Огульбиби молча поднялась, запахнула халат, подвязалась кушаком. Словно выше ростом стала. И женщины тоже поднялись.
— Нурлы, выходи! — крикнули девушки, проходя мимо мужской палатки.
— А его нету, — сообщил маленький Хуммед. Он возился с обгоревшими головешками возле казана. — Во-он к трактору пошел.
Огульбиби будто током ударило: как бы Гуллер до беды не довела этих двоих. Она приостановилась, прислушалась. Вроде бы трактор работает. И Огульбиби направилась в ту сторону, откуда доносился рокот.
— Ай, Огульбиби, не вмешивайся в дела молодежи! — крикнул ей вслед Беркели. — Не тревожься, я им сам скажу и поругаю. А ты спокойно иди со всеми.
Смутили Огульбиби слова Беркели пли решила, что сейчас не время заводить разговор и лучше это сделать вечером, только она резко свернула к женщинам, уходившим в поле.
Едва принялась за работу, как услышала, что трактор затих, а затем увидела Худайназара. Он бежал в сторону кладбища.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Нурлы расстроился оттого, что Гуллер прошла мимо него и отвернулась. Ни видеть, ни слышать его не хочет. Кто он для нее? Она его ни во что не ставит. Что он, что грязь, налипшая на подошвы, для нее одинаковы. Неужели она не понимает намерений Худайназара? Вбила себе в голову: "У него есть дети, ему не до меня", и ничего не слушает. Стать трактористкой — дело полезное, но разве обязательно учиться у Худайназара?
Нурлы возил землю, а лицо его было все время обращено в ту сторону, где тарахтел трактор. Он думал о Гуллер, и в душе его поднималась буря. Он не мог дождаться перерыва. "Надо рассчитаться с Худайназаром". И как только Огульбиби вошла в палатку, Нурлы отправился к Гуллер.
Беркели бил в лемех, созывая на обед, но Гуллер осталась в поле, потому что Худайназар работал и не слышал сигнала. Гуллер глянула на удаляющуюся машину и, взяв ведра, пошла к джару.
Необычайно красива вода в ручье зимой. Густая, темная, блестящая. Глядишь на струящуюся воду, не наглядишься. Гуллер помнит зиму, когда джар замерз. Она училась тогда в пятом классе. После уроков все бежали к ручью, кидали портфели и сумки на берегу и катались на сине-голубом льду. Однажды лед под Гуллер проломился, и ноги ее очутились в воде. Нурлы кинулся ей на помощь, вытянул на берег, наскоро собрал сухостоя и развел огонь. Никуда не ушел, пока она не обсохла.
Гуллер присела на мягком, как кошма, сухом чаире. Зачерпнула горсть воды, ополоснула лицо. С ладоней упали капли, по воде пошла рябь. А потом снова проступило чистое отражение — яркое солнце, голубое небо и ее лицо. Красиво — так не нарисуешь! "Почему ковровщицы не ткут такие ковры-картины? — подумала она. — Только красные и зеленые узоры. А как было бы прекрасно увидеть на ковре это прозрачное голубое небо". Потом она принялась рассматривать свое лицо. О-ой, какая она стала! Волосы спутались. Надо вымыть голову. А где? А Нурлы соловьем заливается: "Ты мой цветок, за твои черные косы отдам весь мир. Никакой гребень не пройдет сквозь твои тысячерублевые косы". Чудной! Чем весь мир обещать, лучше бы подарил простую гребенку".
Вода в ручье вдруг колыхнулась. Гуллер подумала, что это рыба играет, и стала внимательней всматриваться. Но никаких рыбешек не увидела. А рядом с ее отражением появилось еще одно.
— Что, мед лижешь, уйдя с Худайназаром? — Голос Нурлы трепетал от еле сдерживаемого гнева.
Обидные слова оскорбили девушку. Гуллер не ответила.
— Забыла, как клялась: "Умру — земле принадлежать буду, жива буду — тебе принадлежать буду"? А теперь променяла меня на трактор?
Вырвавшиеся упреки облегчили Нурлы душу. Но гнев не стал слабее. Ему нужно было многое сказать Гуллер, чтобы она поняла, как безмерна его любовь. А слов не было. Нурлы горько вздохнул.
— Еще что-то хочешь сказать? — с обидой спросила Гуллер.
— В какой-то книге я вычитал: женщины не умеют любить так, как мужчины.
Нурлы не смотрел на Гуллер, в голосе его страдание и боль.
— Почему?
— Потому что любовь женщины поверхностна…
— А у мужчин? — перебила его Гуллер.
Нурлы обрадовался, что привлек внимание, заинтересовал ее.
— А любовь мужчины гнездится в его сердце — вот как говорят мудрые люди.
Гуллер нахмурилась и сделала движение, чтобы подняться. Нурлы понял, что сильно задел девушку. Он положил руки ей на плечи и сказал просительно:
— Если я рассердил тебя, прости, я не хотел…
— Да отстань! — Гуллер сбросила его руки. — Тебе не удастся опозорить меня. Думаешь, что тебе все можно, потому что у меня нет старших братьев? Хватит, с этого дня больше не подходи ко мне и стихов не пиши.
Нурлы еще ни разу не доводилось быть так близко с Гуллер. Когда он склонился над ней, в лицо ему пахнуло слабым запахом молока или сузьмы, который шел от волос девушки. Ничто на свете не сравнится с этим необыкновенным запахом — ни цветы, ни духи. "Нет, Гуллер, — поклялся мысленно Нурлы, — я не отдам тебя не то что Худайназару, самому аллаху не отдам".
— Послушай, Гуллер, умоляю тебя: оставь этот трактор, или я сломаю его!
— А ну, повтори, что сказал! — раздался у него за спиной разъяренный голос. — Ты, что ли, поломаешь? — Мощные руки схватили Нурлы за плечи и потянули вверх. — Ишь расчирикался!
Гуллер в испуге вскочила на ноги, платок сполз у нее с головы, упал на землю.
— Ай, вай, что вы делаете!
Худайназар поднял платок, подал Гуллер, затем швырнул Нурлы в яму и навалился на него.
— Перестань! — кричала Гуллер. — Я позову людей.
Худайназар не из тех, кого могли остановить крики Гуллер. Он тряс Нурлы за ворот и повторял:
— Я тебе поломаю! — и ударил кулаком по голове. — Вот тебе трактор!
Лицо Нурлы побагровело. В огромных руках Худайназара он был бессилен. Худайназар мог искалечить его. Но даже если и не искалечит, а просто поколотит, Нурлы никогда не сможет посмотреть в глаза Гуллер. Юноша понимал, что это была схватка из-за Гуллер.
— Будешь ломать трактор? — спрашивал Худайназар, стискивая ворот рубахи Нурлы.
— Буду, — прохрипел Нурлы. Губы его стали солеными от крови.
— Он еще огрызается! — и Худайназар снова ударил его кулаком.
— Ты убьешь его! — Гуллер пыталась удержать руку Худайназара.
Нурлы воспользовался кратким мигом, когда Худайназар обернулся к Гуллер. Собрав все силы, ударил его носком сапога. Худайназара будто переломило надвое, гримаса исказила его лицо. Он схватился за живот, а Нурлы, сплетая пальцы обеих рук, обрушил удар на голову Худайназара.
— Беги, Нурлы! — отчаянно закричала Гуллер, увидев, как распрямляется Худайназар, изготавливаясь к новому броску.
Нурлы некуда было бежать. Он уперся спиной в окаменелую глыбу, и вдруг что-то острое кольнуло его в бок. Нож! Он совсем забыл, что в кармане фуфайки у него нож. Тот самый, темный, блестящий, которым Беркели собирался резать барана. Мгновение, и Нурлы сжимает в руке деревянную рукоять.
Гуллер замерла, переводя взгляд с Нурлы на Худайназара. Она не верила своим глазам: Нурлы ли это?
Увидев обнаженное лезвие, Худайназар дрогнул и остановился.
— Ты еще и трус, — проговорил он, дрожа от напряжения. — И нож прихватил…
Нурлы подался вперед, чуть согнув ноги в коленях, и медленно шагнул к врагу.
— Говорю тебе, с ножом не шутят, — повторял Худайназар. — Бросай нож!
Нурлы почувствовал, что Худайназар струсил.
— Подойдешь еще когда-нибудь к Гуллер? — Нурлы не испытывал никакого страха.
— Бросай, говорю, нож! Не знаешь, что ли, что лезвие само удлиняется, если его нацелить?
Нурлы видел, как судорожно сглотнул Худайназар. — Будешь, спрашиваю, приставать к Гуллер?
— Ну, ты… давай…
— Отвечай!
— Н-нет…
— А теперь мотай отсюда!
Подумать только, откуда у этого молокососа столько мужества? Бог мой, он готов на смерть ради Гуллер! Худайназар уходил не оглядываясь.
И Гуллер была поражена бесстрашием Нурлы. Ее трясло от пережитого страха. Ей хотелось, чтобы ее успокоили, приласкали. Но рядом никого не было. Нурлы должен был сделать это, но он отряхнулся, спрятал нож и направился к своей арбе. Он даже не заметил Огульбиби, бежавшую к ним.
Увидев ее, Гуллер поправила на голове платок и отошла на несколько шагов от места, где произошла схватка.
— Ты почему здесь? — подавляя гнев, спросила Огульбиби.
— Воду для трактора пришла набрать.
— А эти двое?
— Они подрались.
— Что не поделили?
— Я не поняла, — буркнула под нос Гуллер, не смея посмотреть учительнице в глаза. — Что-то о тракторе говорили.
— Ну-ка, подай ведро!
— Не надо, учительница!
— Ведро — что? Его можно взять и вернуть. А есть кое-что, что отдашь и не воротишь никогда! Береги честь, Гуллер.
Огульбиби набрала полное ведро воды.
— Идем. Я хочу, чтобы ты задумалась над тем, что здесь произошло. Ты уже достаточно взрослая, чтобы все понять, — говорила Огульбиби по дороге к дальней карте, где работал трактор.
Подойдя к краю пахоты, Огульбиби поставила ведро на землю и выпрямилась. Откинула за спину конец цветастого платка и быстро пошла прочь.
Гуллер смотрела ей вслед. В ушах девушки звучали слова учительницы.
Трактор остановился возле нее. Гуллер тряхнула косами и подняла голову.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В палатке темно, хотя оба крошечных окошка открыты. "Может, еще ночь?" — подумала Огульбиби. Укрыв потеплее сынишку, она осторожно поднялась и вышла из палатки. На сером небе темнели низкие тяжелые облака. Вот-вот дождем прольются на землю. У Огульбиби ноют ноги. "Сырость большая". Беркели тоже поднялся и хлопочет возле очага, ставит чай.
Увидев Огульбиби, он, как молодой жених на смотринах, приосанился, отряхнул полы халата, поправил рукава, подкрутил кончики усов. Она будто не видит, как он охорашивается.
— Доброе утро, Огульбиби. Все в порядке?
— Да, все хорошо.
— Как бы не случилась буря. Хоть бы повременила, пока мы не управимся, — с этими словами Беркели подался к ней.