а его все еще спрятано видимо-невидимо.
Лидочка весело смеялась и тянула Дмитрия в теплый золотистый сумрак гостиничного номера. На лыжных прогулках она быстро уставала, а вот в другом «виде спорта».
Капитану милиции Писаренко на лыжне должно было икаться. По старой русской примете. Потому как вспомнила его госпожа Алейникова за бокалом шампанского.
- Паренек он, Юра, способный, въедливый. Убеждена, делом этим не попустился. Попробую ему на самолюбие надавить. Хотя, нет.
Светлана Васильевна сладко потянулась, игриво взглянула на потягивающего из бокала Юрия:
- Мальчонка уж столько лет сохнет. Сострою по старой дружбе глазки, с меня не убудет! И развезет, развезет пронырливого оперишку! С подробностями всё выложит. Знаешь, милый, должна, обязательно должна же быть какая-то ниточка к бумагам Лоскутникова. Пусть мальчик роет. Давай, Юра, выпьем. За нас!
За минувшие полгода страх у Алейниковой отступил. Она почувствовала, даже уверилась в своей полезности для Юрия и того седовласого господина, который нынче приятельствовал с ее самым главным боссом. А все эти фанфарные заверения с высоких трибун о монолитных усилиях органов прокуратуры по надзору за соблюдением законности. Так надо. Электоратному стаду - или что там еще такое представляет из себя всё это быдло, обивающее пороги прокуратуры со своими нудными жалобами?..
Глава 14. МУНГАЛОВ, 3 марта 1923 года
ХОРУНЖИЙ нагрянул с очередным визитом. Вот ведь - кровопивец махровый, а заявился с кульком мандаринов и советы лекарские сыплет: дескать, припадки со слепотой - это не только от нервов, но и от цинги, потому на фрукты надо налегать, больше спать, не рвать себе душу...
Но от визитов хорунжего Захар Иванович нервничал еще больше. Мунгалов вызывал какой-то непонятный липкий страх.
- Слышь, хорунжий. Чего это тебя на такую заботу обо мне растащило? - не выдержал на этот раз Гордеев.
- Здря, Захар Иваныч, в раздраженье впадашь, - прогудел Мунгалов и уселся на табуретку у койки, щербато щерясь. - Первейшее дело служилого чина уваженье начальству высказать.
- Дава-ай, придурись! - озлился Гордеев. - Ты кому ваньку валяешь, хорунжий?! Аль в контрразведке так обучали?
- Не-е, Захар Иваныч, там на другое обучали, - хрустнул пальцами, сжимая кулак в кулаке, Мунгалов. - Языки краснопузым развязывать. Идейные оне, мать ети, все енти коммуняки! - Хорунжий резко ударил кулаком в лопату ладони. - Пока до жопы не расколешь, в молчанку, гаденыши, норовят играть. Ничо-о, раскалывали.
Мунгалов засмеялся, сощурив раскосые глаза.
- Раскалывали! - довольно повторил он и шумно вздохнул. - Но чо теперя поминать-то.
- Поминать действительно нечего. Поминать нынче больше на поминках приходится. Вона и я чего-то задохся. Так что, хорунжий, какое я тебе нынче начальство, - горько усмехнулся Гордеев. - Лежу, хворый, бессильный. Командир без войска.
- Войско, Захар Иваныч, завсегда набрать можно, большого ума тута не надобно. Ум на другое потребен, - глубокомысленно изрек Мунгалов, доставая кисет и закладывая за губу кусок табаку. Курить горькое зелье не курил, а жевать - привычка большинства забайкальских казачков.
- И куда ж ты вознамерился мой ум употребить? - хмыкнул, катая оранжевый плод по одеялу на груди, Захар Иванович.
- А вот скажи мне, господин начальник, - не отвечая на вопрос, встречь спросил хорунжий, - тебе чего надобно? За белую победу бороться с шашкой наголо иль более кружным путем?..
- Кружным?.. Ты о чем это, хорунжий? Вот так крендель вылепил! И что же это значит - «кружным путем»?
- А то и значит. Мы ж за шашку с винтовкой почему взялися?
- Ну, давай, давай.
- Так понимаю, штобы наладить себе жизнь.
- Правильно понимаешь! - усмехнулся Гордеев. - За собственное счастье, за жен, за деток, за Россию-матушку.
- Во-во. Тока Рассею-матушку пока трогать не будем, она, понятное дело, завсегда при нас.
Мунгалов, ехидно прищурившись, перекрестился и продолжил:
- А женки и детки хорошо кушать хотят, сладко и спокойно спать. Дом, опять же, штобы в полном достатке, сам - чин-чином, в уважении и почете.
- Да-а! - уже громко засмеялся Гордеев. - Картину ты, хорунжий, нарисовал пасторальную! Слезу вышибает! Твои слова да Богу в уши!..
Гордеев резко оборвал смех и помрачнел. Еще ни одной весточки не пришло из Читы от жены. Как она там? Как Петька? Сына из отряда отправил еще прошлым летом, когда принял решение уходить за кордон: пусть плечом матери будет, да и рано еще отпрыску в настоящую драку ввязываться. Он вынырнул из раздумий, физически ощущая тяжелый и пристальный взгляд Мунгалова.
- Не слышишь ты меня, Захар Иваныч.
- Извини, Михал Васильич. О домочадцах вспомнилось, - неожиданно виновато улыбнулся Гордеев и осторожно положил мандарин на столик.
- Во-во. Самое время об них поразмышлять. А то трындим вкругорядь про Бога, царя и отечество. Не! Понятное дело - политика - язви ее в дышло! - куды от ентого деться. Но без целости собственной шкуры вся ента политика, Захар Иваныч.
- Ишь ты! Никак в философы решил податься? - Гордеева что-то начинал тревожить визит заплечных дел мастера.
- В науках и словесах мудреных мы, Захар Иваныч, отродясь не блистали, но соображение на жисть имеется.
Мунгалов засопел и вытащил из-за пазухи сверток, сжал в руке, испытующе посмотрел на Гордеева.
- Туточки, значит-ца, Захар Иваныч, дело такое. Нащет ентих самых соображений на жисть я до тебя и пришел. Так-то вот.
Хорунжий тяжело вздохнул, перевел взгляд за окно, выпуклым, почерневшим ногтем сколупнул с нижней губы табачную крошку и снова ввинтился буравчиками глаз в Гордеева, силящегося сообразить, чего за бумаги Мунгалов в руках крутит, и чего вообще эта угрюмая образина затевает.
- Голова твоя умная, Захар Иваныч, требуется. Я ето. Юлить не стану - давненько к тебе присматриваюсь.
- Не припозднился ли в проверках благонадежности-то, хорунжий?! - озлился Гордеев, шумно сел в койке, привалясь к спинке и подтолкнув одним движением под поясницу тощую подушку.
- Эва! Да погодь ты! Чо расфыркался, как бабкин самовар! Ты. ето. послухай. Тут одна история, Захар Иваныч. Еще та история. Занятная!
Мунгалов поднялся, отошел к рукомойнику в углу и тягуче сплюнул черный сгусток нажеванного табаку. Повернувшись к Гордееву, многозначительно постучал свертком по дверной притолоке.
- Стало быть так. Мужиком ты мне представляшься надежным.
- Рад стараться! - гаркнул Гордеев, пуча глаза.
- Да погодь ты шута шутить, язви тя в дышло! - Мунгалов выругался и еще раз смачно сплюнул в рукомойник. - Погодь! Я ж к тебе с сурьезным разговором, а не с цирком-шапито! Довериться тебе решил, Захар Иваныч!
В голосе хорунжего, кроме укоризны, зазвенела обида. Гордеев примирительно произнес:
- Ладно, хорунжий. Давай без балагана.
- Дык я и не зачинал. Со всей откровенностью и доверьем пришел.
- Ну, прости, Михал Васильич, подлеца этакова, - еще более примиряюще протянул Гордеев, усаживаясь поудобнее. - Внимательно тебя слушаю.
- В обчем, тут дело такое. Но, вот что. Не возомни себе, Захар Иваныч. Ежели что.
- Ни хрена себе! Вот тебе, бабушка и коромысло! - рассмеялся Гордеев. - С откровенностью и доверием, говоришь, пришел, а чего ж с пужалок начинаешь?
- Так оно, дело-то, Захар Иваныч, нешуточное.
- Так и я, вроде, не скоморох-затейник.
- Ага. Только што представленье закатывал! Но да, ладно, отшутковали!
Мунгалов еще больше построжел.
- Разговор, Захар Иваныч - тайна обоюдная, а то как бы чего. Народ-то нынче пошел. В обчем. Было дело. в контрразведке. у нас. в двадцатом годе. Самого Распутина сродственница! Вроде доча... Она через Читу в Парижи свои добиралась и запонадобился ей сам господин атаман . Видно, половчее хотелося в заграницу просклизнуть. Времечко-то еще то было, сам знашь... Ну, его высокопревосходительство Григорий Михалыч, стало быть, выслушал мадаму, приказал посодействовать. Мы и подмогли, как нам скомандовали.
Мунгалов замолчал, шагнул к столику у окна, грузно опустился на заскрипевший венский стул.
- Ну, не тяни вола за хвост! - уже с нетерпением воскликнул Захар Иванович, заинтригованный не столько корявым и нудным рассказом хорунжего, сколько необычным для последнего поведением. В представлении Гордеева Мунгалов еще с первого рейда отложился как хладнокровный палач-маньяк. Застрелить, зарезать человека - никаких душевных треволнений. А после и на жратву аппетит не пропадает, и спит - такого храпака задает - вороны с кустов бухаются! Молодого евреишку под Могзоном топориком-то - в куски, а уж из винтовочки в затылок приложиться.
- В обчем. В эшелон-то к словакам мы Распутина дочу-мадаму с ейным хахалем затолкали, да малость подрастрясли напоследок. Хе-хе-хе! - затрясся идиотским смешком Мунгалов, прихлопывая по коленке своим свертком. - Дернули ридикюль у дочи-мадамы! Уж страсть как родне чертова старца досадить хотелось!..
Мунгалов, смущенный собственным «идейным» враньем, отвел глаза в сторону.
- А ридикюль. Как и думали. Камушков и золотишка в ем было!.. Язви тя в корень! Да. Но вот тут-та, Захар Иваныч, губенки мы раскатали не по чину. Сильно уж широко хлебалы-то разинули!..
Хорунжий швырнул сверток на столик и, засопев, снова полез в карман за табаком.
- В обчем, Захар Иваныч. Водичка в жопе не держится! Загуляли по случаю. Начальство прознало, ну и. Эх! Хотя бы пригоршню тады прихватить! А мы «чуринскую» в канбинете жрали! Жрали, жрали, вот все и просрали!..
Мунгалов закачался на стуле из стороны в сторону, делаясь похожим на умалишенного.