– Тетечка, прости меня! Я не нарочно. Я не знал, что ты в кустах тут…
– Откуда у тебя весь этот арсенал? – грозно подступил к нему отец.
– Это все газыри, – бормотал Мишка. – В них порох был.
– А патрон?
– Я нашел. – Он, несмотря на испуг, не выдал источник.
– Кровь у него, Петя, – взволнованно заметила тетка.
– Это ничего, я только руки ободрал. Тетечка, прости меня, пожалуйста! – снова запричитал Мишка.
– Петь, надо обработать. Отведи его в фельдшерский пункт. Может, противостолбнячный укол? Гляди, земля в раны попала.
– Сам справлюсь.
Отец окончил ветеринарные курсы, умел делать уколы и собрал дома приличную аптечку. К нему часто соседи за помощью обращались.
– Папочка, ты меня побьешь?
– Была охота! Дядя Гриша, кажется, тебе всыпал достаточно. Но имей в виду: мое терпение скоро лопнет. Ремень по тебе плачет в три ручья. Иди-ка в комнату и ложись.
– Ты же обещал!
– Да не собираюсь я тебя пороть! Надо укол сделать против столбняка. В ссадинах в самом деле грязь.
– Не хочу уко-ол! – завыл Мишка еще громче.
Но отец его не слушал.
Через час Потапыч уже угомонился. Лежал в постели с опухшим от слёз носом и держал руки ладонями кверху. Ссадины уже так сильно не щипало, но он страдал, воображая, что было бы, если бы он убил родную тетку, его крестную, практически заменившую ему мать.
Фотографию Врангеля он приколол над столом вместо цирковой программки.
Слышно было, как отец ходил по своей комнате, свет падал из дверного проема, уютный, чуть красноватый.
«Хорошо бы Новый год скорее наступил, – вдруг подумал Мишка. – Была бы елка, подарки».
Отец доставал всегда две елки. Одну, огромную, устанавливали в большой комнате, на теткиной половине, – зимой Мишка проводил там больше времени. А вторую – маленькую, для Потапыча, со старинными елочными игрушками – на прищепках и из папье-маше. Часть из них отдал дед Мирон, а часть купил отец в антикварной лавке в городе. Елку ставили на табурет в Мишкиной комнате.
Отец и сам любил Новый год и Рождество и радовался, покупая Мишке подарки. Некоторые, завернутые в разноцветные бумажки, лежали под елкой, остальные прятались отцом в самых невероятных местах. Однажды Мишка нашел конструктор в узкой коробке в большом валенке на террасе.
За окном сквозь деревья виднелась бескрайняя белая степь, под окна наметало сугробы, топились печки в обеих половинах дома, пахло хвоей. Из-под двери, ведущей на теткину половину, сквозняк натягивал запах пирогов, которыми, кажется, завален был весь дом – такой сильный хлебный дух стоял. Тетка кроме пирогов пекла пряники. Мишка хвастался, что может съесть целое ведро тех пряников, выпеченных в форме зайцев, лошадей, бычьих морд и домиков. На застолья в их дом собиралась всегда толпа народу: и соседи приходили, и армейские отцовы друзья приезжали, и, если удавалось, дядя Паша и Сашка, но у них редко получалось зимой. Зато летом каждый год.
Песни начинали петь, да так, что многие женщины доставали платочки и ими то слёзы утирали, то размахивали, пританцовывая, в зависимости от того, какая песня звучала – грустная или веселая.
– Пап, а Сашка с отцом приедут? Они не звонили?
– Собирались, – откликнулся отец. – А что, мало один шалишь, хочешь с Сашкой дом взорвать? Он твоего поля ягода. Только Пашка с ним не церемонится, как я с тобой.
– Пап, – проигнорировал намек Мишка, – а вот я когда вырасту, ты меня из дома не выгонишь?
– Зачем это я буду тебя гнать? – Отец возник в дверном проеме. – Столько лет терпеть твои выходки и когда наконец ты в разум войдешь, сможешь за мной, стариком, ухаживать, я тебя гнать стану? Почему? Сам женишься и бросишь меня.
– Я не брошу, – серьезно из темноты сказал Мишка. – Деда Мирона ты ведь не бросаешь. Он так доволен был твоими покупками. Колбасу ел.
– Это наш постящийся?! – усмехнулся отец. – А почему ты боишься из дома уехать?
– Мне здесь хорошо. Правда, не выгонишь? – повторил вопрос Мишка.
– Ну что за глупости! Живи себе сколько хочешь. Ведь это и твой дом! Работать будешь на конезаводе или в городе. Смотря какую профессию выберешь.
Мишка откинулся на подушку и стал мечтательно глядеть в потолок, который из-за белизны словно мерцал в темноте. Так незаметно для себя и уснул.
Городские страдания
Новая красная футболка казалась жесткой и горячей после глажки. Темно-зеленые шорты были чуть велики.
Утро началось с пряток. Мишка в новой одежде забился в куст жасмина и затих, чтобы его не нашли и не заставили ехать на свидание к матери. Но Ленка выдала его тайник, и отец, свесившись с крыльца, ловко выудил оттуда сына, схватив его под мышки.
– Потапыч, не озоруй! – урезонил он его. – Надо ехать.
И вот потекла дорога до города – долгая, пыльная, трясучая. Сначала Мишка еще высовывался в окно, потом нахохлился и тихо сидел на заднем сиденье.
– Сейчас сразу к ней, не заезжая домой, – решил отец, поглядывая на Потапыча через зеркало заднего вида. – Договорились в кафе недалеко от книжного. Потом зайдем в магазин, купим все к школе. Ты же любишь покупки делать?
Мишка, насупленный, молчал.
Четыре с лишним часа тряской дороги измотали обоих и, когда подъехали к кафе «Ивушка», друг на друга не смотрели, готовились к неприятной встрече.
Мишкина мать ждала их на скамейке под огромной плакучей ивой, в честь которой назвали кафе. Невысокая женщина, довольно стройная, в бежевом платье без рукавов и с прямоугольным вырезом на груди. В красных, чуть стоптанных туфлях на невысоком каблуке. Синие, слегка припухшие глаза смотрели вяло и равнодушно. Крашенные в желтый цвет волосы были небрежно заколоты на затылке в рассыпавшийся пучок.
– Что так долго? – высоким голосом спросила она.
– Как дорога, – безучастно ответил Петр Михайлович.
«Даже не поздоровалась», – зло подумал Мишка, глядя на нее сбоку. Его она вроде и не заметила.
– Пойдем в кафе. Жарко. Мы почти пять часов ехали. Нам надо перекусить.
– Почему он такой лохматый? Руки все ободраны. Ты плохо за ним смотришь.
Она попыталась взять Мишку за руку, чтобы посмотреть его ссадины. Он так дернулся, будто его змея укусила.
– Отчего он такой дикий? Без присмотра бегает? И все по солнцу? Весь черный.
Они сели за столик. Отец попросил официантку принести мороженое и «Тархун». Мишка любил этот зеленый газированный напиток со странным, лекарственным запахом.
– Слушай, а он вообще нормальный? – Она посмотрела на Мишку, как на пустое место. – Его надо врачу показать, психиатру.
Потапыч приоткрыл было рот, чтобы высказать, что он о ней думает и к какому врачу ее саму надо отвести. Но отец легонько толкнул его под столом и покачал головой.
– У него имя есть, – спокойно напомнил бывшей жене Петр Михайлович. – Это во-первых, а во-вторых, он нормальнее многих, которым действительно необходимо общение с психиатром, а еще лучше с наркологом.
– Я не пью! Ты нарочно придумал это, чтобы отнять у меня ребенка!
– Не кричи, – тихим голосом попросил Петр Михайлович. – Я на днях разговаривал по телефону с Виталиком. Он сообщил, что ты недавно из запоя вышла и на работе появилась.
– Это ложь! – зашипела она придушенным голосом. – Я болела.
– Знаем мы твою болезнь.
– Зачем ты при ребенке так говоришь? Ты настраиваешь его против меня.
– Чего уж тут? И без слов все понятно. Как тебя до сих пор на работе-то держат? Дрессировщица!
– В цирке все выпивают. Ты тоже пил.
– По молодости и по глупости выпивал, – согласился отец неожиданно для Мишки. – За компанию с женой. Люди порой совершают ошибки, но надо быть самокритичным и иметь мужество вовремя их исправить. Если цирк для тебя среда неблагоприятная, уходи, ищи другую работу.
– Кому дрессировщица собак нужна? Не смеши меня! – Ее глаза впервые за время разговора оживились. – А если бы не выпивала, мы бы сошлись?
Потапыч испуганно заёрзал в ожидании ответа, которого, впрочем, долго ждать не пришлось.
– Нет, Людмила, что было, то прошло. А столько всего было нехорошего, что и вспоминать не хочется, и видеть тебя, извини, тоже не хочется. Но вынужден. Ты бы сделала большое одолжение, если бы избавила нас от встреч. Таскать ребенка в такую даль! По пять часов в машине туда и обратно.
– Ну уж нет! Мне положены по закону свидания, и будешь ездить как миленький. А с ним ничего не случится – вон какой здоровый! И вообще, я предлагала дать его мне на несколько дней. Я бы его в порядок привела. Меня не устраивают свидания в твоем присутствии.
– Ничего не выйдет. Учитывая причину, по которой опеку над Мишей полностью передали мне, свидания с сыном наедине я не имею права тебе устраивать. Потерпишь мое присутствие.
– А если я не хочу?
– Обращайся в суд. Адвокат и судебные издержки – это даже хорошо. На выпивку меньше денег останется.
Мороженое не лезло Мишке в горло: настолько тошно ему было слушать этот разговор. Но отец на него так взглянул, что он давился, но ел и тем самым как бы выпадал из зоны ее внимания. Пока Мишка ел, она «поедала» отца. Но отец сильный. Дед Мирон про него сказал, что его можно сломить, но не согнуть – прямо по девизу барона Врангеля.
Отцовское лицо приобрело свекольный оттенок от сдерживаемых эмоций. Мишка боялся, что он вот-вот сорвется на крик или бросится с кулаками на эту женщину, которую Мишка ни разу не назвал матерью. По словам отца, она так пила, что забывала несколько раз коляску с грудным Мишкой на улице. Половина сотрудников цирка пришла на суд давать показания против нее.
Теперь, если отец сорвется, она может на диктофон записать его гневные слова, а если еще, не дай бог, ударит ее, оставив синяк, в суде пересмотрят дело и Мишку отдадут матери. Сын ей не нужен – ей нравилось терзать отца, когда-то любимого мужа. Его страдания доставляли ей какое-то болезненное удовольствие. Мишка это видел и очень боялся за отца и, конечно, за себя.