В этот миг заговорило радио. Очень громко. С минуту я слушала, потом выключила его. Пока я шла к черному крыльцу, вытаскивая из сумочки ключ, пожимаясь от утренней прохлады, у меня зародилась догадка. И чем дольше я думала, тем больше она превращалась в уверенность. Мне была послана весть. Нечто пронеслось совсем рядом — на беду ли, на радость, не знаю. Ибо я осталась глуха.
Я мчалась одна сквозь ночь, и что-то неведомое летело подле меня. Все завершилось благополучно. Пустые дороги уберегли меня от аварии, почти неминуемой при подобной скорости, а собственная душевная глухота помешала откликнуться на неведомый призыв.
Я вошла в дом и плотно закрыла за собою дверь.
Знаете, как это бывает, когда живешь там, где прошла вся жизнь, где всегда жила твоя семья, твой род. Ты привыкаешь видеть окружающее не только в пространстве, но и во времени. Когда я гляжу на речку Провиденс, я вижу не просто мутно-желтую речушку, которая взбухает и выходит из берегов по весне и несет свой ил на заливные хлопковые поля. Я вижу, как бредет наудачу мой предок Уильям Хауленд, недавний солдат, ищет, где бы поселиться. Вижу, как он продирается сквозь заросли тростника, шагает по болотам, человек с худым и простоватым лицом, как на портрете в моей столовой… Я не могу, взглянув на гриву, торчащую на востоке, увидеть лишь зеленую глубь густых лесов. Я вижу больше. Я вижу своего родича Эзру Хауленда с пулей в животе после битвы на Тимовой переправе во время Гражданской войны — в каких-нибудь пятнадцати милях отсюда, но он сумел добраться лишь до вершины гривы, не дальше. Говорят, все пятнадцать миль за ним тянулся кровавый след. А тут, уже завидев родной дом, он сполз с коня и умер. Мать, тетка и сестра — они оставались одни в целом доме — увидели, как кружат над ним ястребы и сарычи, пошли сами на то место и нашли его… Даже въезжая в Мэдисон-Сити, я вижу не просто захолустный городок, где по канавам слоняются облезлые дворняги. Я вижу его в те дни, когда разбойничья шайка Уиттикеров — все шестеро братьев — поставила на речном причале свою лодку и пошла в город грабить и убивать. Потом Уиттикеры двинулись дальше, к побережью залива и забрали с собой дочку хозяина извозчичьего двора. Люди болтали, будто ее и не думали похищать насильно, она навязалась сама, и, стало быть, сама виновата, что о ней не было больше ни слуху ни духу, а только далеко за болотами, к югу от города, нашли человеческий скелет — говорят, ее останки…
Вот как обстоит со мною дело. Я вижу все не таким, как сегодня. А вижу, как было раньше, вижу во времени, со всех сторон. И это плохо. Потому что тогда начинаешь думать, будто знаешь эти места, знаешь людей, которые здесь живут.
События развивались вот как. Старик Дейд протянул на губернаторском посту на четыре года дольше, чем предсказывал Джон, и на третьем году третьего своего срока умер. Присягу принес вице-губернатор Хоумер О'Киф, представительный седовласый уроженец южной части штата. Он производил впечатление почтенного человека — чем никогда не отличался старик Дейд, — и его кандидатура была выставлена на выборах с целью завоевать голоса почтенных, зажиточных обывателей. При всем том Хоумер О'Киф был напыщенный и тупой болван.
Когда Джон сказал мне, что губернатор Дейд умер, он прибавил:
— Погоди, теперь увидишь, каких дров наломает старина Хоумер. — Он хмыкнул себе под нос. — Любому, кто придет ему на смену, устроят триумфальное шествие, как Иисусу Христу в вербное воскресенье.
Что ж, он оказался прав. Всего я не припомню, только вышла какая-то скандальная история со строительством нового шоссе и еще одна, связанная с помощью неимущим. В Педагогическом колледже штата обнаружился преподаватель-коммунист с партийным билетом. Дотла сгорела школа в Плейнвью, и родители погибших детей, а за ними и весь штат сочли виновником губернатора О'Кифа. Ураган, которому по всем приметам следовало бы пронестись над Юкатаном, круто повернул и обрушился на побережье Мексиканского залива. И в довершение всего тем летом вспыхнула эпидемия полиомиелита, и плавательные бассейны по всему штату были закрыты, а лето выдалось на редкость знойное. Пожалуй, это сыграло решающую роль.
У нас жизнь шла заведенным порядком, только с каждым месяцем на лице Джона ясней обозначалось довольство.
— Может быть, и я чем-то могу помочь? — спросила я.
Он подмигнул.
— Ты помогаешь, и еще как!
— Я решительно ничего не делаю.
— Ученого учить — только портить. Ты и так мила и добра и всем нравишься.
— Не шути со мной, Джон.
— Милая, ты идеально подходишь для своей роли, оттого я на тебе и женился.
Я прикусила язык; я далеко не была уверена, что он не сказал чистую правду.
До выдвижения кандидатов оставались считанные недели, но никаких особых, чрезвычайных дел у меня не прибавилось. Джон почти все время пропадал в разъездах, так что в доме было тихо. Раза два ко мне наведывались репортеры поглядеть, в какой обстановке живет супруга кандидата. По-моему, они были разочарованы.
Однажды мне позвонили из Атланты супруги Худ, Клара и Сэм, — в полном негодовании. Причиной была речь Джона, изложенная на страницах одной местной газеты.
Я говорила сразу с обоими — у них была привычка вести разговоры по двум аппаратам.
— Знаешь что, милая моя, на этот раз он перегнул палку, — сказала Клара.
— Я не в курсе, — сказала я. — У нас в газетах ничего не писали.
— Я думаю, — сказал Сэм. — Верно, газеты тоже принадлежали твоему деду?
— Да перестань.
— Может быть, он на самом деле так не говорил? — спросила Клара. — Или говорил?
— О чем идет речь, я не понимаю?
— Содержимое черепа у негра весит в среднем на 169 миллиграммов меньше, чем у белого. Толщина черепа у негра в среднем на 1,2 миллиметра больше. Таким образом, он просто по природе своей не способен равняться с белым человеком…
Я перебила ее:
— Суть ясна, спасибо.
— Слушай, — сказал Сэм, — неужели, чтобы заполучить лишние голоса, им мало традиционного: «Кто согласился бы выдать за негра свою сестру?»
Клара сказала:
— Честное слово, прямо совестно быть с ним в родстве. Я готова была провалиться сквозь землю, когда эта муть попала в наши газеты.
— Ты для того мне позвонила, чтобы это сообщить?
— Нам просто не верилось, — сказал Сэм.
Клара сказала:
— Мы думали, это однофамилец или какая-то ошибка.
— Понятия не имею, — сказала я. — Во всяком случае, я передам Джону, что вы недовольны.
— Ты не можешь такое исповедовать. Особенно после того, как вел себя твой дед.
— Я очень занята, — сказала я. — Я вам потом как-нибудь позвоню.
Я отошла от телефона с таким ощущением, будто меня насквозь прохватило ледяным холодом. Что это было — гнев или страх, — я не могла разобрать. Я вышла во двор и растянулась на солнце, чтобы жаркие желтые лучи прогрели меня до самого нутра. У меня была куча дел. Надо было проверить счета за месяц. Надо было позвонить одному человеку в Луизиану и сказать, что мы согласны купить для детей его красавца пони, крохотного чалого шетланда. Но ничего этого я не делала. Я неподвижно лежала на припеке, дожидаясь, пока в меня просочится тепло. Страшно, когда тело вот так цепенеет от холода. Это похоже на смерть.
Джон позвонил на другой же день.
— Атлантские газеты не пожалели для меня места, — сказал он. — Вероятно, ты это уже знаешь от своих родичей?
— Да.
— Эти газетки не питают ко мне дружеских чувств. Я был уверен, что они накинутся на такой лакомый кусок.
— Ты действительно это сказал?
— А как же. Но ты, случайно, не обратила внимания, где это было сказано?
— Нет.
— В Совете белых граждан.
— Ах так, — сказала я.
— Родная, ты, надеюсь, не очень расстроилась из-за своих любезных родственников, провались они совсем?
— От тебя именно это хотели услышать, так ведь?
— Безусловно, — сказал он. — Здешние газеты этого печатать не станут. А атлантские — на весь штат не наберется и десятка негров, которые их читают. Да и потом, — он усмехнулся, — это все пустяки по сравнению с тем, что порол мой противник. Нарочно не придумаешь.
— Нас подслушивают, — сказала я.
— Девочка моя, пусть их слушают на здоровье… — Он рассмеялся. — Мой высокочтимый противник в пылу собственного красноречия изволил высказаться в пользу судов Линча, — он опять хохотнул.
— Вот как, — сказала я.
— Я тебе завтра позвоню, дорогая…
— Ладно.
— Я тебя люблю.
— И я.
— Подумай только, как это будет звучать на их ленте… Муж и жена любят друг друга — легко ли такое осмыслить… — Он снова рассмеялся. Его просто распирало от веселья. — Пускай хоть весь штат меня слушает, будь здорова.
По-видимому, после такого разговора я должна была прийти в хорошее настроение, но этого не случилось. Мне становилось все тошней.
Один раз за эти последние дни предвыборной суматохи Джон все же вырвался домой. Он подцепил что-то похожее на вирусный грипп, с очень высокой температурой. В общем, едва держался на ногах, когда приехал. Он привез с собой врача и несметное количество антибиотиков. На другой день жар исчез, и Джон тоже.
Он провел дома сутки, я подносила ему то горячий бульон, то мороженое и, улучив минуту, когда мы остались одни, спросила:
— Джон, правда, ты ведь на самом деле не думаешь так про негров?
Его блестящие синие глаза сузились.
— Ага, стало быть, родственнички впустили-таки змия в райский сад?
— Я хочу знать.
— Малый объем черепа и мозг с булавочную головку… Я цитировал этого, как его… Ну, маньяка-биолога, купленного Советом.
— Да, но ты-то сам что думаешь?
Теперь он сделался серьезен, очень серьезен.
— Я человек дела, — сказал он. — Мне приходится принимать вещи такими, как они есть. По отношению к неграм это подлость, но от того, что я так скажу, не станет лучше ни им, ни мне. — Он взял у меня из рук чашку с дымящимся бульоном и поставил на ночной столик. Вслед за ней по воздуху потянулось благоухание сельдерея. — Тебе вот хочется, чтобы я был рыцарем на белом коне и сражался за справедливость… А кем бы я стал тогда? Политиком не у дел и адвокатом без клиентов, только и всего.