— Здесь мы вылавливаем калтаманов, — говорил он Акджагуль, стреноживая лошадей. — Моджек был одним из калтаманов. С ним мы покончили. Мои товарищи приведут сюда остальных, если поймают. Ты не бойся. Мы всех перебьем. Пока товарищи не вернулись, я займусь делом. — Громкоголосый с трудом оторвал липкий взгляд от Акджагуль. — Хорошо, если бы и ты помогла.
— Что я должна делать? — отозвалась Акджагуль.
— Иди за мной.
Громкоголосый разгреб руками песок и извлек сначала лопату, потом кетмень, топор, молоток, гвозди…
"Неужели он надумал здесь что-то сажать?" — Акджагуль в изумлении прикрыла рот рукой.
Тем временем громкоголосый уже откидывал лопатой песок, словно расчищал площадку. Вскоре показалась плетеная камышовая стенка — кепбе. Следом появилось второе крыло, третье, четвертое. Затем были вынуты бревенчатые стояки.
Акджагуль помогла вогнать в землю бревна по четырем углам, поставить крылья кепбе. Покрыли крышу, и получилось отличное кепбе на две половины.
Громкоголосый работал без устали. Не отдохнет, только утрет со лба пот и опять продолжает. И гвоздь вгоняет одним ударом, и топор в руках так и пляшет. Акджагуль удивлялась его мастерству. Видимо, он знаком с плотницким делом. Таких людей в селе ценят. Сахату тоже надо будет научиться строить дома. Воротится, им будет нужен свой дом. Неловко спать в одной комнате со свекровью, сон у нее плохой. И Гунча уже взрослая девушка.
Акджагуль задумалась и не видела, как громкоголосый принес откуда-то кошмы, подушки, одеяла. Он вышел из кепбе и вернулся с охапкой каракулевых шкурок.
— Вот. Если нагрянет чужой, мы — работники заготконторы. А если наши придут, тоже все понятно… Приходится хитрить, когда имеешь дело с бандитами.
Акджагуль поймала жадный взгляд, и ей стало не по себе.
Разбирая шкурки, громкоголосый спросил:
— Как тебя зовут?
— Акджагуль. А ты разве не знаешь, что Моджек ограбил наш дом? — удивленно спросила она.
— Еще бы! Я узнал, что он увез тебя насильно, и отправился в погоню. — Громкоголосый откашлялся, словно поперхнулся. — Сказали, что он умыкнул какую-то женщину, но имя не назвали.
Он не смотрел ей в глаза, лицо его покраснело.
— И Сахата не знаешь? — продолжала Акджагуль, не замечая, что громкоголосому не по себе от ее вопросов.
— Гм… Письма приходили?
— Писал. Скоро и сам вернется… Справим той и вас пригласим на праздник.
— Очень хорошо, Акджагуль. Сейчас мы сделаем внутреннее кепбе. Для тебя.
— Зачем?! — воскликнула Акджагуль. — Я ни на минуту не могу оставаться, мне надо ехать!
Тоненько заржал жеребенок. Акджагуль совсем про него забыла и мысленно упрекнула себя: "Если не присматриваешь за ним, для чего везла? За собой углядеть не можешь, а туда же, скотине хочешь помочь…" Малыш снова жалобно заплакал. "Бедняжка, сколько времени не ел. Чем же его покормить?" — подумала Акджагуль.
Громкоголосый продолжал раскапывать песок, извлекая из ямы бочку с водой, посуду, чайник, казан и кумган. Кувшин с широким горлом был доверху наполнен каурмой. Акджагуль уже ничему не удивлялась.
— Жеребенок голоден. Нельзя ли его чем-нибудь покормить? — робея и глядя в сторону, сказала она. — Бедняжка совсем ослаб.
— У меня неотложное дело, мне нужно идти. А ты лучше вскипяти чай, — не отвечая на ее просьбу, сказал громкоголосый. И, не дожидаясь согласия, взял лопату и направился по дороге, что вела к колодцу.
Акджагуль осталась одна. Ей ничего не хотелось делать. Она присела возле жеребенка, нежно гладила его острую спинку, шею. Мягкими губами жеребенок взял палец Акджагуль, принялся сосать. Через некоторое время он снова жалобно заржал. На его голос вдруг отозвалась одна из кобыл. "А что, если подпустить к ней жеребенка? — подумала Акджагуль. — Кажется, в сказке было такое: козленок-сирота пососал яловую козу, и у той появилось молоко". Акджагуль подвела жеребенка к кобыле. Лошадь фыркала и не сводила глаз с малыша. Едва коснувшись губами соска, он яростно ткнул мордочкой вымя. Бедная кобыла подняла заднюю ногу, вся напряглась. Жеребенок не получил молока и жадно тыкался в вымя, тянул сосок, а у кобылы от боли выступили слезы. Как ни терпелива она была, но не выдержала и стала лягаться, едва не зашибив Акджагуль. А жеребенок продолжал яростно тянуть сосок, толкаться между ног кобылы. Акджагуль наблюдала за малышом, и это зрелище немного отвлекло ее от мыслей о доме, о свекрови, о Гунче. Она подошла к кобыле, принялась гладить спину, низ живота. Рука ее почувствовала набухшие жилы. "Может, у нее был жеребенок, — подумала Акджагуль, — да эти бандиты отняли его. Если малыш начнет сосать, то молоко обязательно появится. Как было бы хорошо: одним сиротой на свете стало бы меньше, и бедная мать нашла бы дитя…"
Видимо, жеребенок получил немного молока, потому что принялся весело скакать, задрав хвостик. Кобыла следила за ним и фыркала, когда он отбегал подальше. Наверное, признала малыша.
Стемнело, но громкоголосый не возвращался. Акджагуль боялась войти в темную кибитку и сидела возле лошадей. Отсюда она видела, как громкоголосый, стоя на вершине бархана, что есть силы откидывал лопатой песок. "Что он делает? — не понимала Акджагуль. — Какая у него цель? Неужели он тоже… как Моджек?"
Акджагуль испугалась страшной догадки. Громкоголосый вернулся в полночь.
— Знаешь, Акджагуль, — с гордостью начал он, — на той дороге, что спускается к колодцу, я вырыл ловушку. Если кто-то появится с той стороны, то обязательно свалится в яму. С лошадью и с хозяином что-нибудь приключится. Обязательно.
Акджагуль слушала молча. У нее словно глаза открылись. Теперь она опасалась этого человека.
— Ни о чем не беспокойся, — говорил громкоголосый, придвигаясь к ней. — Ты думаешь, что я не смогу сделать тебя счастливой?
— Нет, почему же? Я вам верю, — испуганно отвечала Акджагуль. — Но мне нельзя оставаться здесь ни минуты. Тоска одолевает меня.
— Погоди, ты будешь счастлива.
Громкоголосый зажег керосиновую лампу. Во внутренней комнате приготовил постель для Акджагуль, в углу другого кепбе — для себя. Он заснул мгновенно. Наработавшись за день, громкоголосый оглушительно храпел. Через некоторое время он дико закричал во сне:
— Не стреляй, браток! Не стреляй!
Акджагуль не спалось. Пораженная его криком, она вскочила с постели и выглянула из своего кепбе. Громкоголосый спал.
Она вернулась назад.
— Браток, прошу тебя, не стреляй! Не стреляй! — снова повторился отчаянный вопль.
Знакомые слова. Сегодня их выкрикивал Моджек. Моджек называл его дорогим братом, а кого умоляет громкоголосый, кого он зовет? Он снова закричал, и Акджагуль поняла, что надо его разбудить.
— Ага, ага, проснитесь!
— А, что? Окружили? Милиционеры? Ах, проклятые! — Вне себя от страха человек вскочил, схватил автомат, который был у него под рукой, подбежал к двери. — Не подходите! Всех перестреляю! — заорал он.
— Там никого нет, — тихо сказала Акджагуль, стараясь успокоить его.
— A-а, вы зашли в тыл! — И громкоголосый развернулся, направив автомат на Акджагуль. — Стреляю!
— Ага, дорогой, опомнись! Это я, Акджагуль!
— Какая Акджагуль?
— Ой, что с вами, ага? Вы и меня не узнаете?
Громкоголосый бессильно опустился на кошму, приложил руку ко лбу. Он силился вспомнить, что успел наговорить в беспамятстве.
— Что я наговорил?
— Ничего… Вы кричали во сне…
Акджагуль ненадолго уснула на рассвете, думая о том, кто же этот страшный человек. Едва заснула, как ее разбудил ружейный выстрел.
Один. Второй. И вскоре в кепбе потянуло гарью.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
В Тамлы они не обнаружили следов пребывания людей. Клычли расстроился. "Похоже, мы ищем с завязанными глазами, в темноте размахиваем руками. Бандиты у нас под боком занимаются самоуправством, а мы не можем их схватить, — упрекал себя Клычли. — Эта степь принадлежит нам. Однако сейчас служит им защитой. Мы знаем эти дороги, но бандиты заставляют нас плутать. Сами виноваты: почему до сих пор не выловили мерзавцев? Надо было поднять народ, всем выйти на поимку. И начальство сказало бы нам спасибо, и мы избавились бы от грабежей и насилий. Эх, сосунки несмышленые! Два милиционера объезжали села, а нам и довольно. Да кто лучше нас знает окрестную степь? Откуда приезжему человеку знать эти дороги? Если бы ты наблюдал за каждым колодцем да вылавливал бандитов, не случилось бы такого позора. А ты гоняешься за дезертиром лишь после того, как он вцепил в тебя свои зубы и ты отведал его яда. Разве Моджек не приходил к себе домой? Можно было изловить его. Нашлись бы люди, которые его выследили. Как не случиться беде, если в селе объявился дезертир? Ах, какие мы все же беспечные! Вернее, не беспечные, а безответственные. И не просто безответственные, а преступно безответственные. Преступник и тот человек, который укрывал в своем доме предателя, — таков и ты, Клычли!
— Что дальше делать будем? — милиционер пристально глядел в глаза Клычли. — А не помогаем ли мы бандиту, пока ищем его не в том месте?
— Если ты мне не доверяешь, покажи верный путь. Если ты приведешь Моджека, я готов съесть его живьем!
Эти слова не произвели никакого впечатления на милиционера, он продолжал выговаривать:
— Тому поверили, этому поверили, и вдруг сорвались, поехали. Надо было действовать продуманно, по плану. Это дело на "ура!" не возьмешь. Куда теперь направимся?
Клычли понимал, что сейчас не время препираться с милиционером, однако было горько, что после стольких поисков ему не доверяют. И от этого ненависть к Моджеку стала только сильнее. В досаде сдернул он папаху с головы, вынул тюбетейку, вытряс об луку седла и снова надел.
— Я предлагаю ехать в Керпичли, — сказал он. — Я почему-то уверен, Моджек там. Если там его нет, то и не знаю, где искать.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Акджагуль подбежала к двери, выглянула наружу.
— Отойди! Умереть хочешь, что ли? — сердито прикрикнул на нее громкоголосый.