Кочевые и полуоседлые племена раннего железного века не имели своей письменности. Сведения античных, древнеперсидских авторов и китайских хроник достаточно отрывочны и противоречивы. Что касается населения, обитавшего на территории Западной Сибири, Алтая, Тувы, то письменные свидетельства о нем отсутствуют практически полностью. Поэтому археологические материалы становятся подчас единственным источником для реконструкции древней истории этих обществ.
В настоящем томе собраны воедино все археологические данные, касающиеся истории кочевых и полукочевых племен азиатской части степного пояса. Создание подобного труда оказалось возможным только благодаря систематическим и планомерным раскопкам на территории Средней Азии и Сибири, широко развернувшимся с начала 30-х годов, но ставшим особенно интенсивными в послевоенный период. Эти работы дали в руки археологов бесценную источниковедческую базу, послужившую основанием для всестороннего изучения древнего населения степей. Способствовали этому процессу и достижения сопредельных с археологией наук. Изучение этнографами форм хозяйственной деятельности человека и создание концепции хозяйственно-культурных типов явились теоретической основой для выделения общих форм ведения хозяйства (с некоторыми вариациями) всех кочевых и полукочевых племен евразийской степной зоны (Левин М.Г., Чебоксаров Н.Н., 1955). Их хозяйственно-культурный тип определяется как кочевое или полукочевое скотоводство, представленное в разных районах различными типами кочевания с круглогодичным или сезонным циклом перекочевок и в зависимости от этого с большей или меньшей оседлостью всего населения или части его.
Исследования антропологов позволили утверждать, что все кочевые и полукочевые племена раннего железного века Средней Азии и Южной Сибири (за исключением населения, оставившего культуру плиточных могил, и хуннов) были европеоидами, относящимися, правда, к разным типам этой расы, — андроновскому, средиземноморскому и типу Среднеазиатского междуречья. Но при этом и в Средней Азии, и в Сибири часть древнего кочевого населения имела определенные монголоидные признаки. Наличие их в сакских сериях Приаралья и Семиречья антропологи относят за счет смешанных браков, предполагая их центральноазиатское происхождение и проникновение со стороны Алтая (Гинзбург В.В., Трофимова Т.А., 1972, с. 118, 119).
Достижения в области лингвистики, палеогеографии и естественных наук, используемые археологами, создали все условия для создания работ обобщающего характера.
Однако и по сей день остается еще немало остродискуссионных проблем, решение которых — дело будущего. Так, отсутствие единства мнений в вопросах выделения и датировки предскифского и раннескифского пластов сказалось и на страницах настоящего тома. К сожалению, нет пока устоявшихся представлений о начале скифского периода, не установлены критерии, по которым различали бы предскифские и раннескифские памятники. Исследователи каждого из противоборствующих направлений считают свою интерпретацию периода IX–VIII вв. до н. э. наиболее аргументированной. Такая ситуация лишь подтверждает ограниченность наших источников и необходимость дальнейших исследований.
Нет согласия в вопросах локализации отдельных сакских племен — саков-тиграхауда, саков-хаумаварга (Литвинский Б.А., 1972б, с. 158–174) и других (дербики, апасиаки, сакараваки и т. д.), а также массагетов и дахов, идентифицируемых с различными археологическими культурами или группами памятников, хотя большинство исследователей признает существование сакской этнической или культурной (что предпочтительнее) общности (Литвинский Б.А., 1980, с. 83; Кадырбаев М.К., 1966, с. 401).
Из-за недостаточности археологического материала, представленного очень скудно, остается практически открытым вопрос о происхождении культур раннего железного века лесостепной зоны Зауралья и Западной Сибири. Периоды формирования качественно новых культур, значительно отличающихся от предшествующих и в материальной, и в духовной сферах, всегда были в истории древних народов наиболее трудно поддающимися изучению. Перемены в хозяйственном укладе и соответственно в образе жизни, нестабильность существования, изменения в идеологических представлениях, отразившиеся в погребальном обряде, — все это, видимо, не способствовало сохранению памятников начальных этапов как лесостепных, так и степных культур.
Однако, не взирая на все эти минусы, массовость археологических источников в сочетании с комплексным их исследованием дает возможность наметить общие и частные пути исторического развития кочевых и полукочевых племен азиатской степной и полупустынной зон. Так, теперешний уровень наших знаний позволяет говорить, что, помимо факта существования в единой экологической нише и рамках одного хозяйственно-культурного типа, близость всех азиатских кочевнических культур связана и с тем, что одним из основных компонентов в формировании каждой из них были племена андроновской культурно-исторической области на ее федоровском этапе. Это заключение в сочетании с этнонимами, известными для ранних кочевников Средней Азии (саки, массагеты, дахи), явилось аргументом для отнесения всего кочевого и полукочевого варварского мира азиатских степей к группе ираноязычных племен. Но если для среднеазиатских кочевников, а также близко связанного с ними населения Алтая и Тувы подобное утверждение представляется реальным, то для кочевых и полукочевых племен Минусинской котловины его следует рассматривать лишь как одну из возможных рабочих гипотез. Жители лесостепной зоны Зауралья и Западной Сибири относятся, как считают исследователи, к группе угорских народов.
Участие в сложении культур ранних кочевников, кроме андроновского, и других компонентов, которые на разных территориях были различными и зависели от контактов и окружения, создавало специфичность каждого из археологических комплексов. Так, при всей близости культура приаральских кочевников отличается от раннекочевнических культур Семиречья, Тянь-Шаня, Памира, Тувы и Алтая, а также Минусинской котловины. Сходство и в то же время своеобразие всех этих культур особенно наглядно проявились в существовании вариантности «скифской триады» и, в частности, в выделении определенных провинций скифо-сибирского звериного стиля. Ценность и информативность археологических источников все более увеличивается по мере накопления и массового материала, и отдельных находок, а главное — благодаря широкому охвату ранее не изучавшихся территорий. Особенно интенсивными в этом направлении оказались работы в восточном Приаралье, левобережном Хорезме (Присарыкамышская впадина) и на Узбое.
Только исследование именно археологических памятников показало, что реальная картина состава и расселения кочевых скотоводческих племен, характер их хозяйства и взаимоотношений с оседло-земледельческим населением гораздо сложнее, чем это представлялось по письменным источникам. Мирному оседлому населению древние авторы противопоставляли воинственных кочевников-«варваров», все взаимоотношения с которыми сводились к непрерывной борьбе.
В действительности, это были два мира, очень тесно связанных друг с другом и экономически, а нередко и политически, и составлявших некое единство.
Скотоводы-кочевники не менее, чем оседлое население, были заинтересованы в сохранении экономического потенциала земледельцев, поскольку получали от них в обмен (обычно на скот) или в виде дани необходимые им ремесленные изделия. С другой стороны, сами скотоводы-кочевники не составляли однородную массу, а различались степенью подвижности, протяженностью и характером перекочевок, наконец, существованием или отсутствием постоянных мест поселений.
Если говорить о единой периодизации «восточного очага» культур скифо-сибирского мира, то наметить ее можно только в рамках общей периодизации раннего железного века, т. е. скифский период — конец VIII–VII–III вв. до н. э. и сарматский — II в. до н. э. — IV в. н. э. Однако в каждом из крупных регионов, которые здесь рассматривались, не говоря уже об отдельных культурах или группах памятников, эта периодизация получает свои уточнения и детализируется.
Итак, как мы видели, именно археологические исследования и появление массовых археологических источников дали возможность выделить на широких просторах азиатской степной зоны специфические культуры древних кочевников, и только они дают основание дифференцировать хозяйственную деятельность древних кочевников, материальную культуру, связи с окружающим миром и очень далекими областями.
Удалось открыть совершенно особый культурный ареал или, может быть, даже несколько ареалов (время покажет) кочевников на территории от Узбоя до северных границ Устюрта, включая Мангышлак. Со временем эти материалы послужат, очевидно, основой для изучения культуры массагетов, локализуемых большинством исследователей на этой территории. В Присарыкамышской впадине была выявлена новая скотоводческая культура — куюсайская (Вайнберг Б.И., 1979а), представленная поселениями и могильниками, начальная дата которых определяется временем не позднее начала VII в. до н. э. Как показали исследования (Яблонский Л.Т., 1986а), памятники этого типа, несомненно, входят в состав культур сакского круга, оставленных близкородственным населением, фигурирующим в персидских источниках под общим этнонимом саки. Однако происхождение каждой из этих культур и идентификация с более мелкими племенами или союзами племен в составе общего сакского массива отражают локальность каждой из них. Наиболее обоснованным представляется мнение, согласно которому своеобразие куюсайского комплекса связано с наложением на местную сакскую основу пришлых с юга (южная Туркмения и северный Иран) скотоводов-иранцев. Особое положение памятников Присарыкамышской дельты Амударьи связано также и с тем, что в раннем железном веке дельта заселялась вновь после длительного перерыва, а потому может рассматриваться в качестве определенной модели для этногенетических построений. Не менее интересна и топография распространения кочевнических памятников этой территории в непосредственной близости от поселений, крепостей, некрополей земледельческого населения Хорезмского оазиса, внутри этого оазиса. При этом куюсайские могильники соседствуют с поселениями этой же культуры. Памятники этих районов, оставленные более поздними кочевниками, — только могильники (подбойно-катакомбные погребения). Последние располагались, например, в восточной части дельты (могильники Ясыгыр 1–3), в 5–6 км от ближайших земледельческих поселений, в полосе пустыни между двумя одновременно функционировавшими оазисами. Такое местоположение предполагало, что передвижение скота на зимние пастбища, находившиеся в песках Заунгузских Каракумов, могло происходить только через земли оазиса. Все это возможно лишь при весьма добрососедских отношениях между скотоводами и земледельцами. Подобная ситуация дает основание предполагать, что скотоводческое население левобережной части Хорезма (западная граница Хорезма с IV в. до н. э. до конца античности довольно чет