— Огульбиби, и мне в палатке тесно стало…
Она не ответила. Сидела, обхватив руками колени, голова опущена.
Беркели стоял в нерешительности. "И что она за необыкновенное существо? Будто святая. Не тронь ее, даже близко не подойди". Он робел рядом с этой женщиной, стыдился этого непонятного ему состояния и убеждал себя, что должен действовать решительно. И тогда Беркели, положив руку на плечо Огульбиби, опустился рядом.
Удивительно! Огульбиби не шелохнулась, словно не было ее здесь, словно ушла она куда-то далеко-далеко.
Беркели выругал себя: "Ты, оказывается, дурак! Чего боялся? Она едва терпит, ждет не дождется, когда ты обнимешь ее. Ах, еще мужчиной называешься…" Он осмелел, рука его соскользнула с плеча Огульбиби и нащупала упругую грудь.
Огульбиби очнулась. Осторожно отвела грубые руки, которые тянули ее вниз, и, положив их на колени Беркели, удивленно поглядела ему в лицо.
— Огульбиби, я долго ждал тебя. Сначала я сказал себе: "Ну вот, как землю распашем, тогда…" Потом ждал, когда закончится сев. Все было так, как ты желала… Без тебя мне очень трудно. Я мотыльком кружусь вокруг тебя. Когда ты станешь моей?
— И мне трудно, — просто сказала Огульбиби, не осуждая Беркели за недопустимое поведение. — И мне трудно. Без Шатлыка.
Она сидела в прежней позе, обхватив руками колени, Беркели выпрямился.
— Я ведь не о себе пекусь — тебя жалею. Совсем одна ты осталась. Ни почет, ни слава, ни успехи — ничто не поможет одинокому. Иди за меня. На руках тебя носить буду. Сама подумай: эта война не оставит мужчин. Потом захочешь пойти замуж, да поздно будет. Не найдешь здорового…
Огульбиби чего-то недоставало и тогда, когда увидела первые желтые цветы хлопчатника, и когда подул из степи родной душистый ветер, и когда высоко в поднебесье пел невидимый жаворонок, и когда стояли ясные лунные ночи. Сейчас она поняла, чего ей не хватало. Она желала ночью быть рядом с ним, в его объятиях. А когда рука Беркели обняла ее, она поняла, кто был желанным. Она желала не всякого мужчину, а Шатлыка. Одного только Шатлыка.
— Надеешься, что все мужчины погибнут, лишь ты останешься на племя? — насмешливо спросила Огульбиби.
Она снова становилась недосягаемой, и снова Беркели оправдывался.
— Я хочу помочь тебе, — говорил он, — чтоб не мучилась. Как ты вынесешь столько испытаний?
— У какой из наших женщин меньше горя и печали, чем у меня?
— Да не о них моя забота! — отмахнулся Беркели и опять обнял Огульбиби и в тот же миг получил сильнейший удар локтем в челюсть. Слезы выступили у него на глазах от боли.
— Когда народ плаксив, свинья на голову садится. Думаешь, если женщина несчастна, то тебе все можно?!
— Огульбиби… — начал он и осекся.
Она сидела как прежде, обхватив колени, будто ничего не случилось. Он зажал кровоточащий рот и опустил голову. "Она меня даже за мужчину не считает…"
— Если у осла легкая поклажа, у него появляется одышка… Так и ты. Легкая у тебя жизнь, сытая. Завтра же бери в руки кетмень и выходи вместе со всей бригадой. — С этими словами Огульбиби поднялась, сердито отряхнула платок. — Седым сделался, а ума в твою тыкву не набралось!
Беркели прикусил губу.
— Если бы ты помахал кетменем целый день, как мы, мигом позабыл бы, где спишь, где живешь.
Не оглядываясь, Огульбиби пошла к палаткам.
Беркели понял, что сейчас обрывается последняя нить его надежды. Он вскочил и побежал за Огульбиби.
— Скажи, сколько ждать, и я буду ждать. Лишь бы ты согласилась, — торопливо говорил Беркели, сердясь на себя. — А если я виноват, прости меня…
— Ты весь соткан из вины. Если простить вину, что в тебе останется!
— Не отвергай меня, Огульбиби! Я только рядом с тобой становлюсь человеком… Попомни, будешь виновна в моей смерти!
— Кладбище недалеко! — пренебрежительно ответила Огульбиби, переступая арык.
Сердцем Беркели стремился за ней, ноги не слушались его. Он устало опустился на землю.
— Эх, знаю, что с тобой делать, но власть твоя!
Огульбиби легла. Рядом с собой она услышала ровное дыхание Гуллер. Девушка крепко спала. А Огульбиби была растревожена. Снова, прежде чем уснуть, думала о своем Хуммед-джане. Не могла она поверить, что ее малыш погиб, и не могла понять, откуда была в ней вера, что дитя ее живо. Бесконечной чередой кружились в голове эти мысли. "Скорей бы уж начиналась уборка, — сказала себе Огульбиби. — На этом проклятом месте я не останусь ни на миг. Скорей бы все кончилось…"
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Будто недавно все это было: пахота, посевная, потом сель, когда потерялся Хуммед-джан.
И вот уже прошло полгода. Близился отъезд в село и Огульбиби поняла, что привыкла к своим полям. С любовью оглядывала она ровные карты, возникшие на заброшенной земле. Потом радовалась обильному цветению хлопчатника. Когда же раскрылись первые крепкие, как бубенцы, коробочки, у нее невольно слезы потекли из глаз. От большой радости тоже плачут. Вскоре карты побелели. И тогда, повязав фартук-мешок, они собирали хлопок.
Все было так, как говорил Сары-ага. Земля одарила людей за труд. И хотя на одной карте сель полностью уничтожил хлопок, план был выполнен. Огульбиби сдержала свое слово. Позади осталась боязнь подвести колхоз, не справиться с незнакомым делом.
Будто вчера говорила в тоске Огульбиби: "Скорей бы уже началась уборка…" Теперь, будь ее воля, осталась бы на стане жить. Ей казалось, что здесь легче переносить одиночество, забывать горе. В поле день бежит быстрее и бесконечная зимняя ночь короче.
И земля, и люди, и жизнь менялись на глазах. За полгода вырос их стан. Они жили в палатках, а сейчас уже два дома заканчивают. Принялись посаженные ими деревца. Поначалу здесь даже колючки на растопку не было, а теперь вон сколько сухих стеблей хлопчатника. Все трудности одолели и победили. Теперь можно возвращаться в село.
Когда хлопок был собран, кусты порубили и сложили рядами на чилях. Перепахивают землю два трактора. Потом проведут зимний полив, и земля будет отдыхать до весны.
Кусты хлопчатника с нераскрывшимися коробочками — курек — грузят на телеги и увозят в село. Возле каждого двора оставляют понемногу. Чистить курек — работа зимняя. Сначала надо обобрать кусты. На зимней стуже руки скоро начинают мерзнуть. Тогда разжигают костер прямо во дворе либо отогреваются в доме. Днем собирают коробочки, вечером вручную раскрывают их и выбирают хлопок. Сырые коробочки шелушить легче. Высохший курек в кровь царапает руки. От этой нудной работы никто не освобожден: и старым, и малым — всем достается.
Зимними вечерами старики собирают ребятишек, рассказывают им сказки, чтобы веселее шла работа.
А недавно разнесся слух, что скоро привезут машину, которая сама чистит курек. "Ох, как она облегчит нам работу, — подумала Огульбиби. — Видать, заводы стали выпускать не только военные машины. Война скоро закончится. Может, и Шатлык вернется. Говорят, возвращаются без вести пропавшие".
Огульбиби сидит в телеге, которая везет ее в село. Лошади, ступив на знакомую дорогу, идут рысцой. Позади остается опустевшее поле. Прощально машет своими метелками камыш на берегу полноводного джара.
Дорога сворачивает на кладбище, петляет среди могил. И Огульбиби, и Юсуп-возница сосредоточенно молчат. "Сколько покоится здесь людей, — вздохнула Огульбиби. — В этой милой земле, под этим прекрасным небом каждому есть место". Мысли ее устремились вперед. Что ждет ее? Зачем едет она в село, для кого жить будет? Обоих крыльев лишилась. Но почему она, глупая, знает, что Хуммед-джан ждет ее? Уж не тронулась ли она умом с горя?
Может, нужно обзавестись новой семьей? Пройдет время, будешь шутить, радоваться. И мужу служить будешь. Но в самую сладостную минуту не привидится ли тебе Шатлык? Ты вздрогнешь тогда, поникнешь. После этого повернется ли у тебя язык говорить своему избраннику: "Я тебя люблю"? Раньше или позже поймет он, что ты обманываешь его. Разве это жизнь? Огульбиби ужаснулась своей мысли. Нет, лучше и не пытаться сложить все заново.
В селе Огульбиби с новой остротой почувствовала свое одиночество. Дом разбередил начавшую было затягиваться рану. На стане Огульбиби привыкла все время быть среди людей. В селе она осталась один на один с собой. Поравнявшись с домом Огульбиби, телега остановилась. Огульбиби сошла на землю, вынула ключ, но не стала открывать замок.
На дороге появился Беркели, он увидел Огульбиби. Хоть и обидела она его сильно, Беркели не может на нее сердиться. Ноги сами несут его к ней.
Приблизившись, Беркели откашлялся, но она не обратила на него внимания.
— С благополучным возвращением, Огульбиби.
— Вот и вернулись. А ты вовремя уехал, не то женщины передрались бы из-за тебя.
— Опять смеешься надо мной? — сказал Беркели. — Хочешь послушать стихотворение Нурлы?
Эта красота, молодость
Уйдут от тебя.
Эта печаль, эти страдания
Покинут меня…
Огульбиби задумалась: станет Нурлы поэтом или не станет, трудно сказать, но хорошим человеком он стал.
— Ну как? — спросил Беркели.
— Что как? — удивленно переспросила Огульбиби.
Беркели покачал головой:
— Поняла?
— Что надо понять?
Беркели пристально посмотрел в глаза Огульбиби. "Не рехнулась ли она?"
Огульбиби прислонилась к тутовнику и смежила веки. Через некоторое время она открыла глаза. Увидела чистое небо, потом огляделась вокруг. Встретила взгляд Беркели, нахмурила брови и потупилась.
— Я жду тебя, Огульбиби…
— Журавль в небе, капкан на земле.
У Огульбиби закружилась голова. Приложив ладонь ко лбу, она подошла к дверям дома.
Верно говорят: "Зимой погода сорок раз на день сменится". Вчера ярко, по-весеннему светило солнце. А сегодня Огульбиби проснулась от завывания холодного ветра.
Вчера до полуночи она приводила в порядок дом. Постели, книги, тетради Шатлыка — все было покрыто слоем пыли. После уборки дом стал просторнее.