Эркеле показала на блюдо с мясом.
– Вкусно. Другое разное – нет, не надо. Как сказать? Я забыла.
– Погоди. – Ойгор задумался. – Соображу. Мясо тебе нравится, а другая еда – нет. Нравится – не нравится? Это?
– Да-да, это! – Эркеле обрадовалась и даже захлопала в ладоши. – А когда нравится очень? Эркеле все за это отдаст. Убьет, умрет – так нравится. Как сказать?
– Умрешь? За мясо? – потешался Ойгор. – Я так всегда и думал.
– Нет-нет, забудь мясо! – Эркеле замахала руками. – Человек так нравится. Как сказать?
Ойгор вмиг стал серьезным. В тишине уютно потрескивало пламя, да тени безмолвно плясали по стенам.
– Тогда… – начал он не своим голосом. – Тогда говорят… «я люблю тебя».
Это прозвучало как признание. Да это и было признанием, неожиданным для самого Ойгора. Он не мог не понять, для чего Эркеле завела такой разговор. И давно знал это. В своем былом одиночестве, наедине с собственными мыслями и болью, которая никогда не уходила из тела совсем, а лишь отступала на время, Ойгор научился понимать Тайгу, понимать людей. Взрослый и мудрый, он не мог не видеть, что Эркеле слишком привязалась к нему.
Ойгор обхватил голову руками и раскачивался в такт сбившемуся дыханию. Эркеле придвинулась ближе, взяла его за руки, опуская их. Потом придержала за плечи, успокаивая и заставляя сидеть неподвижно.
– Нет, Эркеле, нет, – прошептал он на ее невысказанные слова любви.
– Почему нет? Не понимаю, – печально сказала она.
Ойгор уткнулся лицом в колени Эркеле, согнувшись пополам, и обвил руки вокруг ее талии.
– Потому что мне нечего тебе дать, – прозвучал его голос, приглушенный шерстяной юбкой. – Потому что однажды я не смогу подняться на ноги. Может, это случится на следующем рассвете. Может, через три луны. Может, через пять зим. Но однажды я уже не смогу встать. И не умру, а буду лежать, корчась от боли. А ты станешь ухаживать за мной. Тебе нечего будет есть, нечего носить. Некому будет починить стены, в которых ты спишь, и принести хворосту для очага, что тебя греет. Поэтому не надо, Эркеле, не надо!
– Мало поняла. Когда не встанешь, кто будет с тобой?
Он снова сел. Каре-зеленые глаза пытливо глядели на него, требуя ответа.
– Никого, – просто ответил он. – Может, Сестра. Если ее муж согласится терпеть лишний рот в доме.
– Не хочу, чтобы никого. – Эркеле вздернула подбородок и вид имела самый решительный. – Я буду. Пожалуйста.
– Милая, хорошая Эркеле. – Ойгор прижал ее ладонь к своей щеке. – Не желаю тебе такой участи. В стане, может, понравишься кому. Хорошему воину. Или служанкой пойдешь жить в богатый дом.
– Лучше в Тайгу. В чужой дом – нет, – возразила Эркеле, уже почти плача. – Не прогоняй. Я люблю тебя, люблю!
Ойгор засмеялся от счастья, услышав это. Женщины, которые у него когда-то были, не любили его всерьез. Он и не помышлял, что появится такая, что будет готова связать свою жизнь с ним, калекой, неспособным содержать семью. И откуда она взялась? Подарок Меш Ээзи тому, кто всегда чтил лесные законы.
Ойгор стоял на краю обрыва и шагнул туда, больше не думая ни о чем. Ни о чем, особенно о будущем, которого так боялся. Обнимая трепещущую Эркеле, он думал только о сегодняшнем дне, принимая его дар. И если Охотнику Тайга мнилась дикой и необузданной, то он, Ойгор, всегда знал, что она заботливая и преданная. Такая же, как прижавшаяся к нему Эркеле.
В середине весны охотники отправились в большой стан. Было уже тепло, и мужчины скинули шубы так, что те остались висеть на туго затянутых на поясе ремнях.
Эркеле сидела на лошади позади Ойгора, одну руку положив ему на плечо, а другой – обняв за талию. Лошадь нервничала и часто упрямилась. Ойгор подумал, что животному не под силу двойная ноша. Эркеле тоже чувствовала себя неуютно. Ей явно не приходилось раньше ездить верхом, и Эркеле неуклюже пыталась держать равновесие.
– Нужно тебе лошадь купить, Эркеле, – сказал Ойгор. – Как свадебный подарок. Хотя нет – шуба нужнее. Не сможешь ведь ты и следующей зимой по-прежнему кутаться в мое одеяло, выходя из дома. Жаль, не получится подарить тебе и то и другое.
– Не надо подарка. – Эркеле поцеловала его в спину чуть ниже шеи.
– Эркеле! – зашипел Ойгор. – Я же говорил: на людях – нет, нельзя. Можешь взять за руку и только. Целовать, гладить, прижиматься – нельзя.
Эркеле хихикнула.
– Я тебе все равно что-нибудь подарю, – продолжал Ойгор. – И без того у нас свадьба будет не как у людей. Ни сватовства, ни приданого, ни выкупа. У тебя родных нет совсем, у меня – родителей. Если бы не моя охотничья удача в последнюю луну, не знаю, чем бы гостей угощали.
В стане охотников встречали радостно. Крича и смеясь, к дороге сбежались их семьи, друзья и просто любопытствующие. А также те, кто первым хотел купить лучшие шкурки. Сестра Ойгора повидаться с ним не явилась.
Эркеле здесь не понравилось. Ойгор видел, что она боится. Эркеле снова выглядела загнанным зверьком, как в их первую встречу.
– Ты привыкнешь, – шепнул Ойгор, беря ее за руку. – Пойдем, покажу, где я живу. Я там все вещи брошу, и навестим мою Сестру.
– Зачем?
– Я тебя у нее оставлю. Здесь нам нельзя вместе жить. Встречаться можно сколько угодно. Буду брать тебя с собой в лес, если хочешь.
– Охотиться будешь? Здесь тоже? – не поняла Эркеле.
– Конечно. Чуть позже. Не за шкурками теперь, а ради мяса. У Сестры есть несколько овец, тебе баранина понравится, – улыбнулся Ойгор.
Эркеле была очень бледна и украдкой смахивала слезы. Ойгор и сам боялся того же, что заботило сейчас его невесту. Поладят ли они с Сестрой? Он сомневался в этом.
Аил Ойгора оказался довольно просторным, пятистенным. Его строил еще отец, когда их семья была полной, счастливой и ни в чем не нуждалась. Ойгор поморщился, увидев, что несколько бревен за зиму прогнили и ввалились.
– Остывший очаг – сломанные стены, – вздохнул он и вошел, приглашая Эркеле внутрь.
В темном и пустом аиле стоял сырой затхлый запах. Вещей оставалось очень мало, ведь Ойгор со дня смерти матери продал все, что мог. А когда-то здесь были мягкие войлочные ковры и много домашней утвари.
Ойгор принялся заносить в дом мешки, которыми была навьючена лошадь. Два больших, с постелями и прочим скарбом, один поменьше – со шкурками. Бросил в дальний угол оружие и принялся перебирать шкурки, развязав мешок, – выбирал подарок для Сестры.
– Сестра на пять зим старше, – рассказывал он. – Замужем за кузнецом. Кузнец – это кто делает железные вещи, понимаешь? Дочь у них старшая тоже замужем. Есть еще два сына, один совсем маленький. Они в большом достатке живут. Сестра валяет войлоки. Думаю, тебя сможет научить. Тебе дело нужно, Эркеле. Без дела нельзя.
– Что это – войлоки? – упавшим голосом переспросила она.
– Это из чего у тебя чулки, – улыбнулся Ойгор.
Он выбрал наконец шкурку, а потому встал на ноги и подошел к так и оставшейся у порога Эркеле.
– Идем? Эй, ты чего?
Эркеле хлюпала носом и нервно теребила кончик рыжей косы. Ойгор поцеловал ее в губы и прижал к груди.
– Я знаю, моя девочка, знаю. Ты потерпи немного. Осенью сыграем свадьбу и перейдешь ко мне жить. А я тут пока подлатаю стены, подготовлю все. А то можно подумать, здесь давно никто не живет. И так каждую весну.
– Хочу в Тайгу обратно, – плакала Эркеле. – Здесь чужая. Здесь меня не полюбят. Хочу с тобой! Почему так долго? Почему осенью?
– Так принято у нас. Все важные вещи происходят только весной и осенью: свадьбы, похороны[28], большие ярмарки, – терпеливо объяснял Ойгор. – Это время перемен для людей, утро и вечер года. Посмотри на землю вокруг – она ведь меняется, значит, можно и нам. Для всего в жизни свое время, Эркеле. И природа указывает правильное, нам остается только следовать за ней. Ведь человек глуп, не знает ничего.
– И потом я смогу всегда жить в твоем доме? Быть с тобой? – настаивала Эркеле.
– К зиме пушной зверь в Тайге пойдет опять, – нехотя ответил Ойгор. – И я… я уеду обратно один.
Она подняла на него ошеломленное, растерянное личико, а потом с силой оттолкнула от себя.
– Почему один?
– Ты же видела, никто на зимовье семьи не берет. Жены и дети в стане остаются. И ты останешься – беречь огонь в очаге и ждать меня. Это только первую зиму будет тяжело. Потом привыкнешь, к тому же, надеюсь, у нас появятся дети, и тебе не будет без меня одиноко. Мы после еще об этом поговорим, хорошо?
Эркеле отвернулась и вышла из аила.
– Такое чувство, что я обманул ее, – сам себе сказал Ойгор.
Он вспомнил детенышей диких зверей, которых иногда приносили в стан охотники, случайно убив их мать. Многих удавалось приручить, но живость их сменялась тоской, а взгляд потухал навсегда.
– Ты смеешься, Ойгор? – шипела Сестра, оттащив его в сторону за локоть, пока Эркеле увлеченно играла в камешки с ее младшим сыном, сидя прямо на полу. – Что за выходки? Где ты ее подобрал?
– Я тебе уже объяснил.
– Что это за объяснение? Купил за лисью шкурку! – передразнила Сестра. – Хоть бы соврал что поприличнее.
– Я бы соврал, – невесело усмехнулся Ойгор, – да охотники все выболтают по стану за чашкой араки. И про то, откуда она взялась, и про то, что прожила со мной у одного очага две луны.
– А это уж вообще… – Сестра злилась. – Какой позор… Что люди скажут? Вот же навязался ты на мою голову! Мы почтенная семья, Ойгор. Мы – это я и муж. Да и отца нашего еще добрым словом вспоминают. А ты… ты… мало что бесполезный, так еще и связался с безродной девкой. Да лучше бы ты…
– Продолжай. Что? Умер? – спросил Ойгор. – Уж прости.
– Что она делала-то в Тайге? – пытала Сестра. – С головой у нее точно ладно? Раз сама не знает, кто она.
Она бросила полный презрения и отвращения взгляд в сторону Эркеле, которая залилась смехом, когда малыш принялся щекотать ее.
«Да у нее голова яснее твоей», – подумал Ойгор.