Метрдотель подвел Викторию к свободному столику рядом с Лайном и отодвинул для нее стул за его спиной. Лайн на мгновение оторвался от газеты.
— Доброе утро, — безучастно проговорил он и вернулся к чтению.
Что за странное приветствие для человека, с которым встречался на протяжении полугода. Но Лайн вообще странный. Что ж, и она поиграет в эту игру. Виктория так же безразлично бросила: «Доброе утро» — и села.
Развернула розовую льняную салфетку и пристроила на коленях. За спиной Виктории Лайн переворачивал газетные страницы: резкий треск, за которым следовало раздражающее шуршание, — это Лайн разглаживал страницы. Виктория сделала глоток воды. — Тебе действительно необходимо это делать? — спросила она.
— Делать — что?
— Разглаживать страницы газеты. Словно водишь скрипучим мелом по школьной доске.
— Ох, извини, — надменно проговорил он. — Но если ты не заметила, я сегодня несколько не в форме.
— Я же не виновата в этом. — Виктория сделала знак официанту. — А что случилось с твоим носом?
— Прости? — переспросил Лайн.
— Твой нос, — повторила Виктория. — Что ты с ним сделал?
— Я ничего с ним не делал, — ответил Лайн с шутливым, как надеялась Виктория, гневом. — Как ты, вероятно, помнишь, это твой дружок, французский актер с необыкновенно большим рубильником, захотел, видимо, увеличить мой нос до размера своего.
Утро становится все хуже и хуже, подумала Виктория. Прошлой ночью какая-то серьезная неприятность произошла с Пьером Бертеем, а теперь выясняется, что французский актер расквасил нос Лайну. Смутная картина схватки в вестибюле между Лайном и французом внезапно встала перед Викторией.
— Значит, я действительно видела тебя этой ночью, — сказала она.
— Да, — терпеливо подтвердил Лайн. — Видела.
Виктория кивнула:
— Понятно. — К ее столу подошел официант с кофейником. — Ты тоже был в отеле?
— Я привез тебя сюда. После вечеринки. Ты настояла на партии в покер. Французский актер попытался удрать с твоими часами, а когда я воспротивился, решил побить меня.
— Как… необычно.
— Я приехал на вечеринку поздно, когда ты заявила Пьеру Бертею, что в один прекрасный день у тебя будет яхта больше, чем у него.
Виктория выронила ложку, которая, звякая, улетела под стул Лайна. Как она могла сказать такое Пьеру Бертею? Но это так на нее похоже. Лайн подал ложку Виктории.
— Извини.
— Ничего страшного, — отозвался Лайн. Он действительно не очень хорошо выглядел, особенно с красной, распухшей переносицей. — Рад, что ты нашла мой кушак и очки, — добавил он.
— О! Так они твои? Я нашла их у себя в номере сегодня утром. — Тут Виктория поняла, что он совсем плохо выглядит. И затем внезапно вспомнила, как Лайн вошел в ее номер, застал там француза и выволок его в коридор. Виктория откашлялась. — Ты… э… провел ночь… в отеле, я хотела спросить?
Она услышала, как Лайн помешал кофе, отхлебнул.
— Формально да. Я проснулся на полу в твоей комнате. Полностью одетый, могу добавить.
— Мне так и показалось, что в моем номере был мужчина, — небрежно заметила Виктория и взяла меню. Прошла минута. — Лайн? Я в самом деле говорила Пьеру, что когда-нибудь куплю яхту больше, чему него?
— Утверждала это, — уточнил Лайн.
Она кивнула. Неудивительно, что лицо Пьера напоминало печеную картофелину.
— Это было… некрасиво? — осторожно спросила Виктория.
— В этой части нет. По-моему, Пьер удивился, но еще не рассердился.
— О Господи! — Виктория откинулась на стуле.
— В принципе ты устроила специальный показ Виктории Форд, — сообщил Лайн, складывая газету.
— Ясно. — Она помолчала. — А что же его рассердило?
— Точно не знаю, — ответил Лайн. Официант принес ему яйца. — Возможно, твое высказывание о том, что мировой модой будут заправлять женщины, а сам он в ближайшие десять лет сойдет со сцены.
— Ну, это не так уж страшно…
— Да. И как я сказал позже, у тебя была веская причина защищаться.
— О да! — Виктория, закрыв глаза, потерла виски. — Уверена, что была.
— Этот тип заявил, что, получив деньги, тебе следует бросить работать, найти мужчину и обзавестись детьми.
— Отвратительное заявление.
— Ну да, я пытался объяснить ему, что жительнице Нью-Йорка подобного говорить не следует.
— И он плохо к этому отнесся?
— Да. Сказал, что его тошнит от деловых женщин и что мир устал от женщин, ведущих себя как мужчины, от женщин, таскающих портфели, и что на самом деле женщины хотят сидеть дома, мечтая, чтобы о них заботились. — Лайн помолчал. — Эти галлы очень провинциальны. Что бы они о себе ни воображали.
— Очень мило, что ты за меня вступился.
— Вообще-то в моей помощи ты не нуждалась. Ты сама прекрасно за себя постояла.
— Дралась как тигрица? — Виктория бросила в кофе три кусочка сахара.
— Растерзала их в клочья. Когда ты покончила с ним, от этого француза не осталось ничего, кроме лужицы шампанского.
— Но я же не хотела. Правда не хотела.
— А вот он, похоже, уверен, что хотела. Встал и в гневе удалился.
— О Боже! — Допив кофе, Виктория налила себе еще. — Как по-твоему, он… безнадежно оскорблен? Ну должен же Пьер понимать, что мы сцепились по пьяной лавочке, а? Он очень чувствительный, да?
— Что ты хочешь этим сказать?
— Только очень чувствительный, инфантильный мужчина встает и уходит в разгар дискуссии. И это, как правило, означает одно: он избалован и не любит слушать, что ему говорят.
— Кажется, именно это ты ему и сказала, слово в слово.
Виктория застонала. Ей захотелось спрятаться под стол. Лайн прав. Она сказала именно это.
— Едва ли ему это понравилось. Хотя мне показалось смешным. Пьер Бертей — избалованный ребенок, и пора ему узнать об этом.
— Я тоже была права. И кажется, тоже готова съесть яйцо. — Прошла еще минута, и Виктория, охваченная паникой, круто развернулась. — Лайн? Он… не очень разозлился, нет? Ну, не настолько, чтобы отменить нашу сделку?..
— По-моему, ты как раз об этом и попросила его. — Лайн сочувственно улыбнулся.
Схватив телефон, Виктория выбежала из ресторана. Через несколько минут она вернулась, едва переставляя ноги. Оглушенная, села на стул.
— Ну? — поинтересовался Лайн.
— Он сказал, хорошо, что я еще не подписала бумаги, поскольку подобное соглашение требует длительного и серьезного анализа от обеих сторон.
— Сожалею, — тихо произнес Лайн.
Виктория уставилась на море. Она чувствовала, как к глазам подступают слезы.
— Ничего, — сдавленным голосом пробормотала она. На глазах показались слезы, и Виктория вытерла их салфеткой. — Я дура. Только и всего. А теперь, вероятно, я загубила свой бизнес.
— Да ну, ничего ты не загубила. Твой бизнес все еще у тебя.
— Все не так просто. Я только что поняла о себе нечто ужасное. С Пьером Бертеем я вела себя точно так же, как со всеми мужчинами, с которыми меня связывали какие-то отношения — деловые или личные. В какой-то момент я начинаю выкаблучиваться, а затем теряю человека. Я… как ты это называешь… задаю им жару. И они убегают. И разве можно их винить? То же самое я сделала с тобой и с Пьером… А ведь с ним я даже не спала…
— Ты же знаешь, как говорят: деловое партнерство — это своего рода брак. И если он распадается, это плохо. Во всяком случае, проблему ты определила. А ты всегда говоришь, что нельзя решить проблему, пока правильно не определишь ее.
— Я действительно так говорю? Господи! Сколько же всякой чуши я иногда говорю.
— И иногда это действительно правда. — Лайн встал.
— Куда ты собрался?
— Мы идем по магазинам. — Лайн протянул ей руку.
Виктория покачала головой:
— Я не смогу сейчас ходить по магазинам. Я разорена.
— Я покупаю, детка. — Лайн рывком поднял ее на ноги. — Ты мне — я тебе. В следующий раз, когда у меня сорвется какая-нибудь сделка, ты поведешь меня по магазинам.
— Это дорогостоящее предложение.
— А я ожидаю, что к тому времени ты будешь в состоянии позволить себе это. — Лайн обнял ее за плечи. — Мне нравится думать об этом вот в каком ключе, — продолжал он, небрежно забирая у Виктории очки и надевая их, — не каждый день теряешь двадцать пять миллионов долларов. То есть многие ли могут похвастаться подобной неудачей?
14
Наклонившись, Нико О'Нилли пристально вглядывалась в увеличительное зеркало: разделив волосы на пробор, она искала седые. Корни отросли миллиметра на три, и у самой кожи, среди более темных волос естественного цвета, вызывающе пробивались яркие и серебристые, поблескивавшие, как елочная мишура. Отличаясь от других и по структуре, эти волосы стояли торчком и слегка курчавились. Даже мощный фен уже не в силах был укротить их. Отрастая, они сопротивлялись краске, а когда Нико разобрала волосы на пряди, то обнаружила волосы, напоминавшие по цвету потускневшее серебро. Ее мать расплакалась, когда в тридцать восемь лет нашла первые седые волосы, и Нико помнила, как пришла в тот день домой и застала ее в слезах — она смотрела на выдернутые седые волосы.
— Я старая, ста-а-арая, — всхлипывала мать.
— Что это значит, мама?
— Это значит, что папа больше не будет меня любить.
Тогда, в свои пятнадцать лет, Нико сочла эту мысль смехотворной.
«Я никогда не опущусь до такого, — решила она. — Никогда не попаду в такое положение».
Со вздохом отойдя от зеркала, Нико вымыла руки. Несмотря на все усилия, она чувствовала себя словно постаревшей за минувшие полгода. Нико понимала: совсем этот процесс не остановить, когда-нибудь ее волосы поседеют и наступит менопауза. Но в последнее время все чаще спрашивала себя, на что она будет похожа, если отказаться от разнообразных инъекций, косметики и краски для волос. Теперь ей иногда явственно представлялось, что под привычными косметическими ухищрениями скрывается старая карга, не рассыпающаяся лишь благодаря клею и краске.
Овца в шкуре ягненка.