— Не могу. Вещая цифра Акулине дорогу в Духовницк указала, чтоб к рассвету там быть, иначе беда придет, птицу белую заметет.
— Ну, коли такое дело, не смею задерживать. Случится быть в Злобинске у Чугунова, передашь ему вот это. Пусть почитает.
Архип Назарович сунул сверток в Юшкину котомку, сказал на прощание:
— Счастливый путь, Юшка! Пойдешь обратно — жду в гости.
Архип Поляков с Дуняшей проводили Юшку до Широкой поляны, где дорога сворачивала в сторону Маховки. Юшка решил заночевать в ближайшем селении, чтобы рано утром двинуться дальше, в Духовницк.
Расстались они под старым дубом, на яру. Когда Юшкина фигура растаяла в морозной ночной мгле и хрусткий скрип снега смолк в отдалении, Дуняша сказала Архипу:
— Не понимаю людей, которые смеются над ним. Он для меня как святой.
— Юшка действительно похож на библейского пустынника, — согласился Архип. — Только странности его наигранные, придуманные.
— Ты, Архип, просто мало знаешь о нем. Дядя Юша ничего не придумывает.
— Вот те раз! А поиски неведомых чисел, бессмысленные причитания о белой птице и Акулине-праведнице? А томик Пушкина, из которого он то и дело выуживает разные чудеса… Что это такое? Сплошная белиберда!
— Напрасно ты так. Хотя и туманно подчас изъясняется дядя Юша, но в словах его слышится боль пережитого. Вот ты назвал Акулину. А знаешь ли, Архип, что женщина с таким именем существовала на самом деле? Дядя Юша любил ее…
— Откуда ты это взяла?
— Мне он сам рассказывал. Бывают минуты, когда он вдруг начинает говорить просто и ясно, как все нормальные люди. Вот тогда и услышала я эту историю. Акулина, оказывается, вместе с ним по лесам скиталась. По словам дяди Юши, храбрее и милее Акулины не встречал он девушек на свете: стройная, с русой косой до пояса. А когда она подвенечное платье надела, то дяде Юше показалась похожей на лебедь белую. Такой он ее и запомнил на всю жизнь. Свадьбу сыграть помешали казаки. Налетели они на лагерь повстанцев и разлучили дядю Юшу с невестой. Акулина следом за ним подалась в Сибирь. Немало таежных дорог исходила, пока не набрела на колонистов, от которых узнала, что дядя Юша заточен в ссыльнокаторжной тюрьме где-то под Тюменью. Ночью Акулина прокралась в тюремный двор. Часовой заметил ее. Раздался выстрел. Так и не удалось ей встретиться с любимым. Случилось это 17 ноября — самое несчастливое для дяди Юши число. Он о ее гибели узнал лишь через десять дней — один из заключенных показал ему книгу, найденную на том месте, где стражник убил девушку. Дядя Юша как глянул, так и обмер. Эту книгу он подарил Акулине в день свадьбы… Вот с того времени и заболел дядя Юша, стал сам не свой. Страшные видения былого преследуют его на каждом шагу… А ты говоришь — «выдумки». Пережить такое…
— Разве я знал…
— В книжке, которую он носит с собой, есть роман про атамана Дубровского. Дядя Юша считает, что это про него написано… Он и мне давал читать. Правда, там другие времена и совсем другой атаман — из гвардейских офицеров, щеголеватый и зазнаистый. Он помещикам мстит, которые лишили его отцовского имения, а сам о богатой невесте мечтает. Дядя Юша, конечно, не похож на Дубровского. Но папаня мне сказывал, что дядя Юша потому пошел против богатых, что прочитал в юности эту книгу и задумал атаманом стать. Только он не за себя мстил, а за всех крестьян обиженных. И жизнь у него куда труднее…
Дуняша задумчиво глянула вниз. Там, в мрачной глубине рва, в смолисто-черной воде проталин серебристыми свечками мерцали отражения далеких звезд. Откуда-то из-под земли неслышно пробивались родники, покрывая заснеженный лед уродливыми лужами. Со дна, как из подвала, тяжелыми струями воздуха поднималась застойная озерная стылость. Дуняшу обдало холодом. Она поежилась, отпрянула назад, к Архипу. Он обхватил ее, поднял и каруселью закружил у самого рва, под деревом. Замелькали, запрыгали в бешеной пляске ночные звезды, снег искрами сверкнул из голубизны. Заиндевелые ветви дуба сплелись в широкий неразрывный круг, вихрем завертелись над головой. Пылинки инея, падая с бахромы на ветках, ложились на пылавшие Дунины щеки и быстро таяли, холодными дождинками скатывались с лица. Косы выбились из-под платка, растрепались, запутались в полушубке Архиповом. В висках стучало, кружилась голова. Она обхватила Архипа за шею и, задыхаясь в немом оцепенении, просила с мольбой:
— Да отпусти ты меня, Христа ради… Вот битюг! Закружил совсем!
Архип подчинился, прекратил кружение. И вдруг порывисто припал к мягким, чуть приоткрытым девичьим губам, стал целовать их страстно и обжигающе. Дуняша, как пойманная птица, замерла в сильных мужских руках, обреченно торкнулась в отворот распахнутого Архипова полушубка, услышала, как там, под рубахой, билось встревоженное сердце. И вдруг — тишина. Сердце на какое-то мгновение затаилось, чтобы потом с новой клокочущей страстью выпалить: тук-тук-тук, тук-тук-тук… Всем своим существом улавливала Дуняша этот неукротимый, стремительный стук, вызывавший ответный звук и в ее груди, такой же гулкий и шальной, как у Архипа. Казалось, не только они с Архипом слышат эти удары, но и далеко в ночи отдаются их отголоски. Дуняша встрепенулась, словно от сна:
— Ну, зачем, ну, зачем это…
— Не могу я без тебя, Дуняша, — тихо признался он и затем уже громко добавил — Перед вот этой поляной Широкой клянусь — люблю тебя. Больше жизни люблю! Верь мне, Дуняша, и будь женой мне…
— Года-то мои какие? Семнадцати нет, — отвечала она, растерявшись. — Не обвенчают нас. Как же можно так…
— Без венца обойдемся! — сказал он решительно. — Вместе в Баку поедем. Договорились? Одна у нас дорога. Мы птицы одного полета…
— Вот и ты про птицу. Как дядя Юша. Он давеча тоже сказал: «Под одним небом, в одной стае двум лебедям жить…»
— О ком это он? Уж не о нас ли?
— Угадал…
— Надо же! Теперь и я готов зачислить странника Юшку в святые. Он правду сказал про лебедей-то. Святым, Дуняша, надобно верить. Веришь, а?
Дуняша прибрала под платок выбившиеся волосы, торопливо переплела косу, сказала просительно:
— Домой пора. Поздно уже…
Архип взял ее под руку, и они зашагали по дороге к селу. Домов впереди не было видно: они слились с ночным небом. И лишь одинокий огонек тускло пробивался сквозь черноту. Это светились окна калягинской избушки.
При новой встрече с отцом Дуни Архип отважился напомнить недавний разговор:
— Обещали вы, Архип Назарович, мне содействие в сватовстве. Не забыли?
— Сказанное слово назад в кадык не ворочается, — ответил Архип Назарович. — Сказывай, в какой дом свату идти? Всегда рад услужить добру молодцу.
— Идти никуда не надо. Прошу покорно руки вашей дочери, Евдокии Архиповны…
В конце февраля справили свадьбу. Тихой и скромной получилась у них свадьба — без сватов и шаферов, без венчания, без многолюдья трапезного. Архип Назарович попытался было пригласить на торжество единственного родича по линии жениховой — Ефима Ивановича Полякова, но тот и слушать не захотел, фыркнул презрительно:
— Ишь ты, этого еще не хватало — сморчка бакинского чествовать! Не захотел, как я просил, на богачке жениться, — будет теперь рваными портами трясти, голь разводить. На мой капитал пускай не зарится. Вычеркнул я из списка сынка Спиридонова, не значится он в родне моей отныне и на веки веков. Аминь!
Наутро после свадьбы Архип Назарович отвез молодоженов в Николаевск, на станцию.
Свое свадебное путешествие провели они в душном прокуренном вагоне, в толкучке пассажирской, в бесконечных пересадках с поезда на поезд, пока не добрались до Баку.
И началась для Дуняши городская жизнь, суетливая и непривычная. Поселились они в маленькой каморке, неподалеку от завода. Даже в самый солнечный день здесь стоял полумрак, было сыро и холодно. Молодые постояльцы, измученные долгой дорогой, обрадовались и этому пристанищу: какой-никакой, а все же свой угол! Архип возвратился на прежнюю работу, в горячий цех, а Дуняше помог устроиться на швейную фабрику. Первое время грязный и дымный город пугал ее неустанной сутолокой на улицах, разноязычной речью толпы, ураганными ветрами, поднимавшими с земли мусорный хлам и груды песка, сыпучего и мелкого, от которого даже в каморке не было спасения, дробным топотом лошадиных подков за окном на мостовой. Да и на фабрике, где не было ни друзей, ни знакомых, в беспрестанном машинном гуле и людском говоре Дуняша поначалу чувствовала себя затерянной, чужой.
Но прошло время, и в каморку стали захаживать гости — вначале это были заводские ребята, старые приятели Архипа, а потом и девушки с фабрики, с которыми познакомилась Дуняша.
По воскресеньям Архип нередко исчезал из дома на весь день. Дуняше было известно, что ходит он к людям, у которых прежде бывал с дядей Прохором. Ей тоже хотелось пойти к ним, но муж сказал, что они заняты там опасным делом и женщин не принимают.
В городе создавались рабочие дружины, и Архипа поставили во главе боевой десятки литейного завода. Литейщики тайком собирались где-то за городом, учились бросать бомбы, стрелять по мишеням из пистолетов и винтовок. Бомбы были самодельные — тяжелые плоские коробки, начиненные динамитом, и могли взорваться при малейшей встряске. Вот почему первое время рабочие упражнялись с незаряженными бомбами и лишь потом, когда наловчились кидать их далеко и метко, решили испробовать взрывчатку. Первым бросал бомбу Архип. Он отправил товарищей в укрытие и сам, со всей силой метнув коробку вперед, прижался к земле. Гулкий раскат прогромыхал в горах. Когда пороховой дым рассеялся, дружинники увидели на месте взрыва глубокую яму.
— Вот так бы да по самодержавию! — раззадорился Архип. — Мокрое б место осталось…
— Много бомб потребуется, чтобы царский трон расшибить, — озабоченно провел ладонью по бритой голове председатель стачечного комитета, наблюдавший за учениями.
— Да мы этих коробок! У нас на заводе — пара пустяков! Дайте нашим ребятам динамит, и тогда…