У Акджагуль защемило сердце. Жалеет Моджека? "Не могу смотреть. Хоть он и враг, но человек. Может, трус. Если бы не война, он бы и жил, не зная, что трус. Когда в землю бросают ядреные зерна пшеницы, и средн них попадаются пустые; когда сеют чистый рис, некоторые зерна бывают незрелыми. Так и среди людей всегда найдется пустой человек. Иной умирает, так и не узнав о своей трусости".
Моджек оперся плечом о ветку кандыма. "Старое дерево. Если вырыть с корнем, много дров будет. Если отпустит.." Ему показалось, что выстрел ударил по ветвям кандыма. "Только что они были желтыми и вдруг сделались красными. Разве он не в меня целился? Грудь обожгло. Наверное, в сердце стрелял. Эх, жаль! От пули бежал, а она и в пустыне меня нашла".
Моджек распрямился, повернулся и, шатаясь, шагнул к человеку с громовым голосом. Растерялся ли тот или подумал, что пуля прошла мимо, неизвестно. Он снова вскинул винтовку.
Моджек узнал громкоголосого. И, прежде чем грянул второй выстрел, успел сказать:
— Ах, это ты…
И рухнул.
Акджагуль была далеко и не слышала последних слов Моджека. Человек с громовым голосом ударил прикладом о землю, подошел к распростертому на песке телу. Открытые глаза глянули ему в лицо. Изо рта и из носа вытекла тоненькая струйка крови. Словно не веря, что Моджек мертв, человек с громовым голосом приложил ухо к его груди. Затем поднялся, перевел дух и принялся скручивать цигарку. Жадно затянулся несколько раз и только потом направился к Акджагуль.
Она стояла как вкопанная. Жеребенок со звездочкой во лбу, испуганный выстрелом и будто понимая, что случилось недоброе, прижался к Акджагуль, ища у нее защиты.
Алчным взглядом мужчина окинул лицо, волосы, всю фигуру Акджагуль и спросил:
— Этот подлец тронул тебя?
Акджагуль побелела.
— Нет, — шепнула она.
— Значит, я в самый раз подоспел. Он был беспощаден к тем, кто слабее его. Да что говорить, ты сама знаешь.
Человек с громовым голосом не сразу оторвал взгляд от черных волос Акджагуль, словно глаза его запутались в густых прядях.
— Давай не будем терять время и тронемся в путь.
Эти слова вывели Акджагуль из оцепенения:
— Неужели это не сон?
— Нет, сестричка, не сон.
— Какой вы благородный человек! Я буду называть вас старшим братом.
Мужчина улыбнулся и пошел к лошадям. Сначала он помог Акджагуль, подал ей жеребенка, будто знал, что она этого хочет, потом вскочил на коня Моджека. Аккуратно уложил оружие, крепко взял в руки поводья и повернул на север.
— Чув!
Горячий воздух пустыни ударил Акджагуль в лицо. Жеребенок тесно прижимался к ней, не давая дышать полной грудью.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
— А мы не заблудились? — спросил милиционер, следуя за Клычли по склону в низину.
— Что?
— Говорю, мы не заблудились?..
Вместо ответа Клычли хлестнул коня, приглашая спутников двигаться быстрее. Милиционер держался в седле неуверенно, привставал на стременах и неловко вскидывал зад в такт движению лошади.
— Найдем ли среди ночи? — снова спросил он.
— Ты в своем городе можешь заблудиться? — вопросом на вопрос ответил Клычли.
— Нет, — удивился милиционер.
— Так и я не заблужусь. В пустыне есть свои дороги и тропинки. Мы называем их степными дорогами. Они идут от одного колодца к другому и не позволят тебе заплутать, обязательно приведут к людям, к селению. Понятно? Сейчас по правую руку у нас будет Полярная звезда, так мы будем ехать еще около двух часов и доберемся до колодца Каклы. Вокруг него пасутся отары соседнего колхоза. Там дадим лошадям передохнуть.
Клычли не отрывает глаз от дороги. Но копь знает ее лучше, чем хозяин. Его жеребенком привезли в эту степь. Здесь он рос в табуне. Здесь на него надели седло, ездили от колодца к колодцу.
"Нам никак нельзя заблудиться, — размышляет Клычли. — Упустишь минуту — Моджеку помощь… Как говорится, каков ребенок, таковы его повадки. Что Моджек никудышный, было известно и раньше. Еще в Чильбурче на тренировочном полигоне он едва не погиб, пытаясь извлечь взрывчатку из неразорвавшейся бомбы. Кто знает, что задумал, но уже тогда в его душе зрело недоброе. Будь у него оружие, он сразу стал бы дезертиром".
Кони топтали полынь, и в нос ударял резкий пряный запах, Клычли хорошо знал эти места. До колодца Каклы оставалось минут пятнадцать ходу.
В селе Клычли нет-нет да и затоскует по степному полынному духу. "А здесь мы не замечаем его. Удивительное создание человек. В степи он не ценит степь, о селе мечтает. В селе скучает по степи. Ну вот, она перед тобой, эта степь. Пей чистый воздух, вдыхай целебный бальзам… Ах, Акджагуль, Акджагуль, гордость наша, краса колхоза! Ты ли должна была попасть в такую беду? Тот, кто осмелится посягнуть на тебя, посягнул и на меня. Твой председатель — старый солдат, ничего, что он хромает. Он не оставит тебя неотомщенной. Руку отсеку тому негодяю и тебе покажу. Фашист не смог поставить меня на колени, надругаться над моей честью. Так Моджеку ли спать спокойно! Будь проклят отец, родивший его!"
Послышался лай собак. Устало опущенные веки Клычли дрогнули. В темноте не различишь бегущих собак, однако ясно: они стремительно мчатся навстречу путникам. Опасаясь, что милиционер снова схватится за оружие, Клычли заблаговременно предостерег товарищей:
— Не обращайте на них внимания!
Затем крикнул вожаку:
— Эй, Донмез! Не узнаешь меня?
Как ни быстро летел Донмез, однако узнал знакомый голос и, не останавливаясь, промчался мимо всадников, увлекая за собой всех собак.
Молодой милиционер по-своему объяснил такой маневр: "Они не тронули нас. Не скачут ли следом бандиты? Надо быть начеку. Кто знает, может, они возле колодца. Чабанам веры нет. Они любому дадут приют".
Словно подслушав его мысли, Клычли обратился к товарищам:
— Останьтесь здесь. Вдруг этот мерзавец находится среди чабанов? Они народ простодушный, каждому путнику рады. Кормят, поят, не спрашивая, кто он и откуда. Черные сердцем люди легко пользуются их гостеприимством.
В Каракумах каждый кош имеет старейшину. Для молодых чабанов старейшина и отец, и наставник. Бураи ли, холод ли, жара ли — яшули всегда на ногах. Вот и сейчас один из таких яшули вышел Клычли навстречу.
— Добрый вечер, — приветствовал его Клычли и, обхватив шею лошади, тяжело сполз на землю.
— Добро пожаловать. Что-то вы припозднились, к добру ли?
— Возле колодца нет посторонних?
— Мы одни.
— А Моджек не появлялся?
— Сын Аллаберды? Нет, не был. До нас дошел слух, что он стал дезертиром. Кто-то видел его возле наших колодцев.
— Возле какого?
— Возле Керпичли.
— Так, — удовлетворенно сказал Клычли. — Значит, он в Керпичли.
— Нет. Говорят, что Керпичли засыпай. Вместо того чтобы копать и расчищать колодцы, люди уничтожают их… С тех пор как прогнали баев, в первый раз слышу, что колодец засыпали.
— А может, это пустая болтовня, — сказал Клычли. — Кто видел засыпанный колодец? Есть такой человек среди ваших?
— Есть. Я тоже хотел поехать, своими глазами взглянуть. Тот, кто это сделал, не найдет добра, — ответил яшули и, взяв коня за повод, повел его в загон.
Милиционер и следователь, выждав некоторое время, решили подъехать.
Отказавшись от приглашения яшули поесть, все легли отдыхать. Наутро поговорили с чолуком, который поклялся, что Керпичли разрушен и засыпан. Не верить клятве нельзя.
— А возле колодца Тамлы кто стоит? — спросил Клычли.
— В Тамлы отар не должно быть, — ответил яшулп. — В этом году соседи не пасут там овец. У них есть и другие богатые пастбища.
Клычли рассудил так: "Если Керпичли разрушен, ехать туда бесполезно. Где нет воды, туда Моджек не пойдет. Раз в Тамлы нет чабанов, значит, колодцем завладели бандиты". Поэтому после чая решили отправиться туда.
— Ты сильно ошибаешься, Клычли, — выражая недовольство, сказал яшули, — если ищешь бандитов только возле колодцев, среди чабанов и чолуков. В степи живут кумли — люди песков, они не вступали в колхозы. Облюбовали себе колодцы и живут возле них. Налога за скот не платят, кому служат — неизвестно. То выдадут себя за членов общества охотников, то говорят, что заготавливают дрова для государства. Бандиты — ты сам хорошо это знаешь — опираются на кумли. Все награбленное им сбывают. Захотят кумли, скажут, какой дезертир под каким кустом прячется. Возле того же Тамлы пять-шесть кибиток кумли. Приди к ним и спроси построже: "Где Моджек?" — они сразу покажут. Это о них говорят: "Если чабан захочет, то и от выхолощенного козла молока надоит". Конечно, если кумли тебя не боятся или не уважают, они ничего не скажут. Если уж очень нужно, можно и постращать их. Ну да решайте сами.
Совет яшули сочли разумным.
Когда солнце поднялось на высоту чабанского посоха, три всадника взяли направление на колодец Тамлы.
Они ехали, покачиваясь в седлах, по бескрайней степи, где-то далеко соединявшейся с небом, — три поплавка в открытом море.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Акджагуль задыхалась, придавленная жеребенком. Грудь стиснута, глубоко вдохнуть не может. Она заливалась потом, взмокшее платье прилипло к телу. А громкоголосый машет кнутом, погоняет лошадей. Изредка оглянется, словно боится погони.
— Я их хорошо знаю, — говорит он Акджагуль. — Они как дивы: одного уничтожишь, тысячи других нарождаются. Крепче держись, надо скорее добраться до безопасного места.
— Разве мы не в село возвращаемся? — с тревогой спросила Акджагуль. — Куда мы едем?
— Ты что, мне не доверяешь? — строго спросил громкоголосый. — Они уже отрезали нам путь. И мы должны укрыться, пока не подоспеет помощь. Поняла?
Акджагуль стало неловко оттого, что рассердила своего спасителя. "И для чего было спрашивать, куда едем? Он мне жизнь спас, а я вместо благодарности обидела его. Ему лучше знать, что в этой пустыне происходит".
К исходу дня они подъехали к какой-то низине. Громкоголосый торопливо соскочил с коня, помог Акджагуль. Поднял на руки жеребенка и отнес его к груде нарубленного саксаула.