связь и доложили, что у них все нормально. А значит, вам удалось выполнить поставленную задачу.
На душе у Гришки полегчало.
«Выходит, старания Николая и Манджиева были не зря. Значит, Ксения и Бадма, скорее всего, еще живы».
Лейтенант продолжал:
– Кроме того, я делал запрос, и летчики подтвердили, что обнаружили в названный тобой день недалеко от Хулхуты небольшую колонну немецкой техники и атаковали ее. Так же они сообщили, что перед атакой две единицы техники уже горели. Я был на этом месте и обнаружил рядом со сгоревшим грузовиком тела ваших товарищей. И еще. Капитан Овчинников, командир батальона, в котором ты служил до первого ранения, политрук Волошин и комроты лейтенант Хитров отзывались о тебе положительно, а старший лейтенант Ковальчук, как мне доложили, две недели назад написал на тебя представление о досрочном снятии судимости и награждении медалью. Похоже, ты, Вострецов, геройский парень, но вот с наградами придется подождать, пока я окончательно во всем не разберусь, а судимость с тебя сняли. Так что, по твоей настоятельной просьбе и с соизволения дивизионных командиров, а также начальника оперативного отдела, в немалой степени моего ходатайства, и в связи с нехваткой в частях личного состава, приказом, утвержденным военным советом армии, ты направляешься для службы в тридцать четвертую гвардейскую дивизию. Однако пока в звании рядового.
Глаза Гришки увлажнили слезы. Он встал по стойке «смирно», поборов дрожь в голосе, четко произнес:
– Служу трудовому народу!
Оперуполномоченный поднялся из-за стола.
– Приказ о досрочном освобождении должен быть зачитан перед строем особой штрафной роты, но не в твоем случае. В роте сейчас не до тебя. Сам понимаешь, наступление. В последних боях рота Ковальчука понесла большие потери. Так что воюй, красноармеец Вострецов. И не забудь сказать спасибо лейтенанту Гордееву, то есть мне.
– Спасибо, товарищ лейтенант!
Гордеев указал на выход из блиндажа.
– Иди, Вострецов, воюй.
В этот день вслед тридцать четвертой гвардейской стрелковой дивизии, которая двигалась в направлении Яшкуля к селению Олинг, была отправлена небольшая колонна автомобилей с боеприпасом и продовольствием. В колонне ехали два грузовика с медикаментами, санитарами и выздоровевшими красноармейцами. В одном из этих грузовиков, при немалом содействии опер-уполномоченного особого отдела Гордеева, догонял свою дивизию красноармеец Вострецов. Настроение у Гришки было хорошим, несмотря на то что погода была пасмурной и ветреной. Степная дорога, размытая дождями, истоптанная тысячами солдатских ног и копытами лошадей, изъезженная гусеницами бронетранспортеров, тракторов и танков, автомобильными и тележными колесами, превращенная в грязевое месиво, вела Вострецова к товарищам, вместе с которыми ему предстояло тянуть нелегкую лямку войны. Попутчики рассказывали радостные новости о том, что попытка немецких войск прорваться в Закавказье провалилась, они были разбиты в районе города Орджоникидзе, упорные бои шли юго-восточнее Нальчика и северо-восточнее Туапсе. Рассказывали и о том, что двадцать третьего ноября войска Сталинградского и Юго-Западного фронтов ударили по немцам и соединились у хутора Советский, неподалеку от города Калач-на-Дону, тем самым окружив многочисленную группировку немцев в междуречье Дона и Волги. Поведали о наступлении и боях под Хулхутой, а они были тяжелыми. В ночь на двадцатое ноября, по приказу командующего двадцать восьмой армией Герасименко, сто третий и сто седьмой гвардейские стрелковые полки тридцать четвертой дивизии вышли на рубеж атаки и начали окружать противника. Однако быстрого успеха достигнуть не удалось из-за неслаженных действий. Немцы предприняли ряд контратак, в ходе которых были окружены и уничтожены несколько групп десантников. Двадцать первого ноября, в три часа ночи, части Красной армии возобновили атаку и к полудню вошли в Хулхуту. Красноармейцы с удовольствием рассказывали о трофеях и пленных. Сердце Гришки переполнялось радостью и гордостью. Радость омрачалась многочисленными потерями. Победа досталась дорогой ценой. Тяжесть ложилась на сердце от сообщений о смерти боевых товарищей. Узнал он о геройской гибели знакомой ему москвички, санинструктора Наташи, и о подвиге земляка из Ярославской области, командира роты, десантника, гвардии лейтенанта Ивана Забурова. В грузовике напротив Гришки сидел сухощавый красноармеец, он-то и рассказал о гибели командира.
– Мы в наступление на высотку пошли, а там дзот. Ну, мы и залегли. Немец, сволочь, из пулемета поливает, головы поднять не дает. Пытались снова подняться в атаку, да куда там. Только людей потеряли. Командир роты приказал подавить огневую точку. Оно и понятно, лежание на одном месте смерти подобно. Один из бойцов попытался к дзоту подобраться, но был убит. Я попробовал, но тоже ранен был. Вот, только оклемался после ранения. Лейтенант видит такое дело, ну и сам полез с гранатами к дзоту. Когда до него осталось метров пять, может, шесть, кинул гранату. Гляжу, взрыв. Ну, думаю, хана немцу. Так нет, стреляет сволочь. Лейтенант привстал, метнул вторую, в этот момент его, родимого, и ранило. Потому, наверное, и промахнулся. Лежит, не шевелится. Шинель на спине в крови. Решили, погиб ротный. И немцы, видимо, так подумали, прекратили огонь. А командир вдруг вскочил и к дзоту. Немцы кинулись стрелять, а лейтенант амбразуру своим телом накрыл… Тут мы и пошли в атаку… Немцев в дзоте всех порешили, чтобы им неладно было… Если бы не лейтенант, сколько бы наших ребят еще полегло…
Гришка слушал, вспоминал тех, кого знал, и кто уже погиб. Душа рвалась от боли, когда он думал о Селиванове. Что с ним стало? Гришка надеялся на лучшее, но сердцем чувствовал, что Николая уже нет среди живых.
Повествование сухощавого красноармейца неожиданно прервалось, затихли и остальные пассажиры полуторки. В сером небе послышался гул. Он быстро нарастал. По колонне пробежала волна криков:
– Воздух! Немецкие самолеты! Всем из машин!
Гришка бросил взгляд вверх; с юго-запада к колонне быстро приближались три точки. Он ловко перепрыгнул через борт, шлепая по липкой грязи, пробежал десяток шагов, бросился на землю, прикрыл голову руками. Рядом растянулся сухощавый красноармеец. Противный пугающий вой накатывался с неба. Этот вой был особый, такой мог быть только у «Юнкерса», самолета, которому красноармейцы дали прозвища «певун» и «шарманщик» за пронзительный рев сирены во время пикирования, а саму сирену прозвали «иерихонской трубой». Часто застрочили немецкие пулеметы. Вострецов чувствовал, что пули взрыхлили степь совсем рядом. Он сильнее вжался в землю, в бессилии и злобе сжал зубы. Ответить было нечем, он, как и остальные бывшие раненые, должен был получить оружие в расположении части дивизии, в которую они направлялись. Послышался противный и пугающий свист авиабомб. Оглушительно прогремели взрывы. Гришка мысленно считал: «Раз, два, три».
Он ждал, что немцы пойдут на второй заход, однако этого не случилось. Рев моторов стал удаляться. Гришка поднял голову. Теперь ему стала понятна причина столь поспешного отлета тройки «Юнкерсов». С северо-востока, наперерез немецким самолетам, летели советские истребители. Гришка видел, как ближе к линии горизонта завязался воздушный бой. Он повернулся к сухощавому красноармейцу, тронул за плечо.
– Вставай, браток, «лаптежники» улетели.
Ответа не последовало. Вострецов встал, склонился над красноармейцем. Только теперь он увидел два чернеющих отверстия на ватнике, окаймленные бурыми пятнами крови. Вострецов перевернул бойца на спину, пощупал пульс. Красноармеец был мертв. Большие карие глаза остекленели и удивленно взирали на небо. Гришка опустил убитому веки, тихо произнес:
– Ненамного ты, братец, пережил своего геройского командира.
В лицо пахнуло трупным запахом. Так пахнуть от только что убитого бойца не могло. Вострецов огляделся. В двух шагах от себя он увидел труп солдата в форме мышиного цвета. Немец взирал на него пустыми глазницами. «Вот оно отвратительное лицо войны», – подумал Гришка. Он отвел взгляд от немца. Приторный, тошнотворный запах заставил его быстро покинуть скорбное место. Четверых бойцов, погибших во время налета немецких самолетов, и труп немца похоронили неподалеку от дороги, после чего колонна двинулась дальше.
Глава двадцать седьмая
Вострецову повезло, попал «с корабля на бал». Вечером он прибыл в полк, который расположился на холме рядом с развалинами хурула – буддийского храма калмыков. Здесь и провел ночь. Утром полк двинулся в направлении селения Олинг. Измотанные боями под Хулхутой гвардейцы едва переставляли ноги, словно свинцовое небо давило на них невидимой тяжестью. Гришка видел, как бойцы засыпали на ходу, чувствовал, как сосед сзади время от времени в полудреме бился ему головой в спину. Серая унылая степь тоже не радовала глаз и не прибавляла настроения. Шагали молча, без песен и разговоров. Хотя Гришке было о чем и с кем переговорить. К своей радости и удивлению, он встретил в роте, куда его определили, Степана Бражникова – рыжеволосого сержанта, вместе с которым пришлось участвовать в рукопашной схватке при защите совхоза «Ревдольган» в первые дни боев дивизии с немцами. Гришка первым узнал Степана, подошел, поздоровался. Бражников его не признал. Гришка напомнил:
– А мы с Николаем Селивановым думали, что вы погибли в рукопашной у «Ревдольгана», в августе. Николай часто вас вспоминал.
– Да вот, чудом выжил. Вынесли меня тогда с поля боя, подлечили, а после госпиталя определили в этот полк. Я в наш полк просился, но ведь с командирами не поспоришь, им виднее. В свою дивизию попал, и то ладно.
– У меня такая же беда.
– Не унывай, может, повезет. Теперь вместе будем проситься в свой полк. Только сколько теперь от прежнего полка осталось? Наверное, нет уже многих. А как Николай? Где он?
Вострецов рассказал Бражникову все, что произошло с ним и Селивановым со времени боя у совхоза «Ревдольган». И вот теперь они шли плечо к плечу навстречу неизвестности. Остановились, только когда начало темнеть. Выставили охранение, перекусили сухим пайком, кому повезло, легли прикорнуть. Спали на сырой земле, на холоде, на ветру, кто положил под голову вещмешок, кто приклад, а кто-то воспользовался и плечом однополчанина, как Вострецов. Куда лучше в теплой землянке с «буржуйкой», а лучше в родном доме у печки, но война не мать родна, где постелет – там и спи. Гришке после госпитальной койки было легче, но трудности дня утомили и его. Он закрыл глаза. В который раз перед ним возник образ Маши, но дремота быстро его размыла… Отдых был недолгим, через два часа приказ командира полка поднял красноармейцев на ноги. Перед атакой Бражников сказал: