Они одевались как пазырыкцы, неукоснительно соблюдали обычаи и смешивали с ними кровь. Даже маленькая грубиянка Ак стала носить девчоночью одежду и не позволяла больше стричь себе волосы. Она почти все время проводила в обществе Старой Шаманки. Та учила ее разным вещам, которые должна уметь женщина. Но Ан подозревал, что обучается Ак не только этому, ведь ему самому никогда не разрешалось присутствовать при их занятиях.
В остальное время Ан не отходил от нее ни на шаг. Собственных родителей Ак не знала. На их родине девочек сразу при рождении отдавали на воспитание в семью мужа. Где-то жили до сих пор ее мать и отец. На далекой звезде, которую оставили эти люди, ведомые неутолимой жаждой нового. В этом спутники Ак походили на укокских кочевников – сидеть на одном месте было выше их сил.
Животное нетерпеливо фыркало и подергивало темной лоснящейся шкурой, сгоняя впившихся комаров. Ан видел свое искаженное отражение в черном выпуклом глазу, украшенном пушистыми ресницами. Как завороженный, он протянул руку и сделал несколько шагов вперед. Конь угрожающе взоржал, переминаясь с ноги на ногу. Пальцы Ана коснулись приятной на ощупь короткой шерсти, скользнули вверх и погрузились в нечесаную гриву. В нос бил резкий запах, и Ан старался приглушить обоняние, сделав его приближенным к обычному для здешних жителей.
– Эй, мальчик! Отойди от этого жеребца! – послышался за спиной взволнованный крик.
Но Ан ничего не слышал. Он осторожно намотал длинную гриву на кулак и хотел было попробовать вскочить на коня, как вдруг тот дернулся, встал на дыбы и, опускаясь, проехал твердым копытом по ноге Ана, сняв кожу от колена до ступни. Тяжелая челюсть сомкнулась у самого уха, но к Ану уже вернулась обычная реакция, и он легко увернулся. От боли закружилась голова, и Ан свалился в траву.
К нему спешили двое пастухов. Один из них вытянул норовистого жеребца плеткой с узелками на концах. Тот обиженно заржал и умчался, приподняв хвост.
– Сказал я тебе: отойди, – процедил сквозь зубы второй. – Мало что напросился с нами и помощи от тебя никакой, так теперь еще и кровь унимать. Гляди, залил все. Иди сам на реку и промой.
– Да что ты разорался? – мирно вступился первый пастух и протянул Ану руку. – Давай помогу встать. Добро хоть не затоптал. На нем только я могу ездить, да и то смотрю сперва, какое у этого парня настроение. Свирепый он у нас.
– Зачем же держите? – морщась от боли, спросил Ан, прыгая на одной ноге и опираясь о плечо пастуха.
– Жеребята от него родятся крепкие.
Смывая кровь и грязь в ледяной воде Ак-Алахи, Ан вспоминал блестящий глаз, наблюдавший за ним. Оборвав очередной клочок повисшей кожи и зашипев от боли, он с удивлением обнаружил сложившуюся и намертво засевшую в уме мысль: строптивый жеребец должен покориться ему. Теперь это главная цель Ана на ближайшее время.
Вечером в аил его отца явилась Старая Шаманка, ведя за руку Ак. Ан встрепенулся и покраснел. Ему отчаянно не хотелось показываться перед Ак больным. Тем более при таких обстоятельствах: подошел по глупости к опасному животному.
Ан нахмурился и уставился на одеяло. Шаманка ласково приподняла его лодыжку, цокнула языком и принялась обкладывать страшную рану тряпками, пропитанными едкой мазью. Нога горела, но Ан и виду не подал.
– Очень болит? – участливо спросила Ак, беря его ладонь в свои.
– Совсем не болит. – Он небрежно пожал плечами. – Подумаешь…
– Храбришься!
– Я себе коня выбрал. Он ничей. – Ан перевел разговор на другую тему.
– Вижу, – засмеялась Ак. – А он тебя выбрал? Вон даже отметил.
Ан засопел.
– Не отметил. На молодом да крепком враз заживет, – пообещала Шаманка. – Будешь как новенький.
Она не обманула. Раны скоро затянулись розовой кожицей, а со временем от них не осталось и следа. А через весну вороной строптивец с белой звездой во лбу не признавал уже и того пастуха, что раньше изредка ездил на нем. Теперь жеребец не подпускал к себе никого, кроме хозяина, которому стал верен всем своим диким сердцем. Ан заплатил за эту верность парой сломанных ребер, разбитой головой и искусанными коленями, но конь признал его превосходство и отныне безраздельно принадлежал ему.
Ак втайне решила, что они похожи – конь и всадник. Разве что человеку удавалось усмирять свою натуру, а животному это и в голову не приходило.
Ак слушала, как шелестит ветер, трепетно прикасаясь к своей возлюбленной-земле, ласково перебирая ее волосы-травинки. Она полной грудью вдохнула напоенный цветочным ароматом воздух и откинулась на спину, расставив руки, нежась и сминая густой и мягкий зеленый ковер, расцвеченный оранжевыми, желтыми и белыми головками огоньков, сурепки и пушицы.
– Какой восхитительный мир, Ан, – простонала она в упоении. – Сколько красок вокруг. Никогда, никогда человеческая рука не создаст такие цвета, которые сравнились бы с этими. Я почему-то плохо помню наш мир, но он точно таким не был.
– Не был, – подтвердил Ан, обрывая лепестки цветов и посыпая ими белую сорочку подруги.
– Посмотри на небо – какое оно синее, а облака на нем такие причудливые! А как они рождаются из тумана, взбираясь по горным склонам, цепляясь за деревья и останавливаясь ненадолго отдохнуть на вершине, чтобы потом набраться смелости и присоединиться к своим сородичам в вышине. И реки, Ан! Живые и быстрые, такие ледяные, что больно телу, когда войдешь в них! У каждой свой цвет, а цвета перемешиваются, когда реки сливаются, и выходят совсем новые оттенки. У каждой свой голос. Они не замолкают никогда. Хотелось бы мне пуститься за ними вдогонку и узнать, о чем они поют и переговариваются, прыгая с горных вершин, перекатываясь через валуны и срываясь вниз водопадами. Куда спешат они? Где замедляют бег? Погляди на деревья – как они растут почти без почвы, на отвесных скалах, в странных позах, цепляясь за поверхность, за жизнь. Но самое прекрасное – горы. Рядом с ними чувствуешь себя незначительным. Мы родимся и умрем, нас запомнят и забудут, а горы так и будут стоять. Древние, неподвижные и строгие. Я люблю горы, Ан, пусть по ним и трудно передвигаться. Зато каждая следующая не похожа на предыдущую. То белая, то красная, то поросшая деревьями, как шерстью, то голая, как макушка нашего Зайсана.
Ан хмыкнул. Ак перевела дух и продолжила:
– Поэтому я не люблю зимовать на Укоке. Там слишком много открытого пространства, слишком однообразно.
– Почему же? – возразил Ан. – Там тоже красиво.
– Мне страшно там, – тихо сказала Ак, поежившись. – На плато я слышу звук, который, похоже, другие не слышат.
– Я – точно нет, – подтвердил Ан. – Какой звук?
– Земля гудит, – попыталась объяснить Ак. – Будто есть что-то внутри, плохое, враждебное. Оттуда идут все беды, я уверена. Ну, например, помнишь, когда земля дрожит и раскалывается?
Ак кивнул. Он был немногословен, как обычно.
– Я спрашивала у Шаманки. Та говорит, мои ощущения верны. Это особое место. И могилы наших мертвых там с особой целью. Они образуют рисунок, печать, которая однажды… Ах, я слишком много болтаю лишнего!
– Сказки это, Ак, а на плато тебе не нравится, потому что мы там живем зимой. Здесь тоже нет ничего красивого в эту пору, я уверен. А главное, зимой холодно и еды мало, от этого и тоскливо.
Он лег на бок рядом с Ак, опираясь на согнутую руку, и щипнул ее пониже локтя. Ак дернулась и ойкнула. Лицо Ана помрачнело.
– Опять? – спросил он гневно. – Там раньше не было.
– Заживет, – миролюбиво сказала Ак, сжав тонкими пальчиками длинный рукав и натягивая его ниже.
Даже в палящий зной пазырыкские женщины носили сорочки с длинными рукавами – такими длинными, что почти скрывали пальцы. Ан знал, какую тайну она прячет под одеждой, но своими глазами видел лишь то, что высвобождала иногда ткань, когда Ак теряла бдительность. Об остальном оставалось только догадываться.
Агнец с перекрученным туловищем на большом пальце правой руки. Головка оленя, чьи ветвистые рога подобно браслету обвивали левое запястье. Мелкие знаки на двух пальцах этой же руки – Ану не удавалось их рассмотреть, потому что Ак всякий раз отнимала руку, стоило ему попытаться удержать ее в своих. Изображения, оставленные краской под кожей. Они шли и выше, теперь до самого локтя, как только что случайно обнаружил Ан. Пазырыкцы обожали украшать тела рисунками, и Шаманка была мастерицей в этом ремесле. Это единственное, что пока не переняли небесные люди от своего нового племени. Кроме Ак.
– Когда она остановится? – сквозь зубы спросил Ан.
Ак смотрела в ответ жалобным, извиняющимся взглядом.
– У меня еще свободны обе руки выше локтей… потом есть еще ноги… – пробормотала она.
– Скажи, что они значат! – раздраженно попросил Ан уже не в первый раз. – Хотя бы те, что я видел.
Он схватил ее за запястье и поднял руку на уровень глаз.
– Ничего не значат, – голос Ак стал еще тише.
– Не обманывай меня, – взмолился Ан. – Я прекрасно понимаю, что каждый символ, каждый рисунок, малейшая точка – у всего есть смысл.
– Не могу сказать, извини. Раз так все понимаешь, пойми и это.
– Не можешь? Мне? – Ан был поражен. – Даже мне?
– Даже тебе. – Она покачала головой. – Придет время, и все узнают. Тебе скажу первому, обещаю.
– Вот уж спасибо, выделила меня из всех, – съязвил Ан.
Он теперь сидел на земле, подтянув колени к груди и положив на них подбородок.
– Ну, не сердись, – начала было Ак, легонько касаясь его плеча.
Он двинул плечом, стряхивая ее руку. Со стоящей неподалеку горы сорвалось и с грохотом покатилось несколько крупных камней.
– Это ты сделал? – спросила Ак.
– Нет, – бросил Ан. – Ты же знаешь, я нашей силой не люблю пользоваться. Тем более в гневе швырять камни с гор.
– Значит, это Великий каан всех земель меряет землю гигантскими шагами. – Настроение Ак мгновенно вернулось к прежней легкости и мечтательности. – Он обут в мягкие сапоги из самых лучших шкур, в руке его посох из целой сосны, а от его шагов гнутся деревья и сыплются камни. Он за один шаг может перемахнуть через гору или даже две!