– Товарищ сержант, ефрейтор Вострецов задание выполнил.
Ответ Николая Гришку огорчил.
– Цветы ты принес, но задание почти провалил. Я из окна наблюдал. Шуму от тебя было, как от паровоза. А все должно было пройти тихо. Я ведь тебя специально послал, чтобы ты не расслаблялся. Десантник кругом должен уметь проявлять смекалку, силу и правильно применить обретенные навыки. Понятно?
– Так точно.
– Хорошо, что собаки во дворе не было, а то бы покусала тебя за одно место, тогда посмеялась бы над тобой Машка. Ну да ладно, ложись спать. Завтра тебе предстоит еще одно важное задание, вручить букет Маше…
Глава восьмая
Одно дело выпрыгнуть из окна и скрытно пробраться в чужой двор, другое – подарить цветы девушке, с которой первый раз общаешься. Для Гришки второе оказалось труднее. Внезапная робость овладела им утром. Подбодрил Селиванов:
– Давай, не робей. Ты же десантник, гвардеец. Иди, жди ее у входа. Она сейчас с дежурства домой пойдет, я узнал.
Селиванов оказался прав, Гришка не прождал и десяти минут, как массивная резная дверь госпиталя открылась и на улицу вышла Маша. Гришка спрятал букет за спину, робко шагнул к девушке:
– Маша, здравствуйте.
Маша удивленно посмотрела на светловолосого среднего роста парня с добрыми голубыми глазами.
– Здравствуйте. Не ожидала вас здесь увидеть. Почему вы не в палате?
Подрагивающим от волнения голосом Гришка произнес:
– А я вас жду, – он протянул цветы. – Это вам.
Маша взяла цветы, понюхала.
– Спасибо. Откуда они у вас? Такие же у моей тети, Зинаиды Петровны, растут, она вон в том доме живет. – Маша указала на дом, во дворе которого он ночью сорвал цветы.
Вострецов покраснел, опустил голову:
– Я их там взял… Ночью… Простите…
Гришка собрался уходить, но Маша остано-вила:
– Подождите. Конечно, рвать чужие цветы нехорошо, но мне все равно приятно, что вы мне их подарили.
Гришка посмотрел в глаза девушке.
– Правда?
– Да. Только я до сих пор не знаю имени того, кто вручил мне эти цветы.
– Меня Гришей зовут.
– Очень приятно, а мне, я так понимаю, представляться не надо?
– Не надо. Я ваше имя запомнил еще с того дня, когда мы мимо вашего дома проходили.
Маша смущенно поправила волосы:
– Мне пора. Надо проведать брата, он в доме рядом с тетей Зиной живет. Мы раньше тоже там жили, но потом мама с отцом развелись… Брат Боря остался с отцом, а я с мамой переехала в дом, около которого вы меня видели. Отец уехал из города три года назад, больше мы его не видели. Брат остался жить в его квартире, он недавно с фронта пришел, без руки. Оттого и пьет… Где он только выпивку находит? Иногда буянить начинает, соседям мешает. Тетя Зина на него жалуется маме… Меня он любит, при мне не пьет. Я иногда у него остаюсь ночевать, стираю, убираю, да и до госпиталя от него идти ближе.
– А у меня здесь тоже недалеко тетка живет. Рядом с рынком. Вот поправлюсь и ее навещу.
– Обязательно навестите, – девушка протянула руку. – До встречи.
– До встречи, – ладонь Вострецова обхватила тонкие и, как ему показалось, холодные и чуть подрагивающие от волнения пальцы девушки…
Встреча состоялась на следующий день. Маше и Вострецову удалось несколько раз поговорить. Недолгие разговоры усилили их симпатию друг к другу. Гришка понял, что окончательно влюбился в эту добрую и разговорчивую девушку. Он то и дело выходил в коридор в надежде увидеть ее, ждал, когда она зайдет в их палату. Когда это случалось, он одаривал Машу влюбленным взглядом, ожидая взаимности, и получал ее. Он ловил каждый взгляд ее темно-серых выразительных глаз. Когда их взгляды встречались, сердце Гришки начинало радостно биться, впрочем, как и у Маши.
Любовь Маши и Гришки росла с каждым днем, приближалось с каждым днем и выздоровление Селиванова и Вострецова, что немало огорчало влюбленных. В один из дней им на короткое время удалось уединиться у окна в конце коридора. Вид у Маши был хмурый. Когда Гришка спросил: «Что случилось?» – она грустно ответила:
– Я слышала, как начальник госпиталя говорил, что вас выпишут дней через десять, может, через пятнадцать.
Гришка бросил на нее полный нежности взгляд, взял за локоть, успокаивающе произнес:
– Не переживай, все будет хорошо. Прогоним немцев, и я вернусь.
– Если бы так. Да и когда война кончится неизвестно, сколько людей уже погибло.
Гришка попытался подбодрить:
– Нас, десантников, пуля боится, и штык не берет.
– Поэтому ты в госпиталь и попал. – Маша осеклась, устремила взгляд в раскрытое окно, откуда донесся гул самолетов. Туда же посмотрел и Гришка. Вскоре он увидел в ясном голубом небе едва различимые черные точки. Их становилось все больше. Он насчитал не меньше двадцати. Рокот нарастал с каждой секундой. Губы прошептали:
– Немцы.
Маша вздрогнула. Он обнял ее здоровой рукой за плечи. Девушка прижалась к его груди:
– Они нас уже бомбили. Первый раз ночью двадцать восьмого июня. Сбрасывали бомбы на станцию и переправу у Солянки. Страшно было… Говорят, тогда больше двадцати домов разрушили. После этого еще прилетали, а вчера листовки на город сбросили.
– Ничего, придет время, будет и на нашей улице праздник. Мы им за все отомстим.
– Я бы тоже на фронт пошла, немцам мстить!
Вострецов погладил девушку по плечу:
– Ты, Машенька, здесь нужна, кто-то должен раненых бойцов снова в строй ставить, а на фронт тебе не надо. Война дело скверное.
Гул самолетов, как и сами смертоносные железные птицы, удалялся.
– В сторону Трусово полетели, – тихо произнесла Маша.
Гришка убрал руку с ее плеча, стер пот со лба:
– Кажется, пронесло.
Гришка ошибся, ближе к вечеру немецкие самолеты появились опять. В воздухе вновь послышался многоголосый гул. В этот раз немцы летели ниже. Обитатели госпиталя, все, кто мог ходить, кинулись к окнам. Приковылял к окну и Селиванов. Оперся рукой на плечо Вострецова. Гришка видел, как задергались желваки на его скулах, он понял, что сержант вновь вспомнил дни начала войны, когда многочисленные стаи вражеских самолетов безнаказанно бомбили города, селения и военные гарнизоны. Завыли сирены. Через несколько минут часто заработали зенитки, в небе появились белые дымки разрывов. Зенитчики пытались помешать фашистам, однако это им не удалось. Бомбы упали на город вдалеке от госпиталя, но взрывы были слышны и здесь. Пальцы Селиванова впились в плечо Гришки.
– Падлы! Нелюди!
А нелюди продолжали сеять смерть и разрушение. Из окошка было видно, как в безоблачное небо взметнулись многометровые языки пламени, полоса черного дыма устремилась вверх, закрыла солнце. День превратился в ночь.
Кто-то произнес:
– Нефтехранилища подожгли, сволочи!
На короткое время затихли зенитки, перестали выть сирены, наступила жуткая тишина, которую нарушал только гул самолетов, а они, совершив свое подлое дело, стали удаляться. На фоне багрового зарева самолеты были похожи на стаю черных воронов. Ночью покой обитателей госпиталя был вновь нарушен их появлением. Прилетели они и на следующий день. А еще через десять дней Селиванова и Вострецова вызвали в кабинет начальника эвакогоспиталя.
В небольшом кабинете, где теснились потертый кожаный диван, шкаф, два стула и стол, кроме начальника госпиталя находился незнакомый командир Красной армии. Вострецов заметил у него на петлицах две «шпалы», что соответствовало званию майора. Оба сидели за столом, на котором кроме лампы и нескольких папок с бумагами стояли два стакана с чаем и массивная металлическая пепельница в виде ладони. Начальник эвакогоспиталя, пятидесятилетний худощавый, сутулый капитан, встал из-за стола, протер тряпочкой окуляры круглых очков, близоруко щурясь, указал на командира:
– Вот, товарищ батальонный комиссар хочет с вами побеседовать.
Командир затушил папиросу, встал, поправил ремень на гимнастерке, скрипнув хромовыми сапогами, подошел, протянул руку.
– Добров Алексей Михайлович.
Свет щедро лился в широкое и высокое арочное окно и позволял хорошо рассмотреть подтянутого, стройного, выше среднего роста незнакомца. На вид ему было лет тридцать, открытое чуть вытянутое лицо, крупный нос, зачесанные назад русые волосы, небольшие внимательные серые глаза. Рукопожатие у Доброва оказалось крепким. Майор указал на диван:
– Присаживайтесь.
Начальник госпиталя надел очки, кивнул Доброву:
– Ну, я пойду, а вы здесь поговорите.
Когда дверь за ним закрылась, майор вернулся на свое место, взял в руки лежавшую на столе папку.
– Я внимательно рассмотрел ваши биографии и остался доволен. Документы у вас в порядке. Комсомольцы, гвардейцы, десантники, имеющие боевой опыт. Ваше начальство за последние бои ходатайствует о вашем награждении. Значит, воины вы неплохие. К тому же со знанием немецкого языка. А Селиванов, наверное, кое-что и из финского выучил.
Селиванов виновато развел руками.
– Не успел, товарищ батальонный комиссар.
– Нам пока финский язык без надобности, а вот вы и ваш боевой опыт могут пригодиться для диверсионной работы. Начальник эвакогоспиталя сказал, что вы почти выздоровели и готовы к выписке, а потому предлагаю вам поступить к нам в диверсионно-разведывательную спецшколу.
Предложение было неожиданным. Гришка прикинул, что если они согласятся, то у него будет возможность некоторое время оставаться в Астрахани рядом с Машей. Он посмотрел на Селиванова, тот ответил:
– Нам бы хотелось вернуться в свою часть, к ребятам, немца бить.
Добров достал из пачки «Прибоя» папиросу, прикурил. Выпустил первую порцию густого дыма, спросил:
– Верно, бить немца – это хорошо, только есть ли разница, где это делать?
Селиванов опустил голову.
– Нет.
– Вот и я думаю, что нет. Главная наша задача одолеть врага, а будучи диверсантом-разведчиком можно нанести ему куда больший урон, чем в открытом бою. Представьте, сколько жизней наших бойцов вы спасете, пустив под откос немецкий эшелон с немецкой техникой и пехотой или взорвав склад с боеприпасами. В начале войны наши диверсанты взрывали мосты, чем задержали наступление немцев, а за это время Красная армия набрала силы. Как результат контрнаступление под Москвой. Вот вам один из примеров.