Вострецов посмотрел себе под ноги.
– Верно.
– Помнится, ты, парень, обещал, что до Астрахани немец не дойдет.
Гришка поднял голову, выпрямился, глянул в глаза железнодорожнику, с уверенностью в голосе произнес:
– А я и сейчас от своих слов не отказываюсь.
– Верю, – железнодорожник посмотрел на мальчишку. – Паренек знакомый вам, что ли?
– Знакомый. У него отец на фронте. На поруки его берем. Отпустите.
– Я не против, только кошелек не мой, а вот этой дамочки. Если она согласна…
Женщина закивала головой:
– Согласна, согласна! Что же я, бессердечная, что ли? У меня ведь тоже сын есть. Мы когда эвакуировались, насмотрелись на беспризорных и голодных детей.
– Эх, война-война! – произнес горестно кто-то из толпы.
Селиванов ухватил мальчишку за свободную руку.
– Раз так, пойдем Сашка, будем тебя учить уму-разуму.
Сашка не сопротивлялся, и вскоре они вышли за пределы рынка. Селиванов отпустил руку мальчишки:
– Убегать будешь?
– Не буду. Чего мне от вас убегать. Вы добрые. Я помню, как вы мне у порта продукты и сигареты давали.
– Значит, не забыл. Это хорошо. Только ты мне ответь, это как же так, братец, получается? Отец на фронте, а ты воруешь?
Сашка шмыгнул носом:
– Нет отца. В тот день, когда с вами виделся, нам похоронка на него пришла.
Селиванов обнял мальчишку за плечо:
– Вечная ему память. А чтобы память о нем была доброй, ты должен быть достоин отца и жить так, чтобы говорили, каким ты у него хорошим человеком вырос. А ты что? Кошельки у граждан из карманов вытаскиваешь.
Сашка снова шмыгнул носом, утер слезу:
– Я не хотел. Это все Семен.
– Что за Семен?
– Товарищ отца. Они вместе воевали. В конце прошлого года Семен вернулся раненый, сказал матери, что отец погиб. Мать верить не хотела, я тоже, а он ходил, помогал, продукты приносил. Нас ведь у матери четверо. Я старший. Кроме меня сестренка и двое братишек. Всех кормить надо… Он стал вещи краденые приносить для продажи. Мать их на рынке продает. А когда похоронка пришла, он у нас жить стал.
– И что же? Он тебя воровать заставил?
– Заставлять не заставлял. Попрекал, что мать мучается с тремя мальцами, он инвалид, работать не может, а я без дела слоняюсь. Я сказал, что рыбу ловлю, продаю помидоры с огорода, яблоки, а он сказал, что это мелочь и он познакомит меня с нужными ребятами, а они объяснят, где и как деньжат раздобыть и матери с малолетними братишками и сестренкой помочь. Я согласился, а он меня с ребятами свел.
– А они тебя воровать научили.
Сашка кивнул.
– Они рядом на рынке были, а когда меня поймали, куда-то делись.
– Паразит твой дядя Семен. – Селиванов посмотрел на Вострецова. – Думаю я, Гриша, надо нам поговорить с этим Семеном и настоятельно попросить не трогать парня и не сбивать его с истинного пути, а в случае непонимания и сопротивления объяснить кулаком.
– Я не против.
Селиванов посмотрел на Сашку.
– А ты?
– Я тоже.
– А Семен этот где сейчас?
– Был дома.
– Тогда показывай, где твой дом.
– Здесь, недалеко, за каналом.
Сашка повел десантников по одной из улиц, потом свернул в тихий захламленный мусором проулок. Неожиданно путь им преградили четверо. Небритый, небольшого роста мужичок в черном пальто и помятой кепке, молодой, не старше Вострецова, верзила в пиджаке и шапке-ушанке, крепкий паренек лет семнадцати-восемнадцати и худощавый ушастый подросток. Поодаль стояли вихрастый русоволосый мальчишка и девочка в поношенном цветастом платье, судя по виду, ровесники Сашки. Сашка остановился, испуганно посмотрел на компанию. Селиванов заметил его беспокойство, спросил:
– Твои дружки?
Сашка опустил голову:
– Да. Они на рынке рядом были.
– Что-то они поздновато тебе на выручку пришли.
Мужичок в черном пальто, сутулясь, кошачьей походкой подошел к Сашке, изрек осипшим, прокуренным голосом:
– Пойдем, Сашок, потолкуем, а дяди пусть идут своей дорогой.
Селиванов встал между Сашкой и мужичком.
– А ты, уважаемый, кто такой, чтобы указывать ему, куда и с кем идти?
– Это, паря, не твое собачье дело, – мужичок сплюнул себе под ноги, кивнул на трость в руке Селиванова. – Иди, покуда тебе вторую ногу не сломали. И своего дружка-инвалида забирай, а то вам ни один госпиталь не поможет.
Подошел верзила:
– Сиплый, чего с ними балакать, бери Белобрысого и пойдем.
– Ты, Амбал, не встревай. Сам разберусь, – сиплый обратился к Селиванову. – Отдай мальчишку.
Холодный взгляд Николая пронзил Сиплого, желваки заиграли на его скулах:
– Нет.
Сиплый отвел глаза, сунул руку в карман, повернулся к подручным.
– Косой, Хорек!
В тот же миг кулак Амбала устремился к лицу Вострецова. Гришка едва успел увернуться и вынуть раненую руку из перевязи. Селиванов оттолкнул Сашку, сделал шаг назад. Вовремя. Сиплый выхватил нож. Ударил с разворота, целясь в живот. Трость Селиванова ударила его по кисти. Резкая боль заставила Сиплого разжать пальцы. Нож упал на землю. Николай схватил трость двумя руками, с силой ударил ее концом в солнечное сплетение Сиплого. Сиплый захрипел, схватился за живот. В следующую секунду кулак Николая опрокинул его на землю. На помощь ему подбежали Косой с Хорьком. Селиванов замахал палкой, словно шашкой. Трость так быстро крутилась в руках Селиванова, что противники не успевали следить и предугадывать его действия. Дерево оказалось крепким, и вскоре колющие и рубящие удары заставили Косого с Хорьком попятиться. Вид поверженного главаря не прибавил им храбрости, стоило Селиванову самому перейти в наступление, как они пустились наутек, увлекая за собой малолетних сотоварищей, наблюдавших со стороны за дракой. Селиванов поднял с земли нож Сиплого. Оставался еще Амбал. Он был на голову выше и крупнее Вострецова. Размашистые удары тяжелых, как кувалды, кулаков следовали один за другим. Руки у Амбала были длинные, а потому Гришке никак не удавалось сблизиться с противником, чтобы достать его кулаком или провести один из приемов самбо, к тому же мешала не до конца зажившая рана. Очередная попытка пройти в ноги противнику, как это он сделал в рукопашном бою у совхоза «Ревдольган» против немца-боксера, не увенчалась успехом. Амбал среагировал, ударил. Гришка наклонил голову, прикрылся рукой. Мощный удар в плечо откинул его к забору. Амбал наступал. Следующий удар проломил одну из досок щита. На костяшках пальцев Амбала появилась кровь. Он замахнулся снова, но в это время почувствовал, что ему в спину уперся кончик лезвия ножа. Холодный и требовательный голос Селиванова произнес:
– Стой спокойно, парень.
Амбал хотел ударить Селиванова с разворота, но Вострецов его опередил. Два точных удара в лицо и живот, а затем подсечка заставили Амбала повалиться на землю. В его глазах появилось смятение, усиленное видом распростертого на земле тела Сиплого. Амбал утер кровь из разбитого носа, испуганно посмотрел на окровавленную ладонь, затем на суровый вид военных, жалобно запричитал:
– Ребята, вы че?! Вы это, не бейте. Не надо. Пожалуйста.
Селиванов толкнул его сапогом в бок:
– Вставай. Скулишь как баба. Такому детине, как ты, давно надо на фронте быть, а ты в тылу ошиваешься.
Амбал медленно встал, отряхнулся, шмыгнул носом.
– Больной я. Эпилепсия у меня, туберкулез.
– А кулаками махать и воровать ты не больной?
Амбал виновато опустил голову. Селиванов указал на Сиплого.
– Забирай своего дружка, и уходите. И чтобы я вас рядом с Сашкой больше не видел. Узнаю, оба в милиции окажетесь. Понятно?
– Понятно. – Амбал подошел к Сиплому, помог подняться с земли, поддерживая его за локоть, повел прочь.
Когда они ушли, Селиванов потрепал Сашку по белобрысым волосам.
– Вот и все, парень, теперь твои дружки вряд ли к тебе подойдут.
Сашка с восхищением посмотрел на Николая.
– Это точно. Как ты их палкой. Мне бы так научиться.
– Еще научишься, а пока твоего Семена надо научить, как правильно жить.
Глава десятая
Дом, где жил Сашка, был невзрачным, врос по окна в землю и больше походил на барак. Двор, огороженный покосившимся дощатым дырявым забором и сараюшками, был небольшим и грязным. У входа во двор Сашка остановился.
– Пойду, посмотрю, где он.
Сашка вошел в одну из трех дверей и вскоре вернулся.
– Спит в спальной, по-моему, уже напился. Матери нет. Братишки и сестренка в соседней комнате играют.
Селиванов кивнул на дом.
– Пошли. Ты, Сашка, с детьми посиди, а мы с Семеном поговорим.
Комнатки были маленькие, тесные. В прихожей Сашка указал на дверь справа, сам повернул в комнату налево, откуда доносились детские голоса. Селиванов и Вострецов вошли, прикрыли дверь. В комнатке стоял тяжелый запах табачного дыма и перегара. У печки на железной кровати спал укрытый шинелью человек в полинялой военной форме. На вид ему было около тридцати; смугловатое лицо, прямой с легкой горбинкой нос, черные брови, темно-русые волосы, раздвоенный подбородок – красавчик, из тех, которые нравятся женщинам. Селиванов сорвал с него шинель, бросил на пол, громко произнес:
– Вставай, Сема, разговор имеется!
Семен попытался вскочить, но наконечник трости уперся ему в грудь.
– Сидеть!
Голос Селиванова заставил его отказаться от попытки встать. Он разгладил ладонью лицо, посмотрел на Селиванова. В черных цыганских глазах читались настороженность, растерянность и испуг.
– Вам чего? Кто вы?
– Кто мы, тебе знать не положено, а вот что нам надо, это мы тебе объясним. Ты зачем же, подлец, заставляешь мальчишку чужое брать, а его мать продавать ворованные вещи?!
Семен окончательно пришел в себя после сна, бледность с лица спала, испуг прошел, и теперь он отвечал спокойно:
– А вы что, из милиции или из НКВД, чтобы меня допрашивать?
– Не из милиции, но если ты дальше будешь заставлять заниматься Сашку и его мать воровским делом, то скоро окажешься там.