Увидев Гуллер, Огульбиби подошла к ней и сказала с улыбкой:
— Скоро и тебя будем принимать. Ты у нас первая трактористка среди девушек-комсомолок. Все тебя знают.
Гуллер опустила голову.
— Я недостойна, — тихо ответила она.
— Почему же? — удивилась Огульбиби. — Может, ты боишься? Не надо. Мы с тобой будем вдвоем, две женщины-коммунистки.
Гуллер тихо заплакала.
— Не плачь. Что с тобой? Ты, Гуллер, хорошая девушка, ты достойна быть в партии. Ведь я тебя давно знаю.
Огульбиби встревожили слезы Гуллер. Надо поговорить с ней по душам, подумала она, входя в палатку.
У входа ее ожидал Беркели. Вместе с хорошо заваренным зеленым чаем он принес красивый платок с бахромой.
— Для тебя берег, хотел подарить в самый радостный твой день, — сказал он, протягивая платок.
— Такой подарок подобает делать жене, Беркели, — ответила Огульбиби, решительно отстраняя дар.
— Нет, Огульбиби, только ты достойна носить такой платок, — Беркели раскинул пестроцветную красоту, поднес к лицу Огульбиби.
— Если не хочешь поссориться со мной, убери..
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Все мысли Беркели об Огульбиби. В голове его роились разные планы, как добиться желанной цели. Но не было единственного верного решения. Что предпринять с Хуммедом, чтобы освободить Огульбиби? Верно сказано: "Волчье дитя не приручишь". Ему не нужен этот Хуммед. Да и Огульбиби он только обуза. Она, конечно, чувствует это, но никогда не признается, что сынишка мешает ей. Не прогонишь же дитя, которое носила под сердцем. Да и как людям в глаза смотреть будешь? Она не захочет, чтобы о ней судачили: вот, мол, бросила ребенка, а сама замуж вышла. Это его забота — помочь Огульбиби избавиться от Хуммеда. Но как сделать, чтобы и духу его не осталось? Надо действовать незаметно, убрать мальчишку тихо. Беркели в досаде щелкнул себя по лбу. Эх! И пустоголовым не назовешь, а придумать ничего не может. В мыслях Беркели уже много раз проделывал это. И всегда мальчишка оставался победителем. Либо кто-то слышал крик ребенка, либо их случайно встречали. И вдруг Беркели нашел решение. Нежданная догадка так обрадовала его, что он запел:
Был бы я кувшином с маслом, ай!
Моя Огульбиби опустила бы в него свои ручки…
В дождливую ночь крепко спится. В палатке сонный покой. Только у Гуллер вот уж третью ночь бессонница. Если человек не спит, он падает. Откуда она силы берет ходить и работать?
Гуллер поднялась на рассвете и вышла из палатки. Когда кончилась посевная, Гуллер перевели на обработку междурядий. Худайназара она теперь видит редко, и то издалека, избегает встречи. Она боится Худайназара. Он способен на все. Кому скажешь о своей беде, с кем посоветуешься? Любое слово обернется против нее же.
Наверное, нет прекраснее времени года, чем весна, и нет ничего красивее весеннего утра. Над зеленой цветущей степью густой медовый дух. Порхают пестрые мотыльки. В траве неумолчный треск цикад, высоко в небе звенит жаворонок.
— Ты долго ждала?
Гуллер вздрогнула, услышав голос Нурлы. Она не заметила, как он вышел из своей палатки.
— Почему не сказала, что придешь? Я бы поднялся до рассвета. Знаешь, что мне приснилось?
Гуллер тревожно оглянулась. Она не хотела, чтобы их увидели.
— Спишь, наверное, хорошо, Нурлы?
— Нет. Ты в моих мыслях и днем, и ночью. Я могу сойти с ума.
— Тогда я ухожу, — голос Гуллер дрожал.
Нурлы расстроился, он подумал, что Гуллер обиделась.
— Я что-то не так сказал? Прости меня…
Поведение Гуллер показалось ему странным, словно она чем-то напугана или чего-то боится.
— Что с тобой, Гуллер? Ты стала другой.
— Да, ты угадал. Я не прежняя Гуллер.
— Но что случилось?
— Ничего.
— Не скрывай, скажи, в чем дело. Когда я вижу твое несчастное лицо, мне не до красоты этих полей! Я живу любовью к тебе, Гуллер! Понимаешь? Я жду не дождусь, когда кончится война, Гуллер!
Слезы душили девушку.
— Я недостойна тебя, Нурлы…
Гуллер заплакала.
— Нет, нет! Мы же любим друг друга. Разве не ты сказала: "Умру — земле принадлежать буду, жива буду — тебе"?
Гуллер не могла говорить. Что есть силы она прикусила нижнюю губу, стараясь проглотить ком, стоявший в горле.
— Оставь меня, — тихо проговорила Гуллер и пошла прочь.
— Салам, Гуллер! — окликнула ее Огульбиби. — Что с тобой? Идешь будто слепая?
Огульбиби пристально смотрела на девушку, словно не узнавала ее.
— А ты, оказывается, очень красивая. Косы… брови… Как бы не сглазить, до чего хороша!
— Не сыпьте соль на рану. Для меня все кончилось. Я совсем запуталась.
— Что случилось? — участливо проговорила Огульбиби, обнимая девушку за плечи. — Я вижу, что-то тебя мучит, но ты молчишь, и я не решаюсь спросить. Ведь ты достигла своей цели. Мечтала научиться водить трактор и научилась. Что еще тебе нужно?
— Ай, разве одной работой жив человек? Вы будто и не учительница… Ну, мечтала научиться. Дорогой ценой обошелся мне этот трактор… Ночами теперь не сплю. Закрою глаза, и что-то черное — трактор или еще что-то ужасное — надвигается на меня… А вы говорите "красивая"… — Гуллер положила голову на грудь Огульбиби. — Может, красота всему помеха…
Она резко выпрямилась, отстранилась и пошла в поле.
— Ты куда? — Огульбиби хотела удержать ее.
— Разве тот, кто заблудился, знает дорогу? — ответила Гуллер.
Огульбиби шагнула за ней, но, увидев Нурлы, остановилась.
Нурлы догнал девушку, заступил ей дорогу:
— Постой!
— Не держи меня.
— Гуллер, ты не знаешь, как я люблю тебя.
Он опустился перед ней на колени.
— Прости меня, Гуллер. Без тебя мне нет жизни, я понял это. Где-то идет война, а для меня мир прекрасен, потому что я люблю.
Огульбиби издали наблюдала за ними и думала о своем. Шатлык не говорил открыто о своих чувствах. За что он полюбил ее? А она, может, полюбила его потому, что и он был таким же сиротой. Как недолго они были вместе. Где теперь Шатлык? Не видать сироте счастья. И наверное, до конца дней она больше не улыбнется.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
В последние дни погода начала портиться. Тучи опустились к земле, будто хотели отдохнуть на хлопковом поле. Дождя не было, но влага напитала листья, и хлопчатник тяжело поник. И людям дышалось тяжко.
Жизнь на полевом стане, вдали от села, нелегка. Труднее было только тем, кто на фронте.
Сары-ага приезжает на стан через день. Привозит письма и газеты. Всякий раз Огульбиби с надеждой смотрит на Сары-ага, раскрывающего свой хурджуе. И всякий раз Сары-ага опускает голову либо отворачивается.
Сегодня председателя не ждали. Увидев его, движущегося в туманной мгле, Огульбпбп похолодела. Что случилось? Недоброе предчувствие стеснило ей грудь. Может ли быть более страшная весть, чем та, которую ей уже привез Сары-ага? Огульбиби не верит и никогда не поверит. Ждать и надеяться будет до конца своих дней. С именем Шатлыка будет жить. Вырастет Хуммед-джан, опорой ей станет. Будут у него дети, а у нее внуки… Живут люди, и она будет жить, как все…
Лицо у председателя хмурое. В таких случаях Огульбиби первая не заговаривает с ним.
— Ты только не думай, что я снова с дурными вестями, — деланно улыбаясь, сказал Сары-ага. — Все хорошо, фашисты бегут, наши во всю силу лупят их… Э-э… Да-а…
Огульбиби привыкла к такому началу беседы и терпеливо ждет, как говорится, "чем заика кончит".
— Не такая уж добрая весть, а все лучше, что заранее узнали… Говорят, по старому джару сель пойдет.
— Сель?! — невольно вскричала Огульбиби.
Ей ни разу не доводилось видеть сель, но со слов Шатлыка Огульбиби знала, какое это страшное бедствие. Она тяжело вздохнула, обратив лицо к джару.
— Будет сель, — крякнул Сары-ага. — Сейчас надо подумать, как защититься от него.
— Откуда же он возьмется? — спросила Огульбиби. — Ведь и гор-то поблизости нет.
— Наверное, от Сарыязы. Когда прибывает слишком много воды, ее пускают по джару. Боятся, как бы город не затопило.
Огульбиби смотрела на прятавшиеся в темноте поля хлопчатника.
— А наш хлопок пусть пропадает, значит?
— Доченька, ведь не я пускаю этот сель, — защищался Сары-ага. — Будь моя воля, разве б я потерял хоть каплю воды. Всю, до последней капельки, направил бы на поля. Не надо уподобляться быку, который бодает другого быка за то, что земля твердая. Мы должны разумно рассуждать и понимать сложившееся положение.
Сары-ага с надеждой обвел взглядом собравшихся людей. Увидев Беркели, кивнул ему:
— Ты помнишь, Беркели, несколько лет назад здесь тоже был сель. Тогда вода принесла телеграфные столбы, вывороченные с корнем стволы деревьев.
— Верно. Получилось, как в пословице: "Бедняка не слушают, но и его слова даром не пропадают". Ведь я предупреждал тебя, когда мы только собрались осваивать земли.
Беркели повернулся к Огульбиби. Глаза его устремлены на грудь молодой женщины. Огульбиби вздрогнула, перехватив его взгляд, а Беркели обрадовался и заговорил с жаром:
— У меня есть один совет. Сделай, как я скажу, другого выхода нет.
— Говори. Если бы мне сейчас сказали: иди в Стамбул, и сель будет задержан, я пошел бы немедленно.
— Ай, зачем в Стамбул? Поезжай в район. Узнай, кто пустит на нас сель, да приведи его сюда на аркане, чтобы посмотрел на посевы, которые хочет отдать на уничтожение.
Сары-ага живо обернулся к Огульбиби:
— Может, ты сама съездишь в район, Огульбиби? Надо пойти в райводхоз. Оттуда нам сообщили, что двинулся сель. Лошадь тебе я дам.
На другое утро Огульбиби отправилась в районный центр.
— Не приезжай, пока не добьешься победы, — наказывал ей Нурлы, седлая лошадь.
Она вернулась к вечеру с почерневшим от усталости лицом.
— Ну что, какие вести — добрые или плохие? — опередив всех, спросил Нурлы.
— Плохие, — ответила она, сползая с лошади. — Опоздали.