не он, научил нас отличать меньшее зло от большего, любить мозоли и все простое, правдивое, реальное в жизни, не оставаться равнодушным к тому, что достойно любви, здорово ненавидеть, смеяться очищенным братской любовью смехом?.. Кто, как не он, научил нас очищающей беспощадной самокритике… кто научил нас радости общественной работы, подвига и верблюжьей выносливости, умению жить в тяжкой беде запасами собственного духа?..» Кто, как не Толстой, добавим от себя, внушил крестьянскому сыну, с ранних лет остро обеспокоенному вопросами о смысле жизни, о назначении человека, о мере добра и зла, — убеждение в высоком предназначении литературы, в радостной обязанности писателя умножать количество добра и света в мире. Конечно, к этому же убеждению вели и Чехов, и Короленко, и Гаршин, над чьим «Сигналом» подросток Брыль «задыхался от слез», но Толстой был первый среди них.
А главным учителем «крестьянского самоучки» была, конечно, жизнь западнобелорусской деревни 30-х годов. Она кипела недовольством, то и дело взрывалась революционной и национально-освободительной борьбой, ставила свои острые моральные и социальные проблемы, которые упирались в необходимость разрушения старого и возведения нового.
Первая книга Янки Брыля «Рассказы» увидела свет в 1946 году. В нее вошло то, что автор посчитал лучшим из написанного им до армии, в 1937–1938 гг., и после возвращения из плена, — четыре рассказа и маленькая повесть. Это была книга вполне самостоятельная, выношенная и цельная. Недаром все, что было в ней напечатано, «живет» и поныне — читается, переиздается. В этой первой книге нетрудно разглядеть корни — идейные, тематические, стилевые — всего последующего творчества писателя.
В «Рассказах» Брыль писал о том, что он любил в близком, единственно родном ему деревенском свете, и о том, что он в нем ненавидел: о тяжкой бедности и сопротивлении в душе своей доле трудового крестьянина, о его стремлении к жизни не только лучшей, но и более высокой («Как маленький»). О горячем желании лучшей части крестьянской молодежи учиться, чтобы участвовать в деле создания национальной культуры и народного просвещения («В семье»), О жестокой, звериной сущности собственничества и душевном убожестве «хозяина жизни» кулака, «животного человека», который глух к красоте мира и к душе другого человека («Марыля», «Праведники и злодеи»).
Своеобразным морально-эстетическим кредо первой книги Я. Брыля представляется мне рассказ «Как маленький».
Имени герой этого рассказа не имеет (что скорее всего не случайно) — он просто дядька, как называют в белорусской деревне мужчин средних лет. Придя утром в гумно, в восхищенном удивлении останавливается он перед сетью, которую протянул от стрехи к пучкам льна паук: «Мигает, смеется веселое солнце, рыжеватым золотом играют головки и стебельки льна, сетка блестит цветами радуги, каждая ниточка отдельно». И крестьянину делается как-то не по себе — жалко разрушать красоту и труд паука. «Ты, отец, всегда как маленький, — укоряет его жена. — Он себе, а мы себе».
Работая, дядька вспоминает всю свою горькую бедняцкую, жизнь, вспоминает, как погорел недавно и ездил в весеннюю распутицу по соседним деревням просить солому, чтобы покрыть крышу: «Зло стегает кобылку и слушает, как его телега на деревянном ходу скрипит по колдобинам, в которых то хлюпает вода, то хрустит ледок, как щемят его мокрые ноги и ноет от голода нутро, как кричат над болотом книговки, такие же, должно быть, голодные, бесприютные и злые.
Эх ты, доля наша, доля чубатая!..
Но почему же это, братцы, отзывается в сердце чужая боль, хоть бы себе и малая? Почему не хочет подняться рука, чтобы разрушить чужую, сотканную нелегким трудом паутину?.. Почему он всегда «как маленький», как Ганна говорит, только увидит пли услышит красивое, как готов смотреть на него, любоваться и слушать, раскрыв рот, забывая обо всем на свете, даже о доле своей, даже о том, что самого его не жалеет никто?..»
В этом рассказе впервые у Брыля проявило себя столкновение двух непримиримых чувств, двух исключающих одна другую эмоциональных оценок мира: восхищения красотой жизни и возмущения ее несправедливым устройством, столкновение, которое делало таким напряженным лиризм ранних произведений писателя. Почти в каждом из них встречали мы людей того же душевного строя, что безымянный дядька. Это характеры яркие, колоритные, одаренные незаурядным эстетическим чутьем, художнической, творческой жилкой. Таков горбун портной Лапинка из «Праведников и злодеев», все богатство которого — золотые руки, доброта да острое слово. Таков Павлюк из рассказа «Мой земляк» — отличный рассказчик, известней на всю округу лгун-виртуоз, завзятый рыбак и охотник. Люди того же типа — герои повести «В семье», своеобразной хроники духовной жизни одной крестьянской семьи, семьи необычной, где наряду с бабушкиной сказкой звучит книжное слово, где и сами пробуют писать, рисовать.
«Как маленький», — говорят об этих героях то сам автор, то их близкие. Писатель в свою оценку вкладывает гордость за людей, которые умеют радоваться жизни и видеть ее красоту вопреки горькой доле, нужде, уважать чужой труд и сочувствовать чужой беде вопреки собственническому укладу жизни с его моралью обособленности и равнодушия: «ои себе, а мы себе». В этих словах, когда их произносят близкие героям люди, — чаще всего упрек, насмешка, осуждение. Им, замученным нуждой и трудом, погруженным в каждодневный нелегкий быт, восхищение красотой, беспокойство за других кажутся ненужным чудачеством, неизжитыми проявлениями детства, бесполезными и даже опасными для практической жизни.
Брыль хорошо знал, что не только несправедливая своекорыстная жизнь, но и непосильная ежедневная борьба за существование, за кусок хлеба порождает у человека антисоциальные чувства и инстинкты, и потому так высоко ценил эти открытые им в жизни характеры. Детство для него не столько возраст, сколько нормальный взгляд на мир, существенная часть мирочувствия.
В раннем творчестве Янки Брыля своеобразно отразилось одно из основных положений нравственного учения Толстого — о великой важности духовной стороны в человеке. Молодой крестьянский писатель воспринял высокое и мудрое толстовское понимание жизни как ответственного духовного дела, глубоко поверил и понял, что именно развитая и активная «жизнь духа» делает человека по-настоящему человеком. Легко представить себе, как велика была возвышающая и активизирующая роль этой толстовской мысли в тех условиях жизни, в которых жили тогда и сам писатель, и его герои. Тем более что толстовское противоречие между духовной и материальной жизнью преломилось у Брыля — в соответствии с его крестьянским, трудовым мировосприятием — как чисто социальное: он раскрывал душевное богатство бедняка и неизбежность нравственного уродства богатея, равнодушного и враждебного к красоте мира и к людям.
Самым убедительным проявлением талантливости автора «Рассказов» была его способность схватывать реальные противоречия человеческих характеров. Сложны и неодноцветны и положительные и отрицательные его герои. Писатель упорно ищет и внимательно отмечает хорошее, человеческое в каждом человеке. Но часто эти поиски прерывает насмешка — смягченная сочувствием, если обращена к любимому герою, и непримиримая, если к персонажу чуждому. Часто звучит интонация горестного недоумения перед неузнаваемо искаженной собственническим укладом человеческой природой.
Уже в первой своей книге Я. Брыль достаточно определенно проявил себя как лирик. Действительность, в ней изображенная, находится в постоянном соприкосновении с душой писателя. В воссоздаваемой картине жизни он шел не от сюжета, а от характеров — проблемы были сами характеры. Да и сюжет писатель не столько создавал, сколько нащупывал в ходе будничной, но драматичной в своей сущности крестьянской жизни. Внешнего действия в рассказах мало, потому что основной интерес сосредоточен на внутренней жизни героев.
Вот мы и подошли к тому, в чем главная ценность и оригинальность рассказов Янки Брыля: в этой книге жизнь крестьянина была поднята до духовного явления.
Можно сказать, что под тем же углом показал Я. Брыль и партизанскую жизнь (книга 1947 года «Неманские казаки» и последующие рассказы). Военные действия и операции, своеобразный и трудный партизанский быт, воссозданные с полным знанием, но лаконично, существовали для писателя не сами по себе, а служили высшему «заданию» — показу душевной и духовной жизни людей.
Даже не верится, что героев второй книги Брыля от героев первой отделяет всего несколько лет — настолько свободней дышат они, настолько иной в «Неманских казаках» эмоциональный, социальный и политический «воздух». Здесь мне кажется необходимым процитировать высказывание известного белорусского литературоведа и критика Владимира Колесника, земляка Брыля и его друга с партизанских времен: «Партизанская борьба была для Янки Брыля одновременно периодом вживания в советский лад жизни, который тут, на «малой земле», принимал форму военной демократии с чрезвычайно симпатичными своей наивностью чертами патриархальной семейности— полным и абсолютным доверием руководителей рядовым партизанам и взаимного уважения массы к вожакам и командирам, выдвинутым ею самой в ходе борьбы. Эти люди были всегда готовы рисковать жизнью и брать на себя тяжкую ношу ответственности за жизнь других, не пользуясь почти никакими привилегиями, кроме разве только привилегии честной славы. Красота таких здоровых отношений, в которых натуральным ростом растет индивидуальность героя, заблестела в лучших партизанских рассказах писателя: «Мой земляк», «Один день», «Казачок».
Я. Брылю были дороги черты нового, коллективистского сознания в молодых партизанах, крестьянских парнях, и то, как увлеченно, талантливо они воюют с врагом. Он открыто любуется ими: «Родные, славные, непокорные хлопцы!» Он подмечает острым зрением художника, что и в тяжелейших условиях партизанской войны торжествует «непосредственная жизненность» (Гегель), что для людей, вынужденных воевать, продолжает существовать весь огромный мир вокруг и любовь, и товарищество. Не побоялся Брыль раскрыть и души людей, угнетенных страхом и беспомощностью, рассказав,