Голова Дочки Шаманки запрокинулась. Она разглядывала Темира, и он не был уверен, что она узнает его. Темир улыбнулся печально, отвечая на ее помутневший взгляд.
– Темир, – шепнула она, разрешая его сомнения.
– Тише, не разговаривай.
При первой же возможности они сделали привал. Дочке Шаманки помогли спуститься с лошади. Она вскрикнула, едва наступив на правую ногу, и Темир взял ее на руки, бережно прижимая к груди. Когда удалось удобно уложить девушку, Шаманка стерла с ее щеки и шеи уже запекшуюся кровь, сняв тяжелый парик, промыла и перевязала рану. Решили не трогаться в путь до утра. Девушку рвало, правый глаз налился кровью. Кроме того, Шаманку волновало ее бедро. Возможно, она сломала кость.
Темира трясло. Он не стал ничего есть.
– Я виноват, виноват, – бормотал он, обращаясь к себе самому. – Надо было силой усадить ее с собой в седло. Я так виноват. Они позвали меня помочь – и что же я?
Он уже совсем не вспоминал о том, что волновало его все эти дни пути. Среди прочих Темир, разумеется, заметил Тиылдыс, за талию которой держалась хорошенькая маленькая девочка. Рядом ехал мужчина, годящийся Тиылдыс в отцы, но с виду очень добрый и заботливый. Тиылдыс не глядела на Темира, будто его и не существовало. Но какое это имело значение теперь?
Долго они добирались до Укока. Темир с удовольствием отправился бы домой сразу же, как они оказались на месте, настолько был ему невыносим вид Дочки Шаманки. Вспомнилось, как она утешала его в ту первую ночь, что Темир провел здесь. Она была ласковая и теплая тогда. Не должен ли и он утешить ее теперь?
Темир сидел у постели Дочки Шаманки днями и ночами. Она просила рассказывать истории и сказки. Он послушно рассказывал, а та не внимала, далеко уплывая мыслями и сознанием. В черных глазах уже был свет, каким озаряются вечные небесные пастбища, не ведающие ночи и зимы. Спекшиеся, потрескавшиеся губы беззвучно шевелились. Часто Темиру удавалось разобрать одно-единственное имя, повторяемое день за днем. Дочка Шаманки тяжело дышала и постоянно просила пить. Темир гладил ее по ежику темных волос, по впалым посеревшим щекам и рассказывал, рассказывал…
Иногда она впадала в ярость, не узнавая никого вокруг, выгибаясь и издавая звериный рык. Она комкала постель и била по рукам любого, кто пытался ее унять: Шаманку или Темира – для нее не было разницы.
А то вдруг принималась плакать. Жалобно, как дитя.
– Дай мне что-нибудь, – молила она Шаманку. – Не могу больше.
– Что же я дам тебе, девочка? – терпеливо спрашивала Шаманка. – Нет у меня средства облегчить твою боль.
Да и то, что раньше помогало хоть немного, больше не действовало. И дымящиеся на углях каменного блюда семена конопли дурманили одного лишь Темира, отчего все происходящее казалось ему порой только кошмарным видением.
– Ты же знаешь, о чем я, – настаивала Дочка Шаманки. – Не облегчить боль – совсем избавить меня от нее. От всего избавить меня.
– Не могу я, нельзя, – шептала Шаманка, целуя ее прозрачную руку и роняя слезы на белую кожу. – Терпи, девочка.
– Да как же терпеть? Нет сил терпеть, – безжизненно бормотала несчастная, пряча лицо в подушку и тут же меняя тему. – У меня подол юбки совсем выцвел и износился. Когда все закончится, поменяй низ и верх местами, пожалуйста. Так она будет выглядеть новее.
– Сошьем тебе новую, голубка моя, не тревожься, – плакала Шаманка.
– Не надо новую… Я эту люблю… Просто сделай, как я прошу.
Порой она начинала говорить странные вещи, случалось – и на чужом языке. Тогда Шаманка выпроваживала Темира на улицу, где он с наслаждением вдыхал свежий зимний воздух. Он знал, что сильные телесные страдания открывают путь туда, куда нет дороги простому человеку. Что она говорила Шаманке – о будущем ли, о прошлом, о других ли мирах, – Темир предпочитал не знать.
Он думал, как ему уехать, как набраться смелости – или же трусости? – оставить их. Как сказать Шаманке, что не может видеть страданий умирающей? Как сказать Дочке Шаманки, что сказок больше не будет? Она завела этот разговор сама.
– Перевал еще не замело? – спросила она как-то вечером, когда они остались в аиле одни.
– Нет. Я вчера ездил посмотреть. Видел, Кальджин-Кель[21] уже покрылся зимним льдом, который днем не тает.
– Поезжай домой, Темир, я же знаю, что хочется.
– А ты?
– А я весны больше не увижу. Летом возвращайся, положишь камень на землю, в которую меня опустят.
– Не надо… зачем ты?..
– Уезжай. Вспоминай меня, какой я была раньше. Какие у меня были длинные косы, как я смеялась, как своей стрелой твою надвое разделила.
Он вспомнил стрелу и ярко-красный горит. И имя, что она произносила в бреду.
– Не мое дело, но… почему я сижу у твоей постели? – вдруг спросил Темир. – Я, а не он.
– Вот уж точно, не твое дело, – широко улыбнулась Дочка Шаманки. – Ты же заметил, нет его среди наших людей. Нет, ушел. Мир большой, Темир, каждому найдется место.
– Ты будто знаешь, о чем я думаю, и видела все, что делал, слышала все, что говорил. – Темир передернулся, как от сквозняка.
– А я знаю, я видела, я слышала, – засмеялась она, тут же поморщившись от пронзившей голову боли. – Не спрашивай о нем. Я же предупреждала – ни одного вопроса. А ты обещал. Лучше расскажи сказку. Только совсем новую.
– О чем же?
– О любви, Темир. Больше ни о чем не хочу сегодня слушать.
– Вот если бы ты сама рассказала мне историю о любви, – осторожно сказал он. – Чтобы я мог поведать другим, а те – еще кому-то. Чтобы жила эта любовь и не исчезла до скончания времен.
– Звезды все видели, – глухо ответила Дочка Шаманки. – Они будут помнить.
– Ладно, – вздохнул Темир, сдавшись. – Слушай тогда. Сказывают в наших краях одну историю. О таёжной деве она и о чудесном озере, которого не видели глаза простого человека.
Когда он закончил рассказ, Дочка Шаманки уже задремала. Темир встал и хотел идти к своему ложу, но услышал ее холодный, чужой голос:
– Уезжай сегодня, Темир. Сейчас, пока Шаманка не вернулась.
– Как же? Не простившись?
– Она станет отговаривать. Скажет, камни не велят. Врет половину. Ничего она в своих камнях не видит. Мои глаза видят дальше. Уезжать тебе нужно. Ты ведь этого хочешь, так простимся же.
Темир в недоумении посмотрел на нее и стал собираться в дорогу. Уехать действительно хотелось, но в ночь?.. Вот только хрупкая, немощная девушка, лежащая на смертном ложе, имела над ним больше власти, чем твердая отцовская рука.
– Это была лучшая история из всех, что ты рассказывал, – сказала Дочка Шаманки, когда Темир, сдержанно простившись, уже отодвинул полог аила, собираясь выйти наружу. – Но ты можешь рассказать еще одну. Ту, что действительно будет нужна людям и нам. Нам всем, ныне живущим.
– О чем ты? – не понял Темир, но кожа его покрылась мурашками.
– Если бы я попросила тебя навсегда остаться со мной… Всегда сопровождать меня… Согласился бы?
– Да, – не раздумывая ответил Темир, – ты же знаешь, что да. Но ты меня гонишь вместо этого.
– Иногда нужно расстаться, чтобы встретиться вновь. Иди.
Темир не понял ни слова. В конце концов, это был просто горячечный бред.
Когда Шаманка вернулась, поземка уже замела тонким слоем снега следы Темирова коня.
– Что же ты сделала? – взмолилась она. – Куда ехать ему? Ночь ведь, да и зима уже здесь, девочка! Я пойду, пошлю кого-нибудь догнать его.
– Сядь, – тихо, но твердо приказала Дочка Шаманки. – Не тебе менять дороги людей. Его дорогу ты знаешь. Спи, дорогая, скоро все кончится. Спи… матушка.
В первый и последний раз назвал кто-то одинокую Старую Шаманку этим словом. И она легла, послушная, укрывшись овчиной. Обе знали, что не уснут до утра. Обе смотрели в дыру в верхушке аила, где сходились бревна стен, выпуская в небо тонкую струйку дыма от тлеющего очага.
Ночь была звездная, и конь поначалу легко находил дорогу. Темир надеялся добраться до перевала к рассвету. Когда дорога пойдет вниз, в темноте ехать опасно.
Внутри у Темира было пусто. Он чувствовал себя трусом. И, наверное, ему не очень везло в жизни. Что станет делать он в стане отца? Ведь он хотел побродить по миру. Может, поехать сейчас куда глаза глядят? Нет, лучше вернуться домой, подыскать себе жену и жить, как все остальные. Да и сердце его истосковалось по любви.
Чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, Темир принялся сочинять новую сказку. Ею он порадует Дочку Шаманки при следующей встрече. Ему хотелось верить, что встреча эта обязательно случится. Сказка выходила короткой и грустной, и это злило Темира, не любившего печальных развязок.
Непредсказуемый равнинный ветер быстро менял погоду, затягивая небо тяжелыми тучами. Стало темно, только белел летящий в лицо снег. Темир поднял руку, прикрывая глаза от колючей вьюги. Снег набивался в конскую гриву, облеплял шубу и волосы. Конь встал. У Темира упало сердце – он не знал, куда ехать. Заметно холодало. Он понимал, что не сможет развести костер на таком ветру и уже не найдет пути назад. Все вокруг слилось в единый водоворот, какие бывают на порогах горных рек. Но стоять на месте нельзя.
– Вперед, ну же, дружок, – шептал он в ухо коню, улегшись на него животом. – Нам нужно двигаться. Неважно куда, лишь бы идти. Не подводи меня, выручай.
Снег уже доходил коню до колен, и тут Темир понял: что-то не так. Конь, его длинноногий породистый скакун, едва шагал, глубоко завязая в сугробах. Откуда они взялись? Как их могло намести так быстро? Откуда вообще на малоснежном плоскогорье эта белая погибель? Вспотевший конь под ним заржал мучительно и опустился на землю, подогнув под себя ноги. Темир спешился. Он и уговаривал животное, и кричал на него, и даже несколько раз вытянул плетью по крупу. Потом сел рядом и растер горячие, тяжело вздымавшиеся бока коня снегом, но тот больше не поднялся.
Темир уже не чувствовал окоченевших ног. Войлочные сапоги намокли. Главное – дотянуть до рассвета. Под солнцем он сразу найдет дорогу. Да и кончится же когда-нибудь эта метель.