Вера пригласила к себе Ашира и Абадан-эдже, когда у нее родился первенец. С тех пор они и подружились Когда Ашир ушел на фронт, Вера Владимировна, оставив дома детей, пришла ночевать к подруге и целую неделю не оставляла ее одну.
Сейчас, глядя на нее, Вера Владимировна вспомнила давний случай. В один майский день накануне войны пришла она с мужем в гости к Абадан и Аширу.
Абадан месила тесто, готовясь печь чуреки.
"Мне тоже хочется печь чуреки в тамдыре", — сказала Вера, присаживаясь рядом с Абадан.
"В таком платье ты ни тесто замесить, ни к тамдыру подойти не сможешь", — с улыбкой ответила Абадан.
"Я знала, что ты так скажешь, и купила отрез. Ты бы скроила мне, а я как-нибудь сошью. Нет, я серьезно: хочу печь настоящие туркменские чуреки".
Абадан промолчала. Посмотрев на подругу, она поняла, что Вера не шутит. Абадан отодвинула миску с тестом, вытерла руки и подошла к сундуку, на котором горой лежали одеяла и матрацы. Сдвинув их, приподняла крышку и вытащила из сундука ситцевое платье.
"Возьми, переоденься", — и протянула его Вере.
"Ой, как удобно! В нем так просторно!" — с восхищением говорила Вера, оправляя на себе длинное платье.
"У каждого народа своя удобная одежда".
"Ну, теперь давай и я буду месить".
Абадан исподлобья глянула на Веру и опустила глаза, продолжая вымешивать тесто. Одной рукой она придерживала миску, другой, сжав в кулак, энергично разминала упругую массу.
"Ты не обижайся… Я скажу, как мне наказывала мать", — нерешительно заговорила она, не поднимая головы.
"Ой, да о чем ты говоришь, чего мне обижаться? Может, ты думаешь, что я никогда не ставила тесто?"
"Нет, я так не думаю. Может, умеешь даже лучше, чем я. Погляди на свои руки, они словно созданы месить тесто. Но если ты и вправду хочешь печь в тамдыре настоящие туркменские чуреки, то должна знать…"
"Я слушаю", — Вера притихла.
"Моя мама говорила: ты должна быть чистой душой и телом, если хочешь печь хлеб. Нарушить завет — все равно что сунуть руки в грязь, а потом кормить детей из этих рук. Так наказывала мне мама…" — Абадан не могла смотреть в лицо подруге.
А Вера густо покраснела. Ей было очень стыдно, что Абадан усомнилась в ней.
"Значит, все матери одинаковы, — тихо сказала она. — Моя мама так же учила меня".
Абадан-эдже с облегчением подвинула миску подруге. Вера неловко зажала ее в коленях и принялась старательно вымешивать тесто, смешно потряхивая кончиками цветастого платка, которым повязала голову. Потом Абадан показала, как укрывать тесто, чтобы оно подошло. Спустя час разделила его на части, скатала колобки и снова прикрыла. Пока колобки выстаивались, женщины занялись тамдыром. Сначала очистили печь от золы, убрали сор вокруг, полили водой землю, чтобы не было пыли. После этого развели огонь. Вера с большой охотой выполняла всю работу.
Соседки сначала наблюдали издали, а затем и во двор набились. Входили, якобы сказать "бог в помощь", а сами с любопытством разглядывали полную белолицую женщину, тенью ходившую за Абадан.
Удовлетворив любопытство, соседки постепенно покидали двор. "Оказывается, все можно увидеть, если не умрешь, — ехидно проговорила одна из них. — Когда наши выживают из ума, невесть что начинают творить". Абадан считала унизительным для себя вступить в пререкания, поэтому ограничилась выразительным взглядом, брошенным вслед болтливой соседке. Вера не понимала по-туркменски, но почувствовала, что сказали что-то неприятное, однако продолжала заниматься своим делом. Внимательно следила, как ловко Абадан пришлепывала лепешки к внутренней стенке тамдыра. Вначале Абадан разглаживала колобок на репиде[5], потом легко накалывала лепешку специальным проволочным венчиком.
Когда осталось прилепить последнюю лепешку, Абадан сказала Вере:
"Ну-ка попробуй. Только прилепляй покрепче". Вера всунула руку в репиде так, что выпуклая сторона подушечки оказалась у нее на ладони. Абадан показала, где нужно прилепить лепешку. Вера очень старалась, чтобы тесто не упало в огонь.
Если бы Абадан смотрела на Веру, она поняла бы сразу, что произошло, но Абадан следила, как румянятся чуреки на внутренней стенке тамдыра. А у Веры слезы брызнули из глаз.
"Что, что случилось?" — воскликнула Абадан, случайно взглянув на нее.
"Да так, ничего. Кажется, я немного обожгла руку". "Покажи".
Под локтем на сгибе багровела красная полоса.
— Приходи к нам вечером, — сказала Вера Владимировна. — Сестренка испечет свежие чуреки. Посидим, поговорим немного. И дети соскучились по тебе, спрашивают, отчего Абадан-эдже не приходит.
— Нет, Вера-джан, как-нибудь в другой раз. У меня дела дома.
Впервые Абадан так решительно отказала подруге. Однако Вера Владимировна не обиделась и сделала новую попытку:
— Тогда, может, мне прийти к тебе?
— Нет, Вера-джан, не нужно.
И снова Абадан-эдже спешит домой. Пришла, заглянула в щель, нет ли конверта. Торопливо открыла дверь. На полу белело письмо. Жадно схватила конверт. Тоушан! Конечно, от нее. Она теперь ожидает письма только от Тоушан. Прочла залпом. Потом, не веря своим глазам, стала перечитывать заново:
"Мама, срочно пришли мне фотографию Байрама. Очень нужно. Не мучай себя догадками. Скоро вернусь и все расскажу. Пошли ту, где он снят студентом… До скорой встречи. Твоя дочь Тоушан".
Абадан-эдже не знала, что и подумать. "Для чего ей фотография? Наверное, подружкам хочет показать, вот, мол, мой брат. Да, конечно, так. А письма какие короткие пишет, бесстыдница. Знает, что я одна скучаю. Ай да ладно. Слава богу, хоть такое прислала. У нее там других забот полно, некогда писать…"
Не откладывая, Абадан-эдже взяла фотографию сына. Ее искать не нужно, вот она, прикреплена к уголку зеркала на стене. Абадан-эдже вложила карточку в конверт, заклеила и надписала адрес. И, чтобы не забыть утром, положила письмо на рабочую спецовку.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Как говорится, "дитя плачет, а шелковица созревает в свой срок". Тоушан считала дни, ожидая ответа из дома. За это время она несколько раз видела кудрявого вахтера и заметила, что он тоже украдкой следит за ней.
Тоушан не сомневалась, что калека-вахтер — сын Абадан-эдже. "Неужели ему не жаль родную мать? Мало ли солдат, которые вернулись домой без руки, без ноги? Для чего он казнит себя, скитаясь вдали от родного очага? Он ушел добровольцем защищать Родину, получил тяжелое ранение, а кто-то другой уклонился, спрятался. Этот и работу получит, которая недоступна Байраму, и других будет учить уму-разуму. А Байрам отдал все…"
Командировка заканчивалась, скоро возвращаться. И вот наконец пришло долгожданное письмо. В конверте фотография, та самая. Байрам — студент. Красивый парень богатырского сложения, плечи — косая сажень. Волосы густые, кудрявые.
Все последние дни Тоушан думает о Байраме. И сейчас лежит с открытыми глазами, слушает, как сладко посапывают подружки. "Абадан-эдже заботливая мать, она так и будет виться вокруг него. А потом… когда ее не станет, кто будет за ним ухаживать? Ой, а что, если его женить?" От такой неожиданной мысли Тоушан разволновалась. "А почему бы и нет? Разве не найдется добрая женщина? Конечно, с ним трудно. Но у других руки-ноги целы, а что толку, если сердца нет…"
Сегодня она хочет пораньше пойти на фабрику. Ей все никак не удается поговорить с вахтером.
Едва она появилась на пороге, кудрявый выдвинул ящик стола и принялся перебирать какие-то бумаги, а сам напряженно ждал, когда хлопнет вторая дверь, пропустив Тоушан. А вторая дверь не открылась и не захлопнулась. На лбу кудрявого выступила испарина. "Что ей нужно от меня? Почему не дает людям покоя? Кажется, она стоит возле окошка? А может, я не заметил, как она прошла?" Он поднял голову. Тоушан сквозь слезы глядела на него. Он видел, как дрожали губы Тоушан. Она хотела что-то сказать и не могла произнести ни слова.
— Что вам нужно?
Тоушан молча протянула ему старую фотографию. Она ждала этого момента. Он изменится в лице, едва взглянет на снимок. Ей не нужны никакие слова. Она все поймет по его глазам.
И в этот миг в проходную шумно ввалилась ватага работниц. Вахтер отвел взгляд. Как ни в чем не бывало шутил с девчатами.
Пряча фотокарточку, Тоушан спросила:
— Разве это не ты?
— Нет! — резко ответил он и отвернулся. — Иди работай спокойно и не приставай. То вопросы какие-то задаешь, то фотографии всякие приносишь…
Тоушан видит опрятный свитер на вахтере, край чистого воротничка рубашки. "Кто ухаживает за ним? Как он живет?" Она пожалела, что не догадалась разузнать раньше.
Когда через некоторое время вахтер повернулся к окошку, в проходной было пусто. Он вздохнул с облегчением.
После смены Мария Антоновна пригласила Тоушан к себе домой.
В проходной Тоушан глянула за стекло, кудрявого вахтера там уже не было. Мария Антоновна заметила, как поникла Тоушан, но промолчала.
Дома, приготавливая ужин, она сказала:
— Ты чем-то огорчена. Не скрывай, уж не получила ли недоброе известие?
— Мне нечего скрывать от вас, — отвечала Тоушан. — Взгляните на эту карточку. Узнаете?
Тоушан показала старую фотографию.
— Как не узнать, это сын Абадан-эдже.
— Верно. Байрам снялся незадолго до войны. Он тогда был студентом. — Тоушан подалась вперед, заговорила с жаром. — А вы не встречали здесь человека, похожего на Байрама?
Мария Антоновна задумалась.
— Да нет, что-то не припомню…
— А тот кудрявый вахтер в проходной разве не похож на Байрама?
— И в самом деле, словно бы похож, — неуверенно проговорила Мария Антоновна и внимательно посмотрела Тоушан в глаза. — Ты что, хочешь сказать, что тот инвалид, калека — сын Абадан-эдже?
— Да. Сегодня я показала ему фотографию. Он не признался, отвернулся и ждал, пока я уйду. Видно, не хотел открыться.
— Если он и правда сын Абадан-эдже, то почему не возвращается на родину? — вслух размышляла Мария Антоновна. — Наверное, ты все-таки ошибаешься.