Прошло минут пятнадцать. Мишка сел за стол, достал альбом и начал рисовать лошадь, перепрыгивающую через барьер из бревен.
– Пап, а там сложные препятствия?
– Нет. Для вашего возраста. Кроме того, есть пути объезда, если спортсмен опасается.
– Но тогда я потеряю время, – сообразил Мишка.
– Конечно, тебе придется самому решать, что лучше для тебя, – согласился отец и добавил: – Январь подрастет – будем его тренировать, и со временем начнешь выступать на нем.
Мишка отмалчивался, ожесточенно раскрашивая лошадь.
– Пап, – в третий раз позвал он, – а ты будешь у меня репетитором?
– Тебе слово понравилось? – Петр Михайлович все же пришел к Мишке в комнату, встал сзади, облокотившись о спинку стула, и положил теплую ладонь ему на плечо. – Знатная лошадь! – оценил он рисунок. – Хватит с тебя Полушкина в роли репетитора. Я тренером буду. И дядя Гриша. Лошадку тебе подберем вот такую же. – Он показал на рисунок сына. – Есть у меня чудесный жеребец, сын Горца, тоже черный, – Горчик. Честно говоря, я для тебя его и берёг. Все надеялся… Как видно, не зря.
Мишка не видел отцовского лица, но почувствовал, что тот сильно волнуется.
– А если я не справлюсь?
– Во-первых, не сомневаюсь, что справишься, а во-вторых, на тебя никто не давит. Почувствуешь, что это не твое, бросишь. Не обижусь. Надо же попробовать. Я посмотрел в Интернете: ближайшие соревнования через два месяца. Этого вполне достаточно, чтобы подготовиться, учитывая, что ты не впервые видишь лошадь. Да и ехать не очень далеко – Ставропольский край, Минеральные Воды. Правда, там ребята с четырнадцати лет, но я знаю организаторов…
Отец смущенно замолчал.
– Вообще-то я уже списался с одним из них, и он не против твоего участия.
– Может, мне и приз дадут сразу, по знакомству? – презрительно спросил Мишка.
– Не дождешься! – отрезал отец. – Тебя только допустят до соревнований. А я очень сомневаюсь, что ты дойдешь до финиша.
– Почему это?! – От злости Мишка даже дал петуха, голос сорвался.
– Это я к тому, – отец взлохматил волосы Потапыча на затылке, – что там по блату не получится. Двадцать километров со скоростью не меньше десяти километров в час и не больше четырнадцати километров в час, перерыв получасовой, проверка пульса у лошади, снова двадцать километров, финиш и восстановление пульса у лошади за двадцать минут до пятидесяти шести ударов в минуту. Если за это время пульс не восстановится, финиш не засчитают.
– А кто выиграет? – поинтересовался Потапыч.
– Кто без штрафов и нарушений доберется до финиша за наименьшее время. Посчитают, за какое время ты проехал первый отрезок, второй и как быстро восстановился пульс у лошади. Самое сложное – удерживать определенную скорость. Это дистанция с ограничением скорости, тут не помчишься сломя голову.
– Сложно, – покачал головой Мишка. – А денег много надо, чтобы участвовать?
– Прилично. Но я уж буду платить, если ты готов к этому приключению или, вернее сказать, авантюре. Переезд с двумя лошадьми, придется конюха взять и врача. Стартовый взнос полторы тысячи, по двести рублей в день за денник, а нам надо два для двух лошадей. Гостиница для всей нашей команды и питание. Я уж не говорю о снаряжении для тебя и одежде.
– Тогда, наверное, не надо, – пробормотал Мишка. – Если у меня не получится, все это про падет.
– Я заставлю тебя отрабатывать – с конюшни навоз вывозить! – зловеще сказал отец и ущипнул Мишку за плечо.
– Ай! – дернулся Потапыч. – Тебе всё шуточки. А тренеру, то есть тебе, платить не надо?
– Не ехидничай! Будешь расплачиваться хорошими оценками. Учебу для тебя никто не отменял. Иди ужинай – и спать. Тетке только пока не говори, что мы затеяли. Она меня на приправы для супа пустит, в порошок сотрет.
– Ага, – развеселился Мишка, представив реакцию тети Веры. Это добавило ему решимости.
Поужинав, Мишка вернулся в комнату и, не включая свет, разделся и лег в постель. Свет настольной лампы из отцовской комнаты оттенял половицы около двери, бросая на них золотистый отблеск. Потапыч подумал о Новом годе и с волнением – о предстоящих испытаниях. Какой он, этот Горчик? Такой же сердитый, как его папаша Горец?
Начало
Раннее осеннее утро. В храме сумеречно. В одно из узких высоких окон виднелся занимающийся день, серый, пропитанный дождем. Еще вчера светило солнце, а с ночи разыгралась непогода. Внутреннюю дверь в храм закрыли, но из-под нее все равно дуло. Степной октябрьский ветер проникал везде.
Малочисленный церковный хор пел не слишком слаженно. Выделялся только тонкий голос Димки. Егору медведь на ухо наступил.
Отец стоял на службе рядом с Мишкой, и тот сбоку видел его серьезное лицо, с которого еще не сошел летний загар. Остроскулое, оно походило на лик с иконы. Петр Михайлович сосредоточенно крестился, и Потапыч гадал: о чем он сейчас думает? Сразу же после службы они должны выезжать на соревнования.
Тут, в церкви, и дядя Гриша. Он жался к колонне справа. Всегда там стоит, около иконы святого Николая. Отец любил подшучивать над ним, говоря, что он не просто так рядом с Николаем Угодником отирается: у него с ним деловые переговоры. Дядя Гриша просит, и святой Николай ему, счастливчику, во всех начинаниях способствует.
Ленка стояла рядом с отцом, смиренно глядя в пол, и дергала кончики платка. Юрка приблизился к аналою, на котором лежала книга, и, скосив глаза, пытался читать на старославянском.
В церковь пришли и другие хуторяне, но их было не так много, как в праздничные дни.
Мишка думал о святом Минасе и рассчитывал на его поддержку. Ехать Потапыч не боялся – он пугался предстоящих испытаний. Воображал себе толпу незнакомых надменных мальчишек и девчонок, для которых это не первое соревнование, и с ужасом ожидал, что Горчик понесет.
Отец объяснил, что это практически невозможно. Изо всех лошадей конезавода он выбрал для Мишки самого спокойного и добродушного жеребца.
Первая встреча Потапыча с Горчиком произошла на следующий же день после разоблачения Полушкина.
Высокий, тонконогий, черный, Горчик был точной копией своего отца, и Мишка сперва его испугался. Но Горчик с таким добродушным фырканьем взял из его руки сухарик и так безмятежно и доверчиво захрустел, что Потапыч едва не прослезился от умиления.
Правда, умиление длилось не очень долго. Почуяв, что сухариков больше нет ни в руках, ни в карманах мальчишки, Горчик задрал голову и дважды сбросил Мишку. Но Потапыч уже не пугался, а разозлился и по совету отца хлопнул Горчика по заду хлыстом с кожаной круглой хлопушкой на конце.
Горчик с изумлением покосился на него и попытался еще раз скинуть. Мишка предупреждающе шлепнул его снова, и Горчик присмирел, почуяв, что маленький всадник контролирует ситуацию и лучше не баловать.
Поездив на площадке конезавода, Мишка в сопровождении то дяди Гриши, то отца стал выезжать за пределы хутора, удаляясь каждый раз все дальше. Отец заставлял его выдерживать определенный темп, и это выматывало больше всего.
Они останавливались передохнуть и, пока были теплые дни, сидели или лежали на земле, покуда стреноженные лошади бродили рядом, пощипывая сухую траву.
Мишка лежал и думал о странном. О том, что они сейчас здесь совсем одни – на многие километры степь. Он со своим отцом, и его Горчик с отцом. Двое людей и два коня. Небо и земля и начинающаяся осень, вздувшая ветрами небосвод, размыто-голубой и остывающий после лета.
«Так бы всегда», – думал Мишка.
После тренировок Потапыч уставал до головокружения. Засыпал на уроках и нахватал троек и двоек. Отец сердился, но не отменял подготовку к соревнованиям, чего больше всего боялся Мишка.
Дядя Гриша заразился их азартом, и тетя Вера не слишком ворчала, пичкала Мишку, считая, что он сильно похудел и замучился от верховой езды – даже во сне скачет.
Ему и правда все время снились степь и трава, которую он видел довольно близко, словно глазами Горчика.
Болели ноги, спина, руки, зад, да практически все тело. Но это первые две недели. В начале третьей недели Мишка поймал себя на мысли, что он скачет не напрягаясь, не задумываясь, куда и зачем. Он просто целиком отдавался этому равномерному движению, сливаясь с конем воедино. Ему даже показалось, что и дышат они с Горчиком одинаково, в одном ритме. После той поездки отец его впервые похвалил.
Седло Петр Михайлович ему купил не сразу – сначала заставил ездить то на одном, то на другом из тех, что были на конезаводе, пока не понял, какое из них для Мишки самое удобное.
Однажды утром, спустя три недели после начала тренировок, Мишка проснулся неохотно, с большой нелюбовью взглянув на звонивший будильник. На концах его стрелок сидели золотые пчелки, а сам циферблат был сделан в виде пчелиных сот. Часы подарила тетка, когда Мишка пошел в первый класс. С тех пор пчелки жужжали каждое утро в течение учебного года. Они исправно трудились, отсчитывая секунды, минуты, часы, а вот Мишке трудиться не хотелось. В кровати так тепло, уютно, сонно. При одной мысли, что придется сейчас откинуть одеяло, Мишку пробрал озноб.
В комнате тьма постепенно рассеивалась, и Потапыч заметил на полу какой-то новый предмет. Присмотревшись, он вскочил с таким победным воплем, что все в доме вздрогнули и проснулись. Это было новенькое седло. Мишка тут же уселся на него, поджав ноги, и принялся гладить его кожаную гладкую поверхность, обнюхивать. Это седло оказалось самым удобным изо всех, в которых он когда-либо сидел.
Отец заглянул с террасы с бритвой в руке и наблюдал, улыбаясь, как Мишка радуется подарку.
За завтраком на веранде Мишка взахлеб расписывал домашним преимущества нового седла, особенно когда выяснил, что оно стоило почти тридцать тысяч.
– Ты бы ему еще конкурное седло купил, – заметил дядя Гриша, хотя в голосе его сквозила радость, а не упрек.
Мишка знал, что конкурные седла бывают еще дороже.