вые, обеспокоенные стрельбой и взрывами в тылу, были начеку. Но вид полевой кухни и отклики на немецком языке несколько успокоили их. А слова Гришки о том, что в тылу русские диверсанты, заставили гитлеровцев обратить свой взор в другую сторону. Но ненадолго. Стоило разведчикам отъехать от батареи, как там поднялся шум. Запоздалые выстрелы вреда разведчикам не причинили, но впереди их ждало самое опасное место. Афанасьев крикнул:
– Кузя! Бери правее низины, по склону, а то завязнем!
Кузенбаев взял правее, кухня наклонилась налево. В небо взвились осветительные ракеты, по низине судорожно заметались тени, стало светло как днем. Немцы на возвышенности, видимо, не сразу поняли, что происходит и почему полевая кухня вермахта несется в сторону русских. Опомнились, когда разведчики оказались на ничейной земле. Застрочили пулеметы, с воем прилетела первая мина, за ней вторая. Взрывы и пулеметные очереди испугали лошадей, они шарахнулись к низине. Одно колесо застряло в грязевой жиже. Немцы пытались отрезать группе путь к отходу. В ответ с русских позиций застучали пулеметы, и этим следовало воспользоваться, но понукания Кузенбаева ни к чему не привели, лошади переминались с ноги на ногу, но сдвинуть кухню не могли. Очередная мина вздыбила землю рядом с ними. Одна из лошадей повалилась набок, Кузенбаев схватился за голову, упал Файзуллин. Среди воя и свиста пуль раздался громкий голос Афанасьева:
– Уходим! Быстро! Селиванов! Бери «языка»! Манджиев – Файзуллина! Я прикрываю!
Бросив полевую кухню и лошадей, разведчики, время от времени падая на землю, перебежками устремились к своим окопам. Старшина Афанасьев отстреливался, отвлекая огонь на себя. Вскоре к нему присоединились несколько бойцов, высланные Ковальчуком. Одного из них принесли на позиции убитым. Мертвым оказался и Файзуллин. Магомедов получил легкое ранение в руку, а Кузенбаев в голову. Но самым обидным оказалось то, что раненый «язык» не дожил до утра.
Глава двадцатая
Разведчики стояли перед старшим лейтенантом Ковальчуком, понурив головы.
– Выходит, зря на задание ходили? Дорого нам этот мертвый «язык» обошелся. Рината Файзуллина потеряли.
– Зря, старшина Афанасьев, ничего не бывает. Добытые вами сведения, я думаю, нам пригодятся. К тому же, с ваших слов, вами уничтожено несколько немецких солдат, бензовоз, мотоцикл, полевая кухня, обнаружена минометная батарея, а в ходе ночной перестрелки на ничейной земле наблюдателями были выявлены две ранее неизвестных скрытых огневых точки противника. – Ковальчук протянул Афанасьеву фляжку. – Так что свои «наркомовские» сто грамм вы заработали. Можете и…
Пуля со стороны немецких окопов прилетела неожиданно. Сбила с Ковальчука фуражку, умчалась в степь. Все пригнулись. Ковальчук ощупал голову, посмотрел на ладонь. Крови не было.
– Вот, зараза. Опять снайпер. Чтоб ему пусто было. Спасу от него нет. За три дня троих выбил из строя. Каждый день за новой жертвой приходит, как по расписанию. Наблюдателя Терентьева убил. Из батальона снайпера прислали, но немец, гад, его перехитрил… А вот со мной ему не повезло, – озорно добавил, – чуть было не лишил вас немец командира. А еще говорят, что пуля чинов не разбирает.
– Повезло вам, товарищ старший лейтенант. Видимо, за кухню решил отомстить фриц. Наверное, голодный остался, а немцы, они, когда голодные, дюже злые.
Кузенбаев поднял фуражку, отдал Ковальчуку.
– Э-э, товарыш старший лейтенант, зашем пурашка ходиш, шапка одевать нада. Снайпер тебя видит, потому стреляет. Его убить нада. Два винтопка короший давай и бинокл, я немес стрелять буду. Мой отес, Бекбулат, мерген-окотник был, и я окотник.
– Меня учишь, а сам голову не уберег.
Кузенбаев потрогал окровавленную повязку.
– Немеский мина, сволош, чуть башка не оторвал. Шапка дыравил, ребята мине другой нашел. Рана корошо, Магомедов рана тоже корошо. Рана ест, свой кроп вина искупали. Нас тогда отпускать нада. Ты, товарыш лейтенант, про нас писать будешь, на письмо говори, ми свой вина сапсем искупали.
– Про ваши подвиги доложу, а насчет снайпера пробуй. Найду я тебе бинокль и винтовки. Если уничтожишь фрица, считай, что свой срок пребывания в штрафной роте ты точно отбыл. Так что ты уж постарайся.
«Если бы «языков» и кухню доставили, то у всех бы срок закончился», – подумалось Гришке.
Кузенбаев снова обратился к старшему лейтенанту:
– Командир, мине пурашка твой нужен, немеский снайпер манить буду.
– Найду себе ушанку, тогда фуражку и винтовки принесу, а пока отдыхайте. Старшина, питание вы уже получили?
– Так точно, – козырнул Афанасьев.
Ковальчук ушел, разведчики зашли в землянку. На ящике из-под патронов лежали нарезанные куски черного хлеба, стояли котелки с гречневой кашей, мятые алюминиевые и жестяные кружки. Афанасьев сел возле своего котелка, открутил крышку фляжки, разлил по кружкам.
– Давайте Файзуллина помянем. Хороший был боец. Вот и искупил Ринат свою вину перед Родиной. Получается, за свою Астрахань жизнь отдал. Вечная ему память!
Бойцы выпили, принялись за кашу. Кузенбаев съел две ложки, но вдруг остановился, стукнул себя ладонью по лбу, поморщился от боли, качая головой, запричитал:
– Ой, бой! Сапсем забыл! – Аманжол расстегнул ватник, засунул руку под мышку, бережно вытащил сверток. – Вот, у немес на табуретка лежал, где лошадь был, я забирал.
В свертке оказалась палка копченой колбасы. Афанасьев достал нож, нарезал колбасу кружками. Взял двумя пальцами кусочек, положил в рот, смакуя, медленно разжевал. Немецкая колбаса была жестковатая, но вкусная.
– Под такую закуску можно еще выпить, – он встряхнул флягу. – Как раз еще по одному разливу хватит. Давайте за то, чтобы наш Кузя снайпера немецкого укокошил.
Когда разведчики выпили и закусили, Кузенбаев сказал:
– Когда этот сволыш убью, мине старший лейтенант отпустит, тогда сто пятьдесят второй бригада проситься буду. Там мои земляки мно-га ест.
Афанасьев, пережевывая очередной кусок трофейной колбасы с хлебом, обратился к Кузенбаеву:
– Медведя еще не убил, а шкуру делишь. Как думаешь снайпера выслеживать? Откуда он стрелять будет, с позиций или с «ничейной земли», неизвестно. Чтобы его обнаружить и убить, не имея снайперской винтовки, тебе придется пробираться близко к немецким позициям, а наверняка фрица бить, надо иметь его от себя метрах в ста. Так что прежде надо крепко подумать, как его, гада, уничтожить.
– Моя голова мыслишка немнога ест, вместе думать будем.
Думали долго. После полудня Ковальчук в новой шапке-ушанке принес обещанные бинокль, свою простреленную фуражку и две винтовки – одну простую трехлинейку, другую снайперскую. Ее-то он и протянул Аманжолу:
– Обнаруженная вами минометная батарея сегодня была уничтожена нашими артиллеристами, теперь дело за тобой, Кузенбаев. Держи. У комбата взял. Он сказал, что это винтовка снайпера, которого убил фриц.
Кузенбаев взял винтовку, погладил приклад, ствол, отдал Селиванову.
– Я за него мстить буду, но ты мине винтопка другой давай.
Ковальчук согласился.
– Что ж, тебе виднее. А теперь говорите, как собираетесь снайпера обезвредить?
Разведчики рассказали ему свой план. Командир роты после недолгих раздумий и небольших поправок план одобрил. Кузенбаев и Селиванов, не теряя времени, пошли пристреливать винтовки. Ночью метрах в пятидесяти от окопов на нейтральной полосе выкопали ячейку для стрельбы с колена на двоих, перетащили лишний грунт к своим окопам, замаскировали. Перед рассветом в ячейке обосновались Селиванов и Вострецов. Тогда же на ничейную землю уполз Кузенбаев. Утро выдалось ветреным, но ясным, а значит, солнце будет слепить немцев, в том числе и снайпера, оно же поможет заметить блики на оптическом приборе снайперской винтовки. Это было на руку разведчикам.
«Спектакль» начался ближе к полудню. Над бруствером окопа, неподалеку от землянки командира роты Ковальчука, где находился его наблюдательный пункт, мелькнули на секунду и исчезли фуражка, шапка-ушанка и каска. Это бойцы штрафной роты изображали приезд начальства. Спустя четверть часа они вновь приподняли одетые на приклады винтовок головные уборы над окопом. Только теперь старшина Афанасьев привязал к прикладу с фуражкой бинокль. Все замерли в ожидании: Ковальчук, Афанасьев, стрелки и пулеметчики роты, готовые при надобности прикрыть огнем Селиванова, Вострецова и Кузенбаева, который притаился на нейтральной полосе, высматривая вражеского снайпера. Но тот не стрелял. Аманжол чувствовал, как мерзнет и дубеет от холода и неподвижности тело, как от ветра и напряжения начинают слезиться глаза, но терпеливо ждал. В ожидании обшаривал глазами близлежащую местность, прикидывал, где мог залечь противник. Он с детства помнил наставления своего отца и знал, что главное на охоте – терпение и умение спрятаться, слиться со степью. А потому лежал, крепко прижимался к земле, в месте, где не было ни высокой травы, ни кустиков, ни воронок и бугорков, которые могли привлечь внимание вражеского снайпера. Он знал, его преимущество в этом и в том, что его винтовка не имеет оптического прибора, а значит, не будет давать бликов. И все же на душе было тревожно: «А вдруг все зря, и немецкий снайпер больше не появится?» Нет, не зря. Кузенбаев услышал короткий и четкий звук выстрела из снайперской винтовки. Его взгляд метнулся к склону. Там, в нескольких метрах выше изуродованной взрывом полевой кухни, зияла воронка. Аманжолу показалось, что выстрел прозвучал оттуда. Кузенбаев зацепился взглядом за воронку. Теперь дело за Селивановым.
Как и было обговорено, Николай выстрелил наугад и тут же спрятался в ячейку. Снайперская винтовка с оптическим прицелом осталась наверху. Гришка слегка приподнял над ячейкой чучело в маскировочном халате, тронул винтовку. Немецкая пуля прошила «голову» чучела.
Аманжол знал, что немецкий стрелок не упустит возможности записать себе на счет еще одного русского снайпера. Он слышал второй выстрел, видел, как блеснуло на солнце стекло оптического прицела. Этого ему было достаточно. Теперь следовало все рассчитать и сделать поправку на ветер. Кузенбаев прицелился, плавно нажал на спусковой крючок. Глухой, продолжительный звук выстрела из трехлинейки слился с пулеметной очередью со стороны советских окопов. Аманжол знал, стрельба не случайна, пулеметчики глушат его выстрел, чтобы немцы не догадались, откуда он был произведен. Противники ответили выстрелами из винтовок и пулеметов, но перестрелка длилась недолго, не более пятнадцати минут. Затем наступила относительная тишина. Немецкий снайпер больше не стрелял. Теперь оставалось дождаться темноты и уползти к своим…