Квартира в двухэтажном доме была на первом этаже. Дверь отворил приветливый старичок в очках.
— А вы, случайно, не ошиблись? — спросил он.
— Да нет, не думаем. Добрый вечер, — поздоровалась Мария Антоновна.
Тоушан стояла позади нее, устремив глаза вниз.
— Проходите, не стойте на пороге, — старичок поправил очки и отступил, пропуская нежданных гостей.
Чистота и порядок в комнате свидетельствовали о том, что за домом ухаживают заботливые руки, однако самой хозяйки они не увидели.
Тоушан как вошла, так и осталась на пороге. Обвела взглядом комнату и не могла оторвать глаз от простенка между окнами.
— Не стесняйся, садись, — старичок обратился к Тоушан. И, повернувшись к Марии Антоновне, спросил: — Уж не цыганка ли она?
— Нет, она приехала из Туркмении, — ответила Мария Антоновна и, проследив за неподвижным взглядом Тоушан, обернулась к простенку.
В аккуратных деревянных рамках там висели увеличенные портреты Абадан и Ашира. "Тоушан не ошиблась! Кудрявый парень — сын Абадан-эдже".
— Решили проведать меня или у вас другое дело? — спросил словоохотливый старичок. — Ишь какие волосы черные, словно вороново крыло. Небось свои, некрашеные, и краски такой не найдешь… — И он тронул рукой кудряшки на лбу Тоушан.
Она смутилась.
— Мы ищем одного человека, — начала Мария Антоновна.
— Борю моего, что ли? — старичок подался вперед. — Кроме нас в этой квартире никто больше не живет.
— Боря он или нет, мы не знаем. Но он должен быть сыном вот этих замечательных людей. — Мария Антоновна показала на портреты. — Абадан-эдже и Ашир — родители Байрама. Может, здесь его называют Борисом..
Старичок молчал, опустил голову, от его веселой оживленности и следа не осталось. Он медленно поднялся, взял с подоконника кисет с табаком, свернул козью ножку, сделал несколько глубоких затяжек и крепко стиснул губы.
— Я знал, рано или поздно все откроется, — заговорил старик будто сам с собой. — Ах, что наделала проклятая война! Сколько душ погубила. Кто-то начинает ее забывать, а для некоторых война так и не кончилась. И не кончится никогда… Боря спит после дежурства, не надо его будить.
Старик обратился к Тоушан:
— А ты кем же ему доводишься? Он говорил, что у него нет родных. Я-то приютил его, беспомощного. На вокзале познакомились. Неужто у тебя родственников нет, спрашиваю. Он и говорит: никого.
— Есть! У него есть мать! — не удержалась Тоушан.
Дверь смежной комнаты шумно распахнулась.
— Нет! Никого у меня нет! — гневно выкрикнул кудрявый парень, сидя на низкой каталке. — Убирайтесь отсюда! Что вам от меня надо, почему не оставляете в покое?.. Ты, что ли, станешь мне матерью? — парень глядел в глаза Марии Антоновне. — Затем перевел взгляд на Тоушан. — А ты… ты хочешь стать мне женой или сестрой?
И замолчал. Через некоторое время заговорил снова, не глядя на женщин:
— Вы жалеете меня, потому и не сидится вам дома.
Мария Антоновна чувствовала себя очень неловко, а Тоушан рассердилась: "Как ему не стыдно!" Она придвинулась к Марии Антоновне, словно хотела защитить ее.
— В чем она провинилась перед тобой, почему ты кричишь? — Тоушан запнулась, комок подступил к горлу, она не могла говорить.
— Что вам от меня нужно? — снова вскипел калека. — Ну, я тот самый Байрам. Ну и что? Что вам от меня надо?
— Мать ждет тебя. Хоть и получила письмо, но не верит. Неужели тебе ее не жаль?
— Нет у меня матери! Вот мой дом, вот мой отец! — Байрам указал на притихшего старика и громко рассмеялся. — Что, не так? Разве плохой дом? И чем не отец? А? Ха-ха-ха!
Он со смехом выкатился в комнату. И вдруг губы его скривились, как у ребенка, из глаз полились слезы. Женщины растерялись. Старик поспешно поднялся со стула, подошел к Байраму:
— Не надо, сынок, успокойся. Иди к себе, тебе нельзя волноваться.
— Волноваться нельзя! Смеяться нельзя! Плакать нельзя! А что мне можно? — Байрам уже не владел собой. — Что мне можно? Отвечайте! Почему я не умер на столе? Какой злодей-врач спас мне жизнь, для чего? Чтобы я жил беспомощным обрубком? Безжалостный человек! — Он рыдал в голос. — Вы думаете, мне не хочется вернуться в родной дом? Не хочется иметь семью? Чего молчите? Чем так жить, лучше лежать в братской могиле со своими товарищами. Кому я нужен такой?
Тоушан подошла к нему, привычным движением опустилась на пол, положила руку ему на плечо. Он не сразу почувствовал тепло ее ладони. Она сидела рядом и беззвучно плакала.
Увидев так близко эти огромные черные, залитые слезами глаза, Байрам вдруг затих. Раньше в мечтах своих представлял он такие глаза. И теперь часто во сне видит себя прежним. Где-то в ущелье у подножия Копет-Дага он спешит за какой-то девушкой. Она убегает, а он никак не может догнать ее. Ему очень хочется погладить толстые смоляные косы, хочется посидеть рядом с девушкой, касаясь плечом ее плеча, хочется положить голову ей на грудь.
И вот они перед ним, глаза, о которых он мечтал. Но наяву эти глаза еще прекраснее.
— В чем мы виноваты? Не сердись. В наших сердцах есть для тебя уголок…
Странное действие имели эти слова на Байрама. Что-то дрогнуло в его душе. Глаза широко раскрыты, зрачки большие, словно он испуган. В ушах шумит. Он ничего не видит, не слышит. А затем явилось ощущение полного покоя. Такая тишина над миром бывает перед рассветом. И в этой тишине он услышал биение своего сердца и рядом, близко, другого. Забыв об увечье, рванулся, чтобы встать на ноги. Ища опору, схватил Тоушан за плечо.
Она обняла его, помогла добраться до кровати.
— Мама ждет тебя и надеется. Никого, кроме тебя, у нее нет. Слышишь?
Байрам пришел в себя. Его касались нежные руки, он чувствовал горячее тепло ее тела. Байраму не довелось познать женщину, и эта девушка с каждым мигом все больше влекла его. "Кто она? Среди нашей родни я не припомню ее. Но она держится как близкий нашему дому человек. Спросить, что ли? Откуда мне привалило такое счастье? Ай, Байрам, ты еще хочешь жить?! Ты с ума сошел"!"
— Тебе надо отдохнуть и выспаться, — Тоушан поправила подушку у него под головой и отошла.
"Сейчас она уйдет! Надо спросить!"
— Я вас что-то не могу узнать…
— Успеем познакомиться, — усмехнулась Тоушан.
— Не хочешь сказать? Понимаю. Кто я такой, чтобы со мной разговаривать? Обрубок, получеловек. Ох, душа горит…
— Ну, что ты, Байрам? С тобой и пошутить нельзя, сразу обида. Нельзя так. — Тоушан расстроилась, не зная, как продолжить разговор. С ним, оказывается, нужно осторожнее, чтобы не задеть невзначай. — У каждого своя печаль. Я еще не встречала человека, который сказал бы, что у него все в порядке. Я тоже очень одинока. Твоя мама приютила меня. А что со мной будет завтра, не знаю…
Байраму не хотелось, чтобы Тоушан ушла. С ее появлением все в этой комнате стало иным. Постель и подушка, которых коснулись ее руки, сделались мягкими и удобными. "Только бы она не обратила внимания на затхлый воздух. Только бы побыла еще немного".
— А как здоровье матери? — спросил Байрам и смутился собственного вопроса. Не дожидаясь ответа, горячо заговорил: — Мама, родная моя! Вместо того чтобы поддержать, я заставил тебя еще ниже согнуться. — Байрам ладонью вытер глаза. — Наверное, лучше, чтобы она считала меня погибшим. Если бы я вернулся к ней, она, видя меня такого, сто раз на дню умирала бы. Нет для матерей страшнее мучения, чем видеть своих детей увечными. Они мечтают выбрать сыну лучшую невесту, сыграть невиданную свадьбу. Несбывшиеся мечты и желания покрывают сединами их головы, кладут морщины на лицо… — Байрам вдруг замолчал и пристально посмотрел на Тоушан. — Все-таки скажите, почему вы преследуете меня?
— В самые тяжелые дни Абадан-эдже привела меня к себе в дом, назвала дочерью. Сначала она показалась мне спокойной старушкой, которую ничто не тяготит, не печалит. А потом я узнала, что сердце у нее разрывается от горя. Сын да муж у нее на уме. Нет ночи, чтоб не видела их во сне. — Тоушан помолчала, словно набираясь решимости продолжать: — Я сирота, Байрам… Росла у дальних родственников. Знаешь, как у нас говорят: "Шесть дядьев соединятся — отца не заменят, семь золовок соберутся — мать не заменят". Выдали меня замуж. Свекровь была мне как мать, а муж оказался непутевым. И бросить не бросил, и мужем не стал. Привел меня в незнакомый город и пропал, осталась я одна — ни жена, ни вдова. Назад в село я не вернулась. Абадан-эдже устроила меня на фабрику, где сама работает с войны. А потом меня послали на переподготовку. Вот как хорошо получилось — тебя встретила. Ты с лица мало изменился, почти такой же, как на фотокарточке. Как увидела тебя в первый раз, меня словно толкнуло: где я могла видеть тебя раньше? Написала домой, получила твою фотографию. И вот мы с Марией Антоновной пришли. Да, а ты не узнаешь Марию Антоновну? Она когда-то была у нас на фабрике. С мамой твоей хорошо знакома. Не узнал?
— Нет, я ее не помню. Мама, кажется, говорила, что есть у нее в Подмосковье знакомая женщина. Хороший, мол, человек. Я тогда не обратил на это внимания, а потом все забылось, — ответил Байрам и снова долгим взглядом посмотрел на Тоушан.
Почему-то ему казалось, что он давно ее знает. Неспешная речь, плавные движения, весь облик ее напоминал ему ту, которую он лелеял в своих мечтах. "Чтобы быть добрым, умным, человечным, не нужно кончать института. Видно, что она нигде не училась, но ведь доброе сердце и ум — от природы. И такая прекрасная девушка попадает в руки бесчестного человека. Верно сказано: "Лучшие дыни пожирает шакал". Такую женщину я на руках носил бы. Может, я так рассуждаю оттого, что калека и ослаб сердцем? Говорят, женщину надо в строгости держать. Ну для чего быть с ней строгим? "Птицу хлебом заманивают, человека — словом", она завладела мной.."
Тоушан оглядела комнату Байрама. Вещей немного. В углу на столе открытая швейная машина. Рядом не то заячья, не то лисья шкура. "Кажется, верно говорят, что он скорняжничает. На гвозде застиранное полотенце. И наволочка на подушке серая. Сразу ясно, что в доме нет женской руки. Таз и корыто у них, наверное, найдется… Байрам уедет, а у старика белье будет выстирано. Небольшая, а все помощь".