Птицы гомоном делают весну. Новая зелень деревьев, в которых березку вижу — как родную на чужбине.
Слушая весну, которой у нас, в Минске, позавчера еще не было, глядя на нее, дыша ею, вспоминаю тех моих друзей, что когда-то принесли сюда освобождение, здесь закончили трудный, кровавый поход. А о том, из младших, кто часто бывает здесь и немало сделал для дружбы наших литератур, вспоминаю с намерением — дома спросить, как он начал любить Болгарию. Даже записываю это наивное «спросить у Нила [Гилевича]».
Внизу, под нашей горою, на большой поляне, от меня завешенной сеткой листвы, слыхать — поют дети. Под аккордеон.
Незнакомый болгарский коллега, с которым мы поздоровались на стежке, сказал, что там репетиция «фольклорного праздника», который скоро начнется.
***
Опять, по-вчерашнему, солнечный день. И праздник, которым и я любуюсь в толпе зрителей, что радушно дали нам место на первых скамьях. Нам — это группе болгарских и советских писателей, приехавших сюда из Софии на открытие недели детской литературы, которая началась вчера в промышленном городе Перник.
Мы — на большущей поляне, вокруг которой горы, на склонах их плодовые деревья в белом цветении и красные крыши поселка Рударцы.
Детские песни и танцы.
Цвета шопской национальной одежды. «Синее и зеленое — мертвое и студеное» — так считает народ, и потому он добавил сюда белого, черного, красного и золотого.
Это объясняет мне сосед слева, старый литератор, бывший местный шахтер.
То, что живит нацию. Песня-молитва о дожде. Вторая песня, третья... Танцы. Энергия трепетания. Кажется, немного чересчур горячо, чересчур однообразно. «Земля, держись, шоп тебя топчет!..» Сосед мой смеется и рассказывает, что в Лондоне удивились, когда там выступал болгарский ансамбль: откуда столько страсти? И англичанам ответили, что от перца.
Пошли «кукеры» — стародавние, еще языческие маски, потешно уродливые головы зверей и птиц, множество серокосматых овчин и роскошных перьев. Гром жестяных, глухих звонков и звоночков, которыми гордо пообвешаны мальчуганы. Сохранилось это только здесь, в Перникском округе.
Идут «мага́рета» — серые, милые ослики. Еще на утренней прогулке видел я, как их привезли в огромном крытом грузовике, как они осторожно, с чувством собственного достоинства спускались, мелко топотали по широким доскам на траву. Потом долго, терпеливо ожидали своей очереди, а теперь безразлично, а то и упрямо тянут сказочно размалеванные возы. «Так и свадьба сельская идет»,— смеется сосед. А теперь на возах полно утомленной радостной малышни.
После соревнования разных сел, разных школ начинается всеобщий заключительный танец. Когда дети, малые и побольше, приблизились в танце к нашим скамьям, как с телеэкрана сойдя на живую зелень, к самой веревке, натянутой перед толпой зрителей, к самым нашим глазам,— стало совсем уже хорошо видно, какие они веселые» красивые, неутомимые и, так и хочется сказать, какие сами свои в своей народной радости.
Мальчишки и девчурки танцуют так дробненько, так быстренько, как ягнята да козлята, которых они дома пасут.
Хорошо так — знать, что это близкое, дружелюбное и одновременно незнакомое, что открывается в таком живом, многоцветном и многоголосом праздновании.
После, когда уже праздник разошелся да разъехался во всем дорогам и стежкам, у нас была здесь трапеза на траве: овечье кислое молоко в горшочках, густое и холодное, и слоеный пирог, ба́ница.
Впрочем, праздник не полностью закончился. Вытоптав низкую поляну мягкими «ходоками», дети как будто умышленно оставили небольшую группу своих представителей, которые вон еще всё хороводят. Дети постарше в национальных костюмах и молодушки или девчата, их пионерские руководительницы, одетые по модной современности. «Хоро», хоровод,— уже не по праздничному плану, а для собственного удовольствия. Под народную музыку, несложный, будто однообразный ритм которой пойдет за мною надолго.
***
Другой, восточный край Болгарии — зеленое море пшеничной Добруджи. Здесь мы, вдвоем с Асеном Босевым, только что спустились на самолете. Встретила нас и подхватила белокурая Парашкева, комсомольский руководитель, которая уже в машине, заранее озабочена встречами, что нас ждут.
Изредка дубовые рощи. Ажурные мачты, бесконечные проволоки высоковольтного хозяйства. И все поля да поля под слегка захмаренным небом. И ощущение, что недалеко за горизонтом море. Уже не море зелени, а настоящее.
...Детским писателем надо все же родиться. Быть им, если по-настоящему, не очень просто. Особенно не думая о вечности своих произведений, писать так, чтобы дети сердечно смеялись,— это важно и хорошо. И я завидую тем, кто хорошо умеет вызывать такую чудесную радость. Асен делает это легко и талантливо.
Мы у пионеров города Генерал Тошево.
В зале вдруг погас свет. Сначала в темноте была веселая растерянность, а потом стройно зазвучала песня. Такая любовь к пению, что даже самый отпетый проказник старается. Это я, кажется, вижу даже в темноте. Уже конкретно, с обликом тех, кого только что при свете видел и справа, и слева, и впереди.
Дети поют, а где-то совсем недалеко, если для взрослых. Черное море шумит у берега, далее, на запад и юг, зеленеют, чернеют, белеют горы, а центр мира для этой звонкой детворы — пока что здесь, и чувствуют они себя здесь совсем неплохо.
***
Проснулся под впечатлением вчерашней песни. Не детской в Доме пионеров, а сольной, женской.
Молодая учительница Румяна, когда мы веселой компанией ужинали в ресторанчике, пела старинную песню о тырновской царице и крестоносце Болдуине. Содержание песни, в очень приблизительной передаче, я воспринял только теперь, встретившись с Асеном, а мелодия, дух ее зачаровали вчера, сразу, и вот повторяется в памяти.
Величие народа не уменьшила пятивековая неволя. Так бывает, когда есть сила любви и верности.
Едем в школу села Стефаново.
...Здесь к караваю и соли с паприкой — еще и сухое вино в баклаге, из которой надо глотнуть. И, как всюду, уйма цветов.
Выступление мое переводила семиклассница Жечка. Не так уж правильно, как мило говорит девочка по-русски. Потом мы с нею, в президиуме, осторожно перешептывались, и смелая чернявая отличница, дочка тракториста, похвалилась, что переписывается с одной советской подружкой. Мир тесен: эта подружка — из моих Корелич.
А тем временем за стенами школы кричит в отчаяние магаре-ослик. Раз за разом. Но никто на это не обращает внимания. Просто колорит. Вчера мы видели осликов на зеленых обочинах шоссе с аэродрома в Толбухин. Трава богатая, только грызи, а вид почти у каждого обиженный. Только что не кричали, как эти.
Мать сказала бы: «Господи, и чего тебя носит по свету!..» Только две недели тому назад, в окрестностях Душанбе, такие же ослики, там уже не магаре, а ишаки, то кричали в извечном отчаянии (особенно один, около дома, в котором я ночевал), то мелко топотали под грузными седоками в полосатых халатах. А позавчера, в Рударцах, как они важно тащили размалеванные возы с малышней. Что-то неуловимо потешное, светлое, теплое — и эта их дружба с детьми, их совместная работа, что, верно, и в сказках живет, и в песнях. И тут, и в далеком Таджикистане.
***
Дед, участник войны 1877—1878 годов, всю жизнь мечтал вдоволь напиться чистой, холодненькой добруджанской воды. Хоть бы перед смертью. Здесь он напился ее, уже столетним, в 1953 году.
Об этом нам рассказывает один из руководителей стефановского колхоза. Мы осматриваем центр обеспечения Добруджи водой, могучую станцию, а потом — музей.
Сохла Добруджа, чахла веками без воды, которую дала ей только народная власть.
Около музея старая груша и кран с холодной водой. Рядом висит черпак. Здесь пьешь не от жажды, а по-музейному. И, между прочим, маленькое открытие: черпак — он и в Болгарии «черпак». Смеемся.
Из этой глубокой долины, скорее, огромного оврага, наполненного свежестью воды и зелени, едем к кооперативным оранжереям.
Размах, который поражает неожиданно, как будто ты и на самом деле не слышал или не читал о таком. Тридцать гектаров под стеклом — помидоры и огурцы. В год по сотне тонн с гектара красной вкусноты и по две сотни — зеленой. А душистость какая в зеленых тоннелях!..
...Бригадный стан. Ангары для комбайнов и гаражи для тракторов. Помолчи да подумай — с завистью.
Мастерская, где не занятые в поле женщины вяжут из шерсти красивые платки, кофточки, детские костюмчики. Традиция народного умельства.
А школа какая: со светлыми классами, с отлично оборудованными кабинетами!..
Что социализм — дело жизненно необходимое, надежное, это видно здесь по-своему хорошо.
***
Курорт «Трити воденици» — три водяные мельницы.
Быстрая, звонкая речка Батова. Над яром, где много граба, проявился молодичок. Гомонят лягушки, соловьи, ворожит кукушка.
Долго идем по лесу над Батовой к могиле партизана Мишела Иванова, который погиб здесь в июле 1943 года, недалеко от партизанского «бункера».
По очереди спускаемся в эту сырую, мрачную яму, светим себе зажигалкой.
Мишелу было 22 года. Он из недалекой деревни.
***
«Душевнобольной» — мягкое, человечное слово о психически больном.
Он сидел около курортной «мельницы», слушая шум воды, а рядом, на столе, лежал фотоаппарат. Нас познакомили. Больной вынул блокнот и ручку, попросил мой адрес, спросил, что я пишу, где печатался по-болгарски, сколько мне лет... Услышав «пятьдесят пятый», вежливо записал только «50». Сказал, что ему тридцать два, живет при родителях-пенсионерах, пишет стихи, которые никто не хочет печатать, болен пороком сердца и никак не отважится на операцию.
«Душевнобольным» назвал его, еще когда мы подходили, один из колхозных руководителей. И память мою от этого слова бросило к одному литературному докладчику, который, желая оживить свою скучищу, сказал о теме молодого произведения, что произведение это — «о психах». Даже прибавил: «Вот дописались!..» Было и «гы-гы-гы». И на трибуне, и перед нею.