– Что это за атланты у нас по углам стоят? Что произошло?
– Я же сказал, как скульптуры, – согласился Юрка, все еще размазывающий ужин по тарелке.
– Мам, извини меня, я больше так не буду, – скороговоркой выдала Ленка.
– Хорошо, – согласилась тетка.
– А я? – Мишка повернулся.
– Что – ты? – не понял отец.
– Я тоже хочу выйти.
– Лена извинилась, – напомнила тетка.
– Я тоже.
– Еще постой, – решил отец. – Не дозрел до внятных слов… Кстати, что он содеял?
– Потерял сандалию и подрался с Леной.
– Пап, – не выдержал Мишка, – давай оставим его себе. Слышишь?
– Ты о ком? – Отец схватил со стола горбушку хлеба и тут же получил от тетки шлепок по руке.
– Сначала руки мыть! – прикрикнула она.
– Так о ком ты? – от умывальника переспросил отец.
– О белорождённом, – негромко ответил Мишка.
– Шутишь? – Петр Михайлович еще улыбался, но, взглянув на серьезное лицо Потапыча, помрачнел. – Ты с ума сошел? И думать забудь! Я тебе сколько раз предлагал жеребят – ты отказывался. А эта лошадь для серьезных соревнований – не для баловства, не для домашних нужд.
Он оглядел членов семьи, ища поддержки, но все молчали. Сегодня в разное время они сходили на конезавод, видели коня. Даже Юрка отлип ненадолго от книг.
Отца не смутило молчание. Он сел к столу, привычно положив полотенце на колени, и принялся с аппетитом за борщ.
– Пап, я не шучу, – сдавленно из угла сказал Мишка. – Он мне понравился.
– Мне он тоже нравится, – примирительно согласился отец. – Но, понимаешь, в жизни так бывает, когда не все получаешь, что хочется.
– Он плохим людям достанется, – убежденно, со слезами в голосе заявил Потапыч.
– Вот это вряд ли. Лошадей покупают люди состоятельные. Поверь, у этого коня будет личный штат прислуги. И даже, скорее всего, на нем не будут ездить. Случается, что таких лошадей держат для престижа. А жаль. Судя по всему, он может стать чемпионом и в выездке, и в конкуре, и на скачках. Смотря в какой из дисциплин с ним заниматься. Умный, талантливый. Был бы не белорождённым, я бы его, конечно, оставил.
– Вот видишь! Он должен страдать из-за того, что таким родился! Ведь он тебе бесплатно достался, зачем на нем зарабатывать? – У Мишки по щекам текли слезы.
– Ты меня еще поучи! – вспыхнул отец. – Я только и делаю, что продаю лошадей. Если мне всех оставлять, степи не хватит их разместить. И это абсурд! Ты есть каждый день хочешь? На что мне тебя кормить, скажи, пожалуйста?
– Я тогда вообще есть не буду! – крикнул Мишка отчаянно.
– Поговори мне! – вконец рассердился отец. – Марш к себе! Английский бы учил с таким рвением.
Потапыч убежал. Отец оглядел оставшихся. Дядя Гриша прятался за газетой, тетка в третий раз вытирала одну и ту же тарелку – ставила ее на стол, снова брала и принималась тереть. Только Ленка испуганно таращилась на дядю.
– Он хоть ужинал? – нарушил молчание отец.
– Не успел. Я его в угол поставила. Думала, все вместе поужинаем. Тихо-мирно.
– Вера, ну что, я разве не прав?
– Прав, прав, – подал голос из-за газеты дядя Гриша. – Мальчишка избаловался. Последнее время сам не свой ходит. Был бы мой сын, давно бы его взгрел. А ты все с ним миндальничаешь. Ленке платье изодрал. Она, конечно, тоже не ангел, но все же девчонка.
– Ма, мы пойдем спать.
Ленка с Юркой благоразумно удалились, пока взрослые не начали их воспитывать.
Когда они вышли, дядя Гриша добавил:
– А коня в самом деле жалко. Тут Потапыч в точку попал. Задарма ведь нам достался. Может, это знак? Я бы заездил его под тебя. Горец уже староват…
– Не думаю. У нас хватает финансовых проблем. Надо и хозяйство расширять, и корма опять же…
Когда отец пришел в дом, Мишка делал вид, что спит. Натянул простыню до бровей и дышал очень ровно.
– Ты бы сходил поел. – Отец открыл ставни в его комнате.
Потапыч сопел и не двигался.
– Ну, молчи, молчи…
Петр Михайлович ушел к себе и прикрыл дверь поплотнее. Из-под нее пробивался свет. Он порой вовсе его не выключал, когда засыпал с книжкой.
Мишка не мог уснуть: все внутри у него дрожало от негодования. Он впервые по-настоящему обиделся на отца и даже разочаровался в нем. Потапыч нестерпимо захотел увидеть снова белорождённого, погладить его по шелковистой морде с теплой кожей, заглянуть в озорные голубые глаза.
Пружины скрипнули пронзительно, как показалось Мишке, когда он слез с кровати. Но в отцовской комнате царила тишина, не слышался и шорох листаемых страниц.
Мальчик стал искать сандалии на террасе и вспомнил, что тетка новые еще не дала. Тогда он пошел в шлепанцах, в которых ходил дома.
Ночь была темная и душная. Но Мишку пробрал холод. Он решил взять с собой Рыка, большую овчарку, сидевшую во дворе на цепи. Около будки лежал короткий кожаный поводок – на нем Рыка и выгуливали. Пес вылез из будки, встряхнулся и лизнул Мишку в колено, довольный, что хоть и ночью, но разомнет лапы.
Никто не слышал, как Рык лает, отец даже подозревал, что он немой. Хотя изредка пес рычал. Но во двор к ним, несмотря на отсутствие лая, заходить все равно боялись. Рык имел обыкновение подкрадываться к чужакам бесшумно, едва слышно позвякивая цепью, и если хватало ее длины, то страдали брюки, подолы юбок и ноги – в том случае, когда жертва не успевала проворно отпрыгнуть или вовремя не вмешивались хозяева.
С Рыком Мишка ничего не боялся. Окна почти ни у кого не светились. Редкие уличные фонари вырезали из темноты круги с ночными насекомыми, и от этого делалось еще темнее. Ночь шуршала, скреблась, гукала. Мишка шел, шарахаясь от кустов и заборов.
Борясь со страхом, Потапыч попытался объяснить себе причину этих звуков. Он не сваливал ее на волков, грабителей или монстров, а придумал кое-что поинтереснее: будто кто-то ночью, как часы, подзаводит солнце, чтобы оно завтра снова выжигало степь.
В домике охранника горел свет. Ворота конезавода были заперты. Но Мишка через них и не собирался идти. За углом был лаз, который прорыли собаки с конезавода. Их на ночь отвязывали, и они в поисках приключений шастали по хутору. Мишка боялся в темноте нарваться на них с Рыком. Собачья драка – это страшно!
Мишка привязал Рыка у лаза, радуясь, что молчаливый пес не разразится внезапным лаем, ведь испугавшись, лошади могут побиться в денниках.
В конюшнях горел дежурный тусклый свет. С трудом Мишка нашел белорождённого. Тот издалека почувствовал его приближение. Тоненько, взволнованно заржал. Некоторые лошади отозвались.
Потапыч решительно щелкнул засовом и вошел в денник. Безбоязненно обнял белорождённого за шею.
– Январь! – прошептал он. – Ты ведь в январе родился.
Он знал, что коня зовут Марке́ль, с ударением на последнем слоге. Это странное имя даже было написано на табличке рядом с денником, но оно Мишке не нравилось.
Январь стал игриво толкаться и отодвигать Мишку от выхода. Пихнув его плечом, конь вдруг вышел из денника, и тут Потапыч струхнул: Январь без уздечки – не за хвост же его хватать.
– Стой! Тпру! – крикнул Потапыч, понимая, что Январь не обучен еще толком командам и вряд ли послушает.
Почуяв волю, Январь, цокая копытами по деревянному настилу прохода, выбежал наружу. Когда Мишка выскочил за ним, Января уже не было.
Потапыч побежал к воротам и увидел, что конь с легкостью перепрыгнул достаточно высокую калитку под возмущенные окрики охранника. Внезапно охранник обернулся и увидел Мишку. Он его не узнал издалека и строго крикнул:
– А ну стой! – Он догадался, что лошадь выбежала не без помощи незнакомца.
Мишка и не думал стоять – наоборот, помчался к лазу, скользнул в него ужом и, отвязав Рыка, понесся домой, на бегу слизывая слезы. Потапыч понимал, что упустил белорождённого и он затеряется в степи и в ночи, окрыленный свободой. Теперь придется рассказывать обо всем отцу, чтобы быстрее организовать поиск сбежавшего коня.
Еще издали Мишка увидел, что в доме горит свет – на террасе и в его комнате. Тут Потапыч обнаружил, что потерял один шлепанец, пока бегал. Пристегнув к цепи Рыка, он, всхлипывая, зашел на террасу.
– Явился! – вскрикнул отец разъяренно. – Мне охранник звонил. Выпустил коня?!
Ремень, который, казалось, незыблемо висел на своем крюке за дверью, в мгновение ока очутился у отца в руке.
Мишка метнулся в комнату и полез под кровать, но отец все же дважды очень болезненно полоснул его по заду. Потапыч взвыл и забился поглубже за картонную коробку. Отец, конечно, мог его извлечь оттуда и довершить начатое, но он уже выпустил пар и думал, как спасать сбежавшего коня. Хотя, уходя на конезавод, все-таки пообещал:
– Вот вернусь – получишь, что заслужил. Под кроватью не отсидишься, паршивец!
Мишка вылез не сразу, заплаканный, уничтоженный пропажей так полюбившегося ему белорождённого. Он слышал, как дядя Гриша, разбуженный отцом, тоже ушел из дома с ним вместе.
Потапыч стянул шорты и залез под простыню, воображая с ужасом, что будет, когда отец вернется, не отыскав коня. Сквозь слёзную пелену он поглядел на ремень, брошенный отцом на стуле. Встал с кровати, взял его двумя пальцами и отнес на место, чтобы не попался отцу на глаза, когда тот придет.
Несмотря на испуг и ожидание, Мишка начал задремывать и вдруг услышал какой-то странный звук. Он откинул простыню, сел и прислушался. Звук отчетливо повторился. Ржание, тонкое и нервное.
– Январь!
Мишка пулей вылетел во двор. К ржанию белорождённого присоединились голоса Маргоши и Горца, удивленные и возмущенные.
Потапыч нашел его в конюшне. Конь пил из ведра Горца, поднял голову, увидев краем глаза Мишку, и снова заржал приветственно.
– Ну-ка, иди в стойло! – строго сказал Мишка и снял со стены стек. – Живо! Я за тобой бегать не буду!
Свободный денник, к счастью, имелся. Отец держал тут раньше Агата, который тоже участвовал в соревнованиях, но Горец и Агат не ладили – разбили в щепки перегородку между стойлами. Пришлось Агата перевести на конезавод.