— Будешь слушать или нет?
— Буду, рассказывай.
— Только обещай не перебивать!
— Клянусь! Под салютом всех вождей!
Марфе Петровне Рюминой было всего шестьдесят пять лет, но выглядела она на все восемьдесят. Виной тому была тяжелая жизнь, а больше того — ее необыкновенный дар. Юность у нее была весьма бурной. В ней было несколько мужей, две отсидки в лагерях, бродяжничество и много чего другого. Собственно, подобной пестрой биографией в нашей стране могли похвастаться многие и многие. Но Марфа была человеком особым. Никогда не унывала, надеялась на лучшее и, хотя это лучшее никак не наступало, она продолжала надеяться. Так продолжалось лет до сорока, когда женщина второй раз попала на нары, причем из-за ерунды. Что-то там украла несерьезное, вроде пары пирожков или булки хлеба — есть очень хотелось. Но один срок у нее уже имелся, на нее навесили какие-то другие дела — кандидатура подходящая: полубродяжка, воровка, рецидивистка — и припаяли аж восемь лет. Хорошо хоть убийство не приписали. Хотя могли совершенно свободно.
В лагере Марфа ничем не выделялась, работала, как все, лесбосом не баловалась, начальству не грубила. И вот однажды соседку по койке избили барачные суки, которые просто сорвали на девушке злость за проигрыш в карты. Избили сильно, отбив почки, повредив ребра. Она не могла подняться, лежала и тихо стонала, но никто не спешил доложить об этом надзирателям. В лагере свои законы и, если хочешь жить спокойно, лучше думать только о себе, потому что, если попадешь в беду, никто другой о тебе думать не будет.
Но Марфа не вынесла этих тихих жутких стонов, подсела к девушке на койку, стала гладить ее по голове, успокаивая, взяла за руку. Кто-то грубо заржал:
— Ты что, Марфутка, «ковырялку» себе подыскиваешь?
Марфа ничего не слышала. На нее вдруг накатило. Она не могла объяснить, как именно, но увидела внутренним взором все поврежденные органы несчастной девушки. Они болели, кровоточили, и, чтобы их успокоить, надо было на них подуть, как дуют на ушиб или царапину на пальце у ребенка. Марфа мысленно подула, и боль стала утихать. Стоны прекратились, и избитая девушка заснула. А через несколько часов, проснувшись, чувствовала себя как прежде, словно и не месили ее ногами озверевшие суки. А у Марфы появились первые седые волосы.
Никто не удивился чудесному исцелению. На зоне и не такие чудеса случаются. Девушка стала подругой Марфы. В хорошем смысле подругой, не в лагерном. Была она до ареста студенткой мединститута, на последнем курсе, когда на вечеринке, пьяная, случайно вытолкнула из окна пятого этажа общежития пьяную же подругу, которой вздумалось посидеть на подоконнике, подышать свежим воздухом. Дело замять не удалось, и, хотя срок дали минимальный, это все равно был срок.
Бывшая студентка-медичка первой обратила внимание на удивительные способности Марфы. Если человека донимали какие-то сильные боли, стоило Рюминой присесть рядом, взять за руку, как боли немедленно стихали, человек засыпал или застывал в неподвижности, а через некоторое время был как новенький. Но каждый такой сеанс отнимал здоровье у самой Марфы. Она старела, иногда незаметно, иногда чуть ли не на глазах. Появлялось все больше седины на голове, покрывалось морщинами лицо, отекали ноги. Из сильной, красивой, цветущей, насколько это возможно в лагерных условиях, женщины, она постепенно превращалась в старуху. Сама Марфа словно и не замечала изменений, была все такой же веселой и общительной, как раньше.
Но студентка, вспомнив, чему ее учили, не на шутку встревожилась и принялась охранять подругу, словно курица единственного цыпленка. К тому времени изустная молва уже стала распространяться по лагерю, к Марфе потянулись со всевозможными болячками: от порезов до геморроя и язвы желудка. Сама целительница не смогла бы отказать никому, но верная подружка гнала почти всех со страшной силой, и только если дело было очень серьезным, все же разрешала сеанс. К ее чести, надо сказать, что она и не думала о том, чтобы на этом заработать, хотя по меркам зоны могла сколотить неплохой капитал.
Триумфом Марфы было излечение маленькой дочери начальника лагеря, которая упала с дерева и повредила позвоночник. «Кум» был безутешен, он души не чаял в своей дочурке, а врачи в один голос заявляли, что девочке суждено всю жизнь ходить в гипсовом корсете, и впоследствии, возможно, пересесть в инвалидное кресло.
В способности лагерной целительницы начальник не верил ни на йоту и решился на сеанс только от отчаяния и после долгих уговоров жены. Марфе хватило пятнадцати минут, чтобы поставить девочку на ноги. От повреждения не осталось и следа.
Как лицо должностное, начальник доложил о феномене наверх. Там, к счастью, на доклад внимания не обратили. А как благодарный отец он сделал все возможное для досрочного освобождения осужденной Рюминой М.П. за примерное поведение, постоянное перевыполнение производственных норм и активное участие в общественной жизни исправительного учреждения. Свои восемь лет Марфа отсидела только наполовину. Она вышла на волю даже раньше своей подруги, которой оставалось еще полгода.
После освобождения Марфа Петровна уехала в Байчорию. Какие-то корни у нее были отсюда или дальние родственники проживали. Работала, жила потихоньку, на время прекратила исцелять. Но однажды не удержалась, и получилось очень плохо. То есть, конечно, людей она вылечила, но поднялся страшный шум. Тогда всякую паранормальную деятельность не жаловали, обзывали шарлатанством и мракобесием (что на девяносто процентов в принципе верно). Нашлись злопыхатели, которые настучали, куда следует, о незаконном врачевании и нетрудовых доходах, хотя Марфа и провела-то всего два сеанса, а денег со своих пациентов принципиально не взяла, считая, что на людском горе зарабатывать грешно. И если бы за нее не вступился один из пациентов, бывший работником местного райкома, то сидеть бы Марфе опять на нарах.
Тем временем освободилась подруга. В Москве она восстановила старые связи, и в Байчорию стали приезжать лечить свои тяжелые недуги большие столичные люди. Довольно редко, примерно пару раз в месяц, потому что подруга умело фильтровала приток страждущих. Опять же делала она это не из корыстных побуждений, а потому что в лагере стала несколько религиозной и считала, что раз Бог дал человеку такой дар, то и должен человек его использовать во благо другим людям и во славу Господню. Но религиозной она стала не настолько, чтобы объявлять Марфу святой и раздувать шум на весь мир, помнила о том, как дается целительнице ее работа.
Марфа Петровна и тут ни денег, ни подарков не брала. Еле-еле одному из пациентов удалось получить ее согласие на квартиру, да и то самую скромную, однокомнатную в «хрущебе». Местные власти (и соответствующие органы, естественно) о ней знали, ворчали, но, предупрежденные из столицы, трогать не решались и даже изредка, тайком, пользовались ее помощью. Помня о прошлом скандале, Марфа их не жаловала.
Так она превратилась в некоторым образом элитную целительницу, попасть к которой мог далеко не каждый. А Рита попала и даже подружилась. Сама она была на сеансе всего один раз, прониклась к старушке жалостью и любовью, помогала ей от чистого сердца, как могла. Часто готовила, стирала и с болью видела, что Марфа Петровна все больше сдает и жить ей осталось не очень много. Но такова участь всех благодетелей человечества. Наверное, какой-то закон природы…
И еще одна способность была у Марфы Петровны. В некоторых случаях она могда предсказать, нет, вернее, увидеть судьбу человека. Смутно, всего на несколько лет вперед, но могла. Вот об этом знали только Рита, да еще московская подруга, бывшая когда-то студенткой, а потом осужденной. Ну а почему бы и не быть Марфе еще и провидицей? Талантливый человек редко бывает талантлив только в одном.
В этом месте рассказа Риты у меня появились кое-какие подозрения. О чем они шушукались за столом, пока я бессильно сидел в кресле? Уж не о моей ли будущей судьбе? И не было ли это главной причиной, по которой Рита притащила меня к бабке? Вообще-то такие мысли можно назвать синдромом закоренелого холостяка, когда в любой женщине мерещится потенциальная захватчица и нарушительница сложившегося одинокого уюта. Не таким уж я был устоявшимся холостяком, чтобы бояться женитьбы, тем более только вероятной, но разве думать о чем-то себе запретишь?
Короче, такая вот появилась у меня знакомая целительница и провидица в столице захолустной степной республики Байчория. Вошел в ряды известных личностей, которых она пользовала. А фотографию дарить все равно не собирался. Во-первых, я личность совсем неизвестная, а во-вторых — по службе не положено. Ну и если, в-третьих, то как-то не верилось мне, что даже шрамы от ран у меня исчезли. Проверить же это не представлялось пока возможным — не лезть же под куртку, свитер и рубашку, щупать, прямо здесь, на лестничной площадке!
— Хорошо, дружок, — сказал я, когда Рита закончила рассказывать, — давай выдвигаться по направлению к дому. А то после сеанса твоей чудесницы что-то есть хочется.
И осторожно оглядел двор через мутное стекло. На скамейке никого не было. Ну не железный же этот молодой «хвост», чтобы все время нас там дожидаться! Морозно! Где-нибудь в подъезде прячется, вот так же, на площадке. Да хотя бы вон в том, оттуда как раз обзор удобный.
Хорошо, что я прикинул это заранее, потому что, выходя из подъезда, внимательнее оглядел возможное место укрытия «хвоста». И, заметив в окошке лестничной площадки между третьим и четвертым этажами характерный блеск, успел втолкнуть Риту обратно в подъезд. Пуля ударила как раз там, где только что находилась моя голова.
По всем правилам киллер после выстрела, удачного или нет, должен тут же бросать оружие и уходить. Но кто знает этих провинциалов? Может, он собирается теперь сидеть и долбить наш подъезд, пока кого-нибудь не ухлопает или патроны не кончатся?
Да что же это за гадство такое! Ни дня покоя нет! Вышел чинно-благородно прогуляться с любимой девушкой, морозным воздухом подышать, развеяться, никого не трогаю, примусы починяю — и на тебе! Какой-то сволочи приспичило палить, да еще наверняка на поражение. Был бы я один, хрен с ним, но ведь здесь Рита! Кстати, как она? Оглянувшись, я увидел, что подруга моя стоит совершенно спокойно, не бледнеет лицом и в обморок падать не собирается. Нервы такие железные или просто не поняла, что произошло?