«А как же моя с ними связь?» – горестно подумала Суу.
Колоду и тело наложницы спустили в сруб на длинных полотнах некрашеной шерстяной ткани и уложили на постели у южной стены – головой на восход солнца. Следом по прислоненному к стене стволу с высеченными ступенями спустился и Кызыл-Кан. Суу почти не видела его, окутанного дымом ритуальных курений.
Несколько мужчин в это время разбирали колесницу, которую поместили неподалеку от вороха одежды. У каана и его жены было из чего выбирать. Простые люди отправлялись в новую жизнь в том же, в чем доживали старую. Редко принадлежавшее покойным оставляли в мире живых. Живые смогут сделать или купить новое. У мертвых такой возможности нет.
Кызыл-Кан, простившись с родителями, стоял на краю ямы, уставившись невидящим взглядом на жилище, до боли напоминавшее аил, в котором он вырос. Суу боялась, что серьезность его напускная: он и прежде притворялся перед отцом не тем, кем был на самом деле. Теперь станет притворяться перед народом. Безусловно, Кызыл-Кан скорбит о потере родителей и сейчас так же растерян, как весь стан и другие племена. Суу надеялась, что его суровый, уверенный и строгий взгляд кажется людям весьма убедительным. Будет сложно заставить их полюбить нового правителя, не снискавшего пока доброй славы.
Когда все закончилось, сруб закрыли гладко оструганными плахами, плотно подогнав их друг к другу. Сверху лег слой черного войлока и следом пласт бересты. За северной стеной рядком уложили на животы коней и принялись засыпать яму. Комья земли, падая, заставляли бересту тихо шелестеть и шептать.
На ровную землю, в самый центр, Кызыл-Кан положил первый камень. Мужчины посильнее соорудили из тяжелых валунов два кольца, опоясавших будущий курган. Затем и каждому из собравшихся позволили бросить по камню. Суу с поклоном опустила свой, бережно согретый во влажных ладонях. Курган вырос внушительный. Одинокий, первый в будущей цепочке. Немало великих правителей еще упокоится на новом урочище.
Суу едва закончила обедать, когда в косяк дверного проема постучали. Она торопливо отерла губы обрывком чистой ткани и громко попросила гостя войти.
Вошел юноша, на несколько зим младше самой Суу. Он почтительно поклонился, легко улыбнувшись. Суу никак не ответила на приветствие, потому что ее внимание уже приковали рисунки на его плече и груди: плохо приготовленная краска вымылась и посинела, а изображенные звери породы были неясной. Суу поморщилась.
– Мне сказали, ты большая мастерица, – начал юноша. – Что возьмешь за работу? Много ли?
– А что же? Судя по тем рисункам, что ты носишь, платить нечем? – поддела Суу.
– А что с ними? – Юноша удивился, приподняв плечо и оглядев его.
– Да не разберу, что там у тебя.
– На плече вот – лось, на груди – горностай. – Юноша пожал плечами.
– Ну да, ну да, – усмехнулась Суу. – Так есть чем платить-то?
Не дожидаясь ответа, она принялась с безмолвной молитвой готовить инструменты. Краску она запасла свежую. Столько съехалось народу на похороны, что отбою не было. Приходилось все держать наготове. Траур трауром, но люди, попав в большой стан, не преминут воспользоваться случаем, чтобы решить свои дела и заключить сделки.
– А, конечно, – спохватился юноша. – У меня есть шерстяная ткань, очень теплая и тонкая, неокрашенная только. Есть просто шерсть, веревки из конского волоса. Могу целую овцу дать, живую…
– Постой ты. На что мне овца? – Суу ухмыльнулась. – Торговать, что ли, приехал? Рановато, и не к месту сейчас. Да ты садись.
Вслед за тем, что нужно для ремесла, в руках Суу появилась красная тряпица с камнями. Юноша удивленно воззрился на нее.
– Не торговать. Выкуп привез, – объяснил он. – Хочу сосватать девушку из стана сейчас, чтобы до осени к свадьбе все приготовить.
– Что же у вас, девушек, что ли, нет? – спросила Суу, бросая камни.
– Есть. Да надо бы свежую кровь влить. Ну, ты понимаешь.
– А как же, понимаю… – рассеянно ответила Суу, убирая камни. – Руку правую давай. Ладонью вниз.
– Подожди. – Юноша разволновался. – Почему? Я хотел, чтобы вот здесь, прямо под лосем… Да ты же не спросила, что рисовать!
Он отшатнулся, увидев, что Суу уже протирает иглу муравьиной кислотой, чтобы не занести под кожу заразу.
– Здесь не диктуют, что и где рисовать, – жестко возразила Суу. – Приходят и сидят молча. Насчет платы пока не знаю, но без выкупа твоя невеста не останется, обещаю. Согласен? А нет – ступай прочь.
Юноша молча протянул руку. После первого укола шумно вдохнул: место было чувствительное. Из-под тонкой кожи брызнула кровь. Он сидел молча, неотрывно наблюдая, как игла гуляет по тыльной стороне ладони. Суу казалось, он смотрит не на ее работу, а на нее саму, и это заставляло волноваться. Когда юноша улыбался, его можно было назвать красивым, и он наверняка об этом знал. Она украдкой бросила взгляд на его лицо с правильными чертами, простое и мужественное. Оно было обветренным и смуглым от загара. Кто-то из кочевых пастухов, стало быть…
– Ты откуда? – обронила Суу охрипшим от молчания голосом.
– С Укока, – был ответ.
– Слыхала, там страшно холодно зимой, – сказала Суу просто так, чтобы не вернулось это странное, смущавшее ее молчание.
– Там даже в разгар лета иногда наледи по берегам рек и озер не тают. Хочешь узнать? – Юноша отнял руку, не давая Суу рисовать дальше. – Пойдешь за меня?
– Чего? – не поняла Суу, обмерев от неожиданности.
– Женой моей будешь? – повторил юноша.
И что проку с камней, если они не предупредили Суу о таком? Или переменчивая судьба совершила очередной виток именно в этот миг?
– Ты меня даже не знаешь, – буркнула Суу. – Руку дай обратно.
– Нет у меня времени узнать тут всех девушек, – рассмеялся новоявленный жених. – А такую умелицу привести к своим – большая честь для меня. К тому же ты с характером. Не заскучаю с тобой.
– Ишь какой, – фыркнула Суу, с остервенением возвращаясь к работе. – Не иначе, хвалиться моим умением вздумал перед вашими людьми. А я еще и скуку ему разгоняй.
Она не понимала, откуда напала на сердце такая злость и почему оно рвется наружу и стучит, как частые капли дождя по бересте. Простой и бесхитростный взгляд пронзал кожу Суу не слабее ее игл. Пока она не закончила, ни один из них не проронил ни слова.
– Это барс! – в испуге воскликнул юноша, когда Суу стерла с кожи лишнюю краску. – Каан над таежным зверьем. Я слишком незначителен для такого зверя. Почему?
– Так камни сказали, – устало ответила Суу. – Сам потом все поймешь. Замуж я за тебя не пойду, найди жену себе по возрасту. Я уже из тех, у чьего аила женихи толпами не собираются. А вот плату я тебе придумала. И за ней даже идти не надо.
Впереди кружил водоворот и угрожающе грохотали пороги, но бороться со стремниной не нашлось душевных сил, и Суу отдалась на волю течения. Юноша увидел все в ее глазах. Она благодарно улыбнулась – не пришлось произносить вслух. Прикосновение его руки дало понять, что все правильно.
Если бы Суу спросили, любила ли она его, она бы ответила, что нет. И это не было бы ни правдой, ни ложью. Она стремилась навечно сохранить испытанное в тот день чувство, но образ нежданного возлюбленного со временем оторвался от реальности и оброс фантазиями: таковы память и воображение, таково женское сердце. Предательство матери поселило в душе Суу страх разочарования в людях. Узнай она этого юношу лучше, вдруг он оказался бы глупым, или ограниченным, или совершенно чужим ей по духу, тем, кто ее не поймет? Так пусть навечно живет в ее мыслях обаятельный незнакомец с открытым пытливым взглядом. Незнакомец, чьего имени она не спросила.
Юноша ушел под утро, а вскоре Суу выведала, что он посватался к одной из дочерей местного охотника, даже не узнав, какую плату на самом деле оставил мастерице за ее работу. На следующую луну Суу догадалась, что в ее чреве поселилась теплая искорка света.
– Я знаю, что ты мне не родная, – без обиняков выдала Суу.
Мать замерла, ссутулившись, крепко сжав ладонями глиняный горшок, из которого вкусно пахло. Она собиралась угостить неожиданно нагрянувшую дочь лучшим, что нашлось в небогатом доме, ведь та приходила редко.
– Кто тебе сказал? – вымолвила мать. – Кроме меня и повитухи, никто не знает. А она бы не…
– Забываешь еще одного человека, кто не мог не знать. Ту, что отдала ребенка.
– Нет-нет, та женщина, что тебя родила… она умерла, – возразила мать. – Как и моя новорожденная малютка.
Суу взяла у матери горшок и с наслаждением втянула запах рыбы, засоленной с ягодами брусники. Она вынула пальцами кусочек и положила в рот.
– Так у тебя все же был ребенок? И кто его отец? – спросила Суу с набитым ртом.
– Ну вот же блюдо, Тюрген-Суу! Куда руками-то в горшок? – заворчала мать. – Умерла моя дочка, а отец ее и по сей день в стане живет. Не буду я тебе его показывать. Так бывает. Лучше тебе не знать о таком.
Суу опустила глаза и сделала вид, будто очень занята рыбой. Она уже знала о таком. По обходным тропкам нагнала ее судьба приемной матери. Только та в свое время, скорее всего, жалела и стыдилась. Суу не станет. Может, ее отец обманул мать. Суу же не обманывал никто. Она берегла глубоко внутри хрупкое воспоминание о том юноше и просила богов, чтобы они больше не соединяли их пути. Все хрупкое легко разбивается, а Суу этого не хотелось. Она закрывала глаза и видела его светлую улыбку. Этого было достаточно.
– Так ты знаешь, кто твои родители? – уточнила мать со страхом в голосе.
– Да, я знаю, кто мне дал жизнь. Но ты мне дала все остальное. Только ты – моя мать.
– Ох, девочка. – Она крепко обняла дочь. – Ты бы только чаще приходила. Я так тоскую по тебе.
– Прости, – искренно прошептала Суу. – Жить бы нам одним домом, да разные у нас ремесла – помешаем друг другу.
Она любовно оглядывала аил поверх плеча матери. Знакомый с детства старенький ткацкий станок, мотки ниток, корзинка с мелочами, нужными для шитья, – все это оказалось дорого сердцу.