Лесостепь Зауралья и Западной Сибири
Ранний железный век лесостепи Западной Сибири(В.А. Могильников)
Здесь рассматриваются культуры западносибирской лесостепи, охватившие пространство от восточных склонов Урала до междуречья Иртыша и Оби, включая на востоке среднее течение р. Омь. Это — огромная территория, протяженностью около 1500 км с запада на восток и до 400 км с севера на юг. Расположенные в этом ареале культуры и группы памятников, выделенные в культурно-этнические типы, имели ряд общих черт, обусловленных общими элементами генезиса, а также тесными взаимными контактами. К концу I тысячелетия до н. э. — началу I тысячелетия н. э. вся эта территория оказалась занятой одной саргатской культурой. Однако изученность этого огромного ареала неравномерна. Наиболее исследованы районы лесостепного Зауралья и Прииртышья.
Изучение памятников лесостепи Зауралья и Западной Сибири началось в 60-70-х годах XIX в. и первоначально проводилось краеведами-любителями, занимавшимися преимущественно раскопками курганов и сбором сведений о находках древних предметов, местоположении городищ и курганных могильников (Зырянов А.Н., 1863; 1881; Голодников К., 1879; Словцов И.Я., 1884 и др.). Позднее эту работу проводили в небольшом объеме специалисты-археологи и полупрофессионалы (Анучин Д.Н., 1887; Уваров Ф.А., 1887; Зограф Н.Ю., 1879; Heikel А., 1894; Минко М.К., 1907; ОАК за 1894, 1896 гг.; Толмачев В.Я., 1913). Сведения о городищах и курганах по левым притокам Тобола, Исети и Пышме, поступившие в Археологическую комиссию, были систематизированы А.А. Спицыным (1906б), поднявшим вопрос о назначении зауральских городищ, их соотношении с курганами и связях с древностями Прикамья и Минусинских степей. Большой материал к археологической карте восточных склонов Урала и прилежащей части лесостепи был собран В.Я. Толмачевым (1913). Однако в целом дореволюционные исследования не были систематическими, не шли дальше сбора фактического материала и проводились часто на низком методическом уровне. Они не дали четкого представления об отдельных этапах развития населения Зауралья и Западной Сибири и специфике их культуры. При разрозненности имевшихся фактов исследователи даже не ставили эти задачи.
После революции, в 20-30-х годах, начинаются планомерные исследования памятников лесостепи Зауралья и Западной Сибири (Дмитриев П.А., 1928; Левашева В.П., 1928; 1948; Кипарисова Н.П., 1960; Сальников К.В., 1940; 1947; 1951; 1956). Впервые весь известный материал из курганов раннего железного века лесостепи Западной Сибири был обобщен П.А. Дмитриевым (1928, с. 187–190), который показал его своеобразие, отметил преобладание северной ориентировки погребенных и приблизительно одинаковый погребальный инвентарь. Выделив группу этих памятников в ареале от Зауралья до междуречья Иртыша и Оби, П.А. Дмитриев датировал их III в. до н. э. — I в. н. э. и высказал мнение о близости их культуры культуре сармат. Впоследствии, анализируя материал памятников Приобья, В.Н. Чернецов (1953б, с. 224, 240) отметил своеобразие культуры, впервые выделенной П.А. Дмитриевым (Мысовские, Саргатские, Коконовские курганы), но отнес ее не к сарматским, а к кочевым угорским племенам. Мнение об угорской принадлежности населения лесостепи Притоболья было поддержано и дополнительно аргументировано К.В. Сальниковым (1966, с. 124).
Первые широкие раскопки поселений и курганов были проведены К.В. Сальниковым в 40-50-е годы. Особое внимание он уделил городищу Чудаки, выявив специфику домостроительства, фортификации и своеобразие керамики этого памятника (Сальников К.В., 1940; 1947; 1951). Рекогносцировочные исследования еще ряда городищ (Большое и Малое Казахбаевские, Ипатовские и др.) и раскопки Царева кургана на Тоболе позволили ему объединить все эти памятники и выделить особую гороховскую культуру (Сальников К.В., 1947, с. 235; 1962а, с. 23; 1962б).
Массовые полевые исследования 60-70-х годов, проведенные Уральской экспедицией Уральского университета под руководством В.Ф. Генинга, Иртышским отрядом Института археологии АН СССР под руководством В.А. Могильникова и экспедицией Северо-Казахстанского музея и Петропавловского пединститута под руководством Г.Б. Здановича создали основу для дифференциации представлений об облике культуры лесостепи Зауралья и Западной Сибири. Были окончательно обособлены саргатская и гороховская культуры (Сальников К.В., 1962а, с. 23; Могильников В.А., 1970, с. 180, 181; 1972а; 1972б, с. 132, 133; Стоянов В.Е., 1969а; 1969б; 1970, с. 242, 243), а также выделены памятники начала железного века: носиловского и воробьевского типов — в Притоболье, баитовского — в Притоболье и Приишимье (Стоянов В.Е., 1969а, с. 59; 1969б, с. 6, 7). При этом поселенческие комплексы, исследованные в Притоболье, были названы В.Е. Стояновым (1969а, с. 58, 59; 1969б, с. 7) речкинскими по раскопанному им поселению Речкино II. В дальнейшем была признана их принадлежность к саргатской культуре.
В 80-х годах активные полевые исследования баитовских и саргатских памятников были осуществлены А.В. Матвеевым и Н.П. Матвеевой на нижней Исети и среднем Тоболе. По результатам раскопок опубликованы материалы Тютринских курганов саргатской культуры (Матвеев А.В., Матвеева Н.П., 1985, с. 69–76) и изложена периодизация саргатских могильников Притоболья с выделением комплексов III–II вв. до н. э.; II в. до н. э. — I в. н. э.; I–II вв. (Матвеева Н.П., 1985а, рис. 6). В прилежащую к восточным склонам Урала часть лесостепи распространяются также памятники иткульской и каменогорской культур, основной ареал которых локализуется в горнолесном Зауралье.
Указанные культурные комплексы исследованы неравномерно. Наиболее хорошо изучены памятники саргатской культуры (V в. до н. э. — III–IV вв. н. э.). В меньшей степени известны памятники гороховской культуры (V–II–I вв. до н. э.), в материале которой прослеживаются сарматские черты, а сама культура, по облику близкая саргатской и составлявшая с ней одну этнокультурную общность, представляла нечто вроде буфера между обширными ареалами сармат на западе и саргатской культуры на востоке. Наименее изучены памятники воробьевского, баитовского и носиловского культурно-этнических типов. Памятники носиловского и баитовского типов, представлявшие локальные варианты одной, баитовской, культуры, наиболее близки между собой, что проявляется в одинаковой конструкции жилищ, частью — в формах и орнаментации керамики, а также в примеси песка к глиняному тесту. Носиловское население, располагаясь к западу от баитовского, преимущественно на средней Исети, тесно контактировало с «баитовцами» на нижней Исети и в Среднем Притоболье. «Баитовцы» жили главным образом восточнее — в Среднем и Нижнем Приишимье, Притоболье и по Тоболу доходили до Иртыша (карты 16; 17). Носиловские памятники — наиболее ранние (VII–VI вв. до н. э.), частично синхронны с ними баитовские (VII–IV вв. до н. э.). В VI в. до н. э. на Исети на месте носиловских памятников появляются воробьевские, локализующиеся преимущественно на левобережье среднего Тобола, средней и отчасти верхней Исети (карта 18). По обильной примеси в керамике талька, орнаментации ее гребенчатым штампом, форме пряслиц, вырезанных из обломков сосудов, и каменных курильниц воробьевские памятники представляют как бы своеобразную юго-восточную периферию иткульской культурной общности. Но в то же время по форме некоторых сосудов и примеси талька в глиняном тесте воробьевская керамика близка и гороховской посуде.
Памятники VII–VI вв. до н. э. в лесостепи Прииртышья исследованы слабо. В.Е. Стоянов (1969б, с. 7; 1970, с. 248) относил к ним памятники так называемого розановского типа, выявленные на Иртыше. Однако работы В.А. Могильникова и Л.Н. Коряковой показали, что «розановские памятники» представляют собой поселенческие комплексы саргатской культуры Прииртышья последних веков до нашей эры. В материале памятников VII–VI вв. до н. э. лесостепного Прииртышья прослеживается сочетание двух разнородных элементов — северного, представленного керамикой с крестовой орнаментацией красноозерского типа, и южного — с резными узорами типа «елочки» и треугольных фестонов, получившего дальнейшее развитие в саргатской культуре.
Памятники носиловского и баитовского типов были выделены В.Е. Стояновым, определившим их ареалы и описавшим особенности поселений, фортификации, домостроительства и характерные черты керамики. Он считал возможным объединять их в рамках одной культуры (Стоянов В.Е., 1969а; 1969б; 1969в; 1970, с. 240–242, 248, 249; 1975, с. 130–133). Памятники носиловского типа локализуются в основном на средней и отчасти нижней Исети, а также на левобережье среднего Тобола между устьями Куртамыша и Исети (карта 16). Свое название они получили от Носиловского II поселения, где были раскопаны остатки трех жилищ и выявлен характерный комплекс керамики «носиловского» типа (табл. 115) (Стоянов В.Е., 1975, с. 115–130). Памятники баитовского типа размещаются в основном восточнее и северо-восточнее носиловских. Они занимают среднюю и нижнюю Туру с Ницой, правобережье среднего и нижнего Тобола и отчасти его левобережье, а также — лесостепное междуречье Ишима и Тобола и Среднее Приишимье (карта 17). Название им дано по городищу Баитово, исследованному рекогносцировочно в Среднем Притоболье. На нижней Исети и среднем Тоболе располагалась зона тесного контакта носиловского и баитовского населения, поэтому на поселениях этого района керамика носиловская и керамика баитовская встречаются вместе и из-за своей близости слабо различимы.
Карта 16. Распространение памятников носиловского типа.
а — селища, исследованные рекогносцировочно; б — селища, исследованные раскопками; в — находки носиловской керамики на гамаюно-иткульских городищах; г — находки носиловской керамики на баитовских городищах; д — находки носиловской керамики на баитовских поселениях.
1 — Лужки IV; 2 — Зотино II; 3 — Затеченекое; 4 — Сухрино I; 5 — Сухрино II; 6 — Воробьево; 7 — Мыльниково; 8 — Носилово II; 9 — Боровое (Шляпина); 10 — Прыгово; 11 — Ботинки II; 12 — Архангельское; 13 — Закоулово; 14 — Темляки; 15 — Губино; 16 — Карагужево; 17 — Старое Лыбаево; 18 — Гладунино; 19, 20 — Увал IV, V; 21 — Коркино III; 22 — Боровушинское; 23 — Поспелово II; 24 — Скородум III; 25 — Скородум I.
Карта 17. Памятники баитовского типа.
а — городища, известные по разведкам; б — городища, исследованные раскопками; в — селища, известные по разведкам; г — селища, исследованные раскопками; д — воробьевские селища с находками баитовской керамики; е — находки баитовской керамики в насыпях курганов других культур.
1 — Звериноголовское V; 2 — Закоулово; 3 — Язево; 4 — Темляки; 5, 6 — Речкино I, II; 7 — Байтово; 8 — Калмацкий бугор; 9 — Гладунино; 10 — Увал I, IV, V; 11 — Высокая Грива; 12 — Чистолебяжье; 13 — Бочанцево; 14–16 — Коркино II–IV; 17 — Старопереладово; 18 — Губино; 19 — Новошадрино II; 20 — Суерка I; 21 — Калинино; 22, 23 — Скородум I, III; 24 — Бызово; 25 — Старое Лыбаево; 26 — Черное II; 27 — Юрта-Бор XX; 28 — Цытырлы; 28а — Чатаново III; 29 — Караульный Яр; 30 — Сумкино (Бергилька); 31, 32 — Прыгово I, II; 33 — Барино; 34 — Усть-Терсюкское; 35, 36 — Бархатово I, II; 37, 38 — Рафайлово II, I; 39, 40 — Ботники II, Iа; 41 — Ингалинка; 42 — Верх-Ингалинка; 43 — Верх-Ингалинский Борок I; 44 — Слобода Бешкильская; 45 — Юдино; 46 — Кашино; 47 — Лыжино; 48 — Городок; 49 — Калугино; 50 — Голышево; 51 — Верхний Бор II; 52 — Курья; 53 — Мыс II; 54 — северный берег Андреевского озера I; 55 — южный берег Андреевского озера I; 56 — Дуван; 57 — Ипкуль VIII; 58 — Матуши II; 59 — Семискуль; 60 — Прохорово; 61, 62 — Старорямовское I, II; 63 — Глубокое; 64 — Снегирево; 65 — Полое I; 66 — Шабурово II; 67 — Локти; 68, 69 — Харламово I, II; 70 — Фоминцево; 71, 72 — Черемуховое озеро I, II; 73 — Сухое; 74, 75 — Бельковское I, II; 76 — Пеганово; 77 — Карьково: 78 — Петровка I; 79 — Карлуга I; 80 — Борки II; 81 — Нагорное; 82 — Лихачево; 83 — Стрехнино I; 84 — Тушнолобово; 85 — Заворохино II; 86 — Логиново V; 87 — Узлово.
Н.П. Матвеева (1986а, с. 90), исследовавшая несколько поселений с баитовскими комплексами на нижней Исети, не выделяет отдельно памятники носиловского типа, рассматривая их как баитовские в рамках единой баитовской культуры. Объединение памятников названных типов в одну культуру обоснованно, поскольку между носиловскими и баитовскими комплексами много общего в конструкции жилищ, формах и орнаментации керамики, что говорит об их однокультурности в рамках локальных вариантов культуры. В последующем изложении будут показаны общие и особенные черты памятников носиловского и баитовского типов одной баитовской культуры.
Памятники носиловского типа представлены неукрепленными поселениями. В отличие от этого, среди баитовских имеются также городища. Целая система из четырех баитовских городищ находится на правобережье среднего Тобола близ устья р. Суерь. Погребения носиловского и баитовского типов не выявлены. Раскопки проведены на семи носиловских поселениях, среди которых наиболее полно исследовано Носиловское II селище (Стоянов В.Е., 1975, с. 115–127). Баитовские поселения раскапывались на нижней Исети (Рафайлово; Ботники II; Ингалинский борок), среднем Тоболе (городища Увал IV; V) и на Ишиме (Карлуга I; Борки II; Узлово; Лихачево). Лихачевское городище раскопано полностью. Кроме кратких информаций (Зданович Г.Б., 1967; Матвеева Н.П., 1986б, с. 191) и статьи В.Е. Стоянова (1969в) о многослойном городище Узлово, ни один из раскапывавшихся памятников не опубликован.
Почти все исследовавшиеся носиловские поселения не однослойны и содержат материалы более позднего времени, поэтому размеры собственно носиловских селений установить трудно. По мнению В.Е. Стоянова (1975, с. 128), чистый носиловский комплекс зафиксирован в разрезе жилищной впадины Прыговского селища. Поселения носиловского и баитовского типов расположены по берегам рек и озер на мысовидных выступах, останцах и возвышениях надпойменных и коренных террас.
Размеры баитовских поселений сильно варьируют. Укрепленная площадка Лихачевского городища чуть превышала 1200 кв. м, а Баитовского — составляла около 8600 кв. м. К тому же, прилежащее к укреплениям Баитовского городища селище простиралось еще почти на 100 м, образуя поселок общей площадью около 20 тыс. кв. м. Средняя мощность культурного слоя поселений 0,4–0,5 м, а в углублениях котлованов жилищ — до 0,7–0,8 м. Для баитовских городищ характерны замкнутые линии дерево-земляных укреплений. Площадки городищ окружены кольцевым или полукольцевым валом с разрывами-проходами и рвом. Валы невысокие, сильно оплывшие. К примеру, вал Баитовского городища имел высоту 0,5 м при ширине 7-12 м, ров — глубину 0,5 м при ширине 7 м. В северо-западной части вала находился проезд на городище (ширина 7-10 м; табл. 116, 1). Площадка Лихачевского городища защищена кольцевым рвом глубиной 0,5–0,6 м, в котором, вероятно, был установлен частокол. В южной и восточной частях укрепления были проходы, причем южный представлял простой проем в стене-частоколе, а восточный, возможно, был ограничен по сторонам двумя бревенчатыми башнями с углубленной до 1,5 м подземной частью. С северной стороны сохранились остатки небольшого вала (Зданович Г.Б., 1967, с. 137; Стоянов В.Е., 1975, с. 130). На городище по кругу плотно друг к другу стояло восемь жилищ, оставляя в центре незастроенную площадку (около 200 кв. м), предназначавшуюся, вероятно, для загона скота. Баитовское городище также густо заполнено впадинами от жилищ, расположенными частью по кругу вдоль вала, частью — без определенного порядка. Но около центра площадки тоже оставался свободный от построек участок.
Для памятников носиловского и баитовского типов характерны обособленные прямоугольные однокамерные жилища с канавкой по периметру котлована, фиксирующей основание стен. На месте входа канавки разомкнуты, и по сторонам проема (ширина около 1 м) находятся ямки от столбов, служивших, по-видимому, для крепления дверей и стен. Судя по правильной, почти квадратной, форме контура канавок и продолговатым углублениям на дне, можно полагать, что стены жилищ были бревенчатыми, а нижние венцы углублялись в землю. Данных о конструкции кровли нет. В средней части жилищ на полу располагались открытые очаги. На Носиловском II поселении очаг ограничивался незамкнутой овальной канавкой, на дне которой находились зола, уголь и куски прокаленной супеси из очага (табл. 115, 1). Площадь жилищ колеблется от 35 до 80 кв. м. На Лихачевском городище вскрыто восемь таких жилищ, на поселении Карлуга I — два, на Носиловском II — три. Баитовские жилища исследованы также на городищах Рафайлово, Ботники II, Увал IV, V, поселениях Ингалинский борок, Узлово и др. Часть жилищ, раскопанных на баитовских памятниках, имела слабоуглубленный в материк котлован без канавок по периметру. Такие жилища исследованы на поселениях Увал IV и V (табл. 116, 14). Очаги и них располагаются на полу или на небольшом специальном материковом возвышении. На поселении Ботники II вскрыто двухкамерное баитовское жилище, близкое по конструкции саргатским (Матвеева Н.П., 1986б, с. 191).
Основную массу материала памятников носиловского и баитовского типов составляет керамика. Сосуды изготовлены из глины с примесью песка ленточным нелепом. Обжиг костровый неровный, но черепок плотный и прочный светло-коричневого или серовато-коричневого цвета. Поверхность в большинстве случаев имеет штрихи от заглаживания пучком травы, щепкой или зубчатым штампом. Обычно поверх штрихов они дополнительно заглажены мягким предметом. Толщина стенок сосудов и их шеек почти одинакова и у большинства составляет 4–7 мм. Днища иногда утолщены. Сосуды круглодонные, преимущественно с яйцевидным, реже — шаровидным туловом, прямой, почти вертикальной, наклонной или дуговидно отогнутой шейкой и плоским, реже — закругленным или приостренным венчиком (табл. 115; 116). Для носиловских сосудов характерна короткая низкая шейка (табл. 115), у баитовской керамики шейки имеют относительно большую высоту (табл. 116). Количественно преобладают горшки с невысокой шейкой и профилированными плечиками. В небольшом числе представлены чаши без выраженной шейки (табл. 115, 9; 116, 19, 20, 25). Преобладают сосуды средних и крупных размеров, диаметр по венчику около 23–35 см, редко — до 40 см.
Верхняя часть большинства сосудов орнаментирована, на Носиловском II поселении — около 79 % сосудов. На керамике носиловского типа узор покрывает шейку и плечико или только шейку и очень редко — только перегиб или плечико. В орнаментации преобладают оттиски гребенчатого штампа и круглоямочные вдавления. Ямки обычно расположены в один ряд по шейке и (редко) оттиснуты с внутренней стороны, образуя на наружной поверхности «жемчужины» (табл. 115, 8, 12, 16, 17, 20, 21, 23, 28, 30, 31). Последние более характерны для керамики баитовского типа. Оттиски гребенчатого штампа длинные, с прямоугольными вдавлениями средней величины и реже — с треугольными отпечатками зубьев от наклонно поставленного зубчатого штампа (табл. 115, 6–8, 10, 11, 13–16, 18, 21, 22, 25, 27–31). Они образуют узоры типа горизонтальной «елочки», рядов наклонных и вертикальных вдавлений, реже — зигзага, решетки, «шагающей гребенки» и столбиков из горизонтальных отпечатков (табл. 115, 11, 29). Два последних орнаментальных мотива весьма характерны для декора керамики иткульской культуры горнолесного Зауралья (Бельтикова Г.В., 1977, рис. 1, 1, 3, 5, 6). На Носиловском II поселении гребенчатые и ямочные узоры составляют 94 % элементов орнамента (Стоянов В.Е., 1975, с. 125). Редко встречаются резные узоры и треугольные ямочные вдавления (табл. 115, 19). Оттиски из наклонно поставленной гребенки или ямок находятся также по срезу венчиков сосудов (табл. 115, 6, 11–16, 25, 30).
Орнаментация баитовской керамики отличается в деталях от носиловской. Здесь также орнаментировано большинство сосудов: на Узловском поселении — 96 % всей керамики. Элементы орнамента представлены главным образом круглоямочными вдавлениями и выпуклостями-«жемчужинами», а также треугольными оттисками уголка палочки или лопаточки, резными линиями и оттисками зубчатого штампа. Орнамент располагается преимущественно по шейке и плечикам сосудов, иногда проходит только по шейке или только по плечикам. Дно и тулово обычно не орнаментированы. Лишь иногда конические ямки рядами или в беспорядке покрывают тулово (табл. 116, 19, 26). Венчики сосудов часто покрыты наклонной насечкой (табл. 116, 18, 23, 25, 28). На Узловском поселении орнаментировано около 88 % венчиков. На городищах Увал I, IV, V их значительно меньше, что отражает, очевидно, локальные, а возможно, хронологические различия. Композиции орнамента представлены горизонтальными рядами круглых ямок, «жемчужин», наклонных нарезок, оттисков уголка палочки и зубчатого штампа (табл. 116). Эпизодически встречаются узоры типа «елочки», зигзага, пересекающихся линий, треугольников. Чаще орнаментальные композиции включают различные элементы. Обычно это круглые и треугольные ямки в сочетании с нарезками или отпечатками зубчатого штампа (табл. 116, 18, 19, 23, 24, 28). Но в узорах может быть и один элемент — как правило, ямки и «жемчужины» (табл. 116, 21, 22, 26, 27).
По сравнению с носиловской керамикой на баитовской выше доля ямочно-«жемчужного» узора и меньше свойственной носиловской посуде зубчатой «елочки», а также почти нет зубчатой качалки и столбиков из горизонтальных оттисков гребенки. Такие оттиски на носиловской керамике (табл. 115, 11, 29, 31), возможно, отражают влияние иткульской культуры.
Вещевой инвентарь на памятниках носиловского и баитовского типов малочислен. На носиловских поселениях не обнаружены вещи из железа, не встречены также следы его выплавки или ковки. В баитовском жилище городища Увал V найдена железная булавка с шаровидной головкой (табл. 116, 15), подобная известным в скифо-сакских памятниках и на Иткульском городище VI–IV вв. до н. э. (Сальников К.В., 1962а, рис. 7, к). Основные орудия труда и предметы вооружения делали из бронзы, кости, камня и дерева. Изделия из железа, видимо, только начинали входить в обиход. На это, помимо упомянутой булавки, указывает находка у д. Боровая в Нижнем Притоболье (баитовский ареал) биметаллического чекана (табл. 116, 10), датируемого по аналогии из Уйгарака VII–VI вв. до н. э. (Вишневская О.А., 1973, табл. XX, 1). Вероятно, первые (VII–VI вв. до н. э.) изделия из железа, в том числе оружие (табл. 116, 12), в лесостепном Притоболье и Приишимье были импортными.
Для обработки дерева и рыхления земли могли пользоваться бронзовыми кельтами. Они обнаружены на Воробьевском поселении, Лихачевском городище, а также в виде случайных находок на средней Исети и Тоболе (табл. 115, 3; 116, 5) (Чернецов В.Н., 1947, рис. 22, 3, 7; Сальников К.В., 1965, рис. 1, 2). Бронзовые ножи без выделенной рукояти, подобные найденному на Носиловском II поселении (табл. 115, 5), имели многоцелевое назначение и были широко распространены. Часть бронзовых кельтов и ножей, видимо, поступала от населения иткульской культуры горнолесного Зауралья, где найдены формы для отливки этих предметов (Сальников К.В., 1962а, рис. 6, ж; Бельтикова Г.В., Стоянов В.Е., 1984, с. 141, рис. 4, 7, 15), а часть, вероятно, отливалась на месте из лома, поскольку на баитовском Юдинском селище найдены обломки тиглей и литейной формы (табл. 116, 17). Каменные песты, аналогичные встреченному на Воробьевском поселении (табл. 115, 4), служили для разбивания твердых предметов, и возможно, для дробления руды. Такое назначение их засвидетельствовано на памятниках поздней бронзы Казахстана и иткульской культуры Урала (Маргулан А.Х., Акишев К.А., Кадырбаев М.К., Оразбаев А.М., 1966, с. 240; Бельтикова Г.В., Стоянов В.Е., 1984, с. 139, рис. 3, 7). На городище Увал V и Юдинском селище найдены плоско-цилиндрические пряслица, сделанные из фрагментов керамики или глины и орнаментированные иногда зубчатыми и ямочными наколами (табл. 116, 6–8). На некоторых городищах и селищах обнаружены цилиндрические глиняные предметы неизвестного назначения, возможно грузила (табл. 116, 11, 16), иногда они изготовлены из талька (Викторова В.Д., 1969, с. 9).
Предметы вооружения представлены случайной находкой биметаллического чекана, кинжалом, бронзовыми трехлопастными втульчатыми и черешковыми наконечниками стрел и фрагментами костяных черешковых наконечников стрел (табл. 116, 2–4, 9, 10, 12). Украшения характеризует только железная булавка с шаровидной головкой (табл. 116, 15).
Носиловские памятники датированы В.Е. Стояновым VII–VI вв. до н. э. по вещам, встреченным в одном слое с керамикой носиловского типа, в частности, бронзовым ножом без выделенной рукояти (табл. 115, 5), аналогии которому имеются преимущественно в комплексах того времени (Кадырбаев М.К., 1966, рис. 5, 9; 43, 10, с. 389; Максимова А.Г., 1960, рис. 12, 4; Вишневская О.А., 1973, табл. XXI, 12). Здесь же, на Носиловском II поселении, обнаружен фрагмент керамики, орнаментированный крестовым штампом (Стоянов В.Е., 1975, с. 129, рис. 5, 5), характерным для посуды Томского могильника и городищ Завьялово 1, 5, датированных VII–VI вв. до н. э. (Комарова М.Н., 1952, рис. 21, 7; 22, 52; Троицкая Т.Н., 1968, рис. 47, а, д, ж; 1970, рис. 3, а, в). С керамикой носиловского типа соотносят также обнаруженные на Воробьевском поселении бронзовый кельт с перегородкой и валиковым орнаментом (табл. 115, 3) (Стоянов В.Е., 1975, с. 129), датируемый VIII–VI вв. до н. э. (Чернецов В.Н., 1947, с. 68), и обломок каменного песта (табл. 115, 4), который можно датировать концом II — первой третью I тысячелетия до н. э. (Черников С.С., 1960б, с. 45, табл. XXXIX, 7; LXXVIIa, 11; Заднепровский Ю.А., 1962, с. 33, 64, табл. XXIX, 18; Маргулан А.Х., Акишев К.А., Кадырбаев М.К., Оразбаев А.М., 1966, табл. XI, 2). Наконец, сосуд носиловского типа найден на Карьковском поселении на Ишиме вместе с крестовой керамикой VIII–VII вв. до н. э. (Генинг В.Ф., Евдокимов В.В., 1969, с. 63).
Хронология баитовских комплексов устанавливается по ограниченному числу находок. В жилище 3 Лихачевского городища обнаружен бронзовый кельт с перегородкой во втулке, орнаментированный валиками. По пропорциям он напоминает ананьинские кельты и датируется VII–IV вв. до н. э. (Чернецов В.Н., 1947, с. 71; Кузьминых С.В., 1983, с. 175, табл. LIX, 6). Подобный же кельт происходит из д. Баитово и, возможно, связан с Баитовским городищем (табл. 116, 5) (Сальников К.В., 1965, рис. 2, 8). На городище Увал V вместе с баитовской керамикой найдена, как упоминалось, железная булавка с шаровидной головкой, аналогичная известными скифо-сакских памятниках VI–IV вв. до н. э. (Акишев К.А., Кушаев Г.А., 1963, рис. 80, табл. 1, 2, 3; Петренко В.Г., 1978, с. 15, табл. 9, 30–35), а на Юдинском селище — бронзовый трехлопастный наконечник стрелы со скрытой втулкой IV–III вв. до н. э.
Таким образом, время бытования памятников баитовского типа определяется в пределах VII–IV вв. до н. э. Но скорее всего верхним рубежом является именно первая половина IV в. до н. э., поскольку в конце V–IV в. до н. э. на баитовской территории распространяются памятники гороховской и саргатской культур.
Происхождение носиловского и баитовского культурных комплексов связано с местными культурами периода поздней бронзы Притоболья и Приишимья, представленными памятниками с керамикой бархатовского типа, к которым относятся поселения Бархатово; Ново-Шадрино II; городища Красногорское; Кучум-гора и др. (Стефанов В.И., Корочкова О.Н., 1984, с. 85–88; Голдина Р.Д., 1969, табл. 73–75). Керамика этих памятников с орнаментацией из рядов ямок, «жемчужин» в сочетании с насечками и оттисками зубчатого штампа в Притоболье и Приишимье трансформируется в баитовскую, а на средней Исети, испытав воздействие позднебронзовых межовских и раннеиткульских компонентов, — в носиловскую. Контактами с лесным населением объясняется появление на носиловской керамике архаичной орнаментации в виде качалки (табл. 115, 11, 19), восходящей к культурам лесного Зауралья периодов ранней и развитой бронзы (Косарев М.Ф., 1981, рис. 18, 1; 29, 5). Специфика генезиса при общей этнокультурной подоснове обусловила черты сходства и различия в культуре населения носиловского и баитовского типов.
Отмеченные особенности орнаментации носиловской керамики указывают на связи носиловского населения с этносом иткульской культуры, наложившие специфическую окраску на облик декора носиловской посуды. В Притоболье баитовское население находилось в тесных контактах с населением, оставившим памятники воробьевского типа. Об этом свидетельствуют совместные находки воробьевской и баитовской керамики на поселениях (городища Рафайлово; Увал IV, V; Старое Лыбаево; селишь Речкино I и др.) (Стоянов В.Е., Ширяев А.Г., 1964, табл. III, 1, 5). На Баитовском городище доля керамики баитовского типа 85 %, воробьевского — 15 %. На Лихачевском городище встречен сосуд воробьевского типа (Стоянов В.Е., 1975, с. 132). В VI в. до н. э. воробьевское население сменило «носиловцев» на средней Исети и вступило в тесный контакт с «баитовцами» на нижней Исети и в Среднем Притоболье.
В конце V — первой половине IV в. до н. э. воробьевское население на средней Исети и левобережье Среднего Притоболья вошло в состав населения гороховской культуры, а баитовское население нижней Исети, правобережного Притоболья и Тоболо-Ишимского междуречья вместе с проникавшими в его среду отдельными группами «воробьевцев» было включено в состав постепенно продвигавшегося сюда этноса саргатской культуры. На это указывают баитовские черты, отмечаемые в ранней саргатской керамике Притоболья.
Определить этническую принадлежность «баитовцев» трудно. А.В. Матвеев (1986а, с. 87), исходя из трактовки сообщений Аристея, идентифицирует «баитовцев» с исседонами, а сменивших их саргатцев — с аримаспами. Это гипотетично в той же мере, что и точка зрения К.В. Сальникова (1966, с. 124) о связи с исседонами этноса гороховской культуры.
Памятники воробьевского типа выделены В.Е. Стояновым (1969а, с. 57–60; 1969б, с. 6; 1970, с. 241), показавшим своеобразие воробьевского комплекса керамики и связанных с ней остатков поселений и жилых построек. Свое название они получили по исследованному В.Е. Стояновым Воробьевскому городищу (к данному типу памятников относится лишь средний слой) на Исети, близ г. Шадринск. Рекогносцировочные раскопки поселений с керамикой воробьевского типа проводились К.В. Сальниковым (1956, с. 210, 211, рис. 17, 1, 3) и другими археологами, которые не вычленяли воробьевские комплексы из материала сарматского времени лесостепного Зауралья. На реках Пышма и Ница поселения с керамикой воробьевского типа выявлены В.Д. Викторовой (1969, с. 8).
Памятники воробьевского типа представлены укрепленными и неукрепленными поселениями, локализующимися по среднему Тоболу, ниже устья р. Убаган, по средней и отчасти нижней Исети, а также в среднем течении Ницы и Пышмы (карта 18). Наиболее западные поселения известны в горно-лесном Зауралье. Предположительно к памятникам воробьевского типа может быть отнесен Шадринский могильник (Генинг В.Ф., 1962, с. 104, рис. 39), культурная принадлежность которого недостаточно ясна.
Карта 18. Памятники воробьевского типа.
а — городища, известные по разведкам; б — городища, исследованные раскопками; в — находки воробьевской керамики на баитовских городищах; г — находки воробьевской керамики на гамаюнско-иткульских городищах; д — селища, известные по разведкам; е — селища, исследованные раскопками; ж — находки воробьевской керамики на баитовских селищах; з — находки воробьевской керамики на гамаюнско-иткульских селищах; и — курганный могильник; к — находки воробьевской керамики в насыпях курганов гороховской и саргатской культур.
1 — Таловка; 2 — Звериноголовское VI; 3 — Звериноголовское; 4 — Белое; 5 — Закоулово; 6 — Язево I; 7 — Камышное II; 8 — Темляки; 9 — Белый Яр; 10, 11 — Речкино I, II; 12 — Баитово; 13 — Высокая Грива; 14 — Увал IV; 15 — Калинино; 16 — Бызова; 17 — Старое Лыбаево; 18 — Лихачево; 19 — Узлово; 20 — Березки II; 21 — Каменогорское; 23, 23а — Красный Камень, городище и селище; 24 — Дальнее Багарякское; 25 — Лужки IV; 26 — Никитино; 27 — Дегтярева; 28 — Далматовское; 29 — Затеченское; 30 — Максимово; 31 — Воробьево; 32 — Воробьевский I могильник; 33 — Мыльниково; 34 — Шадринский; 35 — Носилово II; 36 — Боровое; 37 — Боборыкино II; 38 — Прыгово; 39 — Прыгово (находки в насыпях курганов с погребениями гороховской и саргатской культур); 40 — Ильтяково; 41 — Рафайлово II; 42 — Петрогром; 43 — Духовое; 44 — Глядены; 45 — Малахово; 46 — Шушарское II; 47 — Бессоново I; 48 — Юртинское I.
Хронология комплексов воробьевского типа определяется находками в воробьевских слоях отдельных датирующих вещей, стратиграфическими наблюдениями, взаимовстречаемостью воробьевской и баитовской керамики в жилищах и ямах ряда поселений.
На Воробьевском поселении с воробьевским комплексом соотносятся найденные здесь обломки глиняных форм для отливки бронзовых ножей с петлевидной прорезью в рукояти (табл. 117, 12–14). Такие ножи в памятниках тагарской культуры датируются VII–VI вв. до н. э. (Членова Н.Л., 1967, табл. 38, 1, 18–20). С воробьевскими комплексами связаны находки железной булавки с гроздевидной головкой (табл. 117, 11), подобной булавке с Иткульского городища VI–IV вв. до н. э. (Сальников К.В., 1962а, с. 41, рис. 7, к; Бельтикова Г.В., 1977, с. 132), и бронзового трехлопастного втульчатого наконечника стрелы (табл. 117, 3), датируемого по сарматским аналогиям V–III вв. до н. э. Сосуд воробьевского типа (табл. 117, 23) встречен под насыпью кургана III Шадринского могильника, датируемого VI–IV вв. до н. э., а скорее — концом этого периода (Генинг В.Ф., 1962, с. 104). На Речкинском I селище в жилище и в ямах 3 и 4 вместе с воробьевской керамикой найдены в небольшом количестве (как примесь) обломки сосудов баитовского типа (Стоянов В.Е., Ширяев А.Г., 1964, с. 81), а сосуд воробьевского типа встречен в баитовском жилище Лихачевского городища (Стоянов В.Е., 1975, с. 132), что говорит о хотя бы частичной синхронности комплексов воробьевского и баитовского типов в рамках VI–IV вв. до н. э. На памятниках средней Исети (Воробьевское городище; Боровое селище; Воробьевский I могильник) напластования с материалом воробьевского типа перекрыты гороховскими комплексами, V–III вв. до н. э., что свидетельствует о более раннем возрасте воробьевских комплексов Исети по отношению к гороховским (Стоянов В.Е., 1969а, с. 60; 1973, с. 50). Встреченная в насыпях курганов I, IV, VIII Воробьевского I могильника IV–II вв. до н. э. керамика воробьевского типа происходит из культурного слоя, существовавшего здесь ранее селища (Стоянов В.Е., Фролов В.Н., 1962, рис. 32, 4), что говорит о большей древности фрагментов воробьевских сосудов по сравнению с гороховскими комплексами могильника.
Приведенные данные позволяют определить хронологию памятников воробьевского типа в пределах конца VII–IV в. до н. э., в основном синхронизируя их с баитовскими.
Поселения воробьевского типа расположены на надпойменных террасах рек и представлены селищами и городищами. Точные размеры поселений определить трудно, поскольку среди них преобладают многослойные, с материалами различных хронологических периодов, которые зачастую планиграфически и стратиграфически четко не разделяются. Более определенно фиксируются площади поселений, где воробьевский комплекс доминирует: Речкинское I селище — около 13 тыс. кв. м (Стоянов В.Е., Ширяев А.Г., 1964, с. 73), Носиловское II городище с селищем — около 20 тыс. кв. м (Стоянов В.Е., 1975, с. 115). Средняя мощность культурного слоя 0,3–0,5 м, в углублениях — до 0,6–0,9 м.
Наиболее ранние городища (VII–VI вв. до н. э.) простейшие, одноплощадочные, окружены полукольцевой линией укреплений, состоящей из вала и рва. В более позднее время (V–IV вв. до н. э.) появляются двуплощадочные городища (Стоянов В.Е., 1970, с. 241), у которых площадка поселения, примыкающая к первоначальному валу, ограждена дополнительными валом и рвом (табл. 115, 2; 117, 2).
Устройство укреплений воробьевских поселений исследовалось на Носиловском II городище (Стоянов В.Е., 1975, с. 120, 121), где система фортификации сооружалась в два этапа. Первоначально она состояла из закрепленного основанием в канаве частокола, нижняя часть которого служила каркасом вала. С внешней стороны параллельно валу шел неглубокий (не менее 0,9 м) ров (ширина 1,2 м). Наружный откос вала, переходящий в склон рва, был снабжен деревянной крепью. Позднее это укрепление было усилено. Ров стал шире (не менее 3 м) и глубже (до 1,5 м), а вал — выше и шире и был с внутренней стороны укреплен деревянной крепью, поддерживаемой столбами. Внешний склон вала и рва был облицован деревом, а на гребне вала была поставлена бревенчатая стена.
На воробьевских поселениях исследовано пока только пять жилищ: одно — на Речкинском I селище; два — на Носиловском II городище; два — на поселении Боровое (Стоянов В.Е., 1969а, рис. 26, 2, 3, 5; 1975, с. 119; Стоянов В.Е., Ширяев А.Г., 1964, с. 73). Все жилища обособленные однокамерные полуземляночные. По особенностям конструкции они могут быть разделены на три вида: 1) с почти прямоугольным котлованом (табл. 117, 1); 2) с углублением неправильных очертаний и выступом выхода; 3) прямоугольное с выступом выхода и очагом на дне специального углубления (табл. 117, 5). Очаги в жилищах располагались в средней части или у одной из стенок, на уровне пола или в углублении. Размеры котлованов жилищ 3,5×3,65-3,2×7,2 м, глубина 0,6–0,9 м от уровня современной поверхности. Четкие очертания выхода почти никогда не прослеживаются. Перекрытия в центральной части, вероятно, поддерживались столбами, от которых иногда сохраняются столбовые ямки (диаметр 20–25 см, глубина 0,16-0,30 м; табл. 117, 1). Отсутствие четких прямоугольных контуров котлованов жилищ объясняется, по-видимому, тем, что стенки углубленных в землю частей построек не имели прочной бревенчатой облицовки, а стены в наземной части сооружений опирались на деревянную раму, уложенную на поверхности земли по периметру котлована (Стоянов В.Е., 1969а, с. 57). Подобные конструкции жилищ отмечены у обских угров (Соколова З.П., 1957, с. 91, 96).
Помимо жилищ, на поселениях открыты остатки ям (1,5×2,2 м, глубина до 0,75 м), имевших, возможно, хозяйственное назначение. В ямах встречена керамика воробьевского типа. Две ямы имелись также в жилищном углублении Носиловского II городища (диаметры их 1,25 и 0,75×0,5 м, глубина 0,3 м).
Основную массу находок на поселениях составляет керамика. Посуда воробьевского типа изготовлена ленточным налепом из глины с обильной примесью талька и слюды. Поверхность заглажена мягким предметом или затерта концом щепки или зубчатым штампом. Обжиг костровый, несильный. Сосуды круглодонные, чаще яйцевидной, реже — шаровидной формы. Дно утолщено. Шейка сосуда обычно также утолщена и сверху плоско срезана. По форме верхней части тулова выделяется три типа сосудов (Стоянов В.Е., Ширяев А.Г., 1964, с. 76). Сосуды первого типа, составляющие большинство, имеют прямые вертикальные шейки, резко переходящие в тулово (табл. 117, 18, 20–22). Сосуды второго типа — с прямой, резко отогнутой наружу шейкой и таким же резким переходом к тулову (табл. 117, 23) — количественно несколько уступают сосудам первого типа и типологически близки к ним. Сосуды третьего типа — с дугообразно отогнутой наружу шейкой, плавно переходящей в тулово (табл. 117, 17, 19), — относительно малочисленны. Такая профилировка сосудов не характерна для керамики воробьевского типа и более присуща керамике гороховской и саргатской культур. На Речкинском I селище сосуды первого типа составляют 45 %, второго — 41 % и третьего — около 14 % всей посуды.
Большинство керамики орнаментировано. Орнамент располагается в основном на шейке и плечиках, но встречается также и по венчику, приблизительно у 25 % сосудов. Преобладают узоры, выполненные оттисками длинного крупнозубчатого штампа, реже — нарезкой. Орнаментальные композиции представлены горизонтальной «елочкой», вертикальным зигзагом, рядами наклонных оттисков штампа (табл. 117, 17, 18, 21, 23). Довольно часто зона орнамента ограничивается снизу узором типа «шагающей гребенки» (табл. 117, 19, 22), а в отдельных случаях — зигзагом или волной, прочерченной зубчатым штампом (табл. 117, 20, 23). Крупные сосуды, предназначавшиеся для хранения продуктов, имеют иногда на тулове круглые сквозные отверстия (табл. 117, 20, 22).
Орудия труда представлены единичными экземплярами. Судя по найденным на Носиловском городище фрагментам глиняных форм для отливки ножей (табл. 117, 12–14), население пользовалось в быту бронзовыми ножами без выделенной рукояти, имевшей у конца петлевидное отверстие для подвешивания. Нередко на поселениях находят плоские круглые глиняные пряслица, украшенные лучевым орнаментом, выполненным гребенкой или насечкой. Часто они изготовлялись из орнаментированных стенок глиняных сосудов (табл. 117, 6–9). Для обработки дерева и рыхления земли, вероятно, пользовались бронзовыми кельтами с валиковым орнаментом, найденными в ареале воробьевских памятников (табл. 117, 15) (Сальников К.В., 1965, рис. 2, 3–7).
Из предметов вооружения воробьевского типа обнаружено лишь два бронзовых втульчатых наконечника стрел (табл. 117, 3, 4), которые по савромато-сарматским аналогиям можно датировать V–III вв. до н. э. (Смирнов К.Ф., 1961, табл. V, тип XIII). Вероятно, в употреблении находились также костяные наконечники стрел. Но кость плохо сохраняется в супесчаном культурном слое, который характерен для большинства поселений воробьевского типа.
Украшения почти не обнаружены. К ним могут быть отнесены лишь железная булавка (табл. 117, 11) и медная витая гривна из дрота четырехугольного сечения (табл. 117, 10) (Генинг В.Ф., 1962, рис. 42, 2). Подобные гривны представлены в погребениях ананьинской культуры V–IV вв. до н. э. (Збруева А.В., 1952, с. 76).
Достоверные погребения с воробьевской керамикой не обнаружены. Воробьевский сосуд встречен под насыпью кургана III Шадринского могильника VI–IV вв. до н. э. (табл. 117, 23) (Генинг В.Ф., 1962, с. 104, рис. 39), что позволяет предполагать связь данного кургана, а возможно, и всего могильника с воробьевским населением. Поэтому на характеристике данного памятника следует остановиться подробнее. Всего здесь исследовано шесть курганов (диаметр 7-12-13 м, высота до 0,7 м), располагавшихся цепочкой вдоль древнего берега р. Исеть. Под центрами курганов находились небольшие могильные ямы (глубина до 0,35-0,4 м от уровня древней поверхности), ориентированные в направлении север-юг или с небольшими отклонениями. Все погребения повреждены грабителями. В кургане VI сохранились остатки костяка, лежавшего на спине вытянуто, черепом на север. На шее погребенного находилась бронзовая витая гривна (табл. 117, 10), у левой голени — бронзовый наконечник стрелы (табл. 117, 4). Под насыпью кургана III на уровне древней дневной поверхности, на расстоянии до 4 м от могильной ямы, были обнаружены целый сосуд (табл. 117, 23), фрагменты нескольких сосудов и каменная курильница с четырьмя сосцевидными выступами на дне (табл. 117, 16) и со следами законченности (Генинг В.Ф., 1962, рис. 39; 40, 1–6). По форме эти курильницы напоминают некоторые глиняные курильницы саргатской культуры, имеющие на дне по сосцевидному выступу (табл. 126, 46, 57) (Стоянов В.Е., 1969в, табл. 36, 1). Местоположение Шадринского комплекса находок, как и их состав позволяют думать об использовании предметов из кургана III в поминальных церемониях.
Находка под насыпью кургана III фрагментов воробьевской керамики и целого сосуда, поставленного туда специально перед возведением насыпи, а также расположение могильника в ареале синхронных памятников воробьевского типа дает основание предполагать, что Шадринский могильник связан с воробьевским населением. К сожалению, малое число исследованных курганов и их разграбленность не позволяют в полной мере представить погребальный ритуал.
Ввиду слабой исследованности вопрос о хозяйстве населения лесостепного Зауралья VI–IV вв. до н. э. остается во многом неясным. Супесчаный культурный слой на многих памятниках обусловил плохую сохранность остеологических остатков, а многослойность поселений затрудняет культурную привязку остатков фауны.
Бесспорные свидетельства занятия земледелием — остатки зерен культурных растений, орудия возделывания почвы и уборки урожая — на памятниках не обнаружены. Для рыхления земли могли, правда, служить бронзовые кельты. Можно думать, что земледелие все же было, но играло весьма ограниченную роль в хозяйстве.
Основу хозяйства составляло оседлое пастушеское придомное скотоводство. Остеологические остатки определены на поселении Речкино I, городищах Носиловском II, Воробьевском и Зотинском II (Смирнов Н.Г., 1975, с. 37, 38; Косинцев П.А., 1986, с. 81, 83). Кости домашних животных принадлежат 48 особям, диких — 13 особям, т. е. доля домашних животных — около 80 %. Ограниченный объем материала не дает полного представления о составе стада. Однако можно отметить почти одинаковое количество крупного рогатого скота и лошади (соответственно 20 и 19 особей). Примечателен малый удельный вес остатков мелкого рогатого скота (четыре особи; около 10 %), а при учете способности этого вида к воспроизводству его роль в составе стада становится еще меньше. Остатки собаки представлены тремя особями, это около 6,5 % остатков домашних животных. На Воробьевском городище найдены кости свиньи (одна особь). Большой удельный вес крупного рогатого скота, присутствие свиньи и малочисленность мелкого рогатого скота свидетельствуют об оседлом характере скотоводства. Слабое развитие свиноводства обусловлено, по-видимому, ограниченной ролью земледелия. На Носиловском II и Воробьевском городищах найдены остатки двух особей верблюда, отражающие, очевидно, контакты с югом.
Среди диких животных представлены лось (четыре особи), косуля (пять), северный олень (одна), кабан (одна), бобр (две). Состав видов указывает на преобладание мясного направления в охоте. В какой-то мере, вероятно, была развита и пушная охота.
Вероятно, ограниченную роль играло также рыболовство. Данных об остатках ихтиофауны на поселениях нет. Возможно, цилиндрические глиняные предметы, найденные в комплексах баитовского типа, служили грузилами для сетей. Для ловли рыбы могли использоваться запоры и другие орудия лова, остатки которых не сохранились.
Находки пряслиц указывают на занятия прядением и ткачеством. Существовали косторезное и другие обрабатывающие ремесла.
Особо следует остановиться на развитии металлургии. Находки на поселениях бронзовых кельтов, ножей (городища Носилово II; Лихачево), тиглей, а также форм для отливки ножей и других вещей (городище Воробьевское, селище Юдинское) указывают на бронзолитейное производство и на то, что в VI–IV вв. до н. э. или по крайней мере в VI–V вв. до н. э. преобладали бронзовые орудия труда, хотя изделия из железа, как это видно по находкам железных булавок и биметаллического чекана, были также известны.
Широкое распространение орудий труда и оружия из железа в лесостепном Зауралье и Западной Сибири начинается, очевидно, в V–IV вв. до н. э. В пришедших в то время на смену описанным комплексам памятниках гороховской и саргатской культур все основные предметы вооружения и орудия труда, кроме части наконечников стрел и кельтов, изготовлены из железа.
В конце IV в. до н. э. ареал памятников воробьевского типа был перекрыт гороховской культурой, распространившейся на среднюю Исеть с юга и юго-запада и занявшей частично юго-западную периферию территории памятников баитовского типа в Среднем Притоболье.
Вопрос о происхождении памятников воробьевского типа пока еще далек от разрешения. Архаичный облик керамики, преобладание высоких сосудов яйцевидной формы, гребенчатая орнаментация и такие элементы, как «шагающая гребенка», зигзаг, «елочка», наводят на мысль, что в генезисе воробьевского комплекса участвовали культуры эпохи бронзы южной части лесного Зауралья, носители которых, вероятно, в конце эпохи бронзы и на рубеже бронзового и железного веков несколько продвинулись к югу (Косарев М.Ф., 1981, с. 193, 244; Стоянов В.Е., 1970, с. 250). Эти комплексы сближают с воробьевскими жилища с котлованами неправильных форм и устройство очагов в специальных углублениях (Стоянов В.Е., 1970, с. 250). Близость облика воробьевской и иткульской керамики указывает на общие элементы в их генезисе.
Гороховская культура(В.А. Могильников)
Гороховская культура как особый археологический комплекс среди культур лесостепного Зауралья была выделена К.В. Сальниковым (1947, с. 221–237; 1962а, с. 23; 1966, с. 118–124). Свое название она получила по одному из ключевых памятников — городищу Чудаки у с. Горохово на р. Юргамыш, где К.В. Сальников (1940, с. 69–71; 1947, с. 221–230) раскопал пять жилищ и по особенностям микрорельефа описал планировку и оборонительные сооружения памятника. В одну культуру с гороховским городищем исследователь объединил ряд поселений и курганов, расположенных в бассейнах средней и верхней Исети, среднего Тобола, и датировал их сарматским временем — с IV–III вв. до н. э. до первых веков нашей эры (Сальников К.В., 1947, с. 235; 1966, с. 120–122). Проводя достаточно четкую грань между сарматскими и гороховскими памятниками, К.В. Сальников (1966, с. 118) не разделял в Зауралье гороховские и саргатские. Так, ряд курганов Зауралья, относящихся к саргатской культуре, — Пивкинские, Мысовские, Долговские, он причислял к гороховским (Сальников К.В., 1947, с. 233; 1966, с. 123). По мнению К.В. Сальникова (1966, с. 124), гороховская культура была оставлена угорскими племенами.
На средней Исети и среднем Тоболе исследования памятников гороховской культуры проводил В.Е. Стоянов (Воробьевские курганы, городище и селище, Катайское селище, курган и селище Боровое и др.) (Стоянов В.Е., А-1961; А-1962[38]; Стоянов В.Е., Фролов В.Н., 1962). Он показал их своеобразие по сравнению с памятниками саргатской культуры, уточнил ареал и хронологию гороховской культуры, картографировал основные памятники (Стоянов В.Е., 1973). По мнению В.Е. Стоянова (1973, с. 50, 56), гороховская культура датируется V–II–I вв. до н. э. От суждений относительно этнической интерпретации культуры исследователь воздерживается.
Ареал гороховской культуры занимает в основном бассейн среднего Тобола, средней и верхней Исети, в пределах современных Курганской обл., юго-востока Свердловской и северо-востока Челябинской, а также восточные горные районы Башкирии (карта 19). Точные границы этого ареала пока не определены. Наиболее западные гороховские памятники — погребения в курганах Истонском, Березки V, окрестностях Челябинска (Сальников К.В., 1947, с. 232, 233; 1966, с. 122, 123; Шорин А.Ф., 1979, с. 57–60; Минко М.К., 1907, с. 105, 106) и ряд поселений и курганов в долине р. Ай на Южном Урале, имеющих своеобразные локальные черты (Пшеничнюк А.Х., 1973, с. 236, рис. 37; Лебедев А.И., 1984, с. 24, 25; 1986, с. 73, 74). К востоку от р. Тобола известно только одно погребение у с. Соколовка на р. Ишим (Акишев К.А., 1959б, табл. IV, 2, 3). Судя по конструкции деревянного шатрового перекрытия, аналогичного перекрытиям Шмаковских курганов, к памятникам гороховской культуры может быть отнесен курган Кенес (табл. 118, 15) (Хабдулина М.К., 1976, с. 201, рис. 1).
Карта 19. Памятники гороховской культуры.
а — городища, исследованные раскопками; б — городища, исследованные разведками; в — селища, исследованные раскопками; г — селища, исследованные разведками; д — курганные могильники, исследованные раскопками; е — курганные могильники не исследованные, предположительно гороховские; ж — находки гороховской керамики на инокультурных селищах; з — находки гороховской керамики на инокультурных городищах; и — находки гороховских сосудов на разрушенных курганов; к — находки гороховской керамики в курганах саргатской культуры.
1 — Таловка; 2 — Угловое; 3 — «Труд и Знание»; 4 — Лебяжье; 5 — Белое; 6 — Редуть II; 7 — Закоулово; 8, 9 — Язево I, II; 10 — Куртамыш; 11 — Раскатиха; 12 — Камышное II; 13 — Елесина Яма; 14 — Разбегаево; 15 — Ерохино; 16 — Горохово (Чудаки); 17 — Шмаково Юргамышского р-на; 18 — Царев; 19 — г. Курган; 20 — Белый Яр XII; 21 — Острова; 22 — Скаты; 23 — Гагарье; 24 — Ачикуль; 25 — Речкино I; 26 — Шмаково Белозерского р-на; 27 — Крутиха; 28 — Вагина; 29 — Увал; 30 — Шикаевка, предположительно гороховский; 31 — Коркино II; 32 — Кенес; 33 — Соколовка II; 34 — Узлово; 35 — Боровлянка 3; 36 — Богданово III (курган 2); 37 — Еманжелинск; 38 — Шатрово; 39 — Исаковский; 40 — на 11-й версте Миасского тракта; 41 — Синеглазово; 42 — Сухомесово; 43 — Исток; 44 — Березки VБ; 45 — Иртяш; 46 — Кадырово; 47 Юнусово; 48 — Гумерово; 49 — Карналино; 50 — Тармалино; 51 — Айское; 52 — Лужки I; 53 — Коровяковское; 54 — Большое Сигрякское; 55 — Большое Казахбаевское; 56 — Малое Казахбаевское; 57 — Зубчатое; 58 — Никитино; 59 — Савина; 60 — Дегтярева; 61 — Катайское; 62 — Катайский; 63 — Большое Ильинское; 64 — Малое Ильинское; 65 — Далматово; 66 — Затеченское; 67 — Ближняя Ольховка; 68 — Суварыш; 69 — Замараево; 70 — Воробьево; 71, 72 — Воробьевский I, II; 73 — Мыльниково; 74 — Большое Мыльниково; 75 — р. Исеть у г. Шадринск; 76 — Погорелка; 77, 78 — Погорелка I, II; 79 — Носилово III; 80 — Боровое; 81 — Боборыкино II, IV, V; 82 — Прыгово; 83 — Прыговекие I, II; 84 — Ильтякова; 85 — Татарский Бор; 86 — Усть-Миасское; 87 — Мишагино II; 88 — Пирожки; 89 — Турушево I; 90 — Бархатово; 91, 92 — Рафайлово II, I; 93, 94 — Ботинки II, III; 95 — Марьино ущелье; 96 — Красногорское; 97 — Ингалинка; 98 — Верх-Ингалинское; 99 — Путилово; 100 — Старый Погост; 101 — Тютрино, курган 2; 102 — Малахово; 103 — Юртино.
На значительной территории своего распространения, в Среднем Притоболье и на Исети, гороховские памятники локализуются в ареале, ранее занятом памятниками носиловского, баитовского, иткульского и воробьевского типов. На некоторых поселениях среднего течения Исети гороховскими материалами перекрыты напластования с воробьевскими комплексами (Воробьевское городище; Боровое селище и др.), что говорит об относительно позднем возрасте гороховских памятников средней Исети (Стоянов В.Е., 1969а, с. 60). Принимая во внимание, что наиболее ранние памятники гороховской культуры (V–IV вв. до н. э.) известны на юге и западе гороховского ареала (курганы Раскатиха; Кенес; на 11-й версте Миасского тракта; селище Лужки I) (Стоянов В.Е., 1973, с. 50–53), можно предполагать, что около IV в. до н. э. была миграция населения гороховской культуры на север, приведшая к распространению их на среднюю Исеть и средний Тобол, занятые ранее населением, культура которого характеризовалась главным образом комплексами воробьевского и баитовского типов, а также в долины Южного и Среднего Урала, в ареал населения иткульской культуры (Берс Е.М., 1951, рис. 3, 6). Решение проблемы миграции гороховцев упирается в дальнейшее исследование памятников всех названных культурных типов.
В целом гороховская культура исследована слабо. Памятники ее представлены поселениями и курганными могильниками. Поселения раскапывались мало. Наиболее обширные раскопки проведены на городище Чудаки (Сальников К.В., 1940; 1947; Бельтикова Г.В., 1976), небольшие — на городищах и селищах Малое Казахбаевское, Ипатовское, Боборыкино IV, Лужки, Воробьевское, Катайское, Прыговское, Язевское I, Ботинки II (Сальников К.В., 1951; 1956; Стоянов В.Е., 1969а, с. 56; 1973, с. 52; Генинг В.Ф., Позднякова М.К., 1964, с. 49, 50; Потемкина Т.М., 1985, с. 30–32; Матвеева Н.П., 1986б, с. 191). Вскрыто 20 жилищ и лишь на городищах Чудаки, Малом Казахбаевском и Воробьевском частично исследованы оборонительные сооружения. Вещественный материал поселений представлен главным образом керамикой; орудия труда и особенно датирующие предметы редки.
Проведены также раскопки 24 курганных могильников, часть которых представлена одиночными курганами. Вскрыто более 40 курганов, под которыми исследовано около 50 погребений. Большинство погребений разграблено, что сильно снижает их информативность. Анализ материала, полученного при раскопках, содержится в основном в работах К.В. Сальникова (1940; 1947; 1966) и В.Е. Стоянова (1969а; 1969б; 1973; 1977).
Детальная хронология гороховской культуры и ее периодизация не разработаны в известной мере из-за ограниченного количества материала и бедности его датирующими вещами.
Наиболее ранние памятники гороховской культуры относятся к V–IV вв. до н. э. (курганы Раскатиха; Кенес; на 11-й версте Миасского тракта; поселение Лужки I). Основанием для такой датировки служат найденные в погребениях Раскатихи и на 11-й версте Миасского тракта бронзовые наконечники стрел (табл. 119, 21–24), имеющие аналогии в савроматских комплексах V–IV вв. до н. э. (Стоянов В.Е., 1973, с. 50, 51, 54). Поселение Лужки I и курган Кенес по найденным в них каменным жертвенникам на ножках датируются савроматским временем (табл. 119, 50, 53) (Стоянов В.Е., 1973, с. 52, рис. 3, 2; Хабдулина М.К., 1976, с. 201, рис. 2).
Самая поздняя дата — II–I вв. до н. э. (погребение 4 кургана 1 Воробьевского I могильника) — определяется по бронзовому зеркалу с утолщенным ободком по краю (табл. 119, 9) (Стоянов В.Е., 1973, с. 56). Большинство памятников, очевидно, относится к IV–III вв. до н. э. Но следует оговориться, что большинство поселений гороховской культуры датировано слабо.
Известно два типа гороховских поселений — укрепленные городища и неукрепленные селища. Кроме того, имеются поселения, сочетающие укрепленную и прилежащую к ней неукрепленную часть, причем последняя может превышать первую в несколько раз. Так, на Гороховском городище укрепленная площадка занимает 7000–7500 кв. м., а общая площадь поселения — около 20 тыс. кв. м (табл. 118, 4) (Сальников К.В., 1940, с. 69; 1947, с. 222). Кроме основной укрепленной части Воробьевского городища, площадь которой 17 200 кв. м, дополнительными валами были защищены два участка площадью 450 и 10 800 кв. м, располагавшиеся с северной и южной сторон первоначальной линии укреплений (табл. 117, 2).
Поселения Зауралья, как правило, многослойны. На памятниках в бассейне Исети и Тобола гороховские комплексы представлены часто в смеси с воробьевскими и баитовскими, что сильно затрудняет определение размеров поселения в тот или иной период его истории, а также идентификацию с определенным культурным комплексом очертаний жилищ и фортификационных сооружений. К однослойным памятникам гороховской культуры относятся городища Чудаки, Большое и Малое Казахбаевские (табл. 118, 2, 4). Культурный слой поселений тонок (около 0,2–0,4 м), и слабо насыщен. На 1 кв. м раскопа на городище Чудаки приходилось два-три фрагмента керамики и несколько больше костей животных, находки вещей единичны (Сальников К.В., 1947, с. 222, 228, 235).
Укрепления городищ гороховской культуры изучались только рекогносцировочно (Сальников К.В., 1940, с. 69; Стоянов В.Е., А-1961), небольшими траншеями, проходящими через вал и ров. Обычно городища расположены у края речных террас с крутым склоном, реже — на мысовидных выступах, так что прилегавшая к склону часть поселения имела естественную защиту. С напольной стороны площадка защищена рвом и полукольцевым валом, имевшим обычно один или двое разрывов-ворот для проезда на территорию городища. Валы сильно оплывают, и высота их от уровня окружающей поверхности не превышает 1 м, глубина рва от высшей точки вала доходит до 2 м (Сальников К.В., 1947, с. 221), но чаще они мельче. Ширина валов в основании 7-10 м. Ширина рвов, считая от вершины вала, — до 12–16 м.
Представленная на гороховских поселениях система укреплений в виде рва и полукольцевого или кольцевого вала с проездами (табл. 118, 1–4) присуща городищам раннего железного века лесостепного и горно-лесного Зауралья с комплексами воробьевского, баитовского и иткульского типов и является по происхождению местной. Только городищам гороховской культуры Чудаки, Большое и Малое Казахбаевские, Большое Мыльниковское, Ильтяково, Марьино Ущелье и др. свойственна усложненная система фортификации, характеризующаяся рвами и валами с предвратными укреплениями и башнеобразными выступами по периметру, обеспечивавшими фланговый обстрел осаждавших (табл. 118, 2–4). По мнению В.Е. Стоянова (1969а, с. 56), истоки этой фортификационной техники неизвестны в Зауралье, и искать их следует на юге, в области высокоразвитых культур Приаралья.
Укрепления сооружались из дерева и земли. Под небольшим участком вала, вскрытом на Гороховском городище, выявлен ряд ям от крупных столбов, идущий поперек вала, с остатками бревен вдоль этого ряда. На основании этого К.В. Сальников (1940, с. 69) предполагает, что с напольной стороны городище было защищено деревянной стеной шириной до 4 м, а со стороны склонов дополнительно укреплено рвом и деревянным забором.
Планировка застройки поселений из-за малых размеров вскрытой площади и невыраженности рельефа во многих случаях не установлена. По данным раскопок на городище Чудаки и особенностям микрорельефа городищ Большое и Малое Казахбаевские жилища на них располагались по периметру защищенной площадки и были обращены выходами к ее центру (табл. 118, 2, 4). За пределами укрепленной части четкая закономерность в расположении жилищ на поселениях не отмечена. На Катайском селище прослежено 13 углублений от жилищ, которые располагались двумя неправильными рядами вдоль края террасы, спускающейся к Исети (Стоянов В.Е. А-1961, Л. 38). Центральная часть городищ обычно ровная, свободная от застройки, предназначалась, вероятно, для загона скота. Число жилищ и подсобных построек на поселениях было различным и колебалось, судя по жилищным западинам, от восьми-девяти до нескольких десятков. На Гороховском городище прослежено 20 впадин разной величины (диаметр 2,5-16 м, глубина 0,3–1 м). Часть из них располагалась на прилежащей к валам незащищенной площадке (Сальников К.В., 1947, с. 222). На городище раскопано только шесть жилищ, большинство впадин не исследовано, и определить их точное назначение невозможно.
На памятниках гороховской культуры раскопано 20 жилищ. Они полуземляночные, с прямоугольным, близким в плане к квадрату котлованом, с вертикальными стенками, углубленными на 0,3–1 м от поверхности почвы. Представлены однокамерные жилища с длинным коридорообразным входом (табл. 118, 5) и двухкамерные, состоящие из жилого и хозяйственного помещений, связанных переходами, и имеющие коридороподобный вход. С внешней стороны входа перпендикулярно стенкам расположены вытянутые ямы, возможно, предназначавшиеся для помещения раздвижных дверей, закрывавших вход в жилище. Площади жилых помещений колебались от 30 до 130 кв. м. В центре на уровне пола, в специальном углублении или на небольшом возвышении, находились открытые очаги (0,6×0,6; 0,9×0,9; 0,65×1,15 м), служившие для обогрева и приготовления пищи. Для удобства обращения с очагом по бокам очага устраивались облицованные деревом ямы (2,8×2; 2×1,2 м, глубина 1,2 м). В одном из жилищ Гороховского городища квадратная площадка очага была выложена камнем (Бельтикова Г.В., 1976, с. 159), что способствовало более длительному сохранению тепла в помещении. Стены жилищ были деревянными и крепились столбовыми опорами. В углах больших жилищ (городище Чудаки; Воробьевское поселение) были отгорожены маленькие (6-12 кв. м) комнаты, сохранившие в центре следы очагов в виде пятен прокала (табл. 118, 7) (Сальников К.В., 1940, с. 70; Стоянов В.Е., 1969а, рис. 26, 9). Перекрытие жилищ было деревянным и поддерживалось в центре четырьмя опорными столбами, установленными в концах околоочажных ям. На этих столбах крепилось также дымовое отверстие. Вдоль задней и боковых стенок жилищ устраивались деревянные нары, о чем свидетельствуют идущие вдоль этих стен ряды столбовых ямок (Сальников К.В., 1947, с. 24).
Вторая, хозяйственная, камера жилища не имела очага, была несколько меньше по площади и менее углублена в землю. Предметы вещевого инвентаря здесь встречаются реже, чем в жилых помещениях. Несколько жилищ на городище Чудаки соединялось друг с другом крытыми переходами, углубленными до уровня пола (табл. 118, 7). По мнению К.В. Сальникова (1940, с. 70, 71), городище являлось родовым поселком, а отдельные, особенно большие, полуземлянки служили жилищами патриархальных семей. В выделенных внутри них комнатах помещались парные семьи.
В целом по устройству жилища гороховской культуры конструктивно близки части жилищ саргатской культуры (табл. 121, 6, 7, 9).
Погребальный обряд гороховской культуры исследован недостаточно по причине разграбленности большинства погребений, плохой сохранности погребальных конструкций, а также из-за несовершенства методики старых раскопок (Зырянов А.Н., 1863; 1881). Для него характерны курганные могильники с земляными насыпями, часто сложенными из чернозема. Они расположены обычно на высоких, незатопляемых, террасах рек или озер (Воробьево II, Исток). Крупные курганы стоят, как правило, в некотором удалении (до нескольких километров) от края террасы (Шмаково), хотя могут располагаться и вблизи воды (Царев курган). Обычно могильники состоят из небольшого числа (около 10) насыпей, встречается и меньше (четыре-пять) курганов, и даже одиночные насыпи. Небольшие могильники могут образовывать группы, расположенные относительно недалеко, до 2–3 км друг от друга. В окрестностях с. Шмаково (Белозерский р-н) на протяжении 8 км расположено группами около 30 курганов (Генинг В.Ф., А-1961, Л. 209, 216). Однако первоначальное число курганов в могильниках указать трудно, поскольку лесостепное Зауралье давно освоено русскими, и многие насыпи, особенно мелкие, распаханы. Часть курганов, несомненно, связана с определенными поселениями: курганы Разбегаевские, Елесина Яма — с Гороховским городищем (Сальников К.В., 1966, с. 120, 121), Воробьевские курганы I, II — с Воробьевским поселением; Прыговские курганы I, II — с Прыговским городищем (Генинг В.Ф., Позднякова М.К., 1964, с. 49, 50; Стоянов В.Е., 1973, карта 16).
По величине курганы различны. Преобладают небольшие (диаметр 6,5-13 м, высота 0,3–0,7 м) насыпи. В могильниках они располагаются компактно группой или цепочкой. Средние насыпи (диаметр около 20–30 м, высота 1,5–2,5 м) стоят на некотором расстоянии друг от друга, группами, вытянутыми в общем направлении вдоль края террас. Имеются большие курганы (диаметр около 50–60 м, высота до 5 м), но их немного, единичны огромные курганы (диаметр до 90-100 м, высота 5-10 м; Угловое; Шмаково (Куртамышский р-н); Царев; Гагарье; Скаты; Красногорское). Большие курганы стоят одиночно или среди более мелких насыпей. Все они расположены на левобережье Тобола, в нескольких километрах от края террасы, и приурочены к открытым, свободным от больших лесных массивов участкам лесостепи. Часть курганов имеет под насыпью по периметру неглубокие и широкие кольцевые канавки, ограничивающие первоначальный диаметр кургана (табл. 118, 10, 15) (Стоянов В.Е., Фролов В.Н., 1962, с. 58, 59). Большие курганы окружены широкими и глубокими кольцевыми рвами. Так, Царев курган (диаметр 92 м, высота 5,5 м) был ограничен рвом (ширина 13 м, глубина 1 м), с разрывами с восточной и западной сторон, позволявшими свободно заходить на территорию кургана (Сальников К.В., 1962б, с. 38). Эти проходы ассоциируются с перемычками у ровиков саргатских курганов.
По данным В.Е. Стоянова (1973, с. 49), 94 % курганов Зауралья содержат только основные захоронения, что отражает специфику погребального ритуала гороховской культуры. Редко встречается одно-два впущенных захоронения. Большинство захоронений совершено в прямоугольных или овальных широких ямах с вертикальными стенками и меридиональной ориентировкой. Преобладают мелкие ямы (глубина до 1 м от уровня древнего горизонта). Иногда они только прорезают почву, незначительно углубляясь в материк. Под малыми курганами размеры ям колеблются в пределах 160–195×60–90 см (Стоянов В.Е., Фролов В.Н., 1962, с. 60). В курганах средней величины ямы значительно больше (3,15-4,4×1,65-3,6 м при глубине до 2,2 м от уровня древнего горизонта) (Сальников К.В., 1966, с. 120; Зданович Г.Б., 1964, с. 86; Генинг В.Ф., А-1961, Л. 212, 214). В крупных курганах ямы имели квадратную форму и бо́льшую глубину (Царев курган, яма — 9×10 м, глубина 3 м) (Сальников К.В., 1962б, с. 38). Деревянные конструкции не характерны для погребальных сооружений гороховской культуры. Лишь около 23–24 % погребений было перекрыто бревенчатыми накатами, уложенными на древнем горизонте и состоящими иногда из двух слоев бревен. Изредка в средних и больших курганах перекрытия опирались на переводины, поддерживаемые столбами, стоящими вдоль стен, посредине и в углах могильных ям. Нередко стены таких погребений облицованы досками или бревнами, уложенными горизонтально или вертикально и укрепленными основаниями в канавке. Однако основная часть могил не содержала ни перекрытий (67–74 %), ни облицовок стен (89–93 %) (Сальников К.В., 1962б, с. 39; 1966, с. 119, 121; Стоянов В.Е., 1973, с. 47–55).
В двух углах могильной ямы Царева кургана было устроено нечто вроде нар, опиравшихся на колья, вбитые в землю, по обе стороны от «входа» в яму, находившегося посредине западной стенки (Сальников К.В., 1962б, с. 40). В некоторых средних и больших курганах (Шмаково; Язево; Кенес; Царев и др.) над могильными ямами, помимо перекрытия, были устроены шатровые сооружения (табл. 118, 15), основанием которых служили иногда бревенчатые многоугольные рамы (Стоянов В.Е., 1973; Хабдулина М.К., 1976; Потемкина Т.М., А-1970; Сальников К.В., 1962б).
Могильные ямы имеют вертикальные или слегка наклонные стенки и плоское дно, на котором очень редко сохраняются следы органических подстилок. В одном из курганов (Язево) по периметру дна могильной ямы проходила канавка шириной 0,5–0,8 м, глубиной 0,3–0,35 м (Потемкина Т.М., А-1970, Л. 46), которая предназначалась, вероятно, для установки погребального инвентаря, подобно канавкам в погребениях саргатской культуры и саков Приаралья (Вишневская О.А., 1973, с. 61).
Погребения содержат преимущественно индивидуальные захоронения, но встречаются парные и коллективные (в шести случаях из 31), содержащие три — шесть трупоположений. Погребенные лежат на спине вытянуто, головой на север или с некоторым отклонением к востоку или западу. В некрополях Притоболья доминирует северная с небольшими отклонениями ориентировка погребенных (75–78 %), которая дополняется северо-западной и северо-восточной (табл. 118, 8-11, 13, 14) (Стоянов В.Е., 1973, с. 47). Руки уложены вдоль туловища, иногда они слегка согнуты в локтях, и тогда кисти лежат на тазовых костях или несколько откинуты.
В погребальном ритуале большую роль играл огонь. В насыпях курганов, на уровне древнего горизонта и в заполнении ям, встречаются угольки и зола погребальных костров, куски обгорелого дерева и бересты. В крупных курганах зафиксированы случаи разведения костра на дне могильной ямы, обжигание дощатой облицовки и перекрытий могил. В некоторых погребениях встречены кусочки охры.
С погребальным ритуалом) по-видимому с тризной, связаны кости домашних животных — овцы, лошади — в насыпи и под насыпью, на уровне древнего горизонта, на краю могильной ямы, а также черепов коней и баранов — под восточными полами курганов (Сальников К.В., 1966, с. 119–121, 123). Кости животных, главным образом барана, реже — лошади (очевидно, остатки ритуальной пищи), находят в погребениях в изголовье покойника.
Представление об инвентаре погребений гороховской культуры и его месте в могилах недостаточно полно ввиду разграбленности большинства могил. В состав сопровождающего инвентаря входят керамика, орудия труда, оружие, конское снаряжение, детали одежды, украшения, предметы туалета и культа. Керамика найдена не во всех могилах, хотя она является основным индикатором бесспорной принадлежности погребений к данной культуре, поскольку в обряде погребения гороховской культуры много общих черт с погребальным ритуалом саргатской культуры периода IV–III вв. до н. э. В ранних гороховских комплексах находят преимущественно по одному сосуду. Они стоят у головы или сбоку, у таза погребенного. В поздних комплексах число сосудов доходит до четырех, при этом два из них стоят в изголовье, а два — в ногах. Воинские аксессуары, детали одежды и украшения помещаются в погребениях преимущественно в тех местах, где их носили при жизни. Мечи и ножи — около тазовых и бедренных костей, поскольку их носили в ножнах, подвешенных к поясу, конец которых подвязывали к ноге. Это хорошо видно на бронзовых литых фигурках воинов из Сапоговского клада (Толмачев В.Я., 1913, с. 201–207, табл. I; II). Ножи находят также около костей животных, остатков ритуальной пищи. Наконечники стрел помещаются в изголовье или у ног погребенного. Первоначальное расположение в погребениях других предметов вооружения указать невозможно, поскольку все они встречены в разграбленных могилах. Украшения, серьги или височные подвески находят по бокам черепа, а пряслица, предметы туалета и культа — в изголовье, у черепа. Правда, связанные, вероятно, с культом две тальковые плиточки обнаружены в глиняном сосуде (Прыговский I могильник, погребение 1 кургана 3), что напоминает подобный обряд у ранних сармат (Мошкова М.Г., 1974, с. 33). Половинка каменной поделки в форме молоточка (табл. 119, 44) лежала в Разбегаевском кургане на краю могильной ямы рядом с костями барана. По мнению К.В. Сальникова (1966, с. 121), она, возможно, попала сюда из погребения.
Инвентарь гороховской культуры выявлен и изучен недостаточно ввиду разграбленности большинства погребений и слабой исследованности поселений, находки с которых представлены главным образом, а иногда и исключительно керамикой.
Керамика. Сосуды гороховской культуры своеобразны и являются главным определителем принадлежности памятника к данной культуре. Все они лепные, изготовлены из глины с примесью мелкотолченого талька, количество которого в тесте на разных памятниках неодинаково. Сосуды круглодонные, изредка с уплощенным дном. Характерны горшки с шаровидным туловом и высокой шейкой, отогнутой наружу (табл. 120, 2, 4–7, 9-14, 18, 19, 21). Помимо преобладающих сосудов шаровидной формы, представлены сосуды с яйцевидным и грушевидным туловом (табл. 120, 1, 3, 8, 16, 17, 20, 22), иногда с несколько приостренным дном (табл. 120, 17). В единичных экземплярах встречены плоскодонные блюда (табл. 119, 52) (Сальников К.В., 1947, с. 229, 234) и редко — высокие чаши без четкой профилировки горла (табл. 120, 15). Венчик сосудов чаще приострен, оттянут наружу, реже — округлый или уплощенный (табл. 120, 1, 2, 7–9, 14, 15, 19, 30). В отдельных случаях по шейке проходит формованный валик (табл. 120, 26). Шейка часто несколько утолщена. Преобладают сосуды средней величины, диаметр горла которых колеблется от 11 до 30 см (Сальников К.В., 1947, с. 229). Средняя толщина стенок сосудов 6–7 мм.
Около 80 % сосудов орнаментировано. Орнамент обычно расположен узкой горизонтальной зоной только по плечикам или только по шейке и, как правило, состоит из одного узора, типа насечки или «елочки», изредка двух — вроде треугольных фестонов и наколов между ними, решетки и наклонных насечек, «елочки» и защипов (табл. 120, 5, 7, 14, 16, 26, 31). В тех случаях, когда орнамент покрывает шейку и плечики, он состоит чаще из поясов двух, редко — нескольких узоров. При этом на грани шейки и плечиков верхний орнаментальный пояс отделяется от нижнего одной или несколькими горизонтальными линиями или каннелюрами, или между ними проходит незаполненная орнаментом полоса. Иногда узор, нанесенный на плечиках, ограничен сверху и снизу прочерченными горизонтальными линиями (табл. 120, 10, 18, 26). В орнаменте преобладают резные узоры типа горизонтальной «елочки», рядов наклонных нарезок, реже — решетки, зигзага, треугольных фестонов, иногда заштрихованных или заполненных ямочными наколами, а также горизонтальных прочерченных каннелюр. Последние, как правило, сочетаются с другими элементами орнамента, ограничивая их. Кроме резных узоров, в небольшом числе (около 6 %) представлены ряды из защипов, а также ямочные наколы треугольной и каплевидной формы (табл. 120, 5, 11, 14, 16, 20), располагающиеся на плечиках сосудов. Довольно редки узоры — «елочка», ряды насечек, — выполненные оттисками зубчатого штампа или концом щепки (табл. 120, 25, 30). Единичны узоры криволинейных очертаний (табл. 120, 24).
Единичны в погребениях импортные сосуды, сделанные на гончарном круге из тонкоотмученной глины (Куртамышский курган; курган на 11-й версте Миасского тракта) (Зданович Г.Б., 1964, с. 87; Минко М.К., 1907, с. 105, 106). Вероятно, эта керамика среднеазиатского происхождения.
Помимо глиняной посуды, в быту пользовались бронзовыми чашами, обломки которых найдены на Гороховском городище (Сальников К.В., 1940, с. 71), а также бронзовыми котлами на конических поддонах скифо-сибирского типа (табл. 120, 28, 29; Замараево; Ключевское).
В кургане Елесина Яма найдены фрагменты чаши, сделанной из человеческого черепа (табл. 120, 27), представлявшего, вероятно, военный трофей.
Орудия труда. Орудия труда в памятниках гороховской культуры представлены железными ножами с горбатой спинкой и уступами при переходе от черешка к лезвию; железными кельтами-мотыгами с несомкнутой втулкой (табл. 119, 51); фрагментами зернотерок; оселками. Для обработки кожи применялись костяные орудия — шилья и тупики. С прядением и ткачеством связаны пряслица, сделанные преимущественно из стенок глиняных сосудов (табл. 119, 29, 30, 38–40), а также вырезанные из талька (табл. 119, 14) или грубо слепленные из глины (табл. 119, 13, 31). Возможно, принадлежностью ткацких станков были также грузики из талька усеченно-конической формы (табл. 119, 45).
Вооружение и конское снаряжение. Предметы вооружения гороховской культуры — бронзовые, железные и костяные наконечники стрел, железные мечи, копья (табл. 119, 15–28, 47, 58–61), железные шлемы и наборные панцири из костяных и железных пластин (табл. 119, 46). Мечи, бронзовые и железные наконечники стрел аналогичны этим видам оружия прохоровской культуры и отражают контакты гороховского населения лесостепного Зауралья с ранними сарматами, а также с населением иткульской культуры горнолесного Зауралья, где открыты центры производства бронзовых наконечников стрел раннесарматских типов (Мошкова М.Г., 1974, с. 48, 49, рис. 15) и найдены формы для их отливки (Бельтикова Г.В., 1977, с. 131, 132; 1982, рис. 1, 1, 2; 1986, рис. 3, 1, 2; Бельтикова Г.В., Стоянов В.Е., 1984, рис. 4, 3–5).
Стрелы и лук, очевидно скифо-сарматского типа, были основным видом вооружения гороховского населения. Численно преобладают бронзовые втульчатые трехгранные и трехлопастные наконечники со скрытой втулкой (табл. 119, 17–19, 21–22). Менее распространены трехлопастные наконечники с выступающей втулкой (табл. 119, 23). Встречен также бронзовый трехлопастный черешковый наконечник со сводчатыми гранями (табл. 119, 24), имеющий аналогии в сакских памятниках Казахстана (Акишев К.А., Кушаев Г.А., 1963, с. 117, рис. 25, 26), древностях Южной Сибири и Средней Азии (Медведская И.Н., 1972, с. 83) и указывающий на южные связи гороховского населения.
Все железные наконечники стрел гороховской культуры черешковые трехлопастные и трехгранные (табл. 119, 25) подобны наконечникам из раннесарматских памятников (Мошкова М.Г., 1963, с. 32, табл. 17, 1–5), а также памятников саргатской культуры. Костяные наконечники стрел, численно уступающие бронзовым, известны двух типов — трехгранные со скрытой втулкой, подражающие по форме бронзовым (табл. 119, 16, 20), и черешковые (табл. 119, 26–28). Колчаны у населения гороховской культуры делались из бересты и кожи, а стрелы в них лежали наконечниками вниз. Судить об этом можно по расположению наконечников в могилах и в колчане из Раскатихи (Стоянов В.Е., 1973, с. 50). Но, в отличие от сармат, в погребениях гороховской культуры находится обычно менее десятка стрел. Наибольшее количество их (21) содержал колчан из Раскатихи. Правда, следует учитывать, что большинство гороховских погребений разграблено. Для ношения колчанов подвешенными к поясу использовали крючки. Своеобразный литой бронзовый крючок (табл. 119, 32) обнаружен в кургане у Раскатихи. Другой — в виде петли из медного дрота прямоугольного сечения (Прыговский I могильник; табл. 119, 33) — аналогичен по форме железным крючкам савромат и ранних сармат (Смирнов К.Ф., 1961, рис. 10, 12; Мошкова М.Г., 1963, табл. 20, 3).
Основная часть гороховских мечей из погребальных комплексов и случайных находок представлена длинными всадническими мечами с брусковидным или прямым навершием и сломанным под тупым углом или дуговидным перекрестьем (табл. 119, 58, 59). Они относятся к переходным формам от савроматского к прохоровскому оружию и датируются IV в. до н. э. (Мошкова М.Г., 1974, с. 24). Два коротких меча из Воробьевского могильника принадлежат к типу акинаков с сердцевидным перекрестьем и когтевидным навершием (табл. 119, 60, 61), которые были распространены в скифо-сарматских комплексах VI–IV вв. до н. э. (Смирнов К.Ф., 1961, с. 22).
Копье — железное втульчатое с узким, линзовидным в сечении пером (табл. 119, 47) — найдено только в одном погребении. Вероятно, у населения лесостепного Зауралья, как и у ранних сармат, саков и племен саргатской культуры, копья не были распространены или их не клали в могилы. В единственном числе известен и бронзовый вток (табл. 119, 54), подобный втокам тагарской культуры (Шорин А.Ф., 1979, с. 59, 60, рис. 2, 4). Из защитного вооружения наиболее распространенными были панцири из костяных пластин (Шмаково, Куртамыш, Замараево, Язево и др.) прямоугольной и трапециевидной формы. Пластины были различной величины (табл. 119, 46) и сшивались друг с другом, вероятно, ремешками, продергивавшимися в отверстия на краях пластин. Наиболее крупными были нагрудные пластины. В одном из курганов у д. Язево вместе с костяными были обнаружены крупные железные пластины (Потемкина Т.М., А-1970, рис. 23), аналогичные костяным нагрудным пластинам, что отличает их от мелких (железных) пластин сарматских панцирей (Мошкова М.Г., 1963, табл. 20, 23), указывая на иную конструкцию доспеха. Сочетание в одном захоронении железных и костяных пластин позволяет предполагать существование комбинированного панциря.
Металлические шлемы у населения лесостепного Зауралья, как вообще в Западной Сибири эпохи железа, не были распространены. Известна лишь одна находка (Шмаково). В то время как панцири из костяных пластин являлись, по-видимому, обычным доспехом. Возможно, были также щиты, но от них ничего не сохранилось.
Предметы конского снаряжения в памятниках гороховской культуры представлены единичными экземплярами. В Царевом кургане встречены детали деревянной колесницы (табл. 119, 63–65) (Сальников К.В., 1962б, с. 40). Железные удила найдены в Замараевском кургане 20 (Зырянов А.Н., 1881, с. 73); однокольчатые удила, скрученные из медного дрота (табл. 119, 11), происходят из Ключевского кургана (Heikel А., 1894, pl. XIV, 18), а остатки узды, украшенной серебряными бляшками, — из кургана 6 Шмаковского могильника (Стоянов В.Е., 1973, с. 55).
Одежда и украшения. Детали одежды и украшения гороховской культуры слабо известны из-за разграбленности большинства курганов и плохой сохранности в них органических остатков. Ткани для одежды изготовляли из шерсти и растительного волокна, выработанного, возможно, из крапивы и дикой конопли. Находки пряслиц на поселениях и в погребениях указывают на занятие прядением и ткачеством. В небольшом количестве попадали иноземные шелковые ткани типа парчи. Золотая нить от такой ткани найдена в кургане 5 Шмаковского могильника (Генинг В.Ф., А-1962, Л. 8). К одежде, вероятно, относилась железная пряжка, найденная в Истокском кургане (Сальников К.В., 1966, с. 122).
Украшения представлены серьгами, бусами, бляшками, пронизками, подвесками, фрагментами браслетов, гривной. Наиболее часто встречаются серьги и бусы, но и они малочисленны. Серьги проволочные восьмерковидные из бронзовой, золотой или серебряной проволоки, подобны серьгам V–III вв. до н. э., известным на широкой территории степей Евразии (табл. 119, 10). Бусы импортные, характеризуются типами, известными в позднесавроматских и прохоровских погребениях. Обнаружены различные типы стеклянных глазчатых бус: крупные круглые уплощенные темно-синие с такими же глазками в белых ободках (табл. 119, 1); округлая уплощенная бусина из светло-серой пасты с темно-синими глазками в белых ободках (табл. 119, 3; Воробьевский могильник); круглые уплощенные синие бусины с белыми глазками (табл. 119, 5; Истокский курган; Прыговский курган 4). Обнаружены также черные круглые и кубические бусины, украшенные плотным зигзагом, инкрустированным белой и желтой пастой (табл. 119, 2, 4; Воробьевский могильник), подобные бусам из скифских и сарматских памятников IV–I вв. до н. э. Известны также цилиндрические бусы из черного стекла и раковины, круглые бесцветные бусы из стекла и пасты, а также бочонковидные бусы с внутренней позолотой.
Бронзовые и серебряные бляхи представлены шестью типами. Так, для украшения узды служили литые полусферические и четырехлепестковые бляхи, найденные в кургане 6 Шмаковского могильника (табл. 119, 12) (Генинг В.Ф., А-1961, табл. 1, 12; А-1962, Л. 34). Аналогичные встречены в памятниках V–III вв. до н. э. (Смирнов К.Ф., 1961, рис. 51, 8, 10; Завитухина М.П., 1966а, рис. 1, 6; Либеров П.Д., 1963, табл. 23, 23, 38). Там же, в Шмаковском кургане 6, обнаружены две бронзовые бляхи с зооморфными изображениями наподобие медведя (Генинг В.Ф., А-1962, Л. 34), аналогичные бляхам с памятников иткульской культуры (Берс Е.М., 1963, рис. 19, 16), что указывает на связи гороховской и иткульской культур. Вероятно, эти бляшки отлиты в горнолесном Зауралье, о чем свидетельствуют изображения медведя, характерные для искусства лесных районов. Аналогичная бляшка найдена также на городище саргатской культуры Инберень IV в лесостепном Прииртышье (табл. 124, 72) (Корякова Л.Н., Стефанов В.И., 1981, рис. 9, 1). Оригинальная бронзовая поясная восьмеркообразная бляха из Раскатихинского могильника изображает композицию из двух сопоставленных головок (табл. 119, 36). Полные аналогии ей неизвестны, хотя мотив сопоставленных головок грифонов был распространен в скифо-сибирском искусстве (Членова Н.Л., 1967, табл. IV, 11, 12, 25, 26; Salmony А., 1933, tabl. XXX, 2; Tchlenova N., 1962, pl. III, 31).
Родовая и племенная верхушка пользовалась украшениями из золота. Выпуклые круглые и продолговатые золотые бляшки украшали головной убор женщины из погребения в кургане у д. Шикаевка. Нижний край его был расшит тиснеными золотыми бляшками с изображением рогов оленя (табл. 119, 41, 42) — мотива, широко распространенного в искусстве кочевников степей Евразии. Венчало головной убор изображение птицы-грифа, свернутое из золотого листка (табл. 119, 37), а виски украшали золотые подвески на цепочках сложного переплетения (табл. 119, 6). Тут же находились две золотые бутоновидные подвески (табл. 119, 34).
Двумя экземплярами представлены гривны: бронзовая с заходящими друг за друга утолщенными концами, обнаруженная в кургане 5 Катайского II могильника вместе с каменной подвеской, и золотая в виде двух спаянных трубок — из погребения женщины в кургане у д. Шикаевки (Потемкина Т.М., А-1968, табл. 36).
Предметы туалета. К предметам туалета относятся костяная полированная заколка для волос с циркульным орнаментом из Шмаковского могильника (табл. 119, 7) (Генинг В.Ф., А-1962, Л. 32) и бронзовые зеркала. Подобно оружию и бусам, зеркала по форме повторяют типы, известные у ранних сармат. Все зеркала дисковидные, снабжены боковыми ручками, но различаются по форме. Зеркало из кургана 3 Катайского II могильника имеет широкую длинную ручку, плоский диск с пологим широким валиком на одной из сторон, центральная часть которой дополнительно украшена точечным узором в виде шестилепестковой розетки, заключенной в две концентрические окружности (Мошкова М.Г., 1974, с. 27, рис. 7, 1). Зеркала из Прыговского и Воробьевского могильников имели сбоку черешки для крепления в деревянной или костяной рукояти, а на обороте диска по краю — невысокий валик (табл. 119, 8, 9). У зеркала из Воробьевского могильника, кроме того, в центре имеется коническая выпуклость, характерная уже для зеркал II–I вв. до н. э.
Предметы культа. Они представлены каменными жертвенниками, округлыми и плоскими молоточковидными поделками, «таблетками», или плиточками из кости. Встречены они как в погребениях (могильники Китайский II; Воробьевский I; Ирыговский; Разбегаевский; Березки V; Кенес), так и на поселениях (Лужки I; Гороховское городище). Каменные жертвенники прямоугольной формы на ножках (табл. 119, 50, 53) очень близки савроматским жертвенникам (Смирнов К.Ф., 1964, рис. 74). Распространение их в лесостепном Зауралье объясняется интенсивными контактами зауральского лесостепного населения с савроматами V — начала IV в. до н. э. В кургане Березки V обнаружен фрагмент плоского каменного блюда (табл. 119, 57), напоминающего плоские каменные жертвенники тасмолинской культуры и саков Приаралья (Кадырбаев М.К., 1966, рис. 10, 1–3; Вишневская О.А., 1973, табл. XI, 3).
Культовое назначение имели встреченные в единичных экземплярах плоские глиняные блюда, аналогичные найденному в кургане на 11 версте Миасского тракта (табл. 119, 52) и подобные глиняным блюдам саргатской культуры (табл. 126, 35; 127, 18).
Вероятно, с памятниками гороховской культуры связаны овальные плиты с изображением головы барана (табл. 119, 66). Все они происходят из случайных находок и большинство их обнаружено в лесостепном Зауралье, в ареале гороховской культуры (Дмитриев П.А., 1948). Только обломок такой плиты с головой барана и целая схематично обработанная плита обнаружены в контактной зоне саргатской и гороховской культур на нижней Исети под саргатским курганом IV–III вв. до н. э. на Рафайловском городище. На основании этой находки Н.П. Матвеева (1986а, с. 89) считает плиты с реалистичными изображениями голов барана более ранними и связывает их с баитовской культурой. Однако такому заключению противоречит несовпадение ареалов находок названных плит и баитовской культуры. Находки плит с головой барана приурочены в основном к левобережному Притоболью и бассейну Исети, в то время как баитовские памятники распространены значительно дальше на восток до р. Ишим. Оригинальные изображения голов барана на каменных плитах позволяют предполагать существование культа барана у гороховского населения, что отражало большую роль этого животного в хозяйстве жителей лесостепного Зауралья.
Каменные «молоточки» с просверленным в центре отверстием из Разбегаевского кургана и городища Чудаки (табл. 119, 44, 45) аналогичны таким предметам из раннесарматских погребений (Мошкова М.Г., 1963, табл. 32, 41–43). Костяные «таблетки», или плиточки, встречены на городище Чудаки (табл. 119, 48, 49), а тальковые — в погребении 1 кургана 3 Прыговского I могильника (Генинг В.Ф., А-1961, табл. III, 4).
Предметов искусства известно мало. К ним относятся бляшка с изображением противопоставленных головок животных (табл. 119, 36); бляхи с изображением хищников типа медведя; костяная бляшка с выгравированной головой барана (табл. 119, 43); изображения птицы и рогов оленя, оттиснутые из золотого листа (табл. 119, 37, 41, 42).
На основании этих единичных находок невозможно делать какие-либо заключения о специфике изобразительного искусства населения лесостепного Зауралья во второй половине I тысячелетия до н. э. Скорее всего его развитие шло в русле генезиса искусства степных культур скифо-сарматского времени Приуралья и Казахстана, испытывая в то же время влияние искусства лесного населения иткульской культуры.
Во II–I вв. до н. э. гороховская культура прекращает свое существование, и ее место занимают памятники саргатской культуры, распространившейся в это время на запад и юго-запад лесостепного Притоболья почти до восточных склонов Южного Урала (Пивкинские курганы). Гороховское население смешалось с саргатским и было, очевидно, ассимилировано последним, наложив при этом специфический отпечаток на облик памятников саргатской культуры Притоболья. Быстрому смешению обеих культур благоприятствовала их культурная близость, выраженная в сходстве особенностей домостроительства (двукамерные и однокамерные жилища), общих элементах в формах и орнаментации керамики (круглодонные сосуды шаровидной и яйцевидной форм с резной орнаментацией), ряде общих деталей в погребальном обряде (захоронения под курганами, сложенными из чернозема, с кольцевыми ровиками при преобладании северной ориентировки погребенных).
Население обеих культур было близко также по уровню социально-экономического развития, особенности которого целесообразно рассмотреть после анализа материала саргатской культуры.
Лесостепное Прииртышье в VII–VI вв. до н. э(В.А. Могильников)
Культура населения лесостепного Прииртышья VII–VI вв. до н. э. слабо изучена, хотя исследование ее представляет большой интерес для решения проблемы происхождения саргатской культуры, а также культуры населения лесного Прииртышья. К этому времени относятся поселения, погребальные комплексы и случайные находки, свидетельствующие, что облик культуры в разных частях лесостепи Прииртышья был неодинаковым. В районах к северу от Омска прослеживается влияние культуры лесных племен, продвигавшихся к югу на рубеже бронзового и железного веков (Косарев М.Ф., 1981, с. 193). Южнее Омска доминировали связи с ранними кочевниками Казахстана, представление о которых дает пока только ряд случайных находок вещей.
Материал ряда поселений (Битые Горки; Новотроицкое I; Туруновка 4; Богочаново) свидетельствует о поступательном развитии культуры местного населения финальной бронзы и наслоении на него северного компонента. Этот компонент способствовал возрождению архаичных традиций, восходящих к культурам ранней бронзы и проявившихся в появлении сосудов баночной формы и орнаментации их крупнозубчатым штампом (Могильников В.А., 1985, рис. 2, 6, 7; Труфанов А.Я., 1984, с. 73, 74). Но на сосудах с поселений представлены также орнаменты в виде рядов круглых ямок, полулунных вдавлений и «жемчужин», характерных для лесостепи (табл. 121, 21, 32). Подобное сочетание разнородных традиций в орнаментации керамики указывает на происходившие в северной лесостепи и южной части таежной зоны Прииртышья процессы взаимоассимиляции различных по происхождению этносов и на нестабильность культуры. Такие же явления в VII–VI вв. до н. э. наблюдались и на смежных, более северных и восточных, частях Обь-Иртышского региона, где были широко распространены баночные формы сосудов и украшение их узорами из рядов ямок, «жемчужин» и оттисков зубчатого штампа (Грязнов М.П., 1956а, табл. XIII, 5, 6; Троицкая Т.Н., 1972, рис. 1, б, в). В то же время на ряде поселений (Туруновка 4; Битые Горки; Новотроицкое I) представлена ранняя саргатская керамика (табл. 121, 17–20, 22, 32), встреченная в жилищах вместе с посудой позднеирменского и красноозерского типов (Труфанов А.Я., 1984, с. 72; Молодин В.И., 1985, с. 173), что датирует ее появление VII–VI вв. до н. э. или временем не позднее VI–V вв. до н. э. Кроме того, на поселении Новотроицкое I найдено пряслице саргатского облика (табл. 121, 16). В жилище поселения Туруновка 4 вместе с саргатской керамикой обнаружен фрагмент бронзового котла (табл. 121, 15), относящегося также к VI–V вв. до н. э. (Молодин В.И., 1985, с. 164). Указанные находки свидетельствуют о формировании саргатской культуры в VII–VI вв. до н. э. в результате взаимодействия северных и южных этнических компонентов.
Погребальный обряд VII–VI вв. до н. э. характеризуют могильники Калачевка II и Окунево I (Могильников В.А., 1968а, с. 229; 1968б, с. 94–97), где в трех курганах исследовано шесть погребений. Характерно захоронение под земляными насыпями около уровня древнего горизонта, головой на север и северо-запад. В двух погребениях могильника Калачевка II совершены, вероятно, повторные захоронения черепа и уложенных аккуратно трубчатых костей, а один костяк покоился на спине с подогнутыми ногами. Центральное захоронение кургана 1 этого некрополя устроено на уровне древнего горизонта в деревянном срубе (один венец) и содержало останки двух человек. Такие детали ритуала, как совершение захоронения на уровне древнего горизонта, с подогнутыми ногами, было характерно для погребального обряда ирменской культуры (Молодин В.И., 1985, с. 134). С другой стороны, северная и северо-западная ориентировка погребенных предвосхищает черты погребального ритуала саргатской культуры. В Окуневском могильнике найден раннесаргатский сосуд (табл. 121, 33). Неустойчивость черт погребального ритуала отражает процесс формирования саргатской культуры из разнородных элементов.
Вещевой инвентарь памятников VII–VI вв. до н. э. характеризуют орудия труда, предметы вооружения и конского снаряжения широко распространенных форм. На поселениях Новотроицкое I и Битые Горки обнаружены костяные мотыги (табл. 121, 27), проколки (табл. 121, 29). Среди случайных находок представлены бронзовые кельты ананьинских и западносибирского типов (табл. 121, 25), кинжал с бабочковидным перекрестьем и брусковидным навершием (табл. 121, 30), бронзовые ножи с кольчатой рукоятью (табл. 121, 28), удила со стремевидными окончаниями с дополнительным кольцом и без него (табл. 121, 26, 31), каменный оселок с отверстием для подвешивания (табл. 121, 24). Среди предметов вооружения — бронзовые двухлопастные втульчатые, ромбические наконечники стрел с шипом, обнаруженные на поселении Новотроицкое I и в могильнике Калачевка II (табл. 121, 10, 11); костяные наконечники стрел с выделенным черешком или без него (табл. 121, 12, 13). Из б. Тюкалинского округа происходит бронзовый чекан (табл. 121, 14), аналогичный чеканам VI — начала V в. до н. э., распространенным на широкой территории от Ирана до Минусинской котловины (Членова Н.Л., 1981, с. 7, рис. 2, 6), что указывает на местное производство изделий такого рода. На городище Инберень VI найдены глиняные формы для отливки кельтов ананьинского типа, плоских двухлопастных наконечников стрел с шипом и ножа с кольчатой рукояткой (Абрамова М.Б., Стефанов В.И., 1981, с. 93, рис. 17, 23–25).
Ряд вещей говорит о контактах населения лесостепного Прииртышья с кочевниками степей Казахстана и Приаралья. Бронзовый нож с кольчатой рукоятью и слегка горбатой спинкой из окрестностей Омска (табл. 121, 28) имеет аналогии в комплексах VII–VI вв. до н. э. могильника Уйгарак и тасмолинской культуры (Вишневская О.А., 1973, табл. VI, 5; XXI, 11; Кадырбаев М.К., 1966, рис. 38, 5). Бронзовые удила со стремечковидными окончаниями и оселки с отверстиями для подвешивания (табл. 121, 24, 26, 31) широко известны в степях Евразии среди материалов VIII–VI вв. до н. э. — в Туве, майэмирской, тасмолинской и других культурах (Грязнов М.П., 1947, рис. 3, 7, 8, 5, 9; 1980, рис. 12, 1; 20, 2; 23, 28; Кадырбаев М.К., 1966, рис. 7, 3, 4; Вишневская О.А., 1973, табл. IX, 19; XX, 5). Бронзовый колесовидный амулет (или пряслице), найденный в Омске (табл. 121, 23), аналогичен савроматским «колесикам» VI–V вв. до н. э. (Смирнов К.Ф., 1964, рис. 71, 3–5). Фиксируемые в VII–VI вв. до н. э. южные и юго-западные связи оказали большое влияние на облик культуры и этнический состав населения лесостепи Западной Сибири второй половины I тысячелетия до н. э. и, в частности, на формирование и генезис гороховской и саргатской культур.
Саргатская культура(В.А. Могильников)
Среди культур лесостепи Западной Сибири саргатская культура наиболее изучена. Впервые материалы, относящиеся к ней, были добыты в конце XIX в. в основном местными краеведами. Но соответствующего хронологического и культурного определения они в то время не получили. В 80-х годах М.С. Знаменский раскопал Савинский курган на левом берегу Иртыша, напротив г. Тобольск, а тобольский купец А.И. Дмитриев-Мамонов провел раскопки Потчевашских курганов. Часть материалов из этих раскопок была опубликована финским археологом А. Гейкелем (Heikel А., 1894, pl. I; II; V). В 1893 г. А. Гейкель раскопал также курганы саргатской культуры у д. Томилова под Ялуторовском и Тюменью (Heikel А., 1894, pl. XXVII; XXVIII; XXX). В 1894–1896 гг. С.М. Чугунов исследовал курганы на р. Омь, у устья Тартаса, близ с. Спасское (ныне Венгерово) (ОАК за 1895 г., с. 41, 42; ОАК за 1896 г., с. 100–102). В 1897 г. А.П. Плахов (1899, с. 58–63) вскрыл восемь курганов у с. Николаевка близ Омска и дал общую топографическую характеристику расположения курганов на правобережье Иртыша от с. Чернолучья до Омска с его окрестностями. В 1911 г. В.П. Бирюков исследовал курганы у сел Долговское и Бакланское близ устья р. Миасс в Притоболье. Вещи из них поступили в Шадринский музей и остались неопубликованными. В 1916 г. В.Н. Пигнатти раскопал курган у д. Тюкова под Тобольском (Мошинская В.И., 1953а, с. 217–219).
Материал, добытый в дореволюционный период, представляет несомненный интерес для общей характеристики культуры, но, к сожалению, он плохо документирован и частично утрачен. Культурная и хронологическая принадлежность его, а также анализ были даны уже в советское время, когда параллельно с накоплением проводилось научное осмысление полученного материала.
Свое название культура получила по курганам у с. Саргатка на левобережье Иртыша, в 100 км к северу от Омска, раскопанных В.П. Левашевой в 1927 г. и давших выразительный комплекс материала этой культуры. Помимо них, В.П. Левашева раскопала два кургана у с. Коконовка, в 25 км к северу от Омска, на правобережье Иртыша, а также провела рекогносцировочные раскопки на ряде городищ на р. Омь в Барабинской лесостепи (Абрамовское; Преображенское; Вознесенское), на которых среди прочих представлены комплексы саргатской культуры. Материал раскопок курганов у сел Саргатка и Коконовка был издан В.П. Левашевой лишь частично (Левашева В.П., 1928, с. 159, 160; 1948, с. 86–88). Она определила эти памятники как характеризующиеся круглодонными сосудами с резным орнаментом, вещами «скифского» типа, преобладанием овальных могильных ям, вытянутых с севера на юг, в которых находятся преимущественно одиночные, но встречаются и парные захоронения, подметив, таким образом, типичные черты культуры, хотя особая саргатская культура еще не была выделена. Тогда же П.А. Дмитриев раскопал Мысовские курганы под Тюменью и впервые выявил общие черты в культуре курганов лесостепи Западной Сибири. Он указал также на преобладание в них северной ориентировки погребенных и на близость их материальной культуры культуре сарматских курганов Южного Приуралья, считая при этом, что курганы лесостепи Западной Сибири оставлены одной из ветвей сармат (Дмитриев П.А., 1928, с. 187, 188). По сути дела, работами В.П. Левашевой и П.А. Дмитриева ограничился довоенный период изучения памятников саргатской культуры.
Наиболее активный период исследования этих памятников приходится на 60-70-е годы. Открывают его работы В.И. Мошинской и В.Н. Чернецова. В.И. Мошинская (1953а) ввела в научный оборот материал дореволюционных раскопок Потчевашских и Тюковского курганов, но ошибочно причислила их к потчевашской культуре, присовокупив сюда материал Потчевашского городища, относящегося, как было доказано впоследствии, к раннему средневековью. В.Н. Чернецов (1953б, с. 224, 240) отметил своеобразие культуры, представленной в Среднем Прииртышье курганами типа Саргатки и Коконовки, и, в отличие от П.А. Дмитриева, утверждал, что оставлена она не сарматами, а кочевыми угорскими племенами.
Надежная источниковедческая база, легшая в основу изучения саргатской культуры, была обеспечена в ходе широких полевых исследований, проведенных в 60-70-е годы экспедициями Уральского университета (В.Ф. Генинг, В.Е. Стоянов), Института археологии АН СССР (В.А. Могильников), Северо-Казахстанского музея и Петропавловского пединститута (Г.Б. Зданович). В эти же годы полностью публикуется материал Коконовских и Саргатских курганов (Могильников В.А., 1972б; 1972в), а также ряда других памятников (Генинг В.Ф., Голдина Р.Д., 1969; Кожин П.М., 1972; Косинская Л.И., 1974; Корякова Л.Н., 1979б; Корякова Л.Н., Стефанов В.И., 1981; Могильников В.А., 1973; 1974; Мошкова М.Г., Генинг В.Ф., 1972; Стоянов В.Е., 1969в; Стоянов В.Е., Фролов В.Н., 1962). Одновременно выходит ряд статей с анализом материала саргатской культуры в целом, т. е. дается ее периодизация, определяются ареал и комплекс характерных черт (Генинг В.Ф., Корякова Л.Н., Овчинникова Б.Б., Федорова Н.В., 1970; Могильников В.А., 1969б; 1970; 1972а). Но при этом рассматриваются и отдельные стороны культуры: погребальный обряд (Корякова Л.Н., 1977; Стоянов В.Е., 1973), специфика поселенческих комплексов (Стоянов В.Е., 1969а), вопросы социально-экономического развития (Могильников В.А., 1976; Стоянов В.Е., 1977). Детальный источниковедческий анализ саргатской культуры проведен Л.Н. Коряковой (1981а), уделившей большое внимание вопросам хронологии и выявлению локальных вариантов культуры.
В целом исследователи придерживаются близких точек зрения на хронологию и периодизацию культуры, но в определении этнической принадлежности населения, оставившего саргатскую культуру, нет единства. Большинство авторов разделяют точку зрения В.Н. Чернецова о его угорской принадлежности (Генинг В.Ф., 1972, с. 278), отмечая в то же время присутствие в этносе определенных иранских элементов (Корякова Л.Н., 1979а, с. 84, 85; Могильников В.А., 1972б, с. 133; 1979б, с. 45–47). В.И. Васильев (1979, с. 62) высказал мнение о самодийской принадлежности населения саргатской культуры, которое пока не получило поддержки у исследователей и вызвало ряд серьезных возражений (Могильников В.А., 1983б, с. 249).
Саргатская культура локализуется в лесостепи Зауралья и Западной Сибири, от восточных предгорий Урала на западе до среднего течения р. Омь в районе г. Куйбышев — на востоке. На севере она частично захватывает юг лесной зоны по Иртышу и Тоболу до его устья (карта 20). Южная граница в основном совпадает с южной границей лесостепи. Судя по концентрации памятников, эта территория была заселена неравномерно. Население сосредоточивалось главным образом в северной и центральной частях лесостепи, вдоль крупных рек — Иртыша, Ишима, Тобола, а также по среднему течению Оми и в низовьях Исети. Значительно меньше памятников на крупных притоках Иртыша и Тобола — Таре и Туре, протекающих преимущественно в лесной зоне. Слабо было освоено междуречье Иртыша и Ишима и, по-видимому, несколько лучше — богатая озерами лесостепная часть междуречья Ишима и Тобола, где памятники приурочены к озерным террасам. Наиболее плотное население, вероятно, было в лесостепи Прииртышья, к северу от Омска. Здесь обнаружены как наиболее ранние (Богдановна II, III; Новотроицкое I; Окунево I), так и наиболее поздние (Калачевка I; Стрижово I) памятники. Плотность саргатского населения здесь превышала его концентрацию во все исторические эпохи, предшествовавшие освоению края русскими.
Карта 20. Памятники саргатской культуры.
а — городища, известные по разведкам; б — городища, исследованные раскопками; в — селища, известные по разведкам; г — селища, исследованные раскопками; д — курганные могильники, известные по разведкам, предположительно саргатские; е — курганные могильники, исследованные раскопками; ж — грунтовые погребения; з — находки саргатской керамики на большереченских селищах; и — находки саргатских керамики и погребений в инокультурных могильниках; к — селища с керамикой кашинского типа; л — саргатские городища с находками керамики кашинского типа; м — курганы с находками саргатской и кашинской керамики; н — городища с совместными находками керамики саргатского и богочановского типов.
1 — Иртышское; 2 — Татарка; 3 — Нововаршавка; 4 — Изылбаш; 5 — Ачаир; 6 — Омск (Кемеровский спуск); 7 — Захламино; 8 — Николаевка; 9, 10 — Битые Горки, городище и грунтовой могильник; 11 — Коконовка, поселение; 12 — Коконовка, могильник; 13 — Коконовка II; 14 — Большое Кулачье; 15, 16 — Малое Кулачье I, II; 17, 18 — Новотроицкое I, II; 19 — Новотроицкое, курганы; 20, 21 — Чернолучье I, II; 22 — Малитина; 23, 24 — Красноярка II, I; 25 — Нижняя Ильинка; 26–28 — Горная Бития III, I, II; 29 — Фадеевка; 30 — Лежанка; 31 — Каргановка; 32 — Розановка; 33, 34 — Калачевка I, II; 35 — Новооболонь; 36 — Крупянка; 37 — Саргатка; 38 — Десподзиновка; 39, 40 — Кушайлы I, II; 41, 42 — Сибирская Саргатка; 43 — Георгиевка; 44 — Сосновка; 45, 47–49 — Богданово III, I, II, IV (поселение); 46 — Богданово; 50–52 — Андреевка I–III; 53, 54 — Новопокровка I, II; 55, 56 — Черноозерье III, IV; 57 — Инберень IV; 58, 59 — Саратово I, II; 60 — Рассвет; 61 — Старый Карасук II; 62 — Ингалы; 63 — Батаково; 64 — Исаковка; 65–67 — Исаковка I–III; 68 — Сидоровка; 69–71 — Стрижово I–III; 72 — Бещаул; 73–74 — Картовь I, II; 75 — Каиркуль; 76 — Малый Темей; 77 — Могильно-Посельское; 78, 79 — Пустынное I, II; 80 — Карташово; 81–83 — Карташово I–III; 84 — Гущино; 85 — Артын; 86 — Сеткуловка; 87 — Танатово; 88–91 — Окунево I, II, IV, III; 92 — Крутоярка; 93 — Красноозерка; 93а — Безымянное II; 94 — Богочаново; 95 — Большая Пристань; 96 — Ямсыса VII; 97 — Кип; 98 — Утьма; 99 — Верхнее Аксеново; 100 — Красноярка; 101 — Новоникольское I; 102 — Старый Погост; 103 — Ивановка; 104 — Ивановка II; 105 — Потчеваш; 106 — Бергилька; 107 — Юргаркуль; 108 — Нерда I; 109 — Савина; 110 — Тюково; 111 — Чашауль; 112 — Чашкуль; 113 — Усть-Логатка; 114 — им. М. Горького; 115 — Карасук; 116 — Калугино; 117 — Талагуль; 118 — Вдовино; 119 — Барабинск (оз. Бугристое); 120 — Каргат 4; 121-123а — Абрамово 7, 1, 4, 10; 124–128 — Марково 6, 8, 4, 5, 1; 129 — Омь (Осинцева); 130 — Преображенка 3; 131 — Погорелово; 132 — Туруновка 4; 133 — Большой Чуланкуль; 134 — Чуланкуль; 135, 136 — Ложка 4, 1; 137 — Усть-Тартас; 138, 139 — Венгерово 1, 7; 140 — Сопка 2; 141 — Старый Сад; 142 — Игнатьевка Новосибирской обл.; 143 — Вознесенское; 144 — Малая Хомутинка III; 145 — Усть-Горы III; 146 — Вишневка; 147 — Киршовка I; 148 — Глухониколаевка (Полтавка); 149 — Игнатьевка Омской обл.; 150 — Сперановка; 151 — Покровка; 152 — Карлуга I; 153 — Явленка I; 154 — Актау; 155–157 — Борки I, II, IIа (погребение); 158 — Новопавловка; 159 — Далматово; 160, 161 — Баландино II, IV, 162 — Ильинское; 163 — Жиляково; 164 — Песьяное; 165 — Клепиково; 166 — Черемуховое; 167 — Пахомово озеро; 168, 169 — Заворохино I, II; 170 — Кошкарагай II; 171 — Боровое; 172 — Тушнолобово; 173–175 — Логиново VIII, II, V; 176, 177 — Горки I, II; 178 — Чупино; 179 — Старая Маслянка; 180 — Лихачево; 181 — Ефимово; 182 — Кокуй II; 183 — Узлово; 184 — Абатское; 185 — Ир; 186, 187 — Тюляшов Бор VI, II; 188 — Борки; 189 — Боровлянка 3; 190 — Михайловка; 191 — Тюрмитяки 5; 192 — Пеганово; 193, 194 — Фоминцево I, II; 195 — Рямовое; 196 — Прохорово; 197 — Курганское; 198, 199 — Козлово I, II; 200 — Лебяжье; 201, 202 — Язево I, II; 203 — Лисья Гора; 204 — г. Курган; 205, 206 — Белый Яр XII, XIII; 207, 208 — Речкино II (поселение и погребение); 209 — Варакосова; 210-Усть-Суерка; 211 — Песьянский; 212 — Мочищи; 213 — Петухово; 214 — Гладунино; 215 — Камышное; 216 — Кямышное II Белозерского р-на; 217 — Увал I, II; 218 — Увал; 219 — Чистолебяжье, курган 6 (впускное погребение); 220 — Коркино VI; 221 — Мясниково; 222, 223 — Суерка I, II; 224 — Тютрина; 225 — Савина; 226 — Исток I; 227 — Карагужево; 228 — Новошадрино II; 229, 230 — Поспелово I, II; 231 — Скородум III; 232 — Кокуй; 233 — Чащина; 234 — Старое Лыбаево; 235 — Памятное; 236 — Ялуторовск; 237 — Томилово; 238 — Коктюль; 239 — Чечкино I; 240 — Калачик; 241 — Юрта-Бор XII; 242 — Средний Баклан 2; 243 — Цытырлы; 244 — Караульный Яр; 245 — Магат; 246 — Пивкино; 247 — Долговское; 248 — Воробьево I; 249 — Боборыкино IV; 250 — Прыгово I, II; 251 — Прыгово; 252 — Спицыно (Павлиново); 253 — Спицыно; 254, 255 — Рафайлово II, I; 256 — Рафайловский остров; 257 — Рафайлово; 258 — Солобоево; 259, 260 — Ботники I, II; 261 — Красногорское; 262 — Красногорский Борок; 263 — Колово; 264 — Ингалинка; 265 — Ингалинский Борок; 266 — Архангельское; 267 — Юдино; 268 — Макушино; 269 — Тимино; 270 — Мысовская I; 271 — Мыс (курган 6); 272 — Тюменский I; 273 — Андреевское озеро VIII; 274 — курган на южном берегу Андреевского озера; 275 — южный берег Андреевского озера, VI; 276 — остров Андреевского озера; 277 — северный берег Андреевского озера I; 278 — Козлов мыс (курган 16); 279–281 — Дуван II, VI, I; 282 — Матуши I; 283–285 — Ипкуль I, IV, XIII; 286 — Абдулино; 287–293 — памятники кашинского типа: 287 — Большедубское, 288 — Юдино, 289 — Кашино, 290 — Давыдово, 291 — Коняшино, 292 — Решетниково, 293 — Верхний Бор.
На врезке — Верхнее Приобье: 294 — Майма IV; 295 — Быстрянка; 296 — Новотроицкое; 297 — Раздумье IV; 298 — Старая Масляха; 299 — Быстровка.
Указанные пределы характеризуют максимальный ареал саргатской культуры, который в различные периоды ее развития не был неизменным. В V–III вв. до н. э. саргатское население локализовалось на более узкой территории — в Среднем Прииртышье, Барабе (Усть-Тартас), Среднем и Нижнем Приишимье (городища Актау; Борки; поселения Ефимово; Узлово; Абатское), а также на севере лесостепи Притоболья, главным образом на нижней Исети, средней Туре и Нице (курганы Томилово; Памятное; городище и курганы Рафайлово; Красногорское; Мыс; Перейминский II; Макушино). В лесные районы Тобольского Прииртышья саргатское население проникает, видимо, в IV — начале III в. до н. э. вдоль Тобола и осваивает прилежащую к его устью долину Иртыша вверх и в меньшей мере — вниз от Тобольска. На это указывает локализующаяся здесь группа памятников, связанная цепью поселений с саргатскими памятниками Притоболья и как будто изолированная от основного массива саргатского этноса Омского Прииртышья незаселенным «саргатцами» пространством вдоль Иртыша, между устьями Вагая и Ишима.
В конце III–II в. до н. э. часть саргатского населения продвигается на юго-запад, в Среднее Притоболье, на среднюю Исеть и Миасс, в бывший ареал гороховской культуры, где смешивается с гороховским населением. По-видимому, в основном во II–I вв. до н. э., в период максимального расцвета культуры, осваивается междуречье Ишима и Тобола. В конце III–II в. до н. э. саргатское население уходит к югу от самых северных районов своей ойкумены (Тюковские, Потчевашские курганы III–II вв. до н. э.), где на смену ему приходит население кулайской культуры. В I–II вв. саргатское население исчезает из Барабинской лесостепи (Полосьмак Н.В., 1985, с. 13), сменившись также в основном кулайским. Во II–III вв. саргатская культура прекращает существование на большей части ареала. Единичные памятники III–IV вв. представлены в Прииртышье (Калачевка I; Стрижово I), Приишимье (Покровское), Притоболье (Ипкуль XV). Они локализуются преимущественно в северной лесостепи и южной части лесной полосы, где в эпоху великого переселения народов еще сохранялись остатки саргатского населения.
В обширном ареале саргатской культуры выделяются четыре локальных района — Прииртышье, Бараба, Приишимье и Притоболье, различающиеся отдельными особенностями погребального ритуала, деталями орнаментации керамики, конструкции жилищ и некоторыми другими признаками (Корякова Л.Н., 1981а, с. 9, 13, 14; Полосьмак Н.В., 1985, с. 13). Специфика локальных вариантов была обусловлена особенностями генезиса отдельных районов, различиями субстрата и внешними контактами. Судя по скоплению на Иртыше крупных курганов и поселений, а также по богатству их инвентаря, можно полагать, что в Прииртышье локализовались наиболее сильные, главенствующие роды или племена саргатского этнического образования. Отсюда происходила миграция саргатского населения на запад, в Приишимье, и на восток — по Оми, в Барабинскую лесостепь.
Памятники разных районов саргатской культуры изучены неравномерно. Наиболее исследовано Омское Прииртышье, где раскопки проведены на семи поселениях и в 23 курганных могильниках. Менее изучены Приишимье, где раскапывалось пять поселений и девять могильников, и Притоболье — 3 поселений и 17 могильников. Во всех районах лучше изучены могильники, позволившие выявить погребальный обряд саргатского населения и динамику его развития. Значительно хуже исследованы поселения и система устройства укреплений. В отличие от погребений, дающих разнообразный вещевой комплекс, основной материал поселений представлен керамикой. Она изучена хуже, нежели посуда из погребений.
Саргатская культура датируется V в. до н. э. — III–IV вв. н. э. Основываясь на эволюции погребального ритуала и отчасти инвентаря, В.А. Могильников (1970, с. 177–180) выделил три этапа развития этой культуры: IV–III вв. до н. э.; II в. до н. э. — II в. н. э.; II–IV вв. н. э. В.Ф. Генинг и Л.Н. Корякова, именуя эту культуру абатской, разделили ее на два этапа: коконовский — начало раннего железного века — III в. до н. э.; саргатский — II в. до н. э. — I в. н. э. (Генинг В.Ф., Корякова Л.Н., Овчинникова Б.Б., Федорова Н.В., 1970, с. 204–215). Затем Л.Н. Корякова (1981а, с. 11–13) предложила более дробную периодизацию саргатской культуры, выделив в ней хронологические группы IV — первой половины III в. до н. э.; второй половины III — первой половины II в. до н. э.; второй половины II в. до н. э. — II в. н. э., отметив, что в ограниченном количестве выделяются и комплексы конца II–III в. С учетом нового материала можно выделять четыре этапа развития саргатской культуры: V–III вв. до н. э.; второй половины III — первой половины II в. до н. э.; второй половины II в. до н. э. — II в. н. э.; конца II–IV в. н. э. Данная периодизация отражает особенности эволюции инвентаря, погребального обряда и внешних контактов саргатского населения.
Начальная дата культуры (V–IV вв. до н. э.) устанавливается по находкам меча с дуговидным навершием и бабочковидным перекрестьем (табл. 122, 58), бронзовых втульчатых наконечников стрел (табл. 122, 60–62), каменного жертвенника на двух ножках, бронзовых литых колец от конского убора (табл. 123, 53–56), бронзовых литых полушаровидных и колоколовидных блях, ворворок (табл. 124, 63, 70), аналогичных материалам из сакских, савроматских и раннесарматских памятников V–IV вв. до н. э. (Мошкова М.Г., 1963, табл. 14, IV, VIa; Смирнов К.Ф., 1961, рис. 3, 3, 4; 36, 38; 38, 3; 1964, с. 164, рис. 11Б, 19, 24; 13, 6а, 6е; 22, 9; 27, 1; 28, 10; 74, 20; Вишневская О.А., 1973, табл. V, 9).
Дата заключительного этапа культуры (конец II–IV в. н. э.) обоснована находками в комплексах крупных, ромбических в сечении железных черешковых наконечников стрел (табл. 122, 5), имеющих параллели в древностях поздних сармат и Средней Азии II–IV вв. н. э. (Хазанов А.М., 1971, табл. XIX, 31; Сорокин С.С., 1956б, с. 11, рис. 2, 4, 5; Литвинский Б.А., 1965, рис. 6, 7, 23–27), а также взаимовстречаемостью саргатской посуды и орнаментированной фигурными штампами керамики лесного Приобья IV–V вв. н. э. (поселение Ипкуль XV) (Морозов В.М., Суханова Т.И., 1987).
Памятники саргатской культуры представлены могильниками и поселениями, в составе которых городища и неукрепленные селища. Часто на городищах к укрепленной валами площадке с напольной стороны примыкает незащищенная часть поселения. В настоящее время известно более 20 саргатских городищ (карта 20), которые неравномерно размещены в ареале культуры. Большинство их локализуется в Прииртышье, на правом, высоком, берегу Иртыша.
По планировке укреплений и форме площадки городища делятся на два типа — мысовые и круглые с замкнутой линией укреплений. Количественно преобладают мысовые (табл. 121, 2). Они расположены на высоких (15–40 м) берегах рек и защищены с напольной стороны валами и рвами. Форма площадки соответствует форме мыса, обычно они треугольные (Каргановское; Розановское; Богдановское), редко — трапециевидные (Горная Бития I; Карташово). Круглые городища с замкнутой линией укреплений (табл. 121, 1) расположены на низких террасах рек с нерасчлененным краем, возвышающимся над поймой на 2–8 м. Укрепленные площадки городищ невелики, размеры колеблются в пределах 600-4500 кв. м. Более крупные городища встречаются редко (Каргановское — 9600 кв. м.). Вероятно, еще более крупным было Богдановское городище, но оно разрушено обрывом Иртыша, и точная площадь его не установлена.
Как правило, на городищах бывает лишь одна защищенная укреплениями площадка, и только на Богдановском имеются две смежные площадки. В случае сочетания городища с прилежащим к нему селищем их суммарная величина значительно увеличивается и достигает 10–12 тыс. кв. м. (Корякова Л.Н., 1984, с. 70).
Укрепления городищ состояли из вала и рва. На Иртыше встречаются укрепления из двух валов и рва между ними (Горная Бития; Каргановское; табл. 121, 2). В средней части вала и рва иногда прослеживается проезд на городище (Каргановское; Горная Бития; Инберень IV). Устройство укреплений саргатских городищ исследовано слабо. Частично они вскрывались траншеями, прорезавшими валы (Богдановское; Горная Бития; Инберень IV; Борки) (Корякова Л.Н., Стефанов В.И., 1981, с. 181, 182; Сыркина И.А., 1980, с. 237). Полностью линия укреплений раскопана на городище Актау на Ишиме (Хабдулина М.К., 1981, с. 444). Она состояла из рва и внутреннего вала общей протяженностью свыше 60 м, которые дугообразно огибали поселок, спускаясь на склоны оврагов. Ширина рва 2,5 м, глубина — 1,2–1,5 м, а на склонах оврагов он превращался в узкую канавку шириной 0,5–0,7 м. В восточной части ров имел проход шириной 1,2 м. Внешняя сторона рва пологая, а внутренняя — крутая, с уступами, дно и внутренняя стена рва были облицованы горбылями. В 2,5 м от рва по валу шел бревенчатый частокол. Наружная стенка вала была закреплена прокаленными глиняными блоками, а внутренняя — частоколом. Видимо, частоколом, от которого сохранились скопления столбовых ямок, было ограждено также городище Инберень IV. При исследовании входа на этом городище между концами оборонительных сооружений зафиксированы две неглубокие канавы, в одной из которых найдены бронзовая фигурка животного (табл. 124, 72) и втульчатый наконечник стрелы (Корякова Л.Н., Стефанов В.И., 1981, с. 182), положенные сюда, возможно, по соображениям ритуала при устройстве укреплений.
Около 80 % саргатских поселений составляют неукрепленные селища, известные во всех районах саргатской культуры. Средние размеры селищ 6–8 тыс. кв. м. По топографии часть из них близка к городищам и располагается на высоких коренных террасах рек, мысах высотой до 35–40 м (Мало-Кулачинское; Новотроицкое; Богдановна IV; Исаковка — на Иртыше; Чупино; Узлово — на Ишиме; табл. 121, 4). Но в целом селища расположены ниже, чем городища. Многие из них лежат на низких берегах озер (высота над уровнем воды 2–5 м).
Мощность культурного слоя на поселениях саргатской культуры в среднем 0,5–0,7 м. Насыщенность его неодинакова: на 1 кв. м площади на городище Горная Бития приходилось два-три фрагмента керамики; на поселении Логиново V — около шести; на городищах Богдановском и Инберень IV — восемь-десять фрагментов (Корякова Л.Н., 1984, с. 68). Среди находок преобладают керамика и кости животных. Точного представления о планировке поселений не имеется, поскольку полностью исследовано только городище Актау. На поверхности многих памятников прослеживаются овальные западины — следы углублений от жилищ, систему размещения которых установить зачастую трудно. На городищах с замкнутыми линиями укреплений (Инберень IV) жилища расположены по кругу вдоль вала, примыкая к нему, а за пределами укреплений жилищные впадины идут параллельными рядами (табл. 121, 1). На Каргановском городище прослеживаются две обособленные группы жилищных впадин. На селищах впадины располагаются без видимого порядка или рядами (Андреевское I, III). На городище Актау восемь-десять жилищ за валом шли двумя рядами и были обращены входами внутрь поселка. При этом расстояние в ряду между постройками не превышало 2–2,5 м при площади построек около 24 кв. м. Количество жилищ на отдельных поселениях сильно варьировало и, судя по числу фиксируемых на поверхности впадин, колебалось от пяти до 40.
На разных поселениях саргатской культуры раскопано свыше 40 жилищ, в том числе восемь-десять жилищ вскрыто на городище Актау (Хабдулина М.К., 1981, с. 444, 445). Конструктивно они делятся на наземные и полуземляночные. Причем стены тех и других возвышались над поверхностью земли. Котлованы полуземлянок углублены в материк на 0,4–0,7 м, наземных — до 0,25-0,3 м. На городищах Актау и Богдановна котлованы углублялись в материк всего на 5–7 см, поэтому фиксировались по очажным прокалам, развалам сосудов, скоплениям керамики и легким хозяйственным углублениям. Количественно преобладали полуземлянки, но в Барабе большинство жилищ были наземными (Полосьмак Н.В., 1985, с. 13). В плане жилища обычно квадратные или прямоугольные. Открыты также постройки неопределенного плана, а на Чупинском поселении — остатки округлого жилища (табл. 121, 4). Постройки были одно- и двухкамерные (табл. 121, 5–9). В Притоболье открыты также трехкамерные (поселение Дуван II) и четырех камерные (селище Рафайлово) жилища. Средняя площадь однокамерных построек 20–30 кв. м, самое малое — около 9 кв. м. Двухкамерные постройки состояли из большого, жилого, и малого, подсобного, отделений, устроенных обычно на одной оси и соединенных между собой переходом и, вероятно, общей крышей. Полы помещений в двухкамерных постройках находились чаще на разных уровнях. Жилища имели входы типа коридоров длиной 2–3 м, шириной 0,8–1,5 м (табл. 121, 6, 7, 9). Количественно преобладали однокамерные жилища (42,2 %), двухкамерных — 26 %. На некоторых поселениях (Инберень IV; Розановка; Речкино II) представлены жилища обоих типов.
Обычно в жилище находился один открытый очаг, располагавшийся чаще в центре, на уровне пола, в яме или на возвышении, окруженном канавкой (Розановское городище; поселение Дуван II). В некоторых постройках сохранились следы двух или нескольких очагов (табл. 121, 8; поселения Коконовка; Богданово; Инберень IV, жилище 6; Узлово, жилище 1) (Корякова Л.Н., Стефанов В.И., 1981, с. 181; Стоянов В.Е., 1969в, с. 67, 68). Это обусловлено, возможно, тем, что очаги неоднократно переносили с места на место, а жилища были временными. В жилищах поселений Барабы (городище Чуланкуль) выявлены очаги типа чувалов (Полосьмак Н.В., 1985, с. 14), которые более широко распространяются в раннем средневековье. В двухкамерных жилищах очаг обычно располагался в большей камере, где встречается и больше культурных остатков, указывая на то, что она была жилой, а меньшая — подсобной, типа кладовки. Вдоль стен жилищ имелись возвышения типа нар или лежанок.
В некоторых постройках зафиксированы небольшие хозяйственные ямы, располагавшиеся близ очагов, у стен или в углу. В них находят преимущественно кости животных, реже — глиняные сосуды (Стоянов В.Е., 1969в, с. 75; Корякова Л.Н., 1981а, с. 7; 1984, с. 76).
Стены жилищ имели каркасную шатровую конструкцию или были сложены из бревен, забранных между вертикально поставленными столбами. Об этом свидетельствуют остатки столбовых ямок вдоль стен и канавки, в которых лежали нижние венцы бревенчатых стен (табл. 121, 4Б). Полы, видимо, были в основном земляные. В некоторых случаях можно предполагать устройство деревянных полов, от которых сохраняются следы бревенчатых лаг (Матвеева Н.П., 1986б, с. 190).
Конструкция перекрытия точно не фиксируется. Оно могло быть двускатным, четырехскатным и односкатным и поддерживалось, вероятно, опорными столбами. На это указывают столбовые ямки в центре котлованов и вдоль стен жилищ (табл. 121, 4–7, 9) (Корякова Л.Н., 1984, с. 77; Корякова Л.Н., Стефанов В.И., 1981, с. 181).
В целом жилища саргатской культуры сходны с гороховскими, где также были слабо углубленные в землю одно- и двухкамерные постройки с коридорообразным входом и очагом, расположенным в центре и иногда окруженным канавкой (Сальников К.В., 1940, с. 69–71; 1947, с. 223, 224; Стоянов В.Е., 1969а, рис. 26, 4; 1973, с. 52). Подобно жилищам Гороховского городища, некоторые саргатские полуземлянки были разделены внутренними перегородками (табл. 121, 4Б) (Матвеева Н.П., 1986б, с. 191). Все эти аналогии объясняются тождеством экологических условий, родственностью указанных культур, их взаимными контактами и одинаковым уровнем социально-экономического развития.
Погребальный обряд саргатской культуры достаточно хорошо исследован. Для него характерны трупоположения под курганными насыпями. Исследовано около 500 погребений под более чем 180 курганами на 48 некрополях. Кроме того, выявлено 16 бескурганных погребений, над частью которых, возможно, первоначально были также невысокие насыпи. Большинство из них — это единичные погребения, часть которых обнаружена на площади поселений (Речкино II; Борки II) или в близком соседстве с ними (Окунево III), но есть также отдельные небольшие некрополи (Ирский) (Косинская Л.И., 1974, с. 30, рис. 1, 1–3). Кроме отсутствия насыпи, ритуал бескурганных погребений аналогичен обряду основной массы рядовых захоронений саргатской культуры.
Могильники находятся главным образом на высоких коренных берегах рек. Реже они лежат на низких террасах, занимая их возвышенные участки. Курганы располагаются цепочками, группами без определенного порядка и поодиночке. Количество курганов в некрополе доходит до 40, но обычно их гораздо меньше. Часто курганы локализуются невдалеке, в 1–3 км, от связанных с ними поселений (Коконовка; Горная Бития; Богданово; Саратово; Инберень; Исаковка; Карташово; Окунево II; IV; Рафайлово; Увал и др.). Но наиболее четко взаимосвязь могильников и поселений прослежена в Прииртышье.
Насыпи курганов земляные оплывшие, сложены преимущественно из чернозема. Первоначально они, вероятно, сооружались из дерна и имели вид пирамиды. Около трети курганов по Иртышу и Ишиму содержало глинобитные или песчаные площадки (толщина 0,1–0,4 м), перекрывавшие центральную часть кургана. По величине курганы разделяются на малые, средние и большие (Корякова Л.Н., 1977, с. 138; Стоянов В.Е., 1973, табл. А; Б, с. 45). Для Притоболья характерны мелкие курганы, реже — большие; для Ишима — средние и мелкие, но есть и большие; на Иртыше чаще встречаются средние и крупные курганы; в Барабе преобладали средние. Помимо локального своеобразия, величина кургана зависела главным образом от социального положения погребенного в центральной яме и в меньшей мере — от числа впускных погребений, при сооружении которых иногда дополнительно подсыпали насыпь.
Около половины вскрытых курганов ограждено по периметру ровиками, кольцевыми или многоугольными, замкнутыми или с одним-двумя проходами, ориентированными обычно симметрично на северо-запад и юго-восток. Больше всего курганов с ровиками (63,2 %) находится в Прииртышье, меньше — в Притоболье (30 %) (Корякова Л.Н., 1981а, с. 8). Количество курганов с ограждением было, вероятно, больше, поскольку неглубокие ровики мелких курганов, выкопанные в черноземе почвы, возможно, не прорезали материк и потому не фиксируются в погребенном черноземе. Ровики носили, очевидно, ритуальный характер. Малые размеры не позволяют считать их следами выемки земли для возведения насыпи. В заполнении ровиков и насыпях курганов встречаются кости животных, остатки тризны (Могильников В.А., 1973, с. 239–247; 1979а, с. 254).
Под насыпью кургана находится одно или несколько погребений, располагавшихся по периметру вокруг основного захоронения или в ряд (табл. 125).
Для V–III вв. до н. э. характерны курганы с одним погребением, расположенным под центром насыпи. В III–II вв. до н. э. распространяется обычай размещения впускных погребений вокруг основного. Во II в. до н. э. — III в. н. э. этот обычай доминирует.
Центральные погребения расположены обычно в больших прямоугольных ямах с меридиональной ориентировкой и содержат, как правило, парные или коллективные захоронения. Впускные погребения обычно индивидуальны, совершены в ямах, углубленных в материк, располагаются на уровне горизонта или, реже, — в черноземе насыпи.
По форме могильные ямы делятся на четыре основных типа: 1) с отвесными стенками; 2) с наклонными стенками, сужающимися ко дну; 3) с заплечиками; 4) с нишами. В Прииртышье наиболее распространены ямы с отвесными и слегка наклонными стенками, ямы с заплечиками составляют лишь 9,3 %. Для Приишимья характерны ямы с отвесными стенками (43,3 %) и с заплечиками (37,3 %). Притоболью свойственны ямы с отвесными стенками, ямы с заплечиками составляют 5,7 % (Корякова Л.Н., 1981а, с. 9). Ямы с нишами в изголовье, в торцовой и, реже, боковой стенках в целом не характерны для культуры, но встречены в Прииртышье, Приишимье и Притоболье. Они предназначались для установки сосудов и укладывания кусков мяса (табл. 125, 5). Для центральных погребений Прииртышья IV–II вв. до н. э. типичны также ямы с отвесными стенками и канавками по периметру дна ямы или вдоль продольной стены, предназначавшимися для установки погребального инвентаря (Богданово I, III; Саратово) (Могильников В.А., 1979а, с. 255). Эта черта конструкции погребальных камер находит аналогии у саков Приаралья (Вишневская О.А., 1973, с. 60, 61).
Могильные ямы имели деревянные перекрытия, остатки которых сохранились более чем в 40 % погребений. Наиболее часто деревянные перекрытия встречаются в погребениях Прииртышья, менее распространены они в Притоболье, что может объясняться худшей сохранностью дерева в песчаном грунте этого района.
Захоронения в центральных больших ямах, как правило, перекрыты поперечным накатом, площадь которого иногда значительно превышает величину могильной ямы, и концы бревен лежат поверх выкида. В Прииртышье, Притоболье и Приишимье в курганах V–III вв. до н. э. известны шатровые перекрытия из бревен (Богданово III, курган 1; Татарка; Тютрино; Красногорское) (Корякова Л.Н., 1977, с. 138; Матвеев А.В., Матвеева Н.П., 1985, с. 71; Матвеева Н.П., 1986б, с. 191). В кургане 1 некрополя Богданово III шатровое перекрытие было устроено сразу над двумя центральными могилами, после того как они были перекрыты поперечными бревенчатыми накатами. Шатровые перекрытия в курганах саргатской и гороховской культур имеют, вероятно, юго-западное, савромато-сакское, происхождение. Два разнотипных перекрытия в Богдановском кургане, вероятно, отражают сочетание местной (поперечный накат) и привнесенной (шатер) традиций в конструкции погребальных сооружений. Примечательно, что в женском погребении этого кургана находился каменный жертвенник на двух ножках савроматского типа. В погребениях V–III вв. до н. э. поверх бревен наката иногда лежит слой хвороста (Богданово II, курган 5).
Впускные погребения перекрыты преимущественно продольным накатом из одного ряда бревен. В некоторых случаях продольные бревна лежат на поперечных, уложенных вразбежку. Преобладают (70 %) перекрытия, концы бревен которых покоятся на краю могилы. Перекрытия на заплечиках составляют 18 % и наиболее свойственны Приишимью (табл. 125, 3, 6). Кроме того, представлены отдельные, в целом не типичные для культуры, устройства перекрытий. К ним относятся перекрытия на столбах, на каменной вымостке, на срубе. Последние распространены в Прииртышье. Обычным материалом для устройства перекрытий служили березовые бревна. Иногда погребенные накрыты берестой.
Стенки могильных ям, как правило, не имели облицовки. Зафиксирована она лишь в отдельных богатых погребениях в виде горизонтально уложенных бревен. В 20 впускных погребениях встречены срубы в один-два венца, причем пять из них устроены на уровне древней поверхности (Корякова Л.Н., 1977, с. 144, 145; Могильников В.А., 1983а, с. 219). В некоторых могилах под погребенным прослеживаются остатки древесного тлена, травяной или берестяной подстилки.
Погребенные в могилах лежали вытянуто на спине и только в нескольких случаях скорчено или вытянуто на боку, а один раз — на спине с подогнутыми ногами (табл. 125, 11). Изредка отмечены полусогнутые или откинутые руки и отклонения в положении ног (Корякова Л.Н., 1977, с. 146). По одному разу встречены захоронения двух черепов, захоронение погребенного без черепа и захоронение покойника, рядом с которыми положена голова человека (Горная Бития), что, вероятно, связано с ритуалом жертвоприношений.
Преобладало положение погребенных головой на север и северо-запад. В IV–III вв. до н. э. северная ориентировка более свойственна погребениям на всей территории культуры, а в последующее время она господствовала в Притоболье, тогда как в Прииртышье и Приишимье широко распространилась северо-западная ориентировка (21,9 и 31,2 % погребенных) (Корякова Л.Н., 1981а, с. 9). Стабильное преобладание (55,3 %) северной ориентировки в Притоболье, возможно, связано с сохранением традиций гороховской культуры. Наряду с господствующими северной и северо-западной ориентировками погребенных встречаются южная, западная и восточная. При этом южная ориентировка чужда иртышским и тобольским памятникам, а на Ишиме (Лихачево; Фоминцево и др.) составляет около 10 % (Корякова Л.Н., 1977, с. 146).
Около половины курганов саргатской культуры содержит следы культа огня — остатки костров, углистой и меловой подсыпки, обжигания стенок погребальных камер. Курганов с огненным ритуалом больше в восточном ареале культуры: в Прииртышье и Приишимье — около 60 %, а в Притоболье — около 30 %. Угольки, остатки костров находятся преимущественно в насыпях. Непосредственно в могилах следы культа встречаются реже, но имеют разнообразные проявления. Наиболее часто это углисто-золистые подсыпки в ямах и их заполнении. В одном из курганов у с. Явленка прослежено, что могилу засыпали остатками еще не остывшего костра (Корякова Л.Н., 1977, с. 147). Обжигание стенок могилы, связанное с верой в очистительную силу огня, зафиксировано в отдельных центральных захоронениях Прииртышья, там же встречена меловая подсыпка (11 случаев). В 4 % погребений были обуглены перекрытия (Корякова Л.Н., 1977, с. 147), а в некоторых захоронениях Усть-Тартасского, Фоминцевского и Красноярского могильников следы огня оказались на костях скелетов (ОАК за 1896 г., с. 221; Генинг В.Ф., Голдина Р.Д., 1969, с. 91). На правобережье Тобола под сгоревшими перекрытиями некоторые кости были кальцинированы (Увал I, курган 12). В целом погребения с огнем в ритуале составляют около 20 %, что значительно меньше, чем в савромато-сарматской и сакской культурах (Смирнов К.Ф., 1964, с. 94–100; Толстов С.П., 1962б, с. 201, 203; Литвинский Б.А., 1972б, с. 140; Вишневская О.А., 1973, с. 64). Наряду с другими элементами культуры культ огня отражает связи племен саргатской культуры с ираноязычными кочевниками.
Большинство погребенных снабжено инвентарем. Как правило, он довольно однообразен, что, при отсутствии антропологических определений, затрудняет половое и возрастное разграничение погребенных. В мужских погребениях представлены предметы вооружения, орудия труда, детали конского снаряжения, отдельные украшения, поясные и колчанные крючки и пряжки. Для женских погребений характерны украшения и орудия труда. Предметы культа, каменные и глиняные блюда и курильницы встречены в захоронениях и мужчин, и женщин. В детских погребениях находятся орудия труда и украшения. Остатки заупокойной пищи — кости животных — и глиняные сосуды встречены в мужских, женских и детских захоронениях. Среди безынвентарных погребений представлены захоронения и мужчин, и женщин, и детей. Отдельные богатые и безынвентарные погребения отражают процессы социальной и имущественной дифференциации общества. Наибольшим богатством и разнообразием инвентаря выделяются центральные захоронения, но почти все они, за исключением одного (Сидоровка) (Матющенко В.И., 1987), разграблены. Безынвентарные могилы преимущественно впускные, расположены в насыпях курганов и около уровня погребенной почвы, не врезаясь в материк.
Самую многочисленную категорию инвентаря составляют глиняные сосуды, обнаруженные в 53,4 % погребений. Преобладают (48,6 %) погребения с одним сосудом, более редки (41,4 %) — с двумя и совсем редки (4,1 %) — с четырьмя или пятью (Корякова Л.Н., 1981а, с. 10). Наиболее часто сосуд стоит у головы умершего, что особенно характерно для Притоболья, а также Прииртышья и Барабы. Напротив, в Приишимье сосуды обычно находятся в ногах покойника. При наличии в захоронении двух сосудов часто один стоит в изголовье, другой — в ногах. Обычай снабжения погребенных глиняными сосудами не был стабильным на разных этапах существования культуры. Большинство погребений IV–III вв. до н. э. лишено керамики, а если она есть, то в погребении обычно стоит один сосуд. В последующее время количество захоронений с сосудами увеличивается, как увеличивается и число сосудов в могилах, достигая во II в. до н. э. — II в. н. э. максимума — пяти-шести. Среди орудий труда наиболее часто встречаются железные ножи. Они лежат около костей животных, а также в области живота или бедер (очевидно, были подвешены к поясу). Личные вещи, украшения располагаются в захоронениях в тех местах, где их носили при жизни.
Остатки мясной пищи в виде костей животных, лежащих у плеча, в ногах, у пояса, встречены в 23 % погребений Прииртышья, 27 % — Приишимья и около 8 % — Притоболья. Преобладают кости мелкого рогатого скота и лошади, главным образом тазовые, изредка встречаются кости крупного рогатого скота, диких животных и птиц.
Сопроводительные захоронения животных не характерны для саргатской культуры, но как исключения, встречены в Прииртышье и Притоболье. В полах трех курганов (Красноярка; Дуван; Богданово) найдены захоронения собак (Корякова Л.Н., 1979б, с. 193). Захоронения коней (три случая — Пивкино; Дуван; Преображенка) размещались по-разному: в могильной яме рядом с погребенным; в отдельной яме; в поле насыпи. В двух последних случаях они лежали на боку, головой на запад с отклонением (Сальников К.В., 1947, с. 233; Молодин В.И., Полосьмак Н.В., 1979, с. 83; Корякова Л.Н., А-1980, с. 107). При этом в кургане 3 могильника Дуван I захоронения лошади и собаки были вместе. Появление захоронений коней и собаки, вероятно, отражает большую роль этих животных в хозяйстве саргатского населения, базировавшегося по преимуществу на полукочевом и отгонном скотоводстве, несколько различном в южной и северной частях ареала культуры.
Представленные в небольшом числе погребения-кенотафы по ритуалу и размещению инвентаря аналогичны впускным погребениям и также были впускными.
В целом погребальный обряд саргатской культуры при общем своеобразии демонстрирует черты сходства с обрядом погребения кочевников степей Казахстана и Южного Урала: глиняные площадки под насыпями, шатровые перекрытия могильных ям, культ огня, меловые подсыпки и др. Эта ситуация объясняется тесными взаимными контактами и проникновением раннесарматских и сакских элементов в среду населения саргатской культуры в V–III вв. до н. э.
Инвентарь саргатской культуры характеризуется главным образом находками из погребений и в меньшей мере — из поселений.
Керамика. Керамика саргатской культуры, в отличие от прочего вещевого комплекса, во многом повторяющего широко распространенные образцы, своеобразна и является основным признаком, определяющим принадлежность памятника к данной культуре. Сосуды лепные, изготовлены из глины с примесью шамота, реже — песка. Примесь песка более свойственна керамике Притоболья, где песок выступает естественной примесью к глине. В основной массе сосуды сделаны грубо, тесто плохо промешено, обжиг костровый слабый. Внутренняя и внешняя поверхности сосудов обычно гладко заглажены мягким предметом, но иногда штампом или пучком травы. Средняя толщина стенок поселенческой посуды 0,7–0,9 см. Сосуды из погребений меньше по величине и имеют среднюю толщину стенок 0,5–0,7 см. Около 90 % сосудов составляют круглодонные, остальные — плоскодонные. По величине параметров поселенческие сосуды примерно в два раза превосходят сосуды из погребений. Венчики сосудов преимущественно при остренные, а также округлые и уплощенные.
Выделяются следующие наиболее характерные формы сосудов: 1. Удлиненные яйцевидные горшки со средне- и слабовыпуклым туловом, широким горлом и отогнутой шейкой (табл. 121, 17–19; 127, 1, 7, 12, 21, 26; 128, 1, 7, 16, 21, 28). 2. Узкогорлые сосуды с сильно выпуклым туловом, прямой или отогнутой шейкой (табл. 127, 8, 13, 22, 27; 128, 2, 8, 17, 23, 29, 31, 33, 34). Сосуды этой формы редко встречаются на поселениях и более известны в погребениях III в. до н. э. — II в. н. э. 3. Шаровидные сосуды с прямой или отогнутой шейкой (табл. 127, 3, 4, 9, 15, 17, 23, 28; 128, 18, 25) более присущи ранним памятникам культуры и менее свойственны поздним, кроме Притоболья, где широко распространены на всех этапах. 4. Плоскодонные сосуды баночной формы (табл. 128, 6, 12, 13, 19) более известны в относительно поздних комплексах Прииртышья II в. до н. э. — II в. н. э. 5. Сосуды яйцевидной и баночной формы без четко выраженной шейки (табл. 127, 6, 20, 25, 29; 128, 10), обычно крупных размеров, характерны для поселений. 6. Чашевидные сосуды без выраженной шейки (табл. 127, 10, 11, 16; 128, 24, 35). 7. Плоские глиняные блюда (табл. 127, 18) сравнительно немногочисленны. Чаши и банки довольно редко встречаются в погребениях, на их долю приходится 8 % сосудов, но на поселениях их удельный вес значительно больше и в отдельных комплексах доходит до 30 % (Корякова Л.Н., 1981а, с. 14). В целом в керамике доминируют высокие горшки, превышающие число сосудов остальных типов в 1,2–1,4 раза. В IV–III вв. до н. э. преобладали широкогорлые сосуды, в последующее время прослеживается тенденция к увеличению количества узкогорлых сосудов. В Притоболье господствовали широкогорлые сосуды, хотя узкогорлые здесь также были известны уже в ранних комплексах (Макушинский курган IV в. до н. э.).
Различия отдельных районов проявляются в количественном преобладании сосудов тех или иных форм. Баночные плоскодонные сосуды встречены в Казахстане и на Иртыше, но не характерны для западной территории. Чашевидных сосудов также больше в Прииртышье, чем в Приишимье и в Притоболье.
Около 70 % керамики саргатской культуры орнаментировано (Корякова Л.Н., 1981а, с. 14). При этом наибольшая орнаментированность посуды отмечается в Прииртышье, наименьшая — в Притоболье. Зона орнамента охватывает обычно венчик, шейку и плечики. Иногда беспорядочные ямочные наколы и короткие нарезки покрывают дно, реже — все тулово (табл. 127, 5, 6, 22; 128, 3, 7, 9, 12, 16, 32). Орнаментальные мотивы представлены «елочкой», зигзагом, косыми насечками, треугольниками. Преобладают резные орнаменты (40 %), далее следуют ямочные (16 %), накольчатые (12 %), гребенчатые (1,7 %). Больше половины сосудов орнаментировано в одной технике (Корякова Л.Н., 1981а, с. 15). Со временем в орнаментации посуды происходят изменения. В V–III вв. до н. э. преобладали резные узоры, иногда сочетавшиеся с ямками и беспорядочными наколами (табл. 127, 22, 26, 27). Во второй половине III — первой половине II в. до н. э. резные узоры чаще дополняются ямками и наколами в Прииртышье и Приишимье. Ямки и наколы широко применялись в орнаментации и в последующее время. В Притоболье увеличилась доля резного орнамента, что, вероятно, связано с традициями гороховской культуры, которой свойственны резные узоры, а ямочно-накольчатые — нет. На отдельных памятниках (городища Вознесенское; Чуланкуль; Богданово; Рафайлово; селище Рафайловский остров; курганы Богданово I; Исаковка I; Сидоровка; Тютрино; Мыс) встречены импортные среднеазиатские сосуды (табл. 128, 14), сделанные на круге из тонкоотмученной светло-оранжевой глины. Представлены две основные формы — горшки и фляги.
Помимо глиняной посуды, в быту и, возможно, в культовых церемониях пользовались бронзовыми котлами. Они найдены в ареале саргатской культуры как случайные находки (Боковенко Н.А., 1981а, рис. 2), а также в отдельных богатых погребениях (курганы Богданово I, II, III; Сидоровка; Савиновские; Красногорские). Представлены они двумя основными типами. Первый, преобладающий, — котлы с полусферическим туловом на коническом поддоне и дуговидными ручками с выступами или без них. Они имеют аналогии среди котлов Минусинской котловины (Членова Н.Л., 1967, табл. 18, 8, 10). Второй тип — котлы с горизонтальными или слегка наклонными ручками (табл. 128, 15). Они подобны котлам саков Казахстана (Акишев К.А., Кушаев Г.А., 1963, рис. 86). В саргатской культуре котлы были предметами импорта, и находки их указывают на южные и восточные связи.
Орудия труда. Среди орудий труда наиболее часты ножи. Они железные, черешковые, с прямой или горбатой спинкой, деревянными и костяными рукоятями (табл. 123, 4–6, 25, 26, 46). Один имел металлическую рукоять с кольчатым навершием. В отдельных погребениях встречаются точильные бруски (табл. 123, 29). В памятниках Прииртышья, Приишимья и Притоболья II–I вв. до н. э. — II–III вв. н. э. обнаружены тесла клиновидной формы с сомкнутой и разомкнутой втулкой (табл. 123, 14, 15). На Богдановском городище найдено железное долото (табл. 123, 12). В V–III вв. до н. э. в Притоболье в качестве топоров и тесел продолжали использовать бронзовые кельты (табл. 123, 58). На поселениях IV–II вв. до н. э. встречаются тупики для разминания кожи, сделанные из тазовых костей лошади (табл. 123, 38), по форме идентичные тупикам с караабызских и гафурийских памятников Южного Приуралья (Пшеничнюк А.Х., 1973, рис. 20, 2). На поселениях и в погребениях часты шилья или проколки, изготовленные из метакарпальных костей лошади или специально выточенные из расколотых крупных трубчатых костей животных и затем отполированные, возможно, от длительного употребления (табл. 123, 16, 40, 41, 59, 60).
В большом числе в погребениях и особенно на поселениях (Богдановское городище) саргатской культуры встречены пряслица. Преобладают лепные. Более редки пряслица, сделанные из стенок глиняных сосудов, в том числе импортных, гончарных (табл. 123, 11, 33, 49). Специфичны пряслица усеченно-биконической формы с орнаментом из резных треугольников и ямочных наколов (табл. 123, 20, 21, 32, 34, 35, 50–52, 61), напоминающим орнамент на керамике. Пряслица, сделанные из камня, единичны и известны в комплексах IV–II вв. до н. э. На Богдановском городище найден курант от зернотерки (табл. 123, 39). Эта плита и каменные пряслица представляют собой импорт, поскольку на территории саргатской культуры не было камня, пригодного для их изготовления.
Вооружение и конское снаряжение. Предметы вооружения в памятниках саргатской культуры представлены наконечниками стрел, костяными накладками луков, пластинами от панцирей, мечами, копьями и колчанными крючками. Судя по тому, что наконечники стрел найдены во многих погребениях и на поселениях, а находки мечей и копий редки, можно считать, что лук со стрелами служил основным видом вооружения людей саргатской культуры. С течением времени он подвергался изменениям. Так, в ранних саргатских памятниках (конец V–III в. до н. э.) остатки луков не зафиксированы. Вероятно, луки были тогда простыми деревянными. В погребениях конца III в. до н. э. — III в. н. э. от луков сохранились костяные концевые и срединные накладки, из которых более ранние (конца III–I в. до н. э.) меньше, чем более поздние (I в. до н. э. — III в. н. э.) (табл. 122, 3, 4, 17, 45, 46), что связано с совершенствованием и увеличением мощности лука. Конструкция сложного (с костяными накладками) лука идентична устройству лука хунну и, возможно, была заимствована населением Прииртышья с востока. Примечательно, что, как и у хунну, луки конца III–II в. до н. э. имели только концевые накладки (табл. 122, 45, 46), а луки I в. до н. э. — II–III вв. н. э. — семь накладок: четыре концевые, по две с каждого конца, и три срединные — две боковые удлиненной полулунной формы и одну фронтальную, вытянутую прямоугольную (табл. 122, 3, 4, 17). Усиленный костяными накладками, лук стал более эффективен и обеспечил возможность пользоваться более крупными наконечниками стрел, обладающими большей убойной силой. Это особенно заметно на примере железных и костяных наконечников, которые во II в. до н. э. — III в. н. э. крупнее, нежели в предшествующий период (табл. 122, 5, 18, 67). Крупные костяные наконечники стрел стали использоваться наравне с металлическими наконечниками. Этим объясняется резкое увеличение их числа в саргатских погребениях II в. до н. э. по сравнению с могилами IV–III вв. до н. э., где костяные черешковые наконечники стрел найдены только в единичных погребениях (Корякова Л.Н., 1981а, с. 13).
Бронзовые и железные наконечники стрел саргатской культуры в основном аналогичны сарматским.
Выделяются только два крупных бронзовых наконечника стрел кулайского типа (табл. 122, 31; 126, 25), найденных в Абатском и Богдановском могильниках, параллели которым представлены в северных, лесных, памятниках кулайской и усть-полуйской культур (Мягков И.М., 1927, рис. 1; Чернецов В.Н., 1953а, табл. XI, 1–4). Наконечник из Богдановского погребения I в. до н. э. — I в. н. э. использовался уже как подвеска (табл. 126, 25).
Набор наконечников стрел конца V и IV–III вв. до н. э. включает бронзовые наконечники с треугольной головкой и выступающей втулкой (табл. 122, 60); бронзовые трехлопастные и трехгранные наконечники со скрытой втулкой; подражающие последним по форме костяные наконечники (табл. 122, 61–64, 71–75, 77). Редко встречаются костяные черешковые и железные черешковые трехлопастные и трехгранные наконечники (табл. 122, 65–67, 76).
Комплекс наконечников стрел второй половины III — первой половины II в. до н. э. иной. Помимо небольших по величине бронзовых и костяных втульчатых и костяных черешковых наконечников (табл. 122, 32, 35–41, 47–55), со второй половины II в. до н. э. появляются крупные костяные черешковые наконечники (табл. 122, 24–28). Они представлены не только в большом количестве погребений, но и на поселениях. Особое место занимают трехлопастные и трехгранные железные черешковые наконечники. Среди них со второй половины II в. до н. э. широко распространяются довольно крупные (длина до 5 см) наконечники с лопастями, срезанными под прямым или острым углом к черешку (табл. 122, 18, 19, 33, 34). В качестве единичных экземпляров известны наконечники со втулкой или выемкой для крепления черешка (табл. 122, 21–23), бытовавшие отчасти у хунну Забайкалья (табл. 105, 34) и редкие в лесной полосе Западной Сибири (Мошинская В.И., 1953б, табл. II, 7). В первых веках нашей эры, вероятно, под влиянием гуннов появляются единичные стрелы с костяными свистунками (табл. 122, 15), а около рубежа нашей эры — ярусные наконечники стрел (табл. 122, 20).
Саргатские мечи и кинжалы представлены теми же типами, что были распространены у кочевников Приуралья, Казахстана и Средней Азии. В IV–III вв. до н. э. это мечи с когтевидным и серповидным навершием и «бабочковидным» и прямым перекрестьем (табл. 122, 44, 58).
Во II в. до н. э. — II в. н. э. появляются мечи с кольцевидным и круглым шляпковидным навершием (табл. 122, 29) и мечи без металлического навершия. Все они с прямым перекрестьем. Кинжалы — без навершия и без перекрестья (табл. 122, 16). Копья в саргатских памятниках представлены единичными находками в комплексах IV–III вв. до н. э. и I в. до н. э. — II в. н. э. (табл. 122, 30, 59). Для них характерны небольшое листовидное перо и длинная втулка (Могильников В.А., 1972б, с. 120, рис. 2, 11). Копья встречены в могилах тяжеловооруженных воинов вместе с мечами, наконечниками стрел и луками (Коконовка; Богдановка I, курган 1, погребение 5). В погребении Богдановки, кроме того, находились кинжал, удила и бронзовый котел (табл. 122, 3, 4, 16, 29; 123, 1). Малочисленность таких комплексов позволяет предполагать, что тяжелое вооружение у населения саргатской культуры было атрибутом небольшой прослойки, очевидно, наиболее богатых и знатных воинов, а основу войска составляли легковооруженные лучники.
Защитными доспехами служили щиты и кожаные панцири с нашитыми на них костяными пластинами (табл. 122, 43, 57, 69, 70, 80), которые обнаружены в комплексах погребений IV–II вв. до н. э. и на некоторых поселениях. По всей вероятности, в могилу рядового воина клали не весь панцирь, а только несколько пластин от него, обычно одну-четыре. Остатки целых костяных панцирей открыты 9 четырех богатых центральных погребениях некрополей Богдановка II (320 пластин), Саратово (около 150 пластин) и Красногорское I, где они лежали в изголовье в углу могилы (Матвеева Н.П., 1985б, с. 225; 1986б, с. 191; Могильников В.А., Куйбышев А.В., 1978, с. 260). Во II в. до н. э. панцири с костяными пластинами выходят из употребления, сменяясь доспехами с железными пластинами, остатки которых обнаружены в кургане у д. Сидоровка (Матющенко В.И., 1987, с. 164). Этот панцирь, принадлежавший знатному воину, имел два серебряных нагрудника с чеканными изображениями крылатых драконов. В Карташовском II могильнике III–II вв. до н. э. обнаружены остатки, вероятно, кожаного щита с нашитыми на него костяными пластинками, аналогичными панцирным, а в Тютринском некрополе I–II вв. н. э. — остатки деревянного щита с железными заклепками (Матвеев А.В., Матвеева Н.П., 1985, с. 73; Могильников В.А., 1983а, с. 219), что указывает на различное устройство щитов в разные периоды культуры.
Для подвешивания колчанов и застегивания поясов в IV–II вв. до н. Эо служили крючки, среди которых преобладали согнутые из металлического стержня с петлей в верхней части (табл. 122, 14, 42, 68). Большинство из них (семь) сделано из железа, один — из бронзы. В двух погребениях обнаружены крючки с округлыми и овально-приостренными пластинами в верхней части (табл. 122, 56) и в одном — бронзовый пластинчатый крючок (табл. 122, 78), сопоставимый по форме с савроматскими крючками V–IV вв. до н. э. (Смирнов К.Ф., 1964, рис. 49, 1б; Смирнов К.Ф., Петренко В.Г., 1963, табл. 15, 29).
Предметы конского снаряжения — удила, псалии и бляхи для украшения сбруи — представлены в погребениях на протяжении всего существования саргатской культуры. Удила обнаружены более чем в 30 погребениях. Все они кованые железные, однокольчатые, двусоставные с загнутыми концами. В IV–III вв. до н. э. употреблялись удила с прямыми стержневидными двудырчатыми псалиями из железа и кости (табл. 123, 43, 44). Псалии из Усть-Тартасского могильника имеют утолщения на концах и у отверстий (табл. 123, 42). В конце III–II в. до н. э. появляются крестовидные псалии (табл. 123, 27), которые, вероятно, использовались параллельно со стержневидными (Богдановка, курган 1, погребение 3). В I в. до н. э. — II–III вв. н. э. распространяются удила с кольчатыми псалиями и дополнительными кольцами от узды (табл. 123, 1–3, 13). Последний тип — псалий, которым начали пользоваться наряду со стержневидными (табл. 123, 22–24), аналогичен сарматским образцам (Сальников К.В., 1940, табл. II, 11) и отличает саргатскую культуру от более восточных культур районов Саяно-Алтая, где устойчиво сохранялась традиция пользования удилами со стержневидными псалиями.
Бляхи от украшения сбруи немногочисленны и встречены лишь в отдельных погребениях V–II вв. до н. э. (табл. 123, 28, 53–56). Почти все они бронзовые. В центральном захоронении кургана 8, Богдановки I находились два серебряных фалара и серебряная с позолотой бляха с изображением человека, держащего под мышкой льва, изображение, передающее в переработанном виде сюжет борьбы Геркулеса со львом.
Пряжки. Формы пряжек в основном повторяют типы, распространенные на широкой территории степей. В IV–II вв. до н. э. наиболее многочисленны костяные пластинчатые пряжки с прорезями и неподвижным крючком или без него (табл. 124, 59, 66, 67), которые продолжали использовать вплоть до I в. до н. э. — I–II вв. н. э. (табл. 124, 17, 26). Употребляли в то время также и бронзовые кольцевые пряжки с неподвижным крючком (табл. 124, 47, 48, 61). С конца III–II в. до н. э. появляются железные круглые пряжки с подвижным язычком, а также пряжки с прямоугольной рамкой (табл. 124, 27, 28), более широко распространяющиеся в последующий период — I в. до н. э. — II–III вв. н. э. Наряду с ними во II в. до н. э. — I–II вв. н. э. использовались круглые железные и бронзовые пряжки с кнопкой (табл. 124, 18), бронзовые парные лировидные пряжки (табл. 124, 29). Употреблявшиеся в то время крупные костяные пряжки с прорезями и неподвижным крючком (табл. 124, 17, 26) могли использоваться в качестве подпружных, поскольку встречены в комплексе с удилами (Богдановна I, курган 1, погребение 5).
Украшения и предметы туалета. Украшениями служили в основном бронзовые, реже — серебряные, золотые и железные бляшки, серьги, редко — браслеты, гривны, перстни. В мужских, женских и детских погребениях встречаются также каменные и стеклянные бусы, наиболее представительные в комплексах II в. до н. э. — II в. н. э. По типам украшения в массе повторяют формы, известные в то время на широкой территории.
В комплексах V–III вв. до н. э. представлены серьги в виде кольца с подвесками (табл. 126, 47, 58); золотые, серебряные и бронзовые перстни со щитком (табл. 126, 48, 49, 59) и заходящими концами (табл. 126, 51); бронзовые и серебряные колоколовидные подвески (табл. 126, 61), а также бусы: стеклянные крупные синие с глазками в белых ободках и с желтыми налепными глазками (табл. 126, 52, 60); золотые и бронзовые (табл. 126, 50, 53, 54); сердоликовые шаровидные и биконические; шаровидные из мела или известняка (табл. 126, 55).
В III–II вв. до н. э. продолжали использовать бронзовые и золотые кольчатые серьги, часто с подвесками (табл. 126, 37, 39), крупные глазчатые и кубические полосатые стеклянные бусы (табл. 126, 36, 38, 45), сердоликовые крупные усеченно-биконические и золотые рифленые бусы (табл. 126, 44а, е). Появляются мелкие стеклянные бусы с внутренней позолотой (табл. 126, 41), а также бусы-пронизки цилиндрической и шайбовидной формы (табл. 126, 40, 44б, в, г). В единичных погребениях представлены бронзовые круглопроволочные и витые гривны (табл. 126, 31). Из предметов туалета в это время встречаются плоские и плосковогнутые зеркала с фасетированным краем, характерные для саргатской культуры (табл. 126, 42).
Во второй половине II в. до н. э. — I–II вв. н. э. употребляли кольчато-петельчатые серьги (табл. 126, 19, 20, 27–30), у части которых стерженек дополнительно обмотан проволокой (табл. 126, 28); бусы стеклянные: синие глазчатые меньших, чем ранее, размеров (табл. 126, 17); одноцветные синие, зеленоватые, бесцветные шаровидной, овальной бочонковидной, цилиндрической формы (табл. 126, 5–7, 12, 15); с внутренней позолотой; мелкий стеклянный шаровидный, цилиндрический, многочастный бисер (табл. 126, 10, 11, 14); бусы с налепами (табл. 126, 1, 2); лигнитовые черные шаровидные (табл. 126, 96); сердоликовые многогранные, каплевидные бусы и шаровидные подвески (табл. 126, 18, 23); бронзовые обоймочки (табл. 126, 16). Встречаются также подвески из глины (табл. 126, 24); браслеты круглопроволочные или округлые в сечении, с заходящими и несомкнутыми концами (табл. 126, 32, 33); круглопроволочные гривны и гривны из перекрученной проволоки (табл. 126, 31). Из предметов туалета известны бронзовые и костяные булавки (табл. 126, 21) и зеркала с валиком по краю и конической выпуклостью в центре сарматских типов (табл. 126, 25, 34). В женском погребении Тютринского кургана 2 зеркало находилось в кожаном футляре вместе с румянами и ножичком. Там же сохранились остатки рогового гребня, навершие которого было украшено скульптурным изображением лошади (Матвеев А.В., Матвеева Н.П., 1985, с. 73).
Ряд предметов украшения и туалета попали к саргатскому населению путем длительного опосредованного межплеменного обмена или как военная добыча. Так, бусы из шпинели в ожерелье женщины (Тютрино, курган 2) происходят из Афганистана или Индии. Возможно, оттуда же попадали сердоликовые бусы. Основная масса стеклянных бус, в том числе бусы с внутренней позолотой, изготовлена в переднеазиатских и причерноморских центрах. На поселении Речкино II и в погребении 3 Тютринского кургана 3 обнаружены фигурки Гарпократа из египетского фаянса (Матвеев А.В., Матвеева Н.П., 1985, с. 73, рис. 4, 3). В Притоболье, около г. Курган, найдена золотая римская монета императора Феодосия. Кроме того, около Омска обнаружены римские монеты (Мягков И.М., 1929, с. 77), а в Усть-Тартасском могильнике в Барабе — римская фибула типа Avcissa I в. н. э. (ОАК за 1895 г., с. 42, рис. 86). В курганах Богдановки и Исаковки встречены два китайских бронзовых зеркала эпохи Хань, а в кургане 8 Маркова 1 — обломок подобного зеркала и монета «у-шу» (Полосьмак Н.В., 1987, рис. 33, 3, 4). В целом в импорте преобладали предметы юго-западного происхождения, попадавшие в западносибирскую лесостепь через сарматский мир.
Вероятно, предметами культа являлись глиняные и каменные курильницы и глиняные блюда (табл. 126, 26, 35, 46, 57, 62, 63), найденные в погребениях и на поселениях во всех районах распространения саргатской культуры.
Культовые глиняные блюда (табл. 126, 26, 35) бытовали на протяжении всего периода существования культуры. Ранний экземпляр обнаружен в Мысовском кургане IV–III вв. до н. э. вместе с бронзовыми наконечниками стрел (Дмитриев П.А., 1929, с. 181–183), а поздние найдены в Калачевском кургане 1 (табл. 126, 26), датируемом по железным наконечникам стрел с ромбической головкой III–IV вв. (табл. 122, 5) (Могильников В.А., 1973, с. 245, рис. 2, 9; 3). Есть они и в комплексах II в. до н. э. — II в. н. э. (Богдановское городище; Богдановка II, курган 6 и др.). Глиняные блюда украшены резным, накольчатым и рельефным орнаментом, дополняемым инкрустацией из белых галек (табл. 126, 26, 35). Иногда на блюдах имеются следы охры или мела. Глиняные курильницы небольшие, преимущественно цилиндрической формы, обнаружены в единичных погребениях Прииртышья, Притоболья и в Приишимье (Стоянов В.Е., 1969в, табл. 36, 1). Часть из них имеют на дне сосцевидные выступы (табл. 126, 46, 57). В Тютринском могильнике встречена курильница на высоком коническом поддоне (табл. 126, 43).
В женском погребении кургана 1 некрополя Богданово III, в кургане 2 Карташова II и в могильнике Старый Сад найдены каменные жертвенники на двух и четырех ножках савроматского типа (табл. 126, 62) (Полосьмак Н.В., 1986, с. 31), а в единичных погребениях Прииртышья и Приишимья — каменные курильницы или краскотерки без ножек казахстанского типа (Битые Горки, погребение 1; Богданово I, курган В, погребение 7; Берлин, курган 3), отражающие, очевидно, контакты населения саргатской культуры с юго-западными и южными соседями, савроматами и племенами Северного и Центрального Казахстана, у которых эти предметы были широко распространены (Кадырбаев М.К., 1966, рис. 10).
При приеме пищи и, вероятно, в ритуальных действиях пользовались ложками, единичные экземпляры которых, сделанные из кости (табл. 123, 31), найдены на поселениях и в погребениях (Коконовское селище; Богдановское и Вознесенское городища; Лихачево, курган 3, погребение 8). Костяные ложки представлены также в синхронных памятниках кулайской и усть-полуйской культур, но там рукояти их часто украшены зооморфной скульптурой (Мошинская В.И., 1953б, табл. XII; XIII).
Предметы в зверином стиле — пряжки, бляшки, пронизки, крючки — в саргатской культуре сравнительно малочисленны и обнаружены главным образом в памятниках IV–III и III–II вв. до н. э. Изготовлены они из бронзы, кости и золота. Среди изображений представлены хищники — волк, пантера, медведь; травоядные — лошадь, баран, козел; птицы и грифоны. Преимущественно это единичные изображения, происходящие из разграбленных погребений. Целый комплекс предметов звериного стиля, отлитых из золота, обнаружен в непотревоженном погребении воина в кургане у д. Сидоровка в Прииртышье (Матющенко В.И., 1988). Вероятно, у саргатского населения существовал культ волка, изображения головы которого встречаются наиболее часто. Исполненные в реалистичном и стилизованном виде, они представлены на костяных пронизках, бронзовом крючке, бронзовых и золотых бляшках-накладках (табл. 124, 64, 65). Возможно, изделиями местных мастеров являлись бронзовые поясные и портупейные бляшки со стилизованными изображениями голов медведей (табл. 124, 49, 71). Сопоставленные головки медведей на поясных накладках из кургана 1 Богдановки (табл. 124, 49) композиционно сходны с изображениями головок лошадей на бляшках караабызской культуры (Пшеничнюк А.Х., 1968, рис. 9, 8). Фигурка медведя или кошачьего хищника с головой, повернутой в фас, найденная на городище Инберень IV (табл. 124, 72), подобна фигурке с культового места иткульской культуры на горе Петрогром (Берс Е.М., 1963, рис. 19, 16) и имеет, вероятно, импортное, восточноуральское, происхождение. Своеобразно выполнены бронзовая бляшка с изображением головы барана из кургана 10 Коконовки (табл. 124, 56), фигурка лошади на спинке гребня из Тютринского могильника (Матвеев А.В., Матвеева Н.П.; 1985, с. 73), реалистичное изображение утки, грубо склепанное из двух медных пластин, из кургана 1 могильника Богданово II (табл. 124, 25). Птицевидные изображения представлены также бронзовыми литыми накладками в виде стилизованной головы грифона с длинным клювом, найденными в курганах V–III вв. до н. э. (Богданово III и Усть-Тартас; табл. 124, 58). К импортным образцам относятся, вероятно, литые бронзовые поясные бляшки с изображениями пантер из кургана 1 Богдановки (табл. 124, 50) и пряжка со схематичным изображением головы горного козла из Красноярского кургана (табл. 124, 51). Фигурки пантер имеют статичную позу и по стилю близки бронзовым фигуркам кошачьих хищников из курганов степных предгорий Алтая и Верхнего Приобья (Завитухина М.П., 1966б, рис. 3, 1; Могильников В.А., Уманский А.П., 1981, рис. 2, 1; Троицкая Т.Н., 1972, рис. 5, а). Пряжка из Красноярского кургана подобна пряжке из Косогольского клада (Нащекин Н.В., 1967, с. 164) и попала на Иртыш, вероятно, с Енисея (Корякова Л.Н., 1979б, с. 203, рис. 4). Импортное происхождение имеют золотые и серебряные бляхи и пряжки из Сидоровки с изображением водоплавающей птицы, хищников кошачьей породы и борьбы трех драконов. Все они украшены вставками из сердолика, яшмы и лазурита (Матющенко В.И., 1987, с. 164).
Антропоморфные изображения в саргатской культуре редки. Схематичные изображения антропоморфных фигур и личины прочерчены по сырой глине на сосудах из Саргатских курганов (табл. 128, 22) (Левашева В.П., 1948, с. 77), поселения Узлово и Богдановского городища (табл. 127, 14, 17). На городищах Рафайловском и Розановском найдены глиняные скульптурные фигурки людей. Своеобразно изображение идущего человека в профиль на фрагменте бронзовой пряжки из кургана 1 Богдановки (табл. 124, 39). Выраженные черты европеоидного типа, широко раскрытые глаза, сильно выступающий нос с горбинкой позволяют предполагать его восточноиранское, сакское, происхождение. В подобной манере даны изображения саков на рельефах Персеполя и бляхах из Амударьинского клада (Schmidt Е.F., 1957, pl. I; Dalton О.М., 1964, pl. XIV, 48; XV, 89, 93).
Сходные экологические условия и общие черты генезиса обусловили близость хозяйства саргатской и гороховской культур. Оно было многоотраслевым, сочетавшим производящие и присваивающие отрасли. Основу хозяйства составляло развитое скотоводство, занятию которым благоприятствовали природные условия лесостепи и южной кромке тайги. Соотношение охоты и скотоводства в саргатской культуре наиболее полно характеризуют фаунистические остатки с поселений Прииртышья. По особям доля домашних животных составляет здесь в среднем 78,9 % общего количества фауны; диких видов — 21,1 %. По количеству костей это соотношение еще более увеличивается в пользу домашних животных (Могильников В.А., 1976, с. 177, табл. 1). При этом с течением времени роль скотоводства возрастает. На это указывает сопоставление материала Коконовского поселения IV–III вв. до н. э. и Богдановского городища III в. до н. э. — I в. н. э. На первом из них кости домашних животных (22 особи) составляют две трети фаунистического материала (11 особей диких); на втором — соответственно 84,7 % (128 особей домашних и 23 — диких). У населения гороховской культуры Притоболья значение скотоводства было несколько выше, чем у синхронных «саргатцев». На городище Чудаки V–III вв. до н. э. доля особей домашних животных составляет 83,67 %, диких — 16,33 % (Сальников К.В., 1947, с. 235). Сравнительно большое количество костей диких животных в фаунистических остатках ранних саргатских памятников, вероятно, объясняется также участием в генезисе населения саргатской культуры северного компонента, продвинувшегося в лесостепь по Иртышу в VIII–VII вв. до н. э. почти до Омска. В ходе последующего генезиса, особенно с V–IV вв. до н. э., возобладал южный степной компонент, характеризуемый явным преобладанием скотоводства над охотой.
Население саргатской культуры разводило все основные виды домашних животных — лошадь, крупный и мелкий рогатый скот и очень мало свиней. В стаде преобладала лошадь, на втором месте был крупный рогатый скот, потом — мелкий рогатый скот и затем свинья. В остеологическом материале саргатских памятников Прииртышья по количеству особей доля лошади составляет в среднем 48,9 %, крупного рогатого скота — 22,7 %, мелкого рогатого скота — 19,2 %, свиньи — 2,9 %, собаки — 6,3 %. Близкое соотношение отмечается в Притоболье по материалу селища Речкино II (восемь особей лошади, пять — крупного и три — мелкого рогатого скота, одна — собаки). Незначительное преобладание крупного рогатого скота прослеживается на ранних саргатских поселениях Прииртышья и Приишимья (Коконовка; Инберень IV; Узлово) (Могильников В.А., 1976, табл. 1; Смирнов Н.Г., 1975, с. 38, 39). На поздних саргатских поселениях увеличивается количество остатков лошади при одновременном уменьшении — крупного рогатого скота. На Богдановском городище, давшем наиболее массовый фаунистический материал, лошадь (67 особей) составляет 55,8 % животных сельскохозяйственных видов и более чем в два раза превышает количество крупного рогатого скота (27 особей), а общая доля лошади и мелкого рогатого скота (24 особи) в фаунистических остатках составляет 75,8 %. Этот показатель состава стада занимает промежуточное место между показателями, исчисленными по живому поголовью у полуоседлых ставропольских войсковых калмыков 1844 г. (64 %) и кочевых калмыков 1803 г. (86 %) (Либеров П.Д., 1960, с. 133–135). Он свидетельствует также о постепенном переходе саргатского населения к полукочевому скотоводству, когда часть людей жила оседло на поселениях, а часть находилась на отгонных пастбищах вместе со стадами скота.
Прослеживаемая динамика состава стада указывает на возрастание элементов перехода к номадизму. Развитие этого процесса в лесостепи было вызвано ростом населения, развитием торгового обмена, что требовало увеличения количества скота как средства существования и обменного эквивалента. Пастбищ вблизи поселений, расположенных главным образом вдоль крупных рек, стало не хватать. Потенциальную возможность для перехода к отгонному и кочевому скотоводству представлял обширный массив свободных земель междуречий, которые стало осваивать население. При этом элементы номадизма начали раньше развиваться на юге лесостепи, о чем свидетельствуют более тонкие и слабо насыщенные культурные слои этих поселений, а также отсутствие на большинстве из них укреплений. Тонкий культурный слой представлен на раннесаргатском городище Актау на Ишиме (Хабдулина М.К., 1981, с. 444, 445). В Прииртышье, к югу от Ачаирского городища, укрепленные поселения и селища с мощным культурным слоем не обнаружены, хотя саргатские памятники распространены еще почти на 200 км южнее. В северных районах культурные слои более мощные и насыщенные и представлены на городищах, что указывает на более прочную оседлость. Постепенным нарастанием элементов перехода к номадизму, по-видимому, объясняется то, что в III–IV вв. перешедшая к кочеванию часть саргатского населения была захвачена волной великого переселения народов и относительно легко снялась с мест своего обитания, а группы, продолжавшие жить оседло, были в основном уничтожены, и культура прекратила свое существование.
У населения гороховской культуры скотоводство было, вероятно, полукочевым. Культурные слои гороховских поселений слабо насыщены материалом, некрополи небольшие, состоят из нескольких курганов, что указывает на отсутствие прочной оседлости. Об этом же свидетельствует остеологический материал городища Чудаки, где преобладали кости лошади, на втором месте — кости мелкого рогатого скота, на третьем — крупного рогатого скота. Обнаружены также кости одной особи верблюда. При этом суммарно кости лошади, мелкого рогатого скота и верблюда составляли 76,8 % от количества фаунистических остатков домашних видов, что также характеризует полукочевое скотоводство. Кости верблюда, кроме городища Чудаки, обнаружены также на саргатском поселении Узлово. Находки их на гороховских и саргатских поселениях указывают на связи с югом.
Кости свиньи обнаружены на трех поселениях Прииртышья (городища Богдановна; Каргановское; Битые Горки) и на поселении Марково 5 — в Барабе (Полосьмак Н.В., Гребнев И.Е., 1986, с. 77). Незначительная роль свиноводства у населения лесостепи Западной Сибири связана, вероятно, со слабым развитием земледелия. Свидетельства занятия земледелием очень ограничены. В Потчевашских курганах А.И. Дмитриев-Мамонов обнаружил обугленные зерна злаков, основная масса которых принадлежала ячменю, в меньшем количестве — овсу и гречихе (Мошинская В.И., 1953а, с. 206). Достоверные орудия обработки почвы под посев не найдены. На поселении Битые Горки встречен наконечник мотыги или палки-копалки из рога оленя с заполированным краем (табл. 121, 27). Наконечниками орудий для рыхления земли могли служить железные тесла-мотыжки (табл. 123, 14, 15), обнаруженные в ряде курганов (Андреевский; Фоминцевский; Абатский; Карташовский II и др.) на всей территории саргатской культуры. Подобное орудие, именуемое «абыл», шорцы использовали для обработки земли до недавнего времени (Потапов Л.П., 1936, с. 69, 70, рис. 4). На поселении Дуван II (Корякова Л.Н., А-1980, рис. 31, 1) и в Перейминском II могильнике (табл. 123, 57) найдены железные серпы, подобные серпам Восточной Европы I тысячелетия до н. э. — I тысячелетия н. э. (Краснов Ю.А., 1971, с. 72, 73, рис. 47). Такие серпы могли использовать для уборки урожая, сенокошения и заготовки веточного корма для скота. На городищах Чудаки (Сальников К.В., 1947, с. 236) и Богдановском обнаружены фрагменты зернотерок (табл. 123, 39), которые служили, вероятно, для размола зерна.
Посевы, по-видимому, производились преимущественно на пойменных землях, лучше увлажненных и легче поддающихся обработке. Возможно, вблизи поселения в какой-то мере возделывали участки высоких терасс, особенно на правобережье Иртыша, где количество пойменных земель ограничено.
Охота у населения саргатской культуры играла хотя и подсобную, но значительную роль. Доля фаунистических остатков диких животных по числу особей на поселениях Прииртышья составляет в среднем 21,1 %, варьируя на отдельных памятниках от 17,9 (Богдановское городище) до 33 (Коконовское поселение) %. Преобладала охота на копытных, главным образом лося, затем косулю и редко — кабана. Вместе они составляют 73,9 % особей диких животных, в том числе лось — 41,3 %, косуля — 23,9 %, кабан — 8,7 %. Кости лося найдены почти на всех раскапывавшихся поселениях, а также в отдельных погребениях (Коконовка, Стрижево), что указывает на мясную направленность охоты. Пушные виды на поселениях представлены в основном единичными особями — медведь, барсук, заяц, выдра, волк, лисица, бобр, куница, соболь, сурок и птицы. Однако доля охоты на пушных зверей была в действительности несколько большей, чем это показывают фаунистические остатки, поскольку тушки мелких пушных животных часто не попадали на поселения.
У населения гороховской культуры роль охоты была несколько меньше, чем в саргатской культуре. По особям доля диких животных в фауне городища Чудаки составляет 16,3 %. Однако при этом доля пушной охоты была выше, особенно на южных памятниках культуры (Стоянов В.Е., 1977, с. 153, 154), что объясняется, по-видимому, добычей пушнины для обмена с южными соседями.
Подсобным занятием было рыболовство. Кости щуки, окуня, язя и других рыб найдены в небольшом количестве на городищах Богдановском, Каргановском, Карташовском и др. Величина рыб соответствовала размерам этих видов в настоящее время (Могильников В.А., Цепкин Е.А., 1968, с. 58, 59).
Большое развитие получили обрабатывающие ремесла, особенно косторезное дело, прядение и ткачество. Деревянные перекрытия и срубы в отдельных погребениях указывают на развитую деревообработку и знакомство со строительством срубных жилищ.
Определенные традиции сложились в гончарстве, единообразные приемы которого указывают на консолидацию населения лесостепи Западной Сибири во II в. до н. э. — II в. н. э.
Следы металлургического и медеплавильного производства в гороховской и саргатской культурах выявлены слабо. На городище Чудаки обнаружены обломки глиняных форм для отливки кельтов с валиковым орнаментом (табл. 119, 55, 56) (Сальников К.В., 1965, рис. 2, 12, 13). Кельт с таким орнаментом найден в Тютринском могильнике (табл. 123, 58) (Матвеева Н.П., 1985, рис. 2, 34). На городище Рафайлово в двухкамерном жилище саргатской культуры обнаружены остатки бронзолитейного производства. Был найден обломок гороховского сосуда, использовавшийся в качестве тигля. Однако бронзолитейное дело у населения гороховской и особенно саргатской культур было развито слабо, поскольку отсутствовала собственная меднорудная база. Бронзовые наконечники стрел поступали, вероятно, в основном от населения иткульской культуры. Часть наконечников стрел из Прииртышья отлита из меди месторождений Южного Урала (Генинг В.Ф., Корякова Л.Н., 1984, с. 179).
Высокоразвитая экономика племен лесостепи и прежде всего развитое скотоводство обусловили сложность социальной структуры. Общество находилось, вероятно, на стадии разложения первобытно-общинного строя. Крупные размеры отдельных курганов, содержащих одиночные погребения, и сложность конструкции их погребальных камер (курганы Царев; Шмаково 5, 6; Язево 3; Богданово II, 4, 5; Богданово III и др.), в отличие от большинства мелких курганов с простыми ямами, указывают на развитие социальной дифференциации и обособление родо-племенной аристократии от рядовых членов общества. Кроме того, выделяется группа наиболее знатных и богатых воинов, вооружение которых говорит о возможном появлении катафрактариев. В отдельных погребениях (Богданово I, курган 1, погребение 5; курган 4, погребение 4; Сидоровка и др.) представлен полный комплект предметов вооружения, состоящий из лука, стрел, меча и копья, в отличие от большинства других захоронений, снабженных только луком со стрелами. Примечательно, что захоронения тяжеловооруженных воинов открыты как в основных, так и во впускных погребениях.
Отдельные поселения, по-видимому, были поселками родовых общин, делившихся на ряд больших семей, состоявших в свою очередь из нескольких малых семей, связанных близким кровным родством и, возможно, единым хозяйством. Этим семьям соответствовали большие жилища, разделенные перегородками на отдельные помещения для малых семей (городище Чудаки, поселение Рафайлово). Небольшие изолированные жилища на поселениях, вероятно, также служили для проживания малых семей. Несколько таких жилищ, соединенных переходами (табл. 118, 7; 121, 6), вмещали большую семью. Курганы саргатской культуры принадлежат, вероятно, выделившимся из рода большим семьям и являются как бы семейной усыпальницей. Центральное захоронение, имевшее как правило, наибольшую могильную яму, содержало погребение главы семьи, а впускные — ее членов. Видимо, семейными были небольшие гороховские некрополи, состоящие из нескольких компактно стоящих курганов с одиночными захоронениями. При этом один курган, вероятно главы семьи, выделялся большей величиной (Воробьево).
Стабилизация саргатской культуры во II в. до н. э. — II в. н. э. и унификация основных категорий инвентаря на обширных пространствах Зауралья и Западной Сибири, а также довольно однородный облик гороховской культуры позволяют предполагать существование больших союзов племен, центры которых выделяются по концентрации наиболее крупных курганов знати и поселениям с относительно богатым инвентарем, в том числе с предметами импорта, попадавшими прежде всего к верхушке общества. Исходя из этого критерия, можно думать, что центры саргатских племенных объединений располагались на Иртыше — в районе Богданово-Новопокровка (городище и курганы Богданово-Новопокровка), на Оми — близ устья Тартаса (Усть-Тартасский могильник и городище Чуланкуль), на Исети — в районе Рафайлово — Красногорское (Красногорские курганы; городища Ботники III; Рафайлово). На Ишиме такой центр пока не выявлен. Для гороховской культуры такой центр может быть локализован в районе Скаты-Ачикуль-Шмаково. Такие центры были, очевидно, подобны племенным центрам у саков в долине Или (Акишев К.А., Кушаев Г.А., 1963, с. 25), в верховьях Иртыша — Чиликтинская долина (Черников С.С., 1965), на Алтае — Пазырык и др.
Отсутствие больших скоплений крупных курганов в лесостепи Зауралья и Западной Сибири говорит, очевидно, о кратковременности существования крупных племенных объединений у населения гороховской и саргатской культур.
Вопрос о происхождении гороховской и саргатской культур находится пока в сфере рабочих гипотез. Проблема осложняется тем, что население Притоболья и Приишимья предыдущего времени, оставившее памятники иткульского, Воробьево кого, носиловского и баитовского типов, не может считаться основным генетическим предшественником гороховского и саргатского этносов, хотя в какой-то мере оно влилось в них как субстратный элемент. В Прииртышье облик культуры VII–VI вв. до н. э. плохо выявлен.
Можно предполагать, что саргатская культура формируется в VII–VI вв. до н. э. на основе двух компонентов периода поздней бронзы — южного степного, представленного памятниками саргаринской культуры, границы которой на востоке доходили до Иртыша в районе Омска (Генинг В.Ф., Гусенцова Т.М. и др., 1970, с. 49, 51), и северного, лесостепного, характеризуемого главным образом памятниками розановского типа на Иртыше и карьковского — на Ишиме, в которых выступают выраженные сузгунские черты (Генинг В.Ф., Евдокимов В.В., 1969, с. 63, табл. 23; 24; Генинг В.Ф., Гусенцова Т.М. и др., 1970, с. 42–44). Слияние этих двух компонентов обусловило формирование саргатской культуры (Могильников В.А., 1970, с. 181). Развитию процесса взаимодействия южного и северного компонентов способствовало продвижение в VIII–VII вв. до н. э. северного лесного населения к югу (Косарев М.Ф., 1981, с. 193). Близкие точки зрения о двухкомпонентности саргатской культуры высказаны также В.Ф. Генингом, Л.Н. Коряковой (Генинг В.Ф., Корякова Л.Н. и др., 1970, с. 214, 215), В.Е. Стояновым (1970, с. 250, 251) и А.Я. Труфановым (1986, с. 61). В Барабинской лесостепи, на р. Омь, в формировании саргатской культуры в качестве субстратного элемента участвовало также население ирменской культуры (Молодин В.И., 1983, с. 24; 1985, с. 161, 162, 173–175; Полосьмак Н.В., 1985, с. 12). При этом прослеживается проникновение черт саргатской культуры в позднеирменские комплексы. Так, в жилищах поселения Туруновка 4 вместе с позднеирменской керамикой найдены сосуды саргатского облика (табл. 121, 17, 19, 20, 22, 32). Конструкция наземных жилищ площадью до 100 кв. м. и более, открытых на саргатских поселениях Барабы (Полосьмак Н.В., 1985, с. 12, 13), демонстрирует традиции домостроительства ирменской культуры. Саргаринская культура выступала здесь в качестве суперстрата. Таким образом, можно считать, что саргатская культура формировалась одновременно в VII–VI вв. в Прииртышье, Барабе и отчасти, возможно, в Среднем Приишимье.
В Притоболье саргатская культура была пришлой, и наиболее ранние ее памятники (конец V–IV в. до н. э.) открыты там на севере лесостепи по нижней Исети (Рафайловское городище; Красногорские курганы) и Нице (Макушинский курган). В III–II вв. до н. э. они распространяются на более южные районы Притоболья. Некоторые различия слагающих компонентов саргатского генезиса в разных районах обусловили формирование локальных различий в культуре уже на ранних этапах ее развития.
В отличие от саргатской, гороховская культура формируется в VII–VI вв. до н. э. в южной части лесостепного Притоболья на основе местной культуры периода поздней бронзы типа саргаринской без участия сузгунско-ирменского компонента. Вероятно, в генезисе гороховского этноса приняли участие какие-то группы населения Приаралья. На это указывают некоторые черты сходства в орнаментации керамики, конструкции жилищ и фортификации между гороховской культурой и культурами периода поздней бронзы и раннего железа Приаралья (Стоянов В.Е., 1970, с. 250). Однако их роль не следует преувеличивать. Основу гороховского населения составили не мигранты из Приаралья, а местные племена юга лесостепи. Общий элемент генезиса в виде саргаринской культуры обусловил многочисленные черты сходства у гороховской и саргатской культур, особенно на раннем этапе их развития в V–III вв. до н. э. На Исети и среднем Тоболе «гороховцы» включили в свой состав также воробьевское население.
В V–IV вв. до н. э. в этнической истории гороховского и саргатского населения приняли участие отдельные савроматские, раннесарматские и сакские группы населения. Присутствие их документируется появлением в погребальном обряде меловой подсыпки, шатровых перекрытий, использованием при перекрытии могил хвороста, устройством в могильных ямах по периметру или вдоль одной из стенок канавок для размещения в них погребального инвентаря. В самом инвентаре проявлением савромато-сакских элементов можно считать прямоугольные жертвенники на ножках (савроматский тип) и овальные, без ножек краскотерки, характерные для Приаралья и Центрального Казахстана (Вишневская О.А., 1973, табл. XXIV, 3; Кадырбаев М.К., 1966, рис. 10). Кроме того, в гороховской культуре общими с раннесарматскими были молоточковидные предметы (табл. 119, 44, 45), тальковые плитки, преобладание плоских пряслиц, сделанных из стенок глиняных сосудов, а также пряслица шаровидной формы (табл. 119, 13, 29, 30, 38–40). Под влиянием сармат и саков в культурах лесостепи Западной Сибири распространяются аналогичные сакским и сарматским предметы вооружения — бронзовые и железные наконечники стрел, кинжалы, мечи, детали конского снаряжения — и отчасти зеркала и бронзовые котлы казахстанского типа с горизонтальными ручками.
Возможно, савроматы, продвинувшиеся на север и северо-восток, в какой-то мере влились в состав этноса гороховской культуры. Подобное мнение о возможности частичной инфильтрации савромат в лесостепное Зауралье, особенно на территории Челябинской и Курганской областей, высказывал К.Ф. Смирнов (1964, с. 273–275), считавший, что здесь они переходили к более прочному оседлому или полуоседлому образу жизни, оставаясь по преимуществу скотоводами. Вслед за рядом исследователей (Сальников К.В., 1948, с. 57; 1966, с. 124) он склонялся к предположению о принадлежности населения лесостепного Зауралья к исседонам Аристея и Геродота. Вероятно, савроматским давлением можно частично объяснить продвижение гороховских племен в V — начале IV в. до н. э. на север и северо-восток, на среднюю Исеть, и эпизодически — на восток до Ишима (Соколовка; Кенес) (Акишев К.А., 1959б, с. 23, табл. III, 2, 3; Хабдулина М.К., 1976, с. 201). В конце V–IV в. до н. э. население гороховской культуры, очевидно, под давлением саргатского этноса с востока и северо-востока, начинает продвижение на юго-запад и запад, проникает в среду ранних сармат, обусловив появление там характерной для Зауралья круглодонной керамики с тальковой примесью. В результате этого в юго-западной части гороховского ареала, прилегающей к Южному Уралу, на территории современной Челябинской обл. и восточных районов Башкирской АССР могло образоваться смешанное гороховско-савроматское население (Мошкова М.Г., 1969, с. 146, 147; 1974, с. 38; Смирнов К.Ф., 1964, с. 287), тогда как в основной части Притоболья гороховские племена, испытав сильнейшее савроматское влияние, сохранили этническое своеобразие.
Население саргатской культуры в меньшей мере подверглось савроматскому воздействию. Здесь сильнее выражены черты, свойственные сакам Приаралья. К ним относится использование при устройстве перекрытий могил хвороста, редко — камыша и травы (Богданово III, курган 1), а также выкапывание канавок по периметру могильных ям для установки туда погребального инвентаря. В отдельных погребениях встречены плоские каменные краскотерки казахстанского типа (Битые Горки; Богданово). В результате контактов с саками в среду саргатского населения проникали бронзовые котлы сакских типов с горизонтальными ручками (табл. 128, 15; Богданово III, курган 2; Карташово; Савина), а также, вероятно, ткань типа парчи (Богданово, курган 5, погребение 4; Усть-Тартас) (ОАК за 1895 г., с. 41).
В III–II вв. до н. э. южные и юго-западные сакские и савроматские элементы растворяются в местной среде, и во II–I вв. до н. э. саргатская культура, перекрыв гороховскую, становится относительно монолитной, продолжая без значительных внешних инвазий свое развитие до II–III вв.
Помимо более выраженных южных контактов, прослеживаются связи населения саргатской культуры с северными лесными соседями. С III–II вв. до н. э. в памятниках саргатской культуры Прииртышья, бассейна Оми и отчасти Приишимья фиксируются контакты с населением кулайской культуры, наиболее яркие в материалах памятников правобережья Иртыша и Оми. Здесь кулайское население, занимавшее южную подзону тайги в междуречье Иртыша и Оби, непосредственно граничило с саргатскими племенами. Взаимоотношения саргатского населения с кулайским документируются находками кулайской керамики, орнаментированной S-видным штампом, а также отдельных кулайских вещей (наконечники стрел, часть блях, пронизки со вздутиями) в саргатских погребениях и на поселениях (Могильников В.А., 1978, с. 86, 87; 1986б, с. 25–28, рис. 1, 3; 2). Иногда на сосудах саргатских форм (городища Полтавка; Карташово; Вознесенское; могильники Венгерово 7; Старый Сад; Карташово I, II) представлена кулайская орнаментация «уточкой», что свидетельствует о процессах смешения того и другого населения на северной периферии распространения саргатской культуры. Давление кулайцев с севера, а также похолодание и увлажнение климата в лесной зоне в конце I тысячелетия до н. э. — первых веках нашей эры привели к некоторому смещению на юг северной границы саргатской культуры и освоению бывшей северной и северо-восточной части ее ареала кулайцами. Во II–I вв. до н. э. саргатское население отступает к югу из района Тобольска. На поселении Старый Погост культурный слой селища саргатской культуры перекрыт слоем кулайского городища конца III–II в. до н. э. (Могильников В.А., 1988). В I–II вв. саргатское население исчезает на средней Оми и в Барабе, а на его месте появляются носители кулайской культуры (Полосьмак Н.В., 1985, с. 13). Однако на основной массив саргатского этноса «кулайцы» не оказали существенного воздействия, о чем свидетельствует материал памятников II в. до н. э. — II–III вв. н. э., сохраняющих типичные саргатские черты.
Взаимодействие саргатского населения с жителями лесной зоны Притоболья и бассейна Туры изучено слабо. Следствием его явилось оформление в южной части лесной полосы этого региона особой смешанной группы населения, характеризуемой памятниками кашинского типа (три городища и три селища) (Викторова В.Д., 1969, с. 10). Сосуды с памятников кашинского типа по форме близки саргатским, но, в отличие от резной орнаментации саргатской культуры, украшены оттисками крупнозубого гребенчатого штампа, характерного для декора посуды лесной полосы. Узоры, расположенные по наружному краю венчика, шейке и плечикам, образуют вертикальные столбики, зигзаги, заключенные между горизонтальными линиями, свисающие треугольники, подобные саргатским. Керамика кашинского типа встречена также вместе с типичной саргатской на ряде поселений по Тоболу и Исети в северной части саргатского ареала (карта 20). На Юдинском городище и Кашинском селище открыты подобные саргатским остатки прямоугольных полуземлянок с длинным коридорообразным выходом и устроенным в центре на небольшом возвышении очагом с канавками с двух сторон. Перекрытие жилищ опиралось на центральные столбы. Сложение кашинской этнической группы было обусловлено смешением саргатского и лесного населения в зоне их контакта, на юге лесной зоны Тоболо-Туринского района. В свою очередь влияние кашинского населения простиралось до юго-западной периферии усть-полуйской культуры в бассейне Тавды, где керамика фиксирует присутствие кашинского этнического компонента (Викторова В.Д., 1969, с. 11).
На юго-востоке ареала, в Барабинской лесостепи, саргатское население проживало в непосредственном соседстве с населением большереченской культуры. Раннее саргатское поселение Туруновка 4 (V–III вв. до н. э.) находилось рядом с поселением бийского этапа большереченской культуры Туруновка 5, а в жилище 2 большереченского поселения Каргат 4 встречен комплекс саргатской керамики (Полосьмак Н.В., 1985, с. 14). Кроме того, большереченская керамика бийского этапа известна на ряде поселений (Горбуново I; Иткуль I и др.) (Мелодин В.И., 1983, с. 24) и в погребениях Барабы (ОАК за 1894 г., рис. 221). Постоянные контакты саргатского и большереченского населения приводят к сложению в Барабе локального района большереченской культуры, для которого, как и для «саргатцев», были характерны небольшая глубина могильных ям и северо-западная ориентировка погребенных, в отличие от господствующей в Верхнем Приобье юго-восточной и юго-западной. Жилища этого населения, подобно саргатским, имели коридорообразный выход и очаг типа чувала (Полосьмак Н.В., 1985, с. 14). Взаимодействие саргатского и большереченского населения в Центральной Барабе приводит в III–II вв. до н. э. к ассимиляции «саргатцами» большереченцев и частичному вытеснению последних со средней Оми. Об этом свидетельствует отсутствие здесь памятников последующего, березовского, этапа большереченской культуры при наличии саргатских. Отдельные небольшие группы и представители саргатского населения в результате брачных, военных и иных контактов проникают далее на юго-восток, в Верхнее Приобье, вплоть до предгорий Алтая, что фиксируется появлением в могильниках III–II вв. до н. э. этого региона саргатской керамики и погребений с северо-западной ориентировкой (карта 20, врезка) (Завитухина М.П., 1966б, с. 66, 67, рис. 5, 1; Троицкая Т.Н., 1981, с. 18). Возможно, под влиянием саргатской традиции на местной керамике Верхнего Приобья в III–I вв. до н. э. распространяется орнаментация посуды резной «елочкой» и треугольными фестонами. Однако ареал саргатской культуры на Верхнее Приобье не простирался. В отличие от саргатской культуры, основные связи которой были направлены на юг и юго-запад, большереченскую культуру выделяют ее выраженные саяно-алтайские и минусинские контакты.
Обменно-торговые восточные связи саргатского населения были, видимо, эпизодическими. С востока поступали главным образом изделия из металла, которым были богаты районы Саяно-Алтая. Геохимический состав бронзы котла из погребения 5 кургана 1 Богданова I указывает на его саяно-тувинское происхождение. С востока, возможно из Минусинской котловины, происходят бронзовая пряжка с изображением головы козла (Красноярский могильник; табл. 124, 51), аналогичная найденной в Косогольском кладе (Нащекин Н.В., 1967, с. 164), и железный нож с кольчатой рукояткой (Богданово, курган 1; табл. 123, 25), типичный для тесинского переходного этапа (Пшеницына М.Н., 1975а, рис. 3, 17–21) и не характерный для саргатской культуры.
В конце III–I в. до н. э. саргатская культура, как и другие культуры юга Сибири, попадает в орбиту влияния культуры хунну. Вероятно, с ним связаны распространение у саргатского населения сложного лука с роговыми накладками, а также находка железного ярусного наконечника стрелы (Богданово, погребение 1 кургана 6; табл. 122, 20). В курганах Прииртышья и Барабы встречены также характерные для хунну ложечковидные застежки (табл. 124, 23) (Полосьмак Н.В., 1987, рис. 37, 7). В одном из курганов Барабы обнаружена китайская монета «у-шу» (Полосьмак Н.В., 1987, рис. 33, 3), а станковый сосуд из погребения 5 кургана 1 Богданова аналогичен керамике из Синьцзяна.
Антропологический тип населения саргатской и гороховской культур является смешанным, при преобладании европеоидного компонента, происхождение которого исследователи связывают с местным населением андроновской культуры эпохи бронзы (Дебец Г.Ф., 1948, с. 149; Акимова М.С., 1972, с. 152, 155). Черепа населения саргатской и андроновской культур сближают такие признаки, как низкое и широкое лицо при его сильной или умеренной профилировке и низкие орбиты. По сравнению с сарматскими сериями у населения лесостепи Западной Сибири отмечается определенное увеличение монголоиды ости. Б.В. Жиров отметил высокорослость, брахикранию и ярко выраженную монголоидность индивидов из коллективного погребения кургана Елесина Яма в окрестностях гороховского городища Чудаки (см.: Сальников К.В., 1966, с. 120). По заключению М.С. Акимовой (1972, с. 152, 155), монголоидная примесь особенно заметна на женских черепах с Исети и Иртыша, что сближает их с краниологическими сериями усуньского времени Казахстана. Наибольшее сходство с усуньскими имеют черепа с Ишима и Иртыша. Происхождение монголоидного компонента М.С. Акимова связывает с древним населением лесной полосы Западной Сибири. Это согласуется с изложенным выше мнением о происхождении саргатской культуры в результате смешения населения саргаринской культуры, генетически связанного с андроновцами, и северного компонента. В отличие от этой позиции, В.А. Дремов (1978, с. 177–179) отмечает близость черепов из Усть-Тартасского могильника на р. Омь в Барабе с сарматскими сериями и более ярко выраженную их европеоидность по сравнению с иртышским и ишимским материалом. При этом он не исключает возможность миграции сармат вплоть до Оби, на что, по его мнению, могут указывать также два деформированных черепа, мужской и женский, из Усть-Тартасского некрополя. В связи с этим следует отметить, что находка деформированных черепов не может служить доказательством миграции сарматов в конце I тысячелетия до н. э. в Обь-Иртышское междуречье, поскольку обычай деформации черепов около рубежа нашей эры распространяется у различных народов степей Средней Азии, Казахстана и Приуралья и не является этническим атрибутом.
Неоднородность антропологического облика населения западносибирской лесостепи отражает сложность процесса его генезиса и проникновение в его среду различных этнических элементов с севера, юга и юго-запада, что засвидетельствовано также археологическим материалом.
Общие черты, прослеживаемые у населения саргатской и гороховской культур, дают основание рассматривать его в рамках одной этнокультурной общности, связанной, по-видимому, с лесостепными уграми. Общность происхождения, близкие экологические условия, постоянный взаимный контакт и связанное с этим сходство культуры обусловили быстрое смешение «гороховцев» с «саргатцами» и распространение единой саргатской культуры во II–I вв. до н. э. — I в. н. э. в лесостепи от Урала до Барабы. Проникавшие в лесостепь Зауралья и Западной Сибири в V–III вв. до н. э. группы населения из Южного Приуралья, Казахстана и восточного Приаралья были ассимилированы местным населением, о чем свидетельствуют своеобразие и стабильность саргатской культуры в пору ее расцвета в III–II в. до н. э. — II в. н. э.
В III — начале IV в. н. э. саргатская культура прекратила свое существование, очевидно, в связи с событиями эпохи великого переселения народов. Довольно подвижное по образу жизни и находившееся на грани перехода к кочеванию, население саргатской культуры оказалось вовлеченным в орбиту гуннской экспансии и, по-видимому, было частью истреблено, частью оттеснено в южные районы тайги Тоболо-Иртышья, а частью в составе разноэтнического гуннского объединения ушло на запад, составив затем один из компонентов этногенеза венгерского народа. Принимая во внимание угроязычность венгров, можно считать, что саргатская культура, единственная из западносибирских культур, интерпретируемых как угорские, была связана с древними мадьярами. Другие западносибирские культуры, гипотетически угорские, локализовались в лесной полосе. Им был присущ в основном автохтонизм, постепенная перманентная линия генезиса и миграции относительно небольших коллективов в ограниченных пределах лесной полосы и севера лесостепи.
После прекращения существования саргатской культуры в IV–V вв. в лесостепи Западной Сибири наступает запустение. На смену относительно многочисленному населению саргатской культуры, оставившему большое число памятников, в лесостепное Прииртышье продвигаются и оседают здесь небольшие группы населения среднеиртышской культуры, генетически связанной с кулайской культурой. Присутствие этих групп документируется немногочисленными памятниками со слабым культурным слоем, распространяющимися на запад до среднего Ишима, в районе г. Петропавловск (Могильников В.А., 1978, с. 89). В северную часть лесостепного Притоболья и в Нижнее Приишимье проникает из лесной зоны население нижнеобской культуры и, смешиваясь здесь с остатками прежнего саргатского этноса, образует в пограничье тайги и лесостепи этническую группу, в культуре которой сочетаются черты, характерные для предшествующей культуры лесостепи, и элементы лесных культур. Отражением этого процесса в керамике служит характерная для лесных культур орнаментация фигурными штампами на сосудах кувшиновидных, лесостепных, форм из Козловского могильника и поселения Ипкуль XV (Чернецов В.Н., 1957, с. 162–166; Могильников В.А., 1964, с. 9; Морозов В.М., Суханова Т.И., 1987). Остатки саргатского населения в южной части лесной полосы и на севере лесостепи Прииртышья и Приишимья приняли участие в генезисе населения потчевашской культуры, а в Притоболье и на Исети — бакальской. Часть потомков саргатского населения, продвинувшихся в Приуралье, вошла в состав населения сылвенской и кушнаренковской культур VII–IX вв., связываемых с уграми.