Приехавшие — милиционер и следователь — сразу спросили о Моджеке.
— Ай, все знают, что он бежал из армии, а больше ничего не известно. Никто его не видел, — ответил Клычли.
— Похоже, здесь действовал дезертир, — предположил следователь. — В районе их было двое. Одного мы арестовали. Моджек еще не схвачен. Он мог совершить и такое преступление.
Клычли повеселел: ведь и он думал так же.
— Тогда сделаем обыск в доме? — спросил он.
— Для чего бандит пойдет к себе домой? — возразил милиционер. — Наверное, в пески удрал. Надо идти по следу, пока свежий.
Милиционер произнес "след", а в голове Клычли молнией вспыхнуло воспоминание: Аллаберды топчется на берегу джара, потом в урюковом саду. "Ах, шайтан!" — мысленно выругался Клычли и прикусил губу.
— А если пригрозить отцу, приставить наган к виску и потребовать, чтобы сказал, где его сын?
— Это противозаконно, — ответил следователь.
— То нельзя, это нельзя, вконец избаловали негодяев! "Кто волка пожалеет, тот овце зло причинит", говорили в старину. Да разве отец дезертира невиновен? У нас на фронте разговор с предателем был короткий — пуля, и конец. А вы нянчитесь, даже готовы простить, — горячился Клычли. — Незачем время терять. Идемте к ним. Сырое дерево легко гнется. Если вы не хотите, я один пойду. Они творят в селе что хотят, а мы — добренькие, мы гуманные. Да плевал я на такую гуманность!
Скрипя протезом, Клычли подошел к коню.
Трое всадников направились к дому Аллаберды.
Посреди агила — загона для скота, огороженного ворохами колючки, — хозяин подбирал вилами остатки соломы и украдкой поглядывал на дорогу.
— Ты старый человек, тебе следовало остаться на кладбище, пока народ не разошелся, — сказал ему Клычли, подъезжая к агилу.
— Очень расстроило меня это несчастье. Голова сильно закружилась, — отвечал Аллаберды, напряженно оглядывая незнакомых всадников. На лбу у него выступила испарина. — В последнее время слабость какая-то на меня нападает…
— Знаем, отчего у тебя слабость, хоть ты и молчишь. — И Клычли, пнув коня в бок, въехал в агил. — А ну, отвечай, где твой Моджек.
— Бог мой! — воскликнул Аллаберды и, делая вид, что испуган, схватился за ворот. — Упаси бог, как говорится, когда на спящего наезжает проспавшийся. Откуда мне знать, где Моджек? Вам это лучше должно быть известно. Вы отправляли его на фронт и тогда ни о чем меня не спрашивали.
— Не виляй! Отвечай прямо! — Клычли повысил голос. — Никто другой не мог убить Бадам-эдже. И Акджагуль он выкрал.
— Ты еще скажи, что отца твоего застрелил тоже Моджек, — перебил его Аллаберды. — Думаешь, если ты сегодня башлык, то можешь болтать все, что угодно? У меня старший сын герой. Сам военный комиссар привез его ордена. Почему ты не пришел ко мне тогда?
— От одной овцы и белый родится, и черный. Один сын у тебя герой, а другой совесть продал и бежал. Трус, изменник! А ты его укрываешь. — Клычли обернулся к товарищам, ища у них поддержки. — Я предлагаю арестовать Аллаберды. Возьмем его и только выиграем. А будете с ним церемониться — вывернется, улизнет. Сами видите, какие у него повадки.
— Может, ты предложишь им обыск сделать в моем доме? Иди ищи. И тебя когда-нибудь упрячут за решетку, как упрятали твоего отца. Ты храбрец перед слабым, — и Аллаберды направился к дому. — Пошли!
— У меня нет ордера на обыск, — сказал милиционер.
— И у тебя нет? — обратился Клычли к следователю.
Тот нахмурился:
— Неправильно уже то, что мы приехали сюда. Надо было начать с места преступления.
— Начинайте с чего хотите, — с досадой бросил Клычли, — а я начну с этого гнезда.
Он зашел в дом, затем осмотрел хлев, даже в там-дыр заглянул, ткнул вилами стога колючки. Не обнаружив ничего подозрительного, с потемневшим лицом вернулся к товарищам.
— Ну что, нашел? Пусть только вернется мой сын, он тебе это припомнит, — процедил Аллаберды вслед уезжавшему Клычли.
Всадники направились к дому Бадам-эдже. Следователь тщательно осмотрел кепбе и двор. Прошли на берег джара и в урюковый сад, где Аллаберды постарался затоптать следы.
Следователь записывал показания соседей, а Клычли с милиционером отправились вдоль джара за село. До позднего вечера лазали они по всем оврагам и зарослям, но никаких улик не нашли.
Ужинали в доме Клычли.
— Жаль, не показал я вам хлопчатник, посеянный звеном Акджагуль, — говорил Клычли, наливая чай в пиалы. — Целый год Акджагуль со своими девушками собирала навоз в колхозном коровнике. Многих дайхан знавал я, но такого усердного работника не встречал. Она совсем молоденькая, едва успела замуж выйти. А руки золотые. И трактор водит, и коня запрягает, и за плугом ходит. Узнала, что в Узбекистане один хлопкороб получил сорок центнеров с гектара, и захотела собрать столько же и даже больше. Вот и готовила землю…
— А скажи, Клычли-ага, не мог ли кто-нибудь из соседнего села на нее напасть? — спросил следователь.
— Акджагуль из соседнего села, из рода гагшалов. А вот любила ли кого, не знаю, Наверное, нет. Если бы любила другого, за Сахата не пошла бы. Сердце ее было здесь. Я сам вез ее со свадебным поездом.
— А Моджек не в ее звене работал?
— Да нет. Он до мобилизации ходил с отарой в степи.
— А где — в северной или южной?
— В северной. Но когда с кормами бывало плохо, чего таить, и в южную перегоняли скот. Но все колодцы на северной стороне принадлежат нашему району.
— Возле какого колодца паслась отара, в которой работал Моджек?
— Возле Тахир бая. Там главный кош. Моджек был чолуком[14].
— Когда его призвали? — спросил следователь.
— В сорок четвертом. Должны были мобилизовать раньше, по сначала чабанов не брали. Он был значительно старше других призывников…
— Ну что же, на рассвете выезжаем в Тахирбай.
Тем временем на улице поднялся буран. Клычли закрыл створки окон, и скоро в доме стало невыносимо душно. Сквозь щели пробивалась мелкая пыль. Тускло светила керосиновая лампа.
Клычли не мог сидеть спокойно. В отчаянных завываниях ветра слышались ему крики Акджагуль. Хлопали оставленные во дворе подстилки, а Клычли чудилось, что это Акджагуль бежит. Наконец он не выдержал и со словами "На улице кто-то есть" вышел из дома, но скоро вернулся. Вместе с ним в комнату ворвался ветер и погасил лампу. Чад, пыль, духота… "Если бандит увез Акджагуль в пески, как бы она не погибла в таком буране", — горевал Клычли.
— Почему мы должны ждать до рассвета? — порывисто обратился он к товарищам. — Разве вместо нас кто-то сыщет этого бандита? Поехали немедленно. Дорога нам не страшна, кони у нас крепкие. Едем!
— Что ж, может, ты и прав…
— Тогда трогаем!
Когда они выехали со двора, ветер улегся и начал сеять мелкий, спорый дождь.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Лошадь шла быстро, неровно, и каждое ее движение отдавалось тупой болью. Занемели связанные за спиной руки. Акджагуль не могла повернуться, потому что Моджек крепко привязал ее к своему поясу, не могла шевельнуть рукой, потому что ремень, словно бритва, резал кожу запястья. Болела голова, окаменели плечи.
Акджагуль вспомнила фильм о войне. Фашисты пытали пленных. Она не могла смотреть на страдания людей и опускала голову. Откуда они брали силы, чтобы выдержать? Сейчас она понимала, что человек может вынести любые испытания… Ах, воды бы глоточек…
Ветер утих, и начал накрапывать дождь. Когда первые капли упали на землю, в воздухе запахло горьковатым теплом сухого песка. Этот неповторимый запах подсказал Акджагуль, что они углубились в степь.
Дождь моросил, по лицу Акджагуль бежали прохладные струйки. Она губами ловила капли.
Моджек почувствовал, что Акджагуль пришла в себя. "Теперь она поняла, что бесполезно кричать и сопротивляться. А когда еще дальше уедем, она и совсем успокоится. Я-то думал, женщина не противится, когда ее обнимает мужчина. Может, Акджагуль одна такая? В сказках говорится о девушках-воительницах. Видать, и в жизни есть такие. Дай Акджагуль в руки меч, она тебя на кусочки изрубит. Сколько можно держать ее связанной? Как я буду с ней спать? Уснешь, а она по башке хлопнет — и конец!" Моджек задумался, потом мягко спросил Акджагуль:
— Потерпишь до рассвета или остановиться где-нибудь?
Ответом ему было молчание.
— Хорошо бы к восходу солнца добраться до оврага.
— В пустыне не выживешь, если будешь вечно молчать. Отвечай!
…Усталая лошадь трусила еще не меньше часа, прежде чем занялся рассвет. Стал виден гребенчук, которым порос овраг. Они спустились по склону. Моджек не решился углубиться в тугаи[15]. Остановил лошадь, прислушался. Только после этого распустил кушак, которым привязал Аджагуль к себе. Она пошатнулась, но Моджек успел подхватить ее и усадил под кустом на мягких ветках.
— У змеи есть мудрая повадка: она никогда сразу не заползает в нору, сначала внимательно разведает все вокруг. Вот и я проверю эти тугаи. Не попасть бы нам в засаду, — Моджек перекинул через плечо автомат и, ступая по-кошачьи, исчез в зарослях.
Он знал это место. В прошлый раз он повстречал здесь такого же, как сам, дезертира и едва спас шкуру. Оставил бандиту шинель, сапоги и ведро каурмы — жареного мяса.
Сейчас он не один, с ним Акджагуль. Если в тугаях укрываются дезертиры, они шинелью не удовольствуются. Набросятся на Акджагуль. "Если там кто-то есть, надо нагрянуть и захватить их врасплох", — решил он.
Моджек держит путь к землянке. Она вырыта в укромном местечке. Если не знать, то и не найдешь. Говорят, милиционеры дважды ловили здесь дезертиров, и оба раза бандиты были взяты. Видать, такова доля преступника. Если стал дезертиром, уходи подальше, не околачивайся подле селений. Сюда любой, даже семилетний мальчишка без труда доберется. Эти места всем известны. Моджек не намерен задерживаться в тугаях, пробудет день, а как только солнце сядет, двинется дальше.