Борис взял воблу, положил перед Гришкой.
– Ты мне не выкай, мы же теперь почти родня. Зови меня Борисом. То, что вы сытые, это хорошо, – Борис открыл нижнюю дверцу буфета, достал стеклянную бутыль с мутной жидкостью, – а закусывать вы чем будете, кошки-матрешки? Самогон-огонь, бабулька одна отблагодарила за труды тяжкие.
Гришка приложил ладонь к груди.
– Нельзя нам.
– Обидеть хочешь, родственник. За знакомство грех не выпить. Мы ведь немножко. До того как вы в часть вернетесь, весь запах выветрится. Вы уж меня, моряка-черноморца и инвалида, не обижайте, братишки. Мне ведь и так тяжко. Поговорить не с кем, душу излить или анекдот рассказать тоже. Хотите, вам расскажу? Вот слушайте. Стоит, значит, наш солдатик в окопе часовым. Подходит к нему командир и спрашивает: «О чем красноармеец, Иван Сидоров, задумался? Наверное, о хорошей пище мечтаешь, о девушках или о наградах?» А Иван ему отвечает: «О веревке». Командир удивился и говорит: «На кой ляд тебе веревка сдалась?» Иван в ответ: «Не для меня, для Гитлера». – Борис заливисто засмеялся, заражая смехом гостей. Когда смех прекратился, он жалостливо вымолвил: – Ну, что, выпьем? А я вам еще анекдот расскажу.
Гришка посмотрел на Селиванова, тот протянул кружку Борису.
– Ладно. Уговорил. Наливай. За знакомство можно по маленькой. Да и, кроме того, есть за что. Нам с Григорием звания повысили.
– Нет, сначала за знакомство, – Борис ловко разлил самогон, дрожащей рукой схватил стакан, жадно выпил. Часть жидкости пролилось на тельняшку. Борис поставил стакан, утер влажный подбородок рукавом. – Ух, полегчало, кошки-матрешки.
За Борисом последовал Николай. Выпил, передернул плечами, закусил хрустящей луковицей, выдохнул.
– Уф, сдается мне, такой запах не скоро выветрится.
Борис похлопал Гришку по плечу:
– Пей, родственник, не бойся.
Гришка выпил залпом. Обожгло горло и грудь, дыхание сперло, волна кашля вырвалась наружу. Гришка вытер набежавшие на глаза слезы, закинул в рот кусочек хлеба, пережевывая, смущенно произнес:
– Я ведь до этого даже пиво не пил.
Борис успокоил:
– Научишься. Сейчас мы с тобой еще по одной выпьем, за повышение звания.
Гришка растерянно посмотрел на Николая. Тот пришел на помощь.
– Не надо ему больше. Он у нас непьющий, некурящий, а я с тобой еще одну норму выпью.
Борис налил еще.
– Ну, давай.
Селиванов пить не стал, отодвинул кружку.
– К чему частить? Между первой и второй перекурить бы надо.
– Да мы это сейчас мигом организуем, – Борис вскочил с табуретки, метнулся в соседнюю комнату. Вернулся он с обрывком газеты «Красная звезда» и кисетом.
– Заряжай, старший сержант. Махорочка что надо, моршанская, кошки-матрешки.
Селиванов скрутил две «козьих ножки», одну отдал Борису. Борис понюхал самокрутку.
– Это тебе, братишка, не буржуйские сигары и не немецкий эрзац, а что ни на есть наше рабоче-крестьянское курево.
Николай чиркнул зажигалкой, протянул Борису. Тот отмахнулся.
– У меня своя, трофейная. – Борис и Николай прикурили, комната быстро наполнилась густым махорочным дымом. – Помню, в Севастополе поначалу от «катюш» самодельных приходилось прикуривать. Пока кресалом искру из кремня выбьешь, пока от трута прикуришь… Я вам сейчас про эту чудо-зажигалку анекдот расскажу. Встречаются, значит, Адольф Гитлер и Иосиф Виссарионович. Заспорили они, у кого зажигалки лучше. Адольф достает свою бензиновую зажигалку. Чиркнул – горит. Товарищ Сталин дунул – она потухла. Гитлер разозлился и говорит: «Показывай свою». Сталин достал «катюшу», стукнул по кремню, выбил искру, трут тлеть начал. Гитлер дует, а трут сильнее тлеет. Так и дул, пока ноги не протянул. – Борис докурил самокрутку, взялся за стакан.
– Машка говорила, вы тоже ранены были.
Селиванов кивнул:
– Были.
– Значит, повоевать пришлось.
– Пришлось.
Борис зажал в ладони стакан.
– Тогда давай выпьем за ребят погибших.
– Давай.
Выпили, снова закурили, повели разговор. Борис, жадно затягиваясь, говорил:
– Я ведь лучшего друга потерял, Мишку Белобородова. Мы с ним вместе с первых дней службы… Неразлейвода были. Потом нас судьба развела, кошки-матрешки. Я остался защищать Севастополь, а он попал в батальон морской пехоты. Уже потом, от нашего общего знакомого, я узнал, как и где он погиб. – Борис потушил окурок в железной банке из-под консервов. – В первых числах января наши высадили десант в Евпатории. Это город в Крыму на берегу Черного моря.
– Слышал я про этот город.
– Так вот, рано утром братишки на сторожевых катерах подошли к причалам и с ходу почти больше половины города заняли. Румынских солдат и полицаев оттуда вышибли, несколько береговых батарей уничтожили, захватили электростанцию, жандармское управление, освободили много наших военнопленных… Видать, немало натерпелись освобожденные от немцев. Злобы у них накопилось море. Когда они вместе с десантниками взяли больницу, где раненые фрицы были, то всех добили прикладами, ножами и штыками…
– Фрицы наших раненых тоже не больно жалеют.
Гришка, помня недавний разговор с Селивановым о зверствах фашистов, кивнул головой.
– Это верно.
Борис продолжал:
– К братишкам там еще партизаны и некоторые из жителей на помощь пришли… Только вот помощи с моря, из Севастополя, они так и не дождались, кошки-матрешки.
Селиванов затушил окурок, удивленно спросил:
– Это как же так? Своих бросили?
– Не бросили… Шторм, зараза, помешал. Корабли подойти так и не смогли, а за это время немцы туда силы стянули, втрое больше нашего: танки, орудия, самолеты… Братишки три дня держались, потом прорываться решили… Вот тогда-то Мишку и убили… Я тогда об этом не знал. Меня раненого чуть позже из Севастополя эвакуировали в Новороссийск.
– А может, выжил друг твой?
– Нет. Из тех, кто прорвался, говорят, только четверо до Севастополя добрались. Один из них нашим знакомым оказался. Он при встрече и рассказал, что Мишка Белобородов у него на глазах погиб…
Николай скрутил еще одну «козью ножку».
– Да-а, война. Сколько она, злодейка, еще жизней заберет. Не зря в народе говорят – война милости не знает, она через трупы шагает.
– Ничего, немец нам за все ответит. И за товарищей, и за города разрушенные… За все… – Борис взял бутыль, налил Селиванову в кружку. – Давай, сержант, за то, чтобы нам удалось одолеть этих гадов ползучих!
Николай взял кружку.
– За победу!
Выпили, закусили. Борис вновь потянулся к бутылке.
– А давай, Николай, еще по одной.
Селиванов остановил.
– Все, хватит. Хорошего понемногу.
Борис не отставал.
– Еще по маленькой и баста.
Дверь открылась, в комнату вошла Маша. Борис дернулся, убрал руку от бутылки, расплылся в улыбке.
– Ой, Машуня!
Маша замахала ладошкой, разгоняя дым:
– Уф, накурили! А грязища какая! – взгляд Маши упал на бутыль. – Ты опять за свое! Обещал же не пить!
– Машуня, так ведь есть причина. Ребятам звание повысили, кошки-матрешки.
Селиванов, желая выгородить Бориса, до-бавил:
– Совершенно верно. Есть такое дело. Можете, Машенька, нас поздравить.
– Поздравляю. Только у моего братца и без вас часто причины выпить находятся. – Маша подошла к столу, забрала бутылку с остатками самогона, вышла на улицу. Борис посмотрел в окошко, хихикнул:
– В сарай понесла, кошки-матрешки. В бочку опять спрячет. Думает, что я не найду.
Маша вернулась без бутылки, сняла платок, повесила на вешалку.
– Так, ребята, идите на улице покурите, а то дым столбом, хоть топор вешай. Дверь открытой оставьте, пусть комнаты проветрятся. И воды принесите. Я пока уберусь и полы помою.
Мужчины вышли. Гришка вскоре вернулся с ведром воды, поставил у входа.
– Вот, принес.
Маша посмотрела на него с укором.
– И ты пил?
Гришка опустил голову, виновато промолвил:
– Только попробовал. Один раз. Я же ведь не пью совсем.
– Борис тоже так говорит.
Гришка обнял Машу за талию, притянул к себе.
– Ты мне не веришь?
Маша подняла лицо, игриво глянула ему в глаза.
– Поверю, если поцелуешь.
Гришка наклонился, прижался губами к губам Маши. Девушка первой прервала долгий поцелуй.
– Все, хватит. Мне убираться надо.
Глава пятнадцатая
Когда уборка была закончена, мужчины вернулись в квартиру, где их ждал чай. Маша пригласила к столу:
– Пейте. Это лучше, чем самогон.
Борис посетовал:
– И за что мне такие мучения, кошки-матрешки.
Маша, глядя на несчастный вид брата, рассмеялась.
– Ишь, мученик нашелся. Ты ребятам про мальчика сказал?
– Про какого мальчика?
– Понятно, забыл. – Маша обратилась к Селиванову и Гришке. – Два дня назад ко мне в госпиталь мальчишка приходил, Саша, про которого вы говорили. Белобрысенький такой. Сказал, что вы ему нужны по очень важному делу. Я объяснила, что вы сегодня должны наведаться сюда, назвала адрес. Он обещал прийти.
Селиванов забарабанил пальцами по столу.
– Наверняка у парня опять неприятности.
Гришка встал.
– Надо сходить к нему домой.
Маша усадила его на место.
– Он сказал, что вам не надо приходить, да и разминуться можете.
Селиванов почесал лоб.
– Вот так Сашка, прямо конспиратор. Что ж, будем ждать.
Ждать пришлось около двух часов. Сашка явился в старенькой мятой кепке, замызганных ботинках, коротковатых брюках и пиджаке не по росту, надетом поверх вязаной безрукавки и рубашки. Мальчишка с ходу, торопливо принялся рассказывать о своих делах, но Селиванов его остановил, усадил за стол, напоил чаем и лишь после этого попросил спокойно все рассказать. Сашка шмыгнул носом, принялся за рассказ:
– Три дня назад я спрятался в сарае, хотел папиросу покурить из той пачки «Казбека», которую вы для отца подарили, тогда у порта…