Кузня обнаружилась неподалеку.
Одноэтажная постройка из вездесущего красного кирпича, с распахнутыми настежь двустворчатыми воротами. Скорее всего кузня здесь была еще со времен колхоза-совхоза. Тому подтверждением был горн с когда-то электрическим поддувом и массивная станина механического молота. Седобородый, с головой, повязанной платком, голый по пояс коваль со звонким «дзанг» раз за разом опускал молот на малиновую от жара железяку.
Вид у кузнеца был совсем уж былинно-богатырский: широкий, мощный. В могучих руках тяжеленный молот так и порхал. Наверное, не будь коваль казахом с чуть раскосыми глазами, его вполне можно было принять за Илью Муромца. Помощника-молотобойца рядом не оказалось, то ли деталь была не сильно крупной, то ли еще чего. Только мальчик лет двенадцати время от времени подпрыгивал на кожаных мехах, раздувая угли в печи.
– Ассаламу-алейкум, – приветствовал Басмач, чуть поклонившись.
– Ва-алейкум-ассалам, – кивнул кузнец, отложив молот и вытирая пот. Басмач присмотрелся: на вид коваль был старше его самого лет на десять-двенадцать максимум.
– Можно, – Басмач кивнул на закопченную наковальню, – помогу? – Кузнец не ответил, лишь прогрохотав железом на верстаке, выудил средних размеров молот и протянул. Басмач скинул плащ и взялся за кувалду.
Брызги огня, звон непонятной железки, постепенно, с каждым ударом молота становящейся нужной в хозяйстве вещью. Кузнечное дело, почти забытое искусство. С каждым ударом, непонятная загогулина постепенно превращалась в умелых руках кузнеца в чуть загнутую, с широкой пяткой косу-литовку на глаз номера эдак четвертого – не большая и не слишком маленькая. Магазинов с рынками, где достать-купить, уже и не водится, лет двадцать как. А что делать, если для скотины требуется заготавливать сено? Оно конечно можно и серпом, только долго, да и его где-то взять требуется.
Отведя душу, Басмач отложил молот и уселся на низкий чурбачок, служивший ковалю табуретом. Пот с непривычки катил градом, руки налились гудящей тяжестью. Хорошо… Бородач оперся спиной о верстак, прислушиваясь к внутренним ощущениям и приводя мысли в порядок. Когда бездельничаешь, даже если и вынужденно, то почти всегда в голове собирается туман и мысли, будто слепые котята ползают взад-вперед, мордами тыкаются. Дельного ничего не придумаешь, так, баловство одно да придурь. От того и проблемы.
Немного хорошей, доброй и вполне мирной работы, и вот, голова уже в норме. Басмач оглядел помещение кузни, прищурился на кузнеца, осматривающего получившееся полотно косы.
– Ага, – обратился Басмач, – ножи делаешь? – Вопрос был скорее риторическим, все равно, если еще до Напасти подойти к токарю и спросить нарезает ли он резьбу.
– Ие, – степенно кивнул седой головой коваль, – неще?
– Метательный, – пояснил Басмач, и принялся рисовать пальцем на пыльном полу. Кузнец замахал руками и подал кусочек извести и лист жести. Минут пять Басмач старательно вырисовывал на жестянке форму метательного ножа в натуральную величину: тяжелое, почти треугольное лезвие, и узкая длинная рукоять.
– Бес пшак, – Басмач показал пять пальцев, и ткнул мелком в жестянку. Коваль как будто понял, что требуется изготовить пятерку метательных ножей, закивал головой.
А дальше, начался самый обычный и наглый торг. Кузнец, проговаривая на казахском число, тут же показывал на пальцах, мол, за один нож пять патронов. Басмач, несмотря на потерю дедовского ружья и избыток цилиндриков двенадцатого калибра, с такой ценой был не согласен и предлагал два патрона за нож. Через полчаса, окончательно охрипнув, сошлись на трех патронах жакана за один нож. Итого, пятнадцать за всё. Ударили по рукам. Басмач пообещал зайти за заказом завтра к вечеру, на том и порешили.
После жаркой от торга и горящего горнила кузни, улица совсем уж неприятно холодила. Басмач накинул плащ, поежился, и отправился проведать Назара. Времени, конечно, прошло всего ничего, но мало ли. Лучше проверить.
В помещении местного лазарета пахло травами вроде полыни, девясила, мяты, еще чего-то. И до рези в глазах шибало овечьим жиром. Этот тягуче-приторный запах не спутать ни с чем. Но было чисто. Стояли рядком пять или шесть коек, стародавних, панцирных и сейчас пустующих. Видно местные не болели. А вот одну, чуть отстоящую шконку занимал укрытый под самый подбородок шерстяным одеялом Назар. Его трясло, он откровенно стучал зубами, пытаясь зарыться под покрывало с макушкой. Но стоящий рядом санитар раз за разом стягивал одеяло назад и промокал тряпкой выступающие крупные капли пота со лба парня.
Угрозу Басмач скорее почувствовал спиной и лишь затем услышал: та самая врачиха, шаркая ногами и с трудом протискивая свое массивное тулово между кроватями, несла средних размеров почти не оббитую эмалированную кружку. В этот момент Басмачу стало искренне жалко Назара. Выковыривать ножом застрявшую в мышце пулю больно. Больно до одури, Басмач это знал не понаслышке. К тому же вполне можно умереть, если не от кровотечения, так от заразы, попавшей в рану, столбняка например.
Умереть от растопленного в горячем молоке бараньего жира с добавлением меда почти невозможно. И именно это жутко пахучее месиво Назару предстояло выпить. Судя по решительно трясущемуся второму или третьему подбородкам врачихи – Басмач посчитать не успел, – придется выпить почти литровую кружку до самого дна. Средство и вправду почти чудодейственное, при тяжелой простуде так особенно. Но пуля в руке всяко лучше.
Буркнув что-то насчет выздоровления, Басмач скривился и пулей выскочил из лазарета. Уже оказавшись за порогом, на улице, вдыхая аромат овечье-коровьего навоза, ему все еще мерещился запах сала с молоком и медом!
Чтобы отвлечься и заняться делом, Басмач отправился инспектировать свои рюкзачные запасы, заодно отобрать и распихать по карманам все, что не сильно нужно себе, но вполне сгодится для обмена: патроны, стародавние супы и драгоценные специи. Последнее не хотелось менять вообще. Где их теперь достать? До ближайшей Индии с ее пряностями хреналион километров, если не больше.
Пока Басмач тормошил, сидя на плоской и прогретой солнцем крыше сарая, свой рюкзак, во дворе чуть в сторонке от огромного хозяйского жилища ставили такую же, но поменьше, стандартных размеров юрту.
Возилось там человек пять. Двое притащили охапку жердей, разложили на земле и стали тянуть в разные стороны. Вытянув, навалились толпой и поставили стоймя, свернули полукругом. Получилась эдакая круглая клетка высотой метра два, и метров пять в диаметре, из связанных между собой жердей, с виду вроде сетки-рабицы. Насколько Басмач помнил еще со школьной программы, эта деревянная «сетка» называлась «кереге», в сущности, будущие стены юрты.
Затем притащили купол юрты – шанырак. Древний символ практически всех степняков, прочно ассоциирующийся с небом, восходящим солнцем. Уронить шанырак, или не дай Бог перевернуть – жди большой беды. Басмач поскреб заметно отросшую бороду – любые приметы он страшно не любил. Не то чтобы не верил, но относился с нескрываемой почти враждебностью. Купол тем временем подняли на шестах над установленными стенами «кереге» и водрузили точно по центру будущей юрты на опорный столб – это самое сложное, дальше уже легче. Парни явно помоложе, вскарабкавшись, увязывали согнутые жерди между куполом и стенами. Гнутых палок было много, увязывали долго. Басмач откровенно зевал, глядя на их работу.
Прошло наверное с полчаса, Басмач, пригревшись на солнышке, даже подзадремать успел. Когда проснулся, уже ставили дверь. Причем ставили не туда, куда положено. А положено на восток. Хотя, какая ему разница? Правильно, никакой. Все одно, просто дверь, в какую бы сторону ни смотрела. Решетчатая конструкция, практически скелет юрты, смотрелись уже вовсе не набором жердей и веревок, а почти зданием.
Когда юрту стали накрывать полосами войлока, Басмач уже не смотрел, надоело. Главное спать есть где, кошма из овечьей шерсти не даст замерзнуть, хотя без печки будет прохладно. Басмач поставил себе мысленно зарубку разжиться у гостеприимного хозяина буржуйкой. Или, на худой конец, самому сложить очаг. Правда, толку от него будет меньше, а дыма больше.
Басмач прогуливался по стойбищу, ощущая на себе неназойливое внимание местных. С расспросами не лезут, в драку тоже не нарываются: занимаются каждый своим делом. В какой-то момент ему показалось, что все эти люди под контролем. Возможно такое? Да, наверняка. Хозяин мутант, причем мозгокрут. Может он своих людей на коротком поводке и не держит, но что подстегивает да придерживает, наверняка. Степняки народ вольный. Собрали нехитрые пожитки, сгрузили на лошадей или меж горбов верблюдам и ищи их с ветром в степи. Жизнь кочевого народа всегда зависела от животных, скотины. Куда стадо, туда и хозяева. Оседлости почти нет, только если зимовка, да и то…
Ноги вынесли Басмача на местную кухню. Судя по тому, что вокруг узких столов под навесом ютилось пять-шесть пастухов в войлочных куртках, для хозяина тут не готовили. У сложенной из разнокалиберного кирпича и камня-плитняка печки с высоким дымоходом верховодила сухонькая старушонка, в темно-синем халате с замысловатым узором, замотанная в удивительно белый платок. Причем платок, начинаясь на шее, заканчивался подобием тюрбана на голове. Еще пара женщин явно моложе, метались туда и сюда, разнося чашки и плошки к столам.
– Салеметсезбе, апай[7], – чуть с поклоном поприветствовал старушку Басмач.
– Амансызба, – едва отвлеклась женщина от готовки. В чане что-то аппетитно булькало, поднимаемые со дна черпаком, на поверхность всплывали куски мяса, желтые зерна кукурузы, нарезанная мелкая картошка. Суп не суп, непонятное варево. Но сидящие за столами вполне себе уплетали и вроде не жаловались.
Басмач, видимо, как-то уж слишком засмотрелся на булькающее в казане, что старушка-повариха, протараторив что-то себе под нос, – из которого Басмач понял только слово «тамак», то есть еда, – зачерпнула полную миску и протянула, добавив на ломаном русском: