовые, остальные — курганные, среди них наиболее крупные Ильмовая и Черемуховая пади (соответственно 300 курганов и 82) (Коновалов П.Б., 1976б, табл. I). Отдельные погребения хунну суджинского типа открыты в Туве (Бай-Даг II) (Мандельштам А.М., 1967, с. 128; 1975б, с. 5, 232–233). В Монголии известно около 30 могильников хунну, включающих от 10 до 300 могил. В целом в них насчитывается свыше 1 тыс. курганов (Хуни-гол — около 300 курганов, Ноин-Ула — 230, Идэргол — более 100) (Коновалов П.Б., 1976б, табл. II; 1985, с. 43; Волков В.В., 1976, с. 579). Большинство их расположено в северной и центральной Монголии. По облику они наиболее близки могильнику в Ильмовой пади. На некрополях хунну в Монголии вскрыто свыше 120 погребений (Ноин-Ула — 30, Хуни-гол — 31, Дархан — 6, на остальных по небольшому числу захоронений) (Гришин Ю.С., 1978, с. 95–100; Доржсурэн Ц., 1961; 1962; Коновалов П.Б., 1976б, табл. II; 1985, с. 45; Руденко С.И., 1962б; Эрдели И., 1962; Волков В.В., 1972; 1976; 1983; Цэвэндорж Д., 1985, с. 52; Erdelyi I., Dorjusüren C., Navan D., 1967).
Отдельные могильники и погребальные комплексы хунну открыты в Китае, во Внутренней Монголии (Эрланьхугоу, Калимынинцзун, Сичагоу) (Васильев К.В., 1959, с. 169, 170; Миняев С.С., 1979а, с. 75, 76). Из разрушенных могильников хунну в Ордосе происходит большое число литых художественных бронзовых изделий — пряжек, блях, известных под названием «ордосских» (табл. 114, 4, 8, 12, 13, 15, 16, 18, 19) (Руденко С.И., 1962б, с. 72–79; Andersson J.G., 1932; Salmony А., 1933).
Некрополи хунну, имея в виду сочетание устройства намогильных сооружений и погребальных камер, делятся на две группы — суджинскую, названную по Суджинскому могильнику (исследован Ю.Д. Талько-Грынцевичем в Ильмовой пади), и дэрестуйскую, поименованную по могильнику у Дэрестуйского култука. Первой свойственны подкурганные захоронения в двойной внутримогильной камере типа гроб в срубе (табл. 110, 5; 111, 1, 3, 4; могильники Ильмовой и Черемуховой падей, Суджинский, Ноин-Ула, Бай-Даг II др.); второй — погребения в грунтовой яме в дощатом гробу (табл. 111, 2, 6), отмеченные на поверхности кольцеобразной каменной выкладкой (Дэрестуйский могильник) или не имеющие в настоящее время выраженного намогильного сооружения (могильники Иволгинский, Гуджир-Мыге, Хара-Бусун, Агинское, Дархан).
Помимо конструкции погребальных сооружений, некрополи названных групп различаются по топографии. Могильники первой, суджинской, группы, принадлежащие основной массе скотоводов-полукочевников и кочевников хунну, расположены обычно в лесистых падях, в глубине невысоких горных массивов, вдали от больших рек. Некрополи второй, дэрестуйской, группы, на настоящем этапе исследований соотносимые преимущественно с оседлой частью хунну, расположены на открытых местах, вблизи рек.
Некрополи дэрестуйского типа в Забайкалье (Дэрестуйский, Иволгинский и др.) датируются II–I вв. до н. э.; погребения суджинской группы относятся в Туве к рубежу III–II, началу II в. до н. э. (Бай-Даг II), а в Забайкалье (Ильмовая, Черемуховая пади, Суджи и др.) — к I в. до н. э. — I в. н. э. Частично они синхронны, своеобразие их ритуала обусловлено этническими и частью хронологическими различиями, связанными с развитием исторического процесса у хунну. После разгрома населения культуры плиточных могил в конце III в. до н. э. хунну постепенно осваивали Забайкалье. В самом конце III–II в. до н. э. они основали здесь ремесленно-земледельческие поселки (Иволгинский; Дурены I, II; Енхор), продукция которых была необходима для основной массы кочевников и обеспечения потребностей армии. Для закрепления завоеванных земель и охраны поселений хунну оставляли свои гарнизоны. Стимулируя развитие ремесла, они привлекали ремесленников из соседних стран, что делало полиэтничным состав жителей поселений хунну. Эту ситуацию отражает погребальный ритуал связанного с городищем Иволгинского могильника, где зафиксировано семь различных типов конструкций погребальных камер, из которых собственно с хунну связаны погребения в дощатых гробах и двойных камерах типа гроб в срубе. Могилы других типов оставлены зависимым от хунну населением, жившим на поселении. В конце II–I в. до н. э. количество хуннов в Забайкалье увеличивается, о чем свидетельствует рост числа могильников суджинской группы по сравнению с дэрестуйской. Этому способствовало общее смещение ойкумены хунну к северу и усиление здесь их политической активности. Все это в значительной мере было обусловлено экспансией ханьского Китая, приведшей в 127 г. до н. э. к вытеснению хунну из Ордоса, в 121 г. до н. э. — из Ганьсу, а с середины I в. до н. э. — к установлению политической зависимости Китая над южными хунну. Кроме того, происходившие в государстве хунну процессы интеграции вели к унификации культуры. Поэтому погребальный ритуал некрополей суджинского типа более единообразен, нежели ритуал погребений дэрестуйской группы.
Ритуал погребения, прослеженный в могильниках дэрестуйской группы, хотя и сходен с обрядом погребения подкурганных захоронений суджинской группы, но в то же время имеет отличительные черты. Большинство захоронений совершено в прямоугольных грунтовых ямах глубиной 0,2–2,55 м, в гробах прямоугольной формы или несколько расширенных в изголовье. Сверху гробы накрывали крышкой из продольных досок, а затем — перекрытием из поперечных плах (табл. 111, 2, 6). В Дэрестуйском могильнике стенки гробов с боков обставлены вертикальными каменными плитами, а сверху заложены большим количеством камней, заполнявших нижнюю часть могильной ямы. Конструкция гробов в основном такая же, как в погребениях суджинской группы, а покойники, как и там, обычно уложены вытянуто на спине, головой преимущественно на север с отклонениями.
Наиболее полно разнообразие деталей ритуала изучено А.В. Давыдовой в Иволгинском могильнике, где вскрыто 216 погребений (Давыдова А.В., 1982, с. 132–142; 1985, с. 28, 29). Большинство могил (183) располагалось компактно в западной части могильника. По наблюдению А.В. Давыдовой (1982, с. 132), погребения не образуют изолированных групп, и только в пяти парах могил (мужчины и женщины) они расположены впритык друг к другу. Захоронения не имели внешних признаков, но, судя по точности попадания древних грабителей в могилы (из 216 могил нетронуто лишь 16), первоначально такие признаки были. Подавляющая масса могил содержала индивидуальные захоронения (189), и только в 26 находились останки двух или трех человек, преимущественно взрослых и детей. Большинство погребенных ориентировано головами на север-северо-восток с отклонениями; изредка встречается восточная ориентировка с отклонениями; два случая — южная и юго-западная ориентировка (Давыдова А.В., 1982, с. 132, 134, рис. 2; 1985, с. 28. рис. IV). Захоронения могильника, как правило, совершены в грунтовых ямах глубиной 0,3–2,55 м и только семь — на уровне погребенной почвы, а затем лишь слегка присыпаны А.В. Давыдова выделяет семь разновидностей устройства погребальных камер: 1) гробы из тонких досок (50), преобладающие количественно, как и на других могильниках дэрестуйской группы (табл. 111, 6); 2) гробовища из толстых, грубо отесанных лесин (25); 3) двойная камера — сруб, внутрь которого поставлен гроб (2), — сооружение, характерное для подкурганных захоронений суджинской группы; 4) колода, выдолбленная из ствола лиственницы (1); 5) на дне ямы каменный ящик из поставленных на ребро каменных плит (1); 6) погребения без остатков каких-либо внутримогильных конструкций (6); 7) захоронения на уровне древней поверхности без следов погребальной камеры (6). Большинство погребенных в гробах (45) уложено головой на север. Погребенные в гробовищах имели преимущественно восточную ориентировку (Давыдова А.В., 1982, с. 135; 1985, с. 28).
Младенцев до года, видимо, не хоронили на общем кладбище. Отдельные захоронения их обнаружены на поселении, под полом жилищ. Детей от года до пяти лет хоронили в могильнике в глиняных сосудах, которые ставили близ уровня поверхности почвы и слегка присыпали сверху. Подростков хоронили в гробах. Встречены также погребения взрослых мужчин и женщин с детьми (Давыдова А.В., 1982, с. 132, 141).
Состав инвентаря в погребениях дэрестуйской группы различен и отражает половую, социальную, имущественную и, возможно, этническую дифференциацию общества. В мужских и женских погребениях представлены орудия труда, ножи, детали одежды и поясных наборов — пряжки, украшения, а в отдельных захоронениях — предметы конского снаряжения — удила, пряжки, бляшки, кольца от сбруи (Дэрестуйский култук). В мужских погребениях довольно часто встречается оружие — наконечники стрел, костяные накладки сложных луков. В мужских и женских погребениях обычно находятся глиняные сосуды и кости животных как остатки заупокойной пищи. Горшки и куски мяса всегда помещали в головную часть могилы, за пределами гроба, иногда отделяя ее деревянной перегородкой. Количество сосудов в могилах доходило до семи, но, как правило, ставили один-два. В наиболее бедных погребениях сосудов не было. Количество мяса, которым снабжали покойника, зависело от его имущественного и социального положения. Обычно это один-два куска баранины (бок, курдюк или нога), но иногда мясная пища отсутствовала, или же, напротив, клали еще несколько кусков баранины и мясо коровы. В виде исключения встречаются кости свиньи или собаки, в нескольких случаях обнаружены кости рыб (Давыдова А.В., 1982, с. 136; 1985, с. 29). Головы животных (баран) и рога косули клали только в наиболее богатые могилы, обычно поверх перекрытия гроба. По сравнению с могильниками суджинского типа для дэрестуйской группы характерны более скромные приношения мяса животных.
В могильниках дэрестуйской группы встречено большое количество изделий из бронзы — блях, застежек, пряжек, украшений и бус (табл. 113, 1, 3–6, 8, 10), что, по-видимому, в значительной мере объясняется меньшей ограбленностью грунтовых погребений, нежели курганов суджинской группы. Почти во всех погребениях представлены остатки поясов — пряжки, поясные кольца, бляхи. У мужчин к поясу подвешивали оружие — колчан со стрелами, нож, кинжал; у женщин — украшения — попарно кольца из кости, камня или литые из бронзы с ажурными прорезями (табл. 108, 67, 69, 70), когтевидные и коромысловидные подвески (табл. 108, 40, 41, 53, 54), а также мешочки типа кошелька, украшенные бусами и бисером. Пояс служил индикатором общественного и имущественного положения его владельца. По количеству пряжек, колец, блях и их орнаментации А.В. Давыдова (1982, с. 137–140; 1985, с. 30) выделяет на материале Иволгинского могильника пять категорий поясных наборов у мужчин и четыре категории — у женщин. В богатых погребениях находилось по два пояса, для нижней и верхней одежды, причем пояс иногда был украшен нашитыми раковинами каури или их имитацией, бусами и бисером. В наиболее богатых поясных наборах мужчин представлены бронзовые пряжки с рельефными изображениями голов животных, бляхи с деревянной основой и золотым покрытием на лицевой стороне (табл. 113, 3, 5, 6), а в женских захоронениях — бронзовые ажурные пластины-пряжки с изображением борьбы зверей (табл. 113, 1, 4, 8-10). Пояса украшали также бронзовыми литыми пуговицами, гладкими или орнаментированными (табл. 114, 10). Различия в составе поясных наборов коррелируются с различиями в других категориях ритуала — глубине могильных ям, наличии внутримогильного сооружения, количестве заупокойной пищи, составе оружия, т. е. с целым комплексом признаков, отражавших имущественное и социальное положение погребенного (Давыдова А.В., 1982, с. 142; 1985, с. 29–34). Ввиду разграбленности большинства могил получить полное представление о составе предметов вооружения трудно. Оружие имелось в большинстве мужских могил, что отражает большую роль войны в обществе хунну, засвидетельствованную письменными источниками.
Украшения найдены преимущественно в женских погребениях. В мужских встречаются единичные бусы в разных местах верхней половины погребальной камеры, а в женских захоронениях, кроме изголовья и шеи, большое число бус находится в области пояса и ниже, как бы свисая с него, представляя расшитые бусами и бисером пояса, и, возможно, одежду. В области ушей у женщин и мужчин находились серьги и подвески из камня и раковин (Дэрестуйский могильник) (Коновалов П.Б., 1976б, с. 169, табл. XIX). Монеты «у-шу» встречены в Иволгинском и Дэрестуйском могильниках по одной-две в отдельных погребениях, в районе пояса или бедер погребенного. Они либо были подвешены к поясу, либо, возможно, находились в кожаных или матерчатых мешочках, также подвешивавшихся к поясу (Коновалов П.Б., 1976б, с. 204).
Для некрополей суджинской группы характерны подкурганные захоронения с преобладанием погребальных камер типа гроб в срубе.
Устройство погребальных сооружений хунну в виде двойной камеры описано в конце II в. до н. э. Сыма Цянем следующим образом: «Для похорон употребляют внешний и внутренний гроб, золото и серебро, одежды и шубы, но не насыпают могильных холмов» (Таскин В.С., 1968а, с. 40, 135, примеч. 106, 107). Последнее замечание отражает, очевидно, малую величину намогильных сооружений большинства хуннских погребений, которые особенно незначительны на дэрестуйских некрополях, синхронных данному сообщению. Внешне рядовые курганы некрополей суджинской группы имеют вид невысокой насыпи из камней и земли в виде кольцевого вала (диаметр около 5–9 м) с пологой запа́диной в центре (глубина в среднем 0,3–0,5 м, нередко до 1 м), являющейся следом ограбления. Иногда на поверхности прослеживаются только запа́дина и отдельные выступающие камни. Курганы стоят группами, некоторые насыпи касаются пола́ми друг друга. В отдельных некрополях — Ильмовой пади, Цараме, Оргойтоне — среди рядовых выделяются крупные (высота до 1,5 м) курганы прямоугольной формы со сторонами (длина до 20–25 м), ориентированными по сторонам света, с впадинами в центре. У некоторых из них к южной стороне насыпи примыкает «хвост», или «шлейф» (длина 5-17 м, ширина в основании до 8–9 м), постепенно сходящий на нет, также сложенный из земли и камней и перекрывающий дромос, ведущий в могилу (табл. 110, 4). У самых крупных курганов по краям насыпи и «шлейфа» из земли выступают крупные камни, напоминающие фундаментальные кладки. Подобный же облик имеют хуннские могильники суджинского типа в Монголии (Ноин-Ула, Гол-мод, Бодончин-гол и др.). Представлены и группы рядовых могил, и отдельные небольшие могильники без больших курганов со «шлейфами». Расположенные возле большого кургана простые по конструкции, бедные погребения — это, вероятно, захоронения зависимых лиц, отражающие социальную стратификацию хуннского общества. Группы рядовых могил, содержащих захоронения мужчин и женщин разного возраста, принадлежали, возможно, в ряде случаев близким родственникам разных поколений (Миняев С.С., 1985, с. 25, 26).
Первоначальные формы наземных конструкций рядовых курганов хунну из-за разрушений трудно определимы. По мнению П.Б. Коновалова (1976б, с. 152), они имели вид прямоугольных, квадратных или, реже, округлых с выраженной угловатостью каменных оград (табл. 110, 3, 5). Ю.Д. Талько-Грынцевич (1899, табл. I, в) отметил наугольные выкладки у прямоугольных насыпей (табл. 110, 2), которые не прослежены другими исследователями. В могильниках Монголии представлены округлые и четырехугольные выкладки, имеющие большей частью по углам вертикально стоящие камни (Доржсурэн Ц., 1961, с. 14).
Могильные ямы рядовых погребений прямоугольные (глубина 1,5–3,5 м, чаще 2–2,5 м) с отвесными стенками у неглубоких могил и боковыми уступами — при большой глубине ям, ориентированы по линии север — юг с отклонениями, чаще — на северо-восток. Размеры ямы соответствовали величине погребальной камеры, гроба или сруба, с запасом для обкладки их вертикально поставленными плитами.
На дно ямы ставили сруб из лиственничных полубревен в два-три, редко — в четыре венца, гладко затесанных изнутри и горбылями наружу. На концах продольных бревен делали вырубы, в которые вставляли концы коротких бревен (размеры срубов 1,7–3,5×0,6–1,4 м). Сверху сруб перекрывали поперек досками или горбылями, обрезанными по ширине сруба. Иногда перекрытие было двойным, из продольно и поперечно уложенных плах. В могильнике Тэбш-уул в Монголии для перекрытия использовали части кузовов повозок (Цэвэндорж Д., 1985, с. 55, 82).
В сруб на две тонкие поперечные планки, ближе к южной торцовой стенке, ставили прямоугольный гроб, сделанный из досок, — по одной доске на боковые стенки и по две-три — на дно и крышку. Доски гроба соединялись шипами, вырезанными на торцах коротких стенок и вставленных в пазы продольных стенок. В некоторых погребениях Ильмовой пади под гробом прослежена подстилка из сосновых веток с шишками (Сосновский Г.П., 1946, с. 58; Коновалов П.Б., 1976б, с. 156). Между северными стенками гроба и сруба оставался свободный отсек, куда ставили сосуды и клали ритуальную пищу — мясо, головы и ноги животных (табл. 111, 1, 3, 4).
Камера типа гроб в срубе была преобладающей, но не единственной конструкцией в погребениях некрополей суджинской группы. Некоторые захоронения (Черемуховая падь и др.) совершены в тонкостенных срубах без гробов, часть из которых имела внутри перегородку, отделявшую покойника от положенной в северную часть сруба ритуальной пищи, что напоминает отсек двойных камер. Погребение двух женщин в Черемуховой пади, напротив, совершено в деревянном гробу, разделенном продольной перегородкой (Коновалов П.Б., 1976б, с. 133, рис. 99). Изредка в могилах бывают погребения в каменных ящиках или деревянных колодах, обставленных камнями (Цэвэндорж Д., 1985, с. 77, 82).
В некоторых случаях (Ильмовая и Черемуховая пади) стенки гробов снаружи и внутри были обтянуты шелком и украшены прибитыми на равном расстоянии бронзовыми трех- и четырехлепестковыми розетками (табл. 108, 4, 5, 7) (Сосновский Г.П., 1946, с. 57, 58; Коновалов П.Б., 1976б, с. 157, 158). Иногда гробы окрашены в красный цвет или покрыты чередующимися черными, красными, белыми и желтыми полосами (Дулагуул) (Волков В.В., 1976, с. 579, 580), иногда покрывали лаком (Ноин-Ула).
Покойника укладывали в гроб на спине вытянуто, головой на север или с отклонением в обе стороны, чаще на северо-восток. Руки вытянуты вдоль туловища или кисти уложены на бедра или таз. Как исключение, в Ильмовой пади и Идэрголе встречено положение погребенных головой на юг. Обычно в могилах находятся одиночные захоронения, и только в некоторых случаях вместе со взрослыми, чаще — с женщинами (один раз с мужчиной), захоронены дети (Коновалов П.Б., 1976б, с. 159). В погребении 62 Черемуховой пади помещалось захоронение двух женщин с родственными чертами, по определению П.П. Мамоновой, возможно, сестер (Коновалов П.Б., 1976б, с. 133).
Покойника снабжали ритуальной пищей, сосудами, личными вещами, орудиями труда, украшениями. В мужских погребениях находится оружие — остатки лука и наконечники стрел, детали конского снаряжения. Из орудий труда в мужских и женских могилах представлены ножи и шилья. Встречаются также костяные палочки для еды, положенные попарно. Очевидно, с культовой целью в некоторые погребения клали обломки металлических зеркал (табл. 108, 6, 8; Ильмовая падь — в четырех из 60, Черемуховая падь — в двух из 20). Фрагменты бронзовых зеркал обнаружены и в других могильниках (Руденко С.И., 1962б, с. 92, рис. 65; Доржсурэн Ц., 1962, рис. 7, 7; Цэвэндорж Д., 1985, рис. 3, 17, 18).
Глиняная посуда и кости животных находятся обычно в отсеке между северными стенками сруба и гроба (табл. 111, 3, 4). В некоторых случаях для черепов, костей ног и хвостов жертвенных животных, символизировавших стадо, отправлявшееся с покойником, устроена специальная камера у северной стенки сруба (табл. 111, 4) или они уложены поверх сруба (табл. 111, 3). Количество жертвенных животных в некоторых могилах доходило до 19. В состав их входили лошадь, бык, коза, овца, кулан, олень, собака, но преобладали коза и овца, далее идет крупный рогатый скот и затем лошадь. Соотношение отдельных видов варьирует на разных памятниках: в Ильмовой пади — коза (39 %), корова (29 %), овца (10,9 %), лошадь (4,7 %), кулан (3,4 %), собака (6,1 %), дикие — косуля, олень, антилопа, птицы (6,1 %). В Черемуховой пади найдены кости 21 козы и семи коров (Коновалов П.Б., 1976б, с. 209). В кургане 23 Ноин-Улы встречены кости верблюда (Руденко С.И., 1962б, с. 197).
Своеобразный ритуал погребения прослежен в большом кургане со «шлейфом» Ильмовой пади (табл. 110, 4). Вскрытое в насыпи погребальное сооружение имело прямоугольную ограду (16×15,5 м, высота до 1 м), сложенную на древней поверхности из крупных гранитных плит. Эта ограда ограничивала котлован ямы, разделенный четырьмя поперечными и одной продольной перегородками из камней на 10 отсеков. Перегородки шли вглубь, до плах перекрытия сруба на дне ямы. Вероятно, они были сложены одновременно с засыпкой ямы, поскольку самостоятельно не смогли бы держаться из-за непрочности кладки без раствора. С юго-юго-западной стороны к ограде примыкала конусообразная пристройка (длина 14 м, ширина у основания 8 м), обрамлявшая ступенчатый дромос, который вел в могильную яму и был разделен пополам каменной продольной перегородкой, продолжавшейся в могильной яме. Вход из дромоса в смежные отсеки могильной ямы был перекрыт сверху донизу вертикальными плитами. Кроме того, небольшая короткая прямоугольная пристройка имелась у северо-северо-восточной стенки основной камеры. Все сооружение (включая дромос) имело длину 33 м и было ориентировано продольной осью по линии север-северо-восток — юг — юго-запад. Могильная яма глубиной 8,5 м сужалась ко дну крутыми уступами со всех сторон. На дне ямы находилась погребальная камера типа гроб в срубе, перекрытая двойным бревенчатым накатом, между бревнами которого были настланы ветки с шишками и хвоей. Они же были набросаны поверх наката спрессованным слоем толщиной 0,25-0,3 м. Внутри камеры и над ней были следы сильного огня, от которого сильно пострадал сруб. Гроб украшали бронзовые четырех лепестковые розетки. Курган разграблен. Сохранились фрагменты тканей нескольких видов, обрывки лент из золотой фольги, бронзовый жезл и обломки нескольких сосудов, в самом крупном из которых было просо. В гробу был похоронен высокий мужчина крепкого телосложения, преклонного возраста, монголоид (Коновалов П.Б., 1976а, с. 247, 248).
Наиболее сложную конструкцию имели погребальные камеры курганов хуннской знати, исследованные в Ноин-Уле. Они состояли из наружного и внутреннего срубов, сложенных из тесанных изнутри бревен и перекрытых сверху такими же бревнами. Внутри меньшего сруба устанавливали сделанный из плах гроб, покрытый снаружи лаком и росписью. Предварительно пол погребальных камер, настланный из плах, покрывали коврами, а стены драпировали узорчатыми тканями. Стены срубов были ориентированы по сторонам света, длинными сторонами с севера на юг и установлены так, что южная стена внутреннего сруба примыкала к южной стене наружного, а в образовавшиеся между отдельными стенами срубов коридоры помещали инвентарь погребенного. Могильные ямы (глубина до 14–16 м) ко дну постепенно сужались уступами, а с южной стороны имели наклонный дромос. На поверхности над погребением сооружалась прямоугольная каменно-земляная насыпь, по размерам несколько превышавшая величину могильной ямы на уровне горизонта. Над дромосом возводилась насыпь из камней и земли, имеющая на поверхности вид «хвоста», или «шлейфа» (Руденко С.И., 1962б, с. 9–21). По мнению А.Н. Бернштама (1937, с. 963), в кургане 6 Ноин-Улы был погребен хуннский шаньюй Учжулю, умерший в 13 г. н. э.
Конструктивно погребальные камеры хуннской знати в виде гроба в двойном срубе мало отличались от погребальных камер типа гроб в срубе, характерных для основной массы рядовых захоронений суджинской группы.
Несмотря на некоторое своеобразие, могильники суджинской и дэрестуйской групп имеют общие черты: преобладание северной ориентировки погребенных, уложенных вытянуто на спине; единство приемов изготовления гробов и срубов; устройство в головной части отсека для помещения сосудов с пищей и кусков мяса; обкладка погребальных камер камнями; следы ритуала огня; большая близость погребального инвентаря. Это указывает на принадлежность основной массы оставившего их населения к этнической группе хунну, единой с хунну северной Монголии. Большее разнообразие погребального ритуала Иволгинского могильника связано, вероятно, с некоторой социальной и этнической неоднородностью населения Иволгинского городища как ремесленного центра, что является характерной особенностью ремесленно-торговых центров степей Центральной Азии на протяжении ряда исторических периодов. Такие особенности, как обкладка гробов каменными плитами и закладка ими могильной ямы, устройство намогильной каменной выкладки, отличают Дэрестуйский могильник от Иволгинского и других хуннских памятников Забайкалья. Как и отличия в отдельных деталях обряда других памятников, это отражает этническую неоднородность объединения хунну (Миняев С.С., 1979а, с. 75).
Керамика хунну служит их этническим признаком. Она составляет основную массу находок на поселениях и часто встречается в погребениях. По технике производства сосуды делятся на две группы: изготовленные ленточной техникой на ручном гончарном круге и лепные. Количественно преобладает станковая посуда, сделанная из хорошо отмученной глины серого, реже красноватого цвета с примесью песка, дресвы, слюды и известковых включений. Поверхность ее гладко заглажена или подлощена. Большинство сосудов орнаментировано. Характерен узор из волнистой врезной линии, опоясывающей верхнюю часть тулова сосуда. Часто она заключена в поясок между двумя прочерченными параллельными линиями (табл. 112, 8, 19, 30). Подобный же узор, преимущественно на крупных сосудах, выполнен прямыми, волнистыми, прерывисто-волнистыми налепными валиками (табл. 112, 11, 28). Многие сосуды покрывает пролощенный орнамент. Он занимает почти все тулово сосуда и образован преимущественно вертикальными, слегка наклонными и иногда пересекающимися полосами (табл. 112, 3, 5, 19, 24, 26–30). Отдельные сосуды украшены комбинациями различных орнаментальных элементов, образующих сложный узор, покрывающий бо́льшую часть поверхности сосудов (табл. 112, 8, 12, 14, 20, 21). Часть станковых сосудов хунну по форме имеет аналогии в ханьской керамике. Волнистая орнаментация в Забайкалье представлена ранее на керамике культуры плиточных могил (Давыдова А.В., 1985, с. 43; Davydova А.V., 1968, p. 228, 229). Однако сочетание полосчатого лощения и волнистого орнамента свойственно только керамике хунну и не имеет параллелей в других культурах.
А.В. Давыдова (1985, с. 38–40; Davydova А.V., 1968, fig. 6) выделяет по форме четыре основные группы сосудов. Это большие (высота до 1,1 м) вазообразные кувшины-пифосы (табл. 112, 1, 11, 19, 27, 28), часть которых имеет в придонной части сквозное отверстие для вентиляции. Они предназначались для хранения зерна и других продуктов. Узкогорлые кувшины средней величины с раздутым туловом (табл. 112, 2, 8, 12, 20, 21), иногда богато орнаментированные, служили, по-видимому, для хранения и транспортировки жидких продуктов. Наиболее распространенные горшки со слегка выпуклыми плечиками и отогнутым венчиком (табл. 112, 5, 6, 14) использовались для приготовления пищи. Некоторые из них снабжены налепными ручками арочной формы. Корчаги и мисковидные сосуды (табл. 112, 25, 26, 30), разделяющиеся на варианты по пропорциям тулова, служили кухонной столовой посудой. Некоторые горшки и миски имеют отверстия в дне (табл. 112, 9, 22, 23), они употреблялись для приготовления творога. К редким типам относятся сосуды яйцевидной формы (табл. 112, 15, 16), сосуды с петлевидными ручками, ручками-уступами и носиком-сливом (табл. 112, 17, 18) и низкие «миски». Лепная керамика представлена преимущественно кухонной посудой в виде горшков и корчаг (Давыдова А.В., 1956, рис. 16, б). Отдельные сосуды имели специально изготовленные глиняные крышки (табл. 112, 7).
Помимо глиняной, пользовались деревянной и бронзовой посудой. Деревянные сосуды почти не сохранились. В богатых погребениях суджинского типа (Ильмовая и Черемуховая пади, Ноин-Ула) найдены чашечки овальной формы, с горизонтальными ручками и их фрагменты, покрытые лаком. Подобной формы каменная чашечка найдена на Иволгинском городище (табл. 112, 10). В погребениях Черемуховой пади и Ноин-Улы встречены деревянные половники (табл. 107, 9) (Коновалов П.Б., 1976б, табл. XVIII, 13; Руденко С.И., 1962б, табл. VII, 4).
Бронзовые сосуды представлены котлами и мисками. Миски (табл. 107, 17, 25) с округлым дном и на поддоне найдены на Иволгинском городище. Котлы встречены в некоторых богатых погребениях (Иволгинский могильник, Ноин-Ула, Эрланьхугоу) и как случайные находки, а их обломки обнаружены на поселениях (Давыдова А.В., 1985, рис. VI, 1; Davydova А.V., 1968, fig. 17, 1, 4–7; Руденко С.И., 1962б, рис. 29; Васильев К.В., 1959, с. 169). В памятниках конца III–I в. до н. э. встречены котлы на прорезном коническом поддоне с округлыми ручками (табл. 107, 32, 50). На рубеже нашей эры появляются котлы с арочным узором на тулове и прямоугольными ручками (табл. 107, 10) (Руденко С.И., 1962б, рис. 29, а, б). В быту употреблялись также узкогорлые сосуды и светильники, найденные в Ноин-Уле (Руденко С.И., 1962б, рис. 26, б, в; табл. VII, 1).
Предметы быта, орудия труда, оружие, конское снаряжение, утварь и украшения хунну изготовлены из железа, бронзы, кости, камня, дерева, кожи, шерсти и др. Наиболее полно их характеризует материал поселений.
Орудия труда (табл. 107). Орудия труда хунну представлены чугунными наральниками, наконечниками лопат и мотыг, серпами, топорами, теслами, молотками, оселками, долотом, напильником, ножами, шильями, иглами, скребками для обработки шкур из лопаток овцы и других костей животных, пряслицами, гарпунами, крючками для ловли рыбы, грузилами от сетей, зернотерками, костяными упорами от приборов для получения огня, гадательными костями, отдельными предметами из кости, дерева и металла неясного назначения со следами работы. Этот перечень указывает на разнообразие хозяйственной деятельности хунну. Многообразны также детали одежды, поясных наборов и украшений хунну (табл. 106; 108; 113; 114).
Вооружение, конское снаряжение. Характеризуя оружие и военную тактику хунну, летописи сообщают: «Из оружия дальнего действия (они) имеют луки и стрелы, из оружия, применяемого в ближнем бою, — мечи и короткие копья с железной рукоятью. Если сражение складывается благоприятно (для них), — наступают, а если неблагоприятно, — отступают и не стыдятся бегства. Там, где видят для себя выгоду, не знают ни правил приличия, ни правил поведения…» «У сюнну быстрые и смелые воины, которые появляются подобно вихрю и исчезают подобно молнии; они пасут скот, что является их занятием (и попутно) охотятся, стреляя из деревянных и роговых луков. Гоняясь за дикими животными и отыскивая (хорошую) траву, они не имеют постоянного местожительства, а потому их трудно прибрать к рукам и обуздать» (Таскин В.С., 1968а, с. 34, 75). На поселениях и в погребениях хунну предметы вооружения представлены наконечниками стрел, костяными накладками луков, кольцами для натягивания тетивы (табл. 105, 8), железными и костяными пластинами от панцирей (табл. 105, 43; 106, 77), поножами. В курганах Ноин-Улы найдены, кроме того, бронзовые палицы с железным стержнем внутри (Руденко С.И., 1962б, с. 63, табл. XXX, 1, 2), а на Иволгинском городище — камни для метания. Копья встречены в отдельных погребениях Монголии (Тэбш-уул; Чандмань-уул). Они имели форму массивного заостренного конуса с округлой втулкой (Цэвэндорж Д., 1985, с. 79, рис. 26, 5; 30, 6). Мечи на памятниках хунну не обнаружены. Очевидно, они представляли большую ценность, или их не клали в могилы по соображениям ритуала. Лук хунну был сложным, длиной при спущенной тетиве 1,4–1,5 м. На Иволгинском городище и в могильнике обнаружены только концевые накладки луков. Луки, происходящие из могильников суджинского типа, были снабжены костяными накладками, по две на концах (табл. 105, 37) и три — в середине (табл. 105, 35, 36). В наиболее позднем некрополе Черемуховой пади обнаружены луки с 10 накладками, располагавшимися попарно, — четыре концевые, четыре промежуточные и две центральные (Коновалов П.Б., 1976б, с. 178, 179). Накладки крупные, концевые, достигают в длину 40 см, в сечении полулунные, наружная поверхность их гладкая, нижняя — с насечками для прочного скрепления с деревянной основой лука. Луки гуннского типа в конце III–I в. до н. э. распространяются у населения лесостепи Западной Сибири (Могильников В.А., 1974, с. 81). Хуннские традиции в изготовлении сложного лука фиксируются у племен Алтая I–V вв. (Гаврилова А.А., 1965, с. 59; Мамадаков Ю.Т., 1985, рис. 6), у уйгуров VIII–IX вв. (Кызласов Л.Р., 1969а, рис. 21; 24). Корни распространения сложного лука в Прибайкалье уходят в эпоху неолита (Окладников А.П., 1950а, с. 219–229).
Наконечники стрел хунну изготовляли из железа, бронзы и кости. Бронзовые наконечники стрел трехгранные черешковые (табл. 105, 66–70), трехлопастные с кольцеобразной втулкой (табл. 105, 71) и черешковые шипастые (табл. 105, 48). Один наконечник двухлопастный втульчатый (табл. 105, 72). Два бронзовых наконечника снабжены железными черешками (табл. 105, 66, 68). Подобные наконечники стрел найдены в Маньчжурии около Порт-Артура (Давыдова А.В., 1985, с. 50). Трехлопастные наконечники стрел имеют в лопастях круглые отверстия для свиста (табл. 105, 71).
Железные наконечники стрел черешковые трехлопастные и плоские. В конце III–I в. до н. э. представлены трехлопастные наконечники с треугольной головкой и лопастями, срезанными под острым и почти прямым углом к черешку (табл. 105, 42), трехлопастные наконечники с ромбической головкой (табл. 105, 41), а также плоские наконечники листовидной и ромбической форм (табл. 105, 47, 59). С I в. до н. э. количественно преобладают крупные трехлопастные ярусные наконечники стрел, часть которых имеет отверстия в лопастях (табл. 105, 2–5). Наряду с ними имеются трехлопастные наконечники с ромбической головкой (табл. 105, 1, 13), а также наконечники с лопастями, срезанными под тупым углом к черешку (табл. 105, 31). Плоские наконечники стрел редки. Они, в отличие от средневековых, мелкие, имеют перо листовидно-ромбической формы (табл. 105, 14–16). Найден также наконечник с округлой боевой частью типа срезня (табл. 105, 17). Столь раннее появление срезней обусловлено борьбой с конницей: срезни ранили лошадей.
Костяные наконечники стрел в погребениях хунну встречаются редко, но они в большом числе найдены на Иволгинском городище, что говорит об их широком применении. Наконечники черешковые и втульчатые. Последние (табл. 105, 60–62) обнаружены в ограниченном количестве на Иволгинском городище, имеют пирамидальную, ромбическую в сечении головку со скрытой или выступающей втулкой (Davydova А.V., 1968, fig. 12, 10–15). По форме они подражают бронзовым втульчатым наконечникам. Черешковые наконечники с листовидной, ромбической, треугольной и сводчатой головкой в большинстве имеют расщепленный насад для соединения с древком (табл. 105, 32, 50–53, 63). В Забайкалье подобные наконечники известны с энеолита, представляют древнюю местную традиции (Окладников А.П., 1955б, с. 48, 65, рис. 19). Они встречены также в памятниках культуры плиточных могил (Окладников А.П., 1950б, с. 69). Костяные наконечники стрел с простым клиновидным черешком (табл. 105, 33, 49, 64) малочисленны. В Забайкалье в предшествующее время они известны в материалах культуры плиточных могил (Диков Н.Н., 1958, табл. X, 1-12), а в других синхронных культурах Сибири имеют широкое распространение. В Суджинском могильнике встречен наконечник с прорезью для древка (табл. 106, 34), а в Ильмовой пади и на Иволгинском городище — наконечники с тупыми концами типа томара для охоты на пушных зверей (табл. 105, 18).
Железные наконечники стрел были снабжены бочонковидными или биконическими костяными свистунками, насаживавшимися на основание черешка и имевшими три круглых отверстия (табл. 105, 6, 7, 58). На Иволгинском городище найдены заготовки для таких свистунков (табл. 105, 65). Согласно летописи, свистунки были изобретены шаньюем Маодунем в конце III в. до н. э. (Бичурин Н.Я., 1950а, с. 46; Таскин В.С., 1968а, с. 38). В более ранних памятниках они неизвестны.
Найденная в ногах погребения 46 Ильмовой пади железная пластина (длина 28 см, ширина 3–6,5 см, толщина 0,3 см; табл. 105, 21), по мнению П.Б. Коновалова (1976б, с. 179), служила поножами. Подобное назначение можно предполагать и для более узких железных пластин с заклепами (табл. 105, 19, 20). Не исключено использование этих пластин в качестве наручий по аналогии с бронзовыми пластинами из Ноин-Улы (Руденко С.И., 1962б, с. 63, 64, рис. 53, табл. XXX, 4; XXXI).
Предметы конского снаряжения представлены железными двусоставными однокольчатыми удилами с железными и костяными двудырчатыми псалиями (табл. 105, 12, 26, 75), бронзовыми и железными колокольчиками, кольцами от перекрестий ремней, костяными, железными и бронзовыми пряжками, петлями, бляшками, ворворками (табл. 106, 1–5, 29). По подсчетам П.Б. Коновалова (1976б, с. 180), в хуннских погребениях Забайкалья найдены остатки 21 узды. Костяные псалии обнаружены и на Иволгинском городище (табл. 105, 74) (Davydova А.V., 1968, fig. 11, 11, 12; 14, 48; 16, 11). В Дэрестуйском могильнике встречены удила с пропеллеровидными железными псалиями (табл. 105, 75), того же типа, но несколько иной формы найдены в Ноин-Уле (Доржсурэн Ц., 1962, рис. 7, 3). Костяные псалии с Иволгинского городища (табл. 105, 74) имеют слабоизогнутую S-видную форму, напоминая S-видные псалии скифского времени (Руденко С.И., 1953, табл. XXXI, 1; Маннай-оол М.Х., 1970, рис. 17, 1, 2; 18, 1). Большинство псалиев прямые с заостренными или уплощенными концами и с утолщениями на месте отверстий (табл. 105, 12, 24). Для крепления ремней повода, вероятно, служили железные продолговатые и восьмерковидные петельки (табл. 105, 22, 23, 25, 27). Удила с подобными псалиями и петлями встречены в курганах Ноин-Улы (Доржсурэн Ц., 1962, рис. 7, 1, 3). Крупные костяные пряжки с железными шпеньками (табл. 105, 40; 106, 36–38), возможно, использовались как подпружные, а мелкие блоковидные (табл. 105, 28, 30, 39, 44), несколько запоминающие пряжки скифо-сарматского времени (Руденко С.И., 1960, табл. XXII, 11, XXXIX, 1–3), могли служить для соединения других ремней и в качестве блока чумбура. Для фиксации узлов и мелких перекрещивающихся ремней применяли бронзовые и костяные бляшки и ворворки (табл. 105, 9-11, 45, 46, 56), а распределителями крупных ремней типа нагрудных и подбрюшного служили бронзовые и железные кольца круглой и треугольной формы (табл. 105, 29, 57). Ремни узды украшали бронзовыми круглыми умбоновидными бляшками и колокольчиками (табл. 105, 9, 10, 38, 45, 46, 55), а также нащечными бляхами (табл. 105, 54). Бляшки узды из Дэрестуйского могильника имели петельки для подвешивания колокольчиков (табл. 105, 56). К деталям узды, вероятно, относятся костяные пронизки с косо срезанными краями (табл. 106, 73, 80).
Из-за ограбленности хуннских погребений часто трудно установить, служили ли пряжки и кольца деталями сбруи или являлись принадлежностями пояса.
Детали устройства седла хунну точно не установлены. С.И. Руденко считал, что седло у них было мягкого типа без стремян. Найденные в кургане 6 Ноин-Улы деревянные луки вместе с кожаным чепраком и войлочным потником он рассматривал как остатки вьючного седла (Руденко С.И., 1962б, с. 49–50, табл. XXIV, 4). На основании той же находки И.Л. Кызласов (1973, с. 26) считает, что седла хунну имели жесткий каркас. А.К. Амброз (1973, с. 96), ссылаясь на луки из Ноин-Улы, не исключает возможности появления в начале I тысячелетия н. э. седел с жестким каркасом в Центральной Азии и при этом приводит мнение С.И. Вайнштейна, рассматривающего седло из Ноин-Улы как верховое. Наличие деревянных лук у вьючного седла склоняет нас к мнению, что верховые седла хунну также имели жесткий каркас. Видимо, такие седла начали распространяться в период господства хунну в Центральной Азии.
Помимо верхового коня, бывшего основным средством передвижения воинов и пастухов, хунну пользовались легкими двухколесными повозками и тяжелыми, вероятно четырехколесными, телегами. В курганах Ноин-Улы сохранились бронзовые наосьники и части деревянных ободов колес телеги (Руденко С.И., 1962б, с. 51, рис. 45, табл. XXIV, 5, 6).
Предметы, быта, детали одежды и украшения. Огонь хунну добывали с помощью прибора, состоявшего из деревянных дощечки и палочки-сверла, лучка для вращения сверла, изготовленного из дерева или ребра крупного животного, и костяного упора для сверла. Конструкция прибора реконструирована по находкам в Ноин-Уле (Руденко С.И., 1962б, с. 52, 53, табл. XXV). От приборов сохраняются обычно упоры, сделанные чаще из астрагалов крупных животных (табл. 107, 6) или рога. Приборами подобной конструкции народы Южной Сибири продолжали пользоваться до VIII в. н. э. (Вайнштейн С.И., 1966а, табл. V, 13), когда они были вытеснены огнивом с железным кресалом.
В погребениях хунну Забайкалья от одежды сохранились остатки кожи, местных шерстяных и импортных шелковых и хлопчатобумажных тканей (Талько-Грынцевич Ю.Д., 1899, с. 13, 14; Сосновский Г.П., 1935, с. 171; 1946, с. 59–62; Коновалов П.Б., 1976а, с. 248). Лучше всего сохранились образцы одежды в курганах Ноин-Улы. Хунну носили распашные кафтаны и широкие шаровары, сшитые из шерстяных и шелковых тканей, обувь типа мягких сапог из войлока и кожи. Головные уборы были двух типов — островерхие колпаки и шапки вроде кокошника с прикрытием для ушей. Имелись также специально сшитые головные повязки. Одежду украшали вышивкой и аппликациями из кожи и меха (Руденко С.И., 1962б, с. 39–47, табл. X–XVII). Распашную одежду подпоясывали плетеными шерстяными и кожаными поясами с бронзовыми пряжками или застегивали пряжками и ложечковидными застежками (табл. 106, 72, 81) (Руденко С.И., 1962б, табл. XVI, 2, 3).
Украшениями служили разнообразные по форме бусы из сердолика, халцедона, яшмы, малахита, флюорита, серпентина, агата, глинистого сланца и известняка, мраморовидного известняка, кости и стекла (табл. 108). Стеклянные бусы были импортными, а многие бусы из камня и кости сделаны хуннскими мастерами из местного сырья (Давыдова А.В., 1985, с. 54–57; Davydova А.V., 1968, p. 236). Специфичны для хунну кольца из глинистого известняка и кости или отлитые из бронзы (табл. 108, 67, 69, 70), когтевидные и коромыслообразные подвески из халцедона (табл. 108, 40, 41, 53, 54). В качестве украшений использовались также бронзовые и золотые художественно оформленные бляшки и накладки (табл. 108, 2, 3), ажурные пряжки (табл. 106, 56, 69; 113, 1, 4, 8, 11), раковины каури и их имитации из раковин и бронзы (табл. 108, 48, 61), мелкие подвески различных форм (табл. 108, 32–34).
Предметы туалета представлены немногочисленными булавками из бронзы и кости (табл. 108, 45–47) и импортными китайскими зеркалами (табл. 108, 6, 8).
В быту хунну пользовались войлочными коврами местного производства, художественно украшенными аппликациями и вышивкой с изображениями в зверином стиле и орнаментальными узорами в виде спиралей, ромбов, крестов, сечкообразных фигур, полосчатого рисунка типа «шкуры тигра» и др. (табл. 114, 20), а знать — кроме того, иноземными коврами и тканями (Руденко С.И., 1962б, табл. XXXIX–XLV). Ковры обоих видов встречены в курганах Ноин-Улы.
Вероятно, для игры хунну использовали овечьи или козьи астрагалы, найденные в различном количестве в детских и взрослых погребениях Ильмовой пади (Коновалов П.Б., 1976б, с. 202, 203). На астрагалах, обнаруженных на Иволгинском городище, прочерчены различные знаки и рисунки, семантика которых неясна (Davydova А.V., 1968, fig. 15).
Назначение ряда предметов из инвентаря хунну трудно определить. Так, цилиндрический футляр из трубчатой кости с костяной крышечкой (табл. 107, 7), возможно, предназначался для хранения лекарств или косметических средств. Не исключено, что некоторые округлые железные накладки с квадратными отверстиями (табл. 106, 32–34) и круглые железные подвески (табл. 106, 35, 47), судя по остаткам ткани на оборотных сторонах, связаны с одеждой. Но конкретно функция их не определена. Неясно назначение орнаментированного цилиндра с несквозными сверлинами (табл. 106, 40), а также некоторых других предметов (Коновалов П.Б., 1976б, с. 205, 206; Davydova А.V., 1968, fig. 14; 16, 6, 7, 9, 10). Не имеют аналогий в других культурах железные пластинчатые наконечники ремней с округлым и прямоугольным концами и прорезью для крепления ремня (табл. 106, 8).
В погребениях суджинского типа встречаются костяные палочки для принятия пищи, ложечки неопределенного назначения, палочки с концом в виде миниатюрной трубки (табл. 107, 11). Часть ложечек, возможно, служила для еды или для приема лекарств (Талько-Грынцевич Ю.Д., 1899, с. 11; Руденко С.И., 1962б, с. 36, табл. VIII, 1, 8; Коновалов П.Б., 1976б, с. 199, табл. XVII).
Предметы изобразительного искусства хунну носили прикладной характер и были выполнены в бронзе, кости, дереве, войлоке и камне. Искусство хунну сочетало черты самобытности с особенностями, унаследованными от других народов, главным образом от населения Южной Сибири и Алтая скифо-сарматского времени. С ними искусство хунну сближает преобладание изображений животных, среди которых господствуют представители местной фауны — горный баран, козел, лось, олень, волк, медведь, кошачьи хищники, хищники неопределенного вида и ушастый грифон. Значительное место занимают изображения домашних животных — лошади, быка, яка (табл. 113, 9; 114, 3, 4, 9, 11, 14). Вещи украшались также стилизованными орнаментальными композициями в виде решеток, меандров, спиралей, завитков, змеевидных и других фигур (табл. 113, 3, 11; 114, 2).
В искусстве хунну восприняли и продолжали древние традиции. Так, помимо литья художественных изделий из бронзы, практиковалось вырезание изображений на деревянных бляхах и покрытие их тисненым золотым листком (табл. 113, 5, 6), что было характерно для изображений Алтая пазырыкского времени (Руденко С.И., 1960, с. 245). Сцены нападения ушастого грифона на лося, горного козла или барана (табл. 113, 5, 6, 8, 10; 114, 20) являются дальнейшим развитием композиции, изображающей нападение грифона на копытных. Украшение бляшек из дерева вставками из камня и накладками из рога и золотых листков (табл. 113, 3) предвосхищает технику эмалевых вставок. Своеобразны изображения фигурок лошадей и голов быка на пряжках и бляшках (табл. 114, 3, 4, 9, 11, 14), рогатого крылатого волка на костяном цилиндре (табл. 113, 7), сцены борьбы из-за добычи — нападение грифа на тигра, терзающего козла (табл. 113, 8), композиции в виде двух дерущихся лошадей на бронзовых бляхах (табл. 113, 9), а также — сцены единоборства яка с фантастическим рогатым львом на коврах из Ноин-Улы (Руденко С.И., 1962б, табл. XLIII–XLV). Характерно для искусства хунну и оформление изображений на бляхах кантом в виде следующих друг за другом листьев (табл. 113, 9, 10) и передача в форме листьев копыт и окончаний ног животных (табл. 113, 5, 6, 10). Стилистический анализ хуннских художественных бронз из Ордоса, многие сюжеты которых аналогичны забайкальским, проведен С.И. Руденко и другими исследователями (Руденко С.И., 1962б, с. 75–82; Andersson J.G., 1932; Salmony A., 1933). М.П. Грязнов (1961, с. 16), анализируя семантику изображений на отдельных поясных пластинах хуннской эпохи, считает, что здесь отражены сюжеты и образы героических мифов, а сцену схватки двух лошадей (табл. 113, 9) интерпретирует как борьбу коней богатырей, сюжет которой сохранился в алтайском эпосе.
Разнообразие природно-климатических условий на обширной территории расселения хунну позволяет предполагать, что их общество состояло из кочевой части — в полупустынных районах на юге Монголии, полукочевников — в северной Монголии и Забайкалье, а также оседлого населения, проживавшего в ремесленно-земледельческих поселках. Этим обстоятельством можно объяснить появление крупных могильников хунну на севере (Ильмовая и Черемуховая пади, Ноин-Ула, Хуни-гол, Идэргол, Батценгель-сомон, Бодончин-гол), связанное с более или менее продолжительным проживанием населения на определенных местах, и отсутствие крупных некрополей на юге Монголии, где хуннских памятников известно мало и представлены они преимущественно единичными курганами, оставленными кочевниками.
Основу хозяйства хунну составляло кочевое и полукочевое скотоводство (Таскин В.С., 1968б) при значительном распространении земледелия и ремесла. Летописи сообщают, что сюнну «вслед за пасущимся скотом кочевали с места на место. Из домашнего скота у них больше всего лошадей, крупного рогатого скота и овец, а из редкого скота — верблюдов, ослов, мулов, катiров, тоту и танi (лошаков, мелких диких лошадей, куланов). В поисках воды и травы (они) переходят с места на место, и хотя у них нет городов, обнесенных внутренними и наружными стенами, нет постоянного местожительства и они не занимаются обработкой полей, тем не менее каждый тоже имеет выделенный участок земли» (Таскин В.С., 1968а, с. 34, 117, примеч. 1).
Противоречивые свидетельства письменных источников, повествующих то о земледелии у хунну, то о его отсутствии, по-видимому, отчасти можно объяснить различиями хозяйственной специфики отдельных районов. Так, в ЦХШ под 89 г. до н. э. сообщается, что, хотя на севере рано наступают морозы, тем не менее и там сеяли различные виды проса. Говорится также, что в этот год в земле хунну «начался снегопад, длившийся несколько месяцев подряд, скот падал, среди населения начались болезни, хлеба не вызрели» (Таскин В.С., 1973, с. 22, 137, примеч. 19). Последнее свидетельство указывает, что хлеб в питании хунну играл определенную роль наряду с продуктами животноводства, о чем также повествуют летописи. «По обычаям сюнну народ ест мясо домашнего скота, пьет его молоко, одевается в его кожи; скот же питается травой и пьет воду, переходя в зависимости от сезона с места на место» (Таскин В.С., 1968а, с. 46). В этих сведениях содержится указание на сезонные перекочевки. О полукочевом характере скотоводства хунну Забайкалья говорит и большой удельный вес в стаде крупного рогатого скота, особи которого в погребениях могильников Ильмовой и Черемуховой падей составляют около 33 % домашних животных. Очевидно, не случайно одним из излюбленных сюжетов прикладного искусства хунну Забайкалья, северной Монголии и Ордоса было изображение быка или яка (табл. 114, 3, 4, 11) (Руденко С.И., 1962б, табл. XXXVI, 3; XXXVII, 3). Однако полное представление о составе стада у полукочевых хунну получить трудно. Судя по остаткам костей жертвенных животных в погребениях, хунну разводили крупный и мелкий рогатый скот, лошадей, верблюдов, яков. По числу особей на первом месте стоял мелкий рогатый скот — овцы и козы, кости которых составляли около 60 % (по материалам Ильмовой и Черемуховой падей). Примечателен большой удельный вес козы. На втором месте — крупный рогатый скот (около 33 %), на третьем — лошади (около 5 %). Лошадь была важнейшим животным, использовавшимся скотоводами в повседневной жизни как транспортное средство, при пастьбе скота, на войне и облавной охоте. К тому же, она обладает наибольшей способностью к тебеневке.
Данные о количестве голов скота, приходящихся на душу населения у хунну, вычислены японским ученым Эгами Намио, исходя из соотношения между количеством пленных и количеством голов скота, захваченных у сюнну ханьскими военачальниками. В годы благополучия и процветания хунну на одного человека приходилось 19 голов скота, а в годы неблагоприятные, вызывающие падеж животных, обеспеченность сокращалась до четырех голов. Примечательно, что по материалам И. Майского (1921, с. 134) в 1918 г. в Монголии на душу населения приходилось 17,3 голов всех видов домашних животных, а по переписи периода антияпонской войны в Уланцабском сомоне — 14,65, по шести хошунам Чахара — 19,6 голов скота (Egami Namio, 1963, p. 353, 354; Таскин В.С., 1973, с. 138, 139). В свете этих показателей понятны обильные жертвоприношения животных, достигавшие 19 голов на погребенного, в курганах хунну суджинского типа. Они как бы символизировали стадо, приходящееся на душу покойного и отправляющееся с ним в потусторонний мир.
Несколько иной состав стада был у жителей оседлых поселений. На Иволгинском городище кости домашних животных составляют 92,5 % остеологических остатков, при этом доля особей овцы — 22 %, козы — 4 %, крупного рогатого скота — 17 %, лошади — 12 %, свиньи — 15 %, верблюдов, яков — 1 %, собаки — 29 % (Davydova A.V., 1968, p. 239; Давыдова А.В., 1985, с. 71). Высокий удельный вес свиньи говорит об оседлости и различии в составе видов животных, разводимых жителями оседлых поселков и полукочевниками. Обеспеченность поголовьем скота у оседлых жителей поселений была ниже, чем у основной массы полукочевого населения, с чем, очевидно, связано небольшое количество остатков мясной пищи в могильниках дэрестуйского типа. По облику крупный рогатый скот хунну был близок современному монгольскому, хорошо приспособленному к зимовкам при скудном кормлении на сухих пастбищах. Лошади — среднего роста, с короткими конечностями, густой шерстью — по конституции были близки бурятской и северной якутской лошадям (Гарутт В.Е., Юрьев К.Б., 1959, с. 81, 82; Davydova А.V., 1968, p. 239). Видимо, были также лошади улучшенных пород, «тысячелийные» аргамаки, подобные лошадям из курганов Пазырыка (Витт В.О., 1952, с. 177–180). Такие кони изображены на шерстяной ткани из кургана 6 Ноин-Улы (Руденко С.И., 1962б, табл. LXIII). Разводили также кур, кости которых найдены на Иволгинском городище (Давыдова А.В., 1959, с. 75). Собака — спутник скотовода и охотника — на Иволгинском городище представлена тремя породами: лайкой, крупной волкоподобной собакой и догом (Давыдова А.В., 1985, с. 71). Кости собак встречены в погребениях Ильмовой пади. Они имели довольно короткую морду и были близки современным монгольским собакам (Руденко С.И., 1962б, с. 25).
Продукты земледелия и ремесла, необходимые кочевникам и полукочевникам, поставляли жители оседлых поселений. Земледелие у хунну играло второстепенную, но весьма существенную роль. Помимо известий летописей, о земледелии у хунну свидетельствуют находки орудий обработки земли, сбора и переработки урожая — своеобразных наральников, наконечников лопат, мотыг, серпов (табл. 107, 22, 29, 31, 41, 42, 49), зернотерок, а также зерна на поселениях и в погребениях.
Пахотное орудие хунну было типа однорукояточного прямогрядильного рала с полозом. Такие рала были распространены от Средней Азии до Тихого океана (Краснов Ю.А., 1986, с. 46, 48). В Забайкалье найдено 34 наральника времени хунну, из них два — на Иволгинском городище и 26 — на поселении у с. Дурены (Давыдова А.В., 1985, с. 69). Отлиты они из чугуна местными мастерами. На территории Китая наральники такого типа неизвестны. В Забайкалье, у пос. Солдатовский найдена глиняная форма для отливки именно таких наральников (Давыдова А.В., Шилов В.П., 1953, с. 197, 198). Судя по небольшим размерам наральников, земля вспахивалась на глубину 7–8 см. Сеяли просо, ячмень и пшеницу. Зерна проса найдены в погребениях Ильмовой и Черемуховой падей, Ноин-Улы, а также на Иволгинском городище (Сосновский Г.П., 1946, с. 64; Давыдова А.В., Шилов В.П., 1953, с. 195; Руденко С.И., 1962б, с. 28; Коновалов П.Б., 1976б, с. 210). На Иволгинском городище обнаружены также зерна пленчатого и голозерного многорядного ячменя (Hordeum vulgare L.), карликовой и мягкой пшеницы (Triticum compactum; Triticum aestivum) (Давыдова А.В., 1960, с. 152; 1985, с. 70; Davydova А.V., 1968, p. 239). Уборка урожая производилась железными серпами. Зерно размалывали на каменных зернотерках удлиненной и округлой форм (Давыдова А.В., 1985, рис. VIII, 9). Хранили его в ямах грушевидной формы (Давыдова А.В., Шилов В.П., 1953, рис. 5) и в больших глиняных сосудах, иногда с отверстием у дна для вентиляции (табл. 112, 1, 28), а также, по сообщениям письменных источников, в специально построенных башнях (Таскин В.С., 1973, с. 24). Летописные известия не содержат сведений о том, кто возделывал поля у хунну. По всей вероятности, занималась этим оседлая часть населения. По сравнению с основной массой скотоводов — полукочевников и кочевников — она была, по-видимому, относительно немногочисленной.
Возможно, к периоду хунну относится часть древних оросительных каналов Забайкалья. В Иволгинском оросительном канале найдена бронзовая бляшка с изображением кошачьего хищника, относящаяся к концу I тысячелетия до н. э. и, вероятно, датирующая этот канал (Давыдова А.В., Шилов В.П., 1953, с. 199, рис. 7).
Подсобными занятиями хунну были охота и рыболовство. Летописи сообщают: «По существующим среди них обычаям в мирное время они следуют за скотом и одновременно охотятся на птиц и зверей, поддерживая таким образом свое существование, а в тревожные годы каждый обучается военному делу для совершения нападений» (Таскин В.С., 1968а, с. 34). На поселениях и в погребениях обнаружены кости оленя, косули, кулана, кабана, степной лисицы. Охотились и на других животных, в частности лося, зайца. На Иволгинском городище найдена пластина с изображением головы самки лося (Давыдова А.В., Миняев С.С., 1975, с. 199). Лось, терзаемый грифоном, изображен на ковре из Ноин-Улы (табл. 114, 20) (Руденко С.И., 1962б, табл. XLV), На Иволгинском городище кости диких животных составляли 7,5 % общего количества фаунистических остатков (Давыдова А.В., 1985, с. 74; Davydova А.V., 1968, p. 239). Орудием охоты служил лук со стрелами. Была распространена также коллективная, облавная, охота, практиковавшаяся, в частности, знатью (Таскин В.С., 1968а, с. 38; 1973, с. 25, 30). О рыболовстве свидетельствуют находки костей рыб, в том числе пластин осетровых, на поселениях и в отдельных погребениях хунну (Давыдова А.В., 1959, с. 75; 1982, с. 136; 1985, с. 73, 74). Орудиями рыболовства служили костяные гарпуны, железные крючки (табл. 107, 12, 18, 19) и сети, от которых сохранились глиняные грузила (Давыдова А.В., 1985, рис. VIII, 12). В целом рыболовство не играло большой роли в хозяйстве.
Поселения хунну являлись также ремесленными центрами. На них плавили железо, бронзу, на что указывают находки руды, шлаков, льячек, капелек бронзы, литников на Иволгинском городище и поселении у с. Дурены. Куски руды, найденные на поселении у с. Дурены, содержали до 70 % железа (Давыдова А.В., 1980, с. 200). На Иволгинском городище изучены остатки железоплавильного горна, состоявшего из двух частей — шахты (0,37×0,375 м, глубина 0,35 м), где плавилась руда, и соединенного с основанием шахты овального в сечении подземного канала (длина 0,9 м, высота 0,2 м, ширина 0,35 м; табл. 109), служившего для поддувания в шахту воздуха и для извлечения полученного металла. Сверху шахту перекрывал глиняный купол, через отверстие в котором в шахту засыпали вперемежку слои измельченной руды и древесного угля. Во время плавки это отверстие заделывали глиняной пробкой и обмазывали глиной. Обломки купола и пробки, а также крицы железа найдены рядом с горном (Давыдова А.В., 1956, с. 273, 274; 1985, с. 77, 78). Помимо сыродутного процесса, хунну освоили технику выплавки чугуна и отливки из него некоторых изделий, в частности наральников. Железные предметы в большинстве кованые. При обработке их применялись напильники. Один из них найден на выдувах у с. Дурены (табл. 107, 33) (Кызласов И.Л., 1985а, с. 27–29).
Руду добывали из местных месторождений Забайкалья и на захваченных территориях Алтае-Саянского нагорья, где также проводили ее плавку. В Каа-Хемском р-не Тувы, в урочище Кара-Суг, открыты следы рудников хунну по добыче железной руды магнетита и гематита в виде воронкообразных ям (диаметр 5-20 м). В них на глубине 2,5 м найдены кости животных, обломки двух сосудов — гуннского и уюкской культуры, а на глубине 3 м — древесный уголь и зола, указывающие на огневой способ добычи руды. Рудник датируется рубежом III–II вв. до н. э. по сочетанию керамики двух культур — хуннской и уюкской. По мнению Л.Р. Кызласова (1969б, с. 120–122, рис. 3; 1979, с. 82, 83), сразу после завоевания Тувы в 201 г. до н. э. хунну начали здесь разработку железной руды, а стремление овладеть ее источниками двигало хуннское завоевание на север.
Медно-бронзовое производство хунну было самостоятельным, унаследовавшим традиции развитой цветной металлургии Забайкалья предшествующего времени. Об этом свидетельствует состав хуннских бронз, отличающийся от состава импортных бронзовых изделий, найденных на хуннских памятниках в Ноин-Уле и Ильмовой пади. Хунну Забайкалья пользовались в основном многокомпонентными сплавами (медь — свинец-мышьяк, медь-олово-свинец-мышьяк). Реже употребляли бронзы мышьяковистые (Иволгинские городище и могильник) и оловянисто-свинцовые (Дэрестуйский могильник). Концентрация примесей иногда достигала десятков процентов. Из этих сплавов отлиты хуннские художественные бронзовые изделия, пряжки, бляхи и другие предметы, которые из Забайкалья попадали и на смежные территории, в Туву, Минусинскую котловину (Дэвлет М.А., 1980б, с. 20; Миняев С.С., 1980, с. 29–31; 1983б, с. 61). С.С. Миняев выделяет в Забайкалье два очага медно-бронзовой металлургии — Иволгинский и Джидинский, а также предположительно третий — Чикойский. Характерной особенностью изделий Джидинского центра, которые составляют две трети бронзовых вещей, найденных в Дэрестуйском могильнике, а также известны на других памятниках хунну Забайкалья и северной Монголии, является микропримесь индия. Она несвойственна другим металлургическим центрам, и следовательно, руда для дэрестуйских бронз бралась в каком-то особом местном месторождении. Возможно, существовали свои центры в Ордосе и Монголии, поскольку здесь представлены сплавы, неизвестные в Забайкалье (Миняев С.С., 1983, с. 59–63).
Практически все находки, связанные с выплавкой меди и литьем бронзы, на Иволгинском городище обнаружены в жилищах, которые конструктивно не отличались от остальных построек этого поселения и представляли сочетание мастерской и жилища ремесленника. Необходимая для плавки металла высокая температура обеспечивалась конструкцией печей, сложенных из крупных каменных плит, обмазанных глиной. В подовой части жилища 48 найдено днище сосуда, использованного в качестве тигля (Миняев С.С., 1983, с. 65). Целые литейные формы на памятниках хунну Забайкалья пока не встречены. Однако анализ литников и самих изделий показывает, что при литье применяли различные формы: односторонние одноканальные, двусторонние симметричные (одноканальные и трехканальные) и двусторонние асимметричные. В жилище 37 Иволгинского городища найдены литники от литейных форм трех типов, что говорит об их одновременном использовании, возможно одним мастером. После отливки бронзовые вещи не подвергались дальнейшей механической обработке. Удаляли только литейные швы и закраины (Миняев С.С., 1983, с. 59–61). Выплавка меди и литье бронзовых изделий у хунну стояли, очевидно, на уровне ремесленного производства.
На поселениях хунну было развито керамическое производство с применением ручного гончарного круга, следы шипа которого видны на дне сосудов (Давыдова А.В., 1956, с. 274; 1985, с. 75–77). Наряду со станковыми делали и лепные сосуды. Остатки керамической мастерской хунну обнаружены на юго-востоке Горного Алтая, на р. Юстыд, у оз. Жалгизуирокколь (Кубарев В.Д., 1980б, с. 213; Кубарев В.Д., Журавлева А.Д., 1986, с. 101–119). Здесь выявлены остатки восьми «печей» двух типов для обжига керамики. Они имели вид воронкообразных ям глубиной до 2,5 м. У ям первого типа дно было выложено камнем. Сосуды обжигали на слое угля толщиной 0,5–0,6 м. В период обжига сосуды обкладывали мелкими камнями и комками глины. За один раз обжигалось три-четыре крупных сосуда. Ямы второго типа имели выровненное дно с ямками для установки сосудов, и обжиг здесь производился на дровах. Мелкие сосуды для обжига ставили друг на друга, и за один раз в такой печи можно было обжечь до 30 сосудов различной величины. Наряду с хорошо обожженными сосудами найден и керамический брак. Судя по остаткам шипов на дне сосудов, в производстве использовалось не менее шести гончарных кругов. Радиоуглеродный анализ угля из печи 1 раскопа 1 определил дату 1830±40 лет назад (120 г. н. э.) (Кубарев В.Д., Журавлева А.Д., 1986, с. 109, 118).
Особенно развито у хунну было косторезное производство. По числу находок изделия из кости на поселениях занимают второе место после керамики. Из кости делали орудия труда, оружие, детали конской сбруи, детали одежды и украшения, отдельные бытовые предметы — палочки для еды, ложечки, футляры для игл (?). Орудием обработки кости в основном служил железный нож. Многие изделия из кости полированы.
О высоком мастерстве в обработке дерева дают представление погребальные сооружения хунну. Бревна и доски срубов и гробов тщательно отесаны, хорошо подогнаны и соединены при помощи шипов и вырубов. Дерево широко использовали в строительстве жилищ, для изготовления нар, балок, перекрытий, каркасов юрт, деталей повозок. Из дерева и бересты делали многие предметы быта, в большинстве не сохранившиеся. На Иволгинском городище найдены долбленое корыто и кружок бересты с отверстиями (Давыдова А.В., 1985, с. 54), а в могильнике Черемуховой пади — деревянный половник (табл. 107, 9).
В какой-то мере было развито камнерезное искусство. Из имеющихся в Забайкалье и южном Прибайкалье пород камня — халцедона, сердолика, глинистого сланца и известняка, мраморовидного известняка, яшмы, флюорита, серпентина — местными мастерами сделаны бусы, кольца, когтевидные и коромысловидные подвески. Подтесанный камень использовался при строительстве жилищ и очагов в них.
Большое место в хозяйстве занимала обработка продуктов животноводства: выделка кож, изготовление из шерсти войлока, ковров и тканей. Шерсть окрашивали в разные цвета. По мнению А.А. Воскресенского, исследовавшего шерстяную ткань и ковер из Ноин-Улы, для крашения шерсти использовали краски, полученные из корней марены (Воскресенский А.А., Кононов В.Н., 1932, с. 92, 93).
Кроме металлургии и металлообработки, требующих специальных сложных навыков, ремесло у хунну, не отделилось от основных отраслей хозяйства — скотоводства и земледелия. Об этом свидетельствует то, что среди большого числа вскрытых хуннских жилищ и погребений, не выявлены комплексы, указывающие на преимущественное занятие ремеслом того или иного вида. Возможно, что в ремесло начало выделяться керамическое производство, использовавшее гончарный круг и специальные сооружения для обжига посуды. Преобладание станковой посуды и идентичность ее на поселениях и в погребениях, а также исследование керамической мастерской на р. Юстыд разрешают думать, что основная масса хунну, скотоводы — кочевники и полукочевники, получала станковые сосуды от мастеров из оседлых поселков в обмен на продукты скотоводства, что в свою очередь способствовало развитию керамического ремесла. В целом следует отметить высокий уровень развития производства у хунну, что создавало материальную базу их военно-политических успехов.
Большое влияние на развитие культуры хунну оказали соседние народы Южной Сибири и Юго-Восточной Азии, с которыми они находились в постоянном контакте. Перебежчики, военнопленные, земледельцы и ремесленники селились на поселениях хунну. Они оказали влияние на развитие техники земледелия, имевшего в Центральной Азии древние традиции (Окладников А.П., 1962, с. 427–431). Предметы вооружения и конского снаряжения хунну, за исключением отдельных типов бронзовых наконечников, аналогии которым представлены в южной Маньчжурии (Давыдова А.В., 1985, с. 50; Davydova А.V., 1968, p. 236), имеют много общего с этими категориями инвентаря у народов Южной Сибири. Это касается и таких орудий труда, как ножи, напильники и шилья с кольцевидным навершием рукояти (табл. 107, 3, 33, 34, 47). Общие элементы в изобразительном искусстве хунну и народов Южной Сибири имеют корни в идеологических представлениях кочевых племен степей Евразии.
Несмотря на высокое развитие, собственное производство хунну не удовлетворяло все их потребности. Суровость климата Центральной Азии ограничивала возможности занятия земледелием (Таскин В.С., 1968а, с. 24, 25, 32, 74; 1973, с. 22, 36, 51). По свидетельству письменных источников, хунну получали зерно, пшено и рис у своих южных соседей путем торговли, дани или военного грабежа. Приобретали хунну также шелковые и хлопчатобумажные ткани, зеркала, некоторые бусы и металлические изделия. Эквивалентом обмена со стороны хунну были скот, кожи, шерсть и другие продукты животноводства, а также, вероятно, меха. Судя по большому количеству импортных вещей, можно полагать, что наиболее активные торгово-обменные связи приходятся на I в. до н. э. — I в. н. э. Вероятно, в торговле с югом имел место не только обмен, но в какой-то мере и денежное обращение с использованием китайской монеты, о чем говорит интересное свидетельство. В 52 г. до н. э. во время приема в китайском императорском дворце шаньюю Хуханье пожаловали головной убор и пояс, верхнее и нижнее одеяние, золотую печать на зеленом шнуре, украшенный яшмой меч, кинжал, лук, четыре комплекта стрел, 10 алебард в чехлах, колесницу с сиденьем, седло и уздечку, 15 лошадей, 20 цзиней золота, 200 тыс. монет, 77 комплектов одежды, 8 тыс. кусков шелковых тканей с затканным и вышитым узором, узорчатой тафты, крепа и разного шелка, а также 6 тыс. цзиней шелковой ваты (Таскин В.С., 1973, с. 35). Такое обильное подношение должно было обеспечить благорасположение шаньюя, а большое число монет предназначалось, вероятно, для торговых операций. В отдельных погребениях хунну также найдены монеты (Иволгинский, Дэрестуйский могильники), а в кургане 6 Ноин-Улы обнаружен шелковый кошелек для монет (Руденко С.И., 1962б, с. 96, рис. 66, б). О значительности торговых контактов можно судить по одному из сообщений. В 84 г. н. э. шаньюй северных хунну послал для торговли с ханьскими купцами князя Имоцзы и других, которые погнали более 10 тыс. голов крупного рогатого скота и лошадей, перехваченных, правда, отрядом всадников по приказанию южного шаньюя (Таскин В.С., 1973, с. 79). Однако такая торговля не могла быть регулярной и полностью зависела от политической обстановки.
Торговые, военные и дипломатические контакты осуществлялись также с западом и востоком. Путем торгового обмена или военной добычи к хунну попадали ковры и ткани греко-бактрийского производства, обнаруженные в курганах Ноин-Улы (Руденко С.И., 1962б, с. 97–110), а также некоторые изделия из бронзы — например, пряжки (Миняев С.С., 1976, с. 109, 110). На восток к ухуаням, платившим хунну дань кожами и полотном, вместе со сборщиками дани ездили торговцы (Таскин В.С., 1973, с. 54).
Такие активные контакты, обусловленные потребностями хозяйства и военно-политической деятельностью, объясняют большое количество импортных вещей на памятниках хунну.
Земледельческие и ремесленные поселки типа Иволгинского городища являлись одновременно опорными военными пунктами хунну, в которых стояли их гарнизоны, имелись запасы продовольствия и, очевидно, военного снаряжения. На это указывают следующие сообщения. В 119 г. до н. э. вторгшийся в земли хунну китайский полководец Вэй Цин дошел до города Чжаосиня у горы Тяньяньшань, отождествляемой с южной оконечностью Хангайского хребта (в центральной Монголии), и захватил хуннские запасы зерна, которыми накормили войска. Пробыв здесь один день, Вэй Цин сжег имевшиеся в городе остатки зерна и выступил в обратный путь (Таскин В.С., 1968а, с. 91). В 66 г. до н. э. «сюнну… желая оказать давление на усуней и (владения) Западного края, послали левого и правого дацзянов и с каждым более десяти тысяч всадников, чтобы они стали гарнизонами и занимались обработкой полей в правых землях» (Таскин В.С., 1973, с. 30). Оба сообщения указывают на связь земледельческих поселений с военными опорными пунктами хунну. В Хакасско-Минусинской котловине таким пунктом была резиденция хуннского наместника, дворец которого исследован около Абакана (Киселев С.В., 1951, с. 479; Кызласов Л.Р., 1960, с. 135, 163, 164; 1969б, с. 117; Евтюхова Л.А., 1947, с. 79–85; Евтюхова Л.А., Левашева В.П., 1946, с. 72–84); на северных рубежах, в Забайкалье, — Иволгинское городище; в Ордосе — городища Эрланьхугоу и Кэлимынинцзунь (Васильев К.В., 1959, с. 169, 170), а на юге Монголии — Баян-Булак.
Отмечая важную роль укрепленных ремесленно-земледельческих поселений для военно-экономического базиса хунну, не следует, однако, преувеличивать их значения. Основу общества хунну составляли скотоводы-кочевники и полукочевники, знатная верхушка которых не всегда умела оценить значение укрепленных «городов». Так, была прекращена постройка городов, начатая в 83 г. до н. э. по рекомендации служившего у хунну чиновника Вэй Люя, который для успешной борьбы с ханьскими войсками советовал шаньюю: «Выкопайте колодцы, постройте окруженные стенами города, воздвигните для хранения зерна башни и обороняйте города совместно с циньцами (перебежавшими к сюнну китайцами); если и придут ханьские войска, они ничего не смогут поделать» (Таскин В.С., 1973, с. 23, 24, 138, примеч. 24).
Летописные известия приводят разноречивые данные о численности хунну. По подсчетам ханьского ученого Цзя И (200–168 гг. до н. э.), у хунну было «приблизительно 60 000 всадников, „натягивающих лук“. Поскольку один латник приходится на пять человек, численность народа составляет 300 тыс., что меньше населения одного большого ханьского уезда» (Таскин В.С., 1973, с. 5). Другие источники говорят о еще большей численности хуннского войска. В правление ханьского императора Вэнь-Ди (179–156 гг. до н. э.) шаньюй Лаошань вторгся в пределы Китая во главе 140 тыс. всадников. Несколько ранее шаньюй Маодунь окружил императора Гао-Ди на горе Байдэн, имея, по свидетельству одного источника, 400 тыс., а по другим данным — 300 тыс. воинов. Сыма Цянь определяет количество всадников у Маодуня в 300 тыс. Он же сообщает, что у хунну было 24 военачальника, из которых сильные имели по 10 тыс., а слабые — по нескольку тысяч всадников. Опираясь на эти свидетельства, В.С. Таскин считает приводимую Цзя И численность в 60 тыс. всадников преуменьшенной и склоняется к мнению, что более точно определять численность войска в 300 тыс. воинов. Общая численность населения при этом достигала примерно 1,5 млн человек (Таскин В.С., 1973, с. 5, 6). Те же данные о количестве населения получил и Л.Н. Гумилев (1960, с. 79). Однако он справедливо заметил, что цифра 1,5 млн преувеличена, поскольку это превышает количество населения современной Монголии. Разноречивость источников и преувеличение числа хуннского войска (а отсюда и населения), возможно, связаны с основами древней ханьской военной тактики, согласно которой считалось правильнее преувеличить силы противодействующей стороны (Таскин В.С., 1968а, с. 137, примеч. 119).
Вопросы общественного устройства хунну отражены в летописях и анализировались рядом исследователей (Бернштам А.Н., 1951; Гумилев Л.Н., 1960; Руденко С.И., 1962б). В последнее время на основе уточненных переводов китайских источников они изложены В.С. Таскиным (1973, с. 4–17).
Политическая организация хунну представляла собой раннее государство, которое по структуре походило на политические организации более поздних кочевых народов — тюрок, монголов — и сочетало черты централизованной государственной власти с пережитками родо-племенного строя. Высокая степень централизации власти и военной организации во многом обеспечила военные успехи хунну. Во главе государства стоял шаньюй, обладавший почти неограниченной властью. По объяснению Бань Гу, «шаньюй» означает «обширный» и показывает, что носитель этого титула обширен, подобно Небу, т. е. под его властью, словно под небом, находится вся земля (Таскин В.С., 1973, с. 6, 7). Власть шаньюя была наследственной и передавалась обычно старшему сыну. Шаньюй был верховным главнокомандующим, во время крупных походов лично предводительствовал войском. Как верховный правитель шаньюй представлял хунну в сношениях с другими государствами и народами, что особенно видно в отношениях с Ханьской империей. Шаньюи заботились также об охране владений хунну, рассматривая землю как основу государства. Шаньюй выступал и как верховный судья, хотя разбором судебных дел и определением меры наказания занимались представители трех знатных фамилий Хуань, Лань и Суйбу, сообщавшие шаньюю о принятых решениях (Таскин В.С., 1973, с. 11, 73).
Государство хунну делилось на 24 владения, удела. Во главе каждого удела стоял темник, назначаемый шаньюем. Обычно это были члены семьи, сыновья и родственники шаньюя. В свою очередь темники для управления уделом назначали тысячников, сотников, десятников и других управителей, выделяя им соответствующий участок земли для кочевания. Шаньюй мог наказывать темников и даже лишать их владений (Таскин В.С., 1968а, с. 40, 44; 1973, с. 14, 15). Основным видом повинности была воинская служба. Темники предоставляли в распоряжение шаньюя воинов, и сами проводили военные действия по его указанию. Темники и другие представители знати помогали шаньюю в управлении и обсуждали текущие дела, собираясь на совет. При этом сила и влияние темников зависели от количества воинов, поставляемых ими, а не от величины удела. Наиболее сильные темники выставляли по 10 тыс. всадников, более слабые — по нескольку тысяч. Темники собирались также на церемонию провозглашения нового шаньюя. Ослабление власти и военные неудачи шаньюя вели к появлению разногласий среди темников и междоусобицам.
Кроме того, при шаньюе для управления страной имелся должностной аппарат, в составе которого среди высших чиновников были и китайцы, перешедшие на службу к хунну (Ли Лин, Вэй Люй и др.) (Таскин В.С., 1973, с. 16, 17). Мнения чиновников и темников шаньюй принимал во внимание, но они не были обязательны для исполнения.
Основную массу населения составляли рядовые кочевники, средние слои общества, имущественное и социальное положение которых было также различным. Об этом свидетельствует погребальный ритуал: различия в величине курганов, устройстве погребальных камер, снабжении покойных инвентарем и заупокойной пищей, указывающие на многоликость и сложность общественной лестницы хунну. Социальная дифференциация и централизованная государственная власть вели к разложению родовых связей и к постепенной замене их территориальными. В то же время в семейных отношениях сохранялся левират. «После смерти отца берут в жены мачех, после смерти старшего или младшего брата женятся на их женах» (Таскин В.С., 1968а, с. 35, 46, 117, примеч. 2), что указывает на пережитки родового строя. Выделяющиеся на некрополях группы погребений, вероятно, можно считать захоронениями членов отдельных семей и зависимых от них лиц.
В ограниченных размерах существовало рабство. Источники сообщают об обращении в рабство плененных мужчин и женщин (Таскин В.С., 1968а, с. 41). Покоренные народы облагались данью. Замаскированной данью были подарки, направляемые шаньюям китайскими императорами в периоды могущества и военных успехов хуннского объединения. В государстве хунну проводилась перепись населения с целью его податного обложения.
Идеологические представления хунну мало известны. Погребальный ритуал, устройство камер в виде срубов, снабжение покойника пищей и инвентарем указывают на существование представлений о потусторонней жизни. Из летописей известно, что хунну поклонялись небесным светилам, луне, солнцу и приносили жертвы, в том числе человеческие, предкам, небу, земле, различным духам. Так, в 89 г. до н. э. по наговору шамана, действовавшему по приказу Вэй Люя, в жертву духу земли был принесен ханьский Эршиский военачальник, попавший к хунну в плен и пользовавшийся сначала благосклонностью шаньюя (Таскин В.С., 1973, с. 22).
Обильный материал для реконструкции идеологии хунну, полученный из курганов Ноин-Улы, детально проанализирован С.И. Руденко (1962б, с. 87–92).
Палеоантропологический материал по хунну невелик и фрагментарен, к тому же, не совсем однороден, что связано с различиями в их этническом составе. Наиболее крупная сборная серия — около 38 черепов — получена из хуннских погребений различных районов Монголии (Тумэн Д., 1985, с. 89). Г.Ф. Дебец (1948, с. 120–123), И.И. Гохман (1960; 1967; 1980) и Н.Н. Мамонова (1974, с. 227, 228; 1979, с. 204–210) относят черепа из могильников хунну Забайкалья к палеосибирскому, точнее байкальскому, антропологическому типу большой монголоидной расы, отмечая их сходство с черепами из неолитических погребений Прибайкалья и отличие от черепов из плиточных могил. Этими же особенностями характеризуются черепа из могильников Дархан и Сухэ Батор в Монголии.
И.И. Гохман (1960, с. 166), исследовавший черепа из Иволгинского могильника, предположительно выделяет среди жителей Иволгинского городища местную, аборигенную, группу населения, прослеживаемую на этой территории с энеолита, и хуннскую, имеющую сходство с погребенными Ноин-Улы, что согласуется с археологическими данными о неоднородности этнического состава населения Иволгинского городища. Г.Ф. Дебец (1948, с. 121) констатировал европеоидную примесь на одном черепе из Ургун-Хундуя.
Д. Тумэн (1985, с. 89–91) фиксирует единство антропологического типа хунну Монголии и Забайкалья, отмечая, что у хунну Забайкалья лицо чуть выше, чем у хунну Монголии. Она же прослеживает расовое сходство хунну с носителями культуры плиточных могил центральной Монголии, что свидетельствует, по ее мнению, об их генетическом родстве. В то же время она считает, что черепа из плиточных могил восточной Монголии довольно сильно отличаются от черепов хунну пропорциями мозгового и лицевого отделов. В центральной Монголии выделяется краниологический материал хуннского могильника Найма Толгой (три черепа), характеризующийся европеоидными чертами с монголоидной примесью. Именно поэтому Т. Тот сближает эту серию с краниологией усуней Южного Казахстана и считает, что в центральных районах Монголии происходило смешение европеоидных и монголоидных по типу групп населения (Toth Т., 1967, p. 406, 407). По мнению Д. Тумэн (1985, с. 93), основная часть краниологического материала хунну свидетельствует о значительном расовом сходстве с поздними кочевниками и современным населением Монголии, прослеживаемом по продольному, поперечному и высотному диаметрам черепа, ширине и горизонтальной профилировке лица. Однако такое заключение представляется излишне прямолинейным. Волосы хунну, погребенных в Ноин-Уле, были черного цвета и по форме типичны для монгольской расы (Дебец Г.Ф., 1948, с. 123; Руденко С.И., 1962б, с. 111).
Возможное присутствие потомков хунну в составе гуннов, достигших Центральной Европы, в какой-то мере отражает краниологический материал могильника Мезоншентяно и других некрополей Венгрии, имеющий сходство с материалом хуннских некрополей (Ноин-Ула и др.) (Дебец Г.Ф., 1948, с. 121; Toth Т., 1962, p. 253), но он очень невелик, и к заключениям, следующим из него, надо подходить с осторожностью.
По вопросу об этнической и языковой принадлежности хунну среди исследователей нет единства. Большинство авторов, в том числе А.Н. Баскаков (1964, с. 1, 3), Л.Н. Гумилев (1960, с. 49), В.С. Таскин (1968а, с. 13–19), Л.Л. Викторова (1980, с. 121, 123), считают, что язык хунну был тюркским. М.А. Кастрен, М.Г. Рамштедт и некоторые другие исследователи полагали, что хуннский язык был общим, еще не дифференцированным, для предков тюрок и монголов (Castren М.А., 1857, s. 35, 36; Ramstedt М.G., 1937, s. 81–91). Существует мнение (Н.Я. Бичурин, Ц. Доржсурэн, Д. Наваан) о монголоязычности хунну. Г. Сухбаатар (1976, с. 123–133) говорит о прямом родстве протомонголов с хунну, что согласуется с трактовкой Д. Тумэн антропологического материала. А.П. Дульзон (1968, с. 177), Л. Лигети (Ligeti L., 1950, p. 141–185), Э. Дж. Пуллиблэнк (1986; Pulleyblank Е.G., 1962, p. 239–265) предполагали, что язык хунну относился к енисейской семье языков и был близок кетскому, что представляется менее вероятным. Недавно Г. Дёрфером была высказана точка зрения, поддержанная Л.Р. Кызласовым, согласно которой язык хунну не сохранился до настоящего времени и относится к вымершим (Doerfer G., 1973; Дёрфер Г., 1986, с. 77; Кызласов Л.Р., 1979, с. 142). Такая разноречивость мнений объясняется крайне малым количеством языкового материала хунну (около 20 слов и двустишие, объемом 10 слогов), известного, к тому же, в транскрипции китайских источников.
Остается нерешенной и проблема происхождения культуры хунну, что в значительной мере обусловлено слабой археологической изученностью восточных районов Центральной Азии. Можно предполагать полиэтничность хунну. Некоторую роль в их генезисе сыграло население культуры плиточных могил, которое в основном, по-видимому, было ассимилировано хунну и вошло в их состав. На это указывают археологический материал (детали орнаментации керамики, традиции металлургии меди, косторезного производства, звериного стиля) и данные антропологии (Тумэн Д., 1985, с. 93).
В состав хунну вошли, очевидно, также кочевые племена Ордоса I тысячелетия до н. э., культура которых выявлена пока слабо. Исследованное в местности Ваньгун погребение IV–III вв. до н. э. сходно с хуннскими по ритуалу (яма с уступами, черепа быка, лошади и собаки на деревянном перекрытии) и инвентарю (керамика, бронзовые украшения, роговые изделия). Шесть погребений того же времени, обнаруженные у д. Таохунбала и одно — у д. Дунсухао, по керамике и обряду захоронения в грунтовых ямах, на спине вытянуто, головой на северо-восток, по мнению авторов раскопок, аналогичны погребениям II–I вв. до н. э. некрополей Эрланьхугоу и Сичагоу, предположительно связываемым с хунну (Миняев С.С., 1979а, с. 75, 76). Наиболее ярко протохуннские черты, по мнению С.С. Миняева (1987б, с. 144, 145), представлены в памятниках скифского времени юго-западной Маньчжурии, объединяемых в культуру «погребений верхнего слоя Сяцзядянь». С памятниками хунну их сближает ритуал захоронения в деревянных гробах, обставленных каменными плитами. В сопровождающем инвентаре представлены бронзовые зооморфные бляшки, пуговицы, колокольчики, имитации раковин каури, поясная пластина с изображением сцены охоты. Среди оружия имеются крупные бронзовые черешковые наконечники стрел — трехлопастные и типа срезней, что свидетельствует о применении большого лука. Подобный состав инвентаря в дальнейшем становится характерным для хунну.
Прослеживаются определенные связи и с населением Горного Алтая: сходные черты изобразительного искусства; захоронение покойников в двойных камерах.
Исторические судьбы хунну, оставшихся в Центральной Азии, не выяснены из-за плохой изученности археологических памятников населения Монголии II–V вв. Отдельные элементы культуры хунну прослеживаются в культуре тюркоязычного населения Центральной Азии VIII–IX вв. Конструкция сложного лука уйгуров была аналогична устройству лука хунну, а керамика уйгуров — вазы с вертикальным лощением — напоминает вазообразные сосуды хунну (Кызласов Л.Р., 1969а, с. 74, 75, рис. 24; 1979, рис. 121, 137). Подобно хунну, уйгуры строили крепости, прямоугольные в плане, которые были опорой их господства в покоренных землях. Вероятно, не случайно в китайских источниках (Бичурин Н.Я., 1950а, с. 214) указывается, что язык хунну сходен с языком племен хойху (ойхор, уйгуров), входивших позже в состав тюркоязычных по преимуществу племен теле, что говорит в пользу мнения о тюркоязычности хунну. Китайские династийные хроники считают потомками хунну алтайских тюрок, ссылаясь при этом на тюркские легенды, повествующие о происхождении тюрок от хунну.