Нежданное появление девушки, ее горячее желание во что бы то ни стало научиться управлять трактором, готовность, с какой она согласилась выполнить любое его желание, заронили в душе Худайназара дерзкое желание. В ту ночь ему снилась Гуллер. Будто она не человек, а птица. Кружит и вдруг опускается ему на голову. Худайназар и проснулся с ощущением, что птица счастья осенила его…
Перед Гуллер простерлась огромная земля. Пока доедешь до одного конца карты и вернешься назад, не меньше часа минет.
— Вот ты и достигла своей мечты, Гуллер! Желаю удачи.
Худайназар подтолкнул колесо трактора. Но машина двинулась лишь после того, как девушка нажала педаль. Она обернулась, за нею легли три блестящие, словно узор на вышивке, полосы. Три лемеха, три отвернутых пласта. Чем дальше уходит Гуллер, тем длиннее полосы.
— Отлично! — Худайназар махнул ей рукой.
Гуллер и раньше водила трактор. Но сегодняшняя работа не сравнится ни с чем. Сегодня — настоящая пахота. Качество сева, урожай зависят от Гуллер. Она вспомнила, что Огульбиби обещала проверить глубину вспашки.
Хоть бы не было ошибки. Худайназар сказал, что все будет в порядке. Интересный он человек. Настойчивый. Дело свое любит и других охотно учит. Ничего не побоялся — ни угроз Нурлы, ни гнева Огульбиби. Побольше бы таких людей. Гуллер полна благодарности к Худайназару. "Хорошо бы и Нурлы научиться водить трактор, — думает она, — не то он среди своих книг мышью станет. Молодец Сары-ага, что отправил его с бригадой в поле. На свежем воздухе Нурлы даже похорошел. Чудной, ревнует меня к Худайназару. Да ведь он семейный, у него дети. Вот какие ревнивые бывают парни. Неужели кто-то посягает на мою честь, когда учит водить машину? Как можно все отношения сводить к этому? Э-э, Нурлы, ты просто очень подозрительный. Выйди за тебя замуж, так ты упрячешь жену в сундук и будешь носить за спиной, как тот ревнивец из сказки. Ты сам, Нурлы, придерживаешься старых понятий. Разве у мужчины и женщины не может быть общих интересов, касающихся работы, долга, дела? Бывают неумные люди, которые так пекутся об общем благе, что делают только хуже. Некто предупреждал сумасшедшего: "Смотри не наделай пожара". Вот и Нурлы такой же — заботится о чести, а недостойных людей только побуждает к дурным поступкам… А я не хочу, чтобы меня держали в сундуке.."
Гуллер не заметила, как наступил полдень. Вдруг появился Худайназар с казаном каши. Огульбиби ходит с председателем и проверяет глубину пахоты.
Худайназар поднял руки, и Гуллер остановила машину.
— Пообедай и отдохни немного.
Гуллер неловко сошла на землю. Ноги у нее затекли, в икрах покалывало. Она не сразу смогла выпрямиться и опустилась прямо на вывернутый пласт.
— Ты стала настоящей трактористкой, Гуллер! Поздравляю! — сказал, подойдя к ней, Сары-ага. — Есть ли еще среди девушек желающие учиться на трактористок?
— Многие хотят — и Сенем, и Дурсун, и Солтан. Учительница тоже говорила, что хотела бы научиться. Лишь бы машин хватило на всех, — отвечала Гуллер. От непривычного напряжения она вся дрожала.
Огульбиби подошла к ней, помогла подняться. Гуллер увидела на лице учительницы добрую улыбку, и ей стало легче, спокойнее. И усталость не казалась такой сильной.
— Идем в шалаш, — говорила Огульбиби, поддерживая Гуллер. — Тебе надо передохнуть и поесть, пока обед не остыл. А на твой трактор мы прикрепим красный флажок.
Худайназар сделал круг и остановил трактор, поджидая Гуллер. Ему хотелось, чтобы гости поскорее оставили их. А Гуллер не спешила, может, оттого, что устала, а может, потому, что ей было приятно слушать добрые слова уважаемых людей. Когда же увидела, что Худайназар сходит с трактора, побежала ему навстречу. Ей было неловко перед ним. Как могла она забыть, что Худайиазару пахать всю ночь напролет?
Когда машина, содрогаясь всем корпусом, снова медленно двинулась вперед, в лицо Гуллер упруго ударил ветерок, и ей стало легко и весело. Хотелось петь. Нурлы обязательно запел бы, подумала она. Наверное, он знает много песен. А она ни у одной не выучила слова до конца. Как эти бахши держат в голове столько стихов? Неужели она не вспомнит ни одну песню?
К вечеру погода стала портиться. С севера наползли темные тучи. В воздухе остро запахло степными травами и листвой кустарников. Гуллер оглядела расстилавшийся перед ней простор. Вон на самой крайней карте, что возле джара, женщины поливают землю. Кто-то едет из села на арбе. Куда-то исчезли грачи, что ходили следом за трактором, выискивая в рыхлой земле червяков. Все молчит вокруг, и только трактор Гуллер тревожит вечернюю тишину степи.
Всякий раз, подъезжая к шалашу, Гуллер оглядывается, не вышел ли Худайназар. Но его не видно, наверное, спит перед работой.
Когда совсем стемнело, он вышел из шалаша. Гуллер увидела красный светящийся огонек цигарки.
— Глушить мотор или пусть работает? — крикнула она в темноту.
— Оставь, не глуши! — отозвался Худайназар.
Гуллер почувствовала, как все тело ее онемело. Не разжимались пальцы, окаменели ноги. Она осторожно стала спускаться на землю. Нетерпеливо покусывая кончик цигарки, Худайназар подошел к девушке и подхватил ее. Гуллер попыталась высвободиться, но у нее не было сил. Худайназар на руках отнес ее в шалаш и опустил на кошму. Гуллер не успела опомниться, как он всем телом навалился на нее.
— Ты что?! Ты что делаешь?! — сдавленным голосом закричала она и стала вырываться.
— Ты же сама сказала, сделаешь все, что я захочу, если научу тебя водить трактор. Иль забыла? — Пропахшими махоркой губами Худайназар припал к щекам Гуллер. — Я долго ждал этого дня, Гуллер-джан…
Ужас, отчаяние, страх охватили Гуллер. Нет, нет! Она не дастся ему. Ни за что! Не помня себя, Гуллер отбивалась от Худайназара, ускользала из его рук, — откуда силы взялись?
— Не тронь меня, плохо будет! — крикнула она, вырвавшись.
Сердце ее бешено бьется, вот-вот выскочит из груди, мелкая дрожь сотрясает все тело. Худайназара рядом нет.
Он сидит на пороге шалаша. Не получилось, сорвалось… Как дальше вести себя с девчонкой?
Гуллер забилась в угол и горько плакала. Что теперь будет? Кому пожаловаться на Худайназара? Никто не поверит ей. Скажут, сама вешалась на шею. Не слушала ни молодых, ни старых. "Ой, я несчастная! Сама виновата, что он посмел тронуть меня. Что мне теперь делать?.."
Худайназар не идет в шалаш. "Пусть немного успокоится. Сама поймет, что все равно будет моей. Не сейчас, так позже". И он с наслаждением затянулся цигаркой.
Когда Гуллер притихла, он снова вошел в шалаш.
— Ты негодяй! — тихо сказала она. — Хочешь погубить меня? Как я в глаза людям теперь смотреть буду?
Худайназар молчал, давая ей возможность выговориться, выплеснуть весь гнев.
Когда она снова заплакала, он опустился рядом.
— Да чего ты? Думаешь, тебе кто-нибудь поверит? Теперь ты все равно моя. Молчи и работай, как работала. И только попробуй проболтаться, тебе же хуже будет. Поняла?
Он протянул руку, чтобы погладить ее растрепавшиеся косы, по Гуллер выскочила из шалаша.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
— Беркели-ага, ты, кажется, говорил, что эти — земли когда-то обрабатывались? — спросил Нурлы.
Беркели не было настроения вести разговоры. Он сопел и шмыгал носом, не зная, на ком бы выместить злость и раздражение. Фыркнув, он сердито глянул на Нурлы. "Невзрачный парень, сутулый, хлипкий, а тоже, говорят, влюблен. И стихи сочиняет. Этих баб не поймешь: любят сладкие слова. А он соловьем заливается", — подумал Беркели и спросил:
— От этих твоих стихов-михов есть какой-нибудь прок или просто бахвалишься?
— Разве ты не знаешь, что стихи вдохнули душу в человека? Девушка прочитает мои стихи и вьется вокруг меня как бабочка.
— Ну, ты слишком высоко ноги от земли не отрывай! — усмехнулся Беркели. — Хочешь сказать, что девушки ловят твои слова?
— А ты проверь. Возьми да прочитай любой женщине какое-нибудь мое стихотворение.
— И что будет? — мгновенно оживился Беркели.
— На шею тебе кинется. Вот что будет.
— Брось болтать пустое. — Беркели вдруг разом сник.
— Не видать тебе удачи до тех пор, пока не перестанешь смеяться над моими стихами. Ведь они так же святы, как хлеб, а ты — "стихи-михи", — сказал Нурлы и огляделся по сторонам, не слышит ли кто их разговора. Пожалуй, насчет стихов он хватанул лишнего. — Хочешь, сочиню для тебя стихотворение? Только назови имя той, которую ты любишь. А может, это Майтыгуль-гельнедже — твоя жена?
— Э, не болтай! Зачем называешь ее имя среди такого чистого поля? — скривился Беркели.
— А чем не хороша тебе твоя гельнедже? Разве что состарилась?
— Я тоже хочу жениться по любви, братец, — вдруг вырвалось у Беркели. — Сколько женщин сейчас овдовело, да и девушкам женихов не хватает. Я могу сейчас взять в жены и семнадцатплетнюю, по мне и вдовушка хороша…
— Э-хей! — воскликнул Нурлы и, словно впервые увидел Беркели, придирчиво оглядел его с пог до головы. — У тебя как в пословице: "В сновидении весь мир под ногами у хромого". Пожалуй, тебе и стихи не нужны.
— Ай, на всякий случай придумай стих, но не такой длинный, как те, что ты читаешь. Длинный, как собачья кишка, она, пожалуй, со скуки выбросит. Ты придумай коротенький, — сказал Беркели и надвинул ушанку на лоб. — А я тебя отблагодарю потом.
— Сегодня же напишу. А ты не откладывай благодарность на потом. Лучше дай мне сейчас ящик из-под крупы.
— Ты что, из ящика таскаешь стихи?
— Да нет. На нем писать легко. На кошме неудобно, и строчки расползаются, и бумага воняет овчиной. А девушки не любят дурного запаха, — и Нурлы потянулся к большому фанерному ящику.
В этот момент к ним подошла Огульбиби.
— Проходи, Огульбиби, послушаем с тобой стихи, — засуетился Беркели и принялся освобождать ей место.
Видно, Огульбиби была не в духе, потому что сразу принялась отчитывать их:
— Джигиты, которые горели на работе, сейчас сражаются с врагом, гибнут. А вы тут набьете утробу горячей кашей и бормочете о любви! Надо же иметь хоть каплю совести! Как не стыдно вам перед женщинами?!