***
Если бы не вчерашний лес в оврагах (в полдень в центре водообеспечения, а вечером — в «Трити воденици»), мог бы и думать, что край этот, с его пшеничными зеленями, с только что посеянной «царевицей» — кукурузой с редкими полосами перелесков и рощами густого гонкого дубняка, что «золотая Добруджа» — ровная, голая, как степь.
В большущих зеленых оврагах буйно цветет черемуха. Наши хозяева весело вспомнили «Черемшину» — они пели ее в прошлом году на Кировоградчине, с которой дружит Добруджа. А про овраги свои говорят, что это «горы наизнанку».
В лесах тут много диких кабанов. Около оранжерей нас познакомили с «королем охотников». И собака у него Профессор, и сам он говорит, что кабаны здесь по двести килограммов. Может, немного и поменьше, но верится.
***
«Народно читалиште Светлина».
Учительница, которая переводила мое выступление, сидит в первом ряду и, слушая стихи Босева, смеется не менее душевно, чем ее малышня. Хорошо иметь такую учительницу.
Вечером, на ужине в сельсовете, она, Петранка Heнова, славно пела русские и особенно болгарские весна. Молодая жена агронома, сама из этого села, которое, со своей красной черепицей и садами в белом цвету, приятно смотрится через окна трехэтажной школы.
Все болгары поют, если не всегда вдохновенно, так с той же серьезностью, с тем священнодейством, которое трогало, настраивало меня на высокий лад в Индии.
И часто вспоминается та самая чернота глаз и волос, грация в танцах, восточная тягучесть в музыке и в весне, и естественная, некрикливая гордость своей извечностью, умением во всем не забывать о ней и продолжать в соединении с современным. Были в долгой неволе и они, как индийцы, еще более долгой, однако неволя не сделала их невольниками.
Когда мы перед сном расставались с Асеном, он сказал:
— Болгарии ты много не повидал, но болгар видишь.
Вчера, сдерживая жадность, думал, что за один раз, за эти десять дней все увидеть и не смог бы, как бы меня не носило по горам и долинам (почему-то именно по горам). Что-то надо повидать спокойно, вблизи. Так почему бы этим чем-то должна быть не Добруджа, а прочие Балканы и Родопы?
К тому же еще десять литературных встреч, выступлений, столько бесед, знакомств,— все это работа, ее надо делать.
И песня, песня!.. Старая н новая.
Бай Добры Коев — старый, знатный музыкант с «гайдой», которую у нас называют дудой. Молодой горячий Ко́лё с аккордеоном. Это — в колхозном доме отдыха, где веселая готика из новенького некрашеного дерева, подвал с винными бочками, столами, легкая с выдумкой роскошь комнат, холла и столовой.
Немолодая тихая официантка, сама попросившая подыграть, запела про девушку, которая из-за отца, по его вине, сидит девять лет в тюрьме. И незачем ей уже оттуда выходить, о чем она и говорит матери, когда та пришла на свидание:
«Смотри, майка, яка я стала!..»
Комсомолочка Ваня, черная, быстрая Ваньча, которая заменяла Парашкеву и не была такой строгой, запела песню другую, веселую. Голосом резким, будто крикливым, однако приятным. Муж вернулся домой и спрашивает у жены: «Почему тут валяется твой поясок? А бусы аж за кроватью? Кто у тебя был, враг или друг?..»
Почти всегда, когда мы сидим рядом, Асен переводит мне слова песен, как будто снова и снова утверждая, что народная песня держится на мудром содержании. Хотя бы вот эта, одна из песен учительницы Петранки. Муж красавец, а жена некрасивая. Ему опостылело это, да и люди смеются, и он прогнал ее к родителям. Она ушла, взяв двоих некрасивых детей, а красивых, которые в мужа, он не отдал. Однако вскоре попросил ее вернуться, потому что дети — все, и красивые и некрасивые — одинаково плакали по маме.
***
В самолете Варна — София.
Новые люди выходят к тебе из неизвестности, а потом остаются только в памяти, да и то не все и ненадолго. И отношения с ними должны быть соответствующие, во имя чести твоей родины, во имя настоящих человеческих отношений. Не обязательно брать адреса, давать свой (в прощальной суете, растроганности, хоть и искренней) — со всеми ни переписываться, ни близко дружить не сможешь. Главное — не в этом.
Это — не открытие давно известного, а просто впечатление от тех, с кем я прожил свою светлую неделю в Добрудже.
***
Деревня Арбана́си. Дача окружкома партии. Красивый белый дом, через множество окон которого сверху видна долина чудесного Тырнова.
Теперь долина в легонькой дымке солнечного утра, а вечером город в этой бездонной долине выступал тысячами огоньков на склонах, с неполным месяцем в звездном небе.
Хорошо это — иметь на чужбине друга, с который ты рад был встречаться дома и который теперь, в свою очередь, рад быть хозяином. Товарищи в болгарском Союзе писателей сами догадались или, может, Босев им подсказал пожалеть меня (приехал впервые, а повидал мало), дали на два дня «Волгу» с молоденьким шофером, а в дорогу со мной поехал Найден Вылчев, добрый друг нашей литературы.
В Найденовой деревне Брестовица. Его старенькая майка поехала на поминки в другое село, и мы походили по пустому, прохладному и мило запущенному домику, посмотрели на огороде, как принялась посаженная Найденом черешня, нацедили в погребе из огромной бутыли в бутылку виноградной ракии и поехали дальше.
С дядей Найдена, пока племянник куда-то отлучался, и я поговорил через забор на двух языках сразу. Что вот, видите, живем себе в деревне, и это, конечно, не София (он). Однако и в деревне оно, знаете... (я). Ну, и так далее. А рядом играл с мячиком дядькин внучек, быстрый Мишо.
В дороге перекусывали на ходу. Теплый хлеб, круглую буханку которого гостю дала через низенький забор дядина невестка, крашеные, еще пасхальные яйца, найденные в маминой кухне, какое-то вкусное, душистое зельице, сорванное в огороде, ну и ракия, которую мы по очереди (без шофера, известно) потягивали из бутылки.
Две недоспанные ночи, в Толбухине и Софии, и день этот, особенно после обеда, был тяжелым. Так некстати в таком путешествии!.. Горы, зеленые Балканы, размах долин, плевенская равнина. Город Ловеч, где мы обедали, а потом Плевен с его скобелевщиной — все это я видел не сквозь дремоту даже, а сквозь неумолимый натиск сна, который прямо-таки надвигал веки на глаза.
А все ж и в домике, где останавливался Александр II, и в парке, на горе, где в листве томно стенало невидимое множество голубей, и в «костнице» с кучами давно пробитых человеческих черепов — всюду в памяти было и то, что делал этот самый царь-освободитель и его доблестные генералы немного раньше, в 1863—1864 годах, в восставшей Белоруссии, Литве и Польше...
Вечером мы ездили со своей дачи в Тырново. Покупали на бессонном базарчике зеленый чеснок, лук и «репички» — редиску. Потом ходили вдвоем с Найденом по старым, очень крутым, и новым, тоже необычным, улицам. С улицы слушали, как наши, советские туристы пели «Катюшу» в ресторане, который круто торчит над обрывом долины, звездно красивой в пестроте огней, под шум воды в стремительной Янтре. Равнинному человеку, мне даже боязно было, что те домики — огоньки на склонах — могут попадать и полетят, как звезды...
Город, в котором сколько хочешь местных художников может спокойно прятаться среди художников приезжих, отлынивая «от задач современности», сто лет рисуя экзотику целого и особенно уголков.
Вспоминается вчерашний Ловеч. Даже не город, а мост, «единственный такой в Болгарии». На мосту по обе стороны — лавки и лавчонки. Не о таком ли мечтал Манилов? А сверх его мечты — еще парикмахерская на мосту, метра два кубатурой, однако все равно не так себе, не лишь бы какая, а «Фигаро».
Наш белый дом — в росном и душистом саду, солнечном и звонком от птичьих голосов. Вернувшись из этой цветени домой, придется еще раз начинать весну!
***
Забуксовали за Габровом на глинистом объезде, скользком после дождя. Надо выйти подтолкнуть. А потом хорошо и постоять.
Зелено-солнечное приволье. Все цветет. А надо всем, на высоком горизонте — холодная снеговая гора Мазала́т. Там где-то рядом и Шипка, куда мы едем.
...Буки и кусты на Шипке еще не распустились. Немного студено и, «на наше счастье», солнечно — окреся многое видно с этой суровой горы.
...Деревня Шипка в долине. (Приятно, что шипка — просто шиповник.) Богатая церковь, построенная по милости русского царя. Мемориальные доски с множеством имен и званий тех, кто здесь, на историческом перевале, погиб почти сто лет тому назад. И тут, как и в Плевене, вперемежку с офицерами, всюду названными поименно, «и другие» — «нижних чинов 657», «нижних чинов 118», «нижних чинов 3»...
***
Кало́фер.
Домик-музей Христо Ботева, на который мы посмотрели через забор. Закрыт. Отец национального героя был «доскал» — учитель, и домик — не бедный.
А на севере от музея, от города — гора, вершина Ботева, которая прежде, под турками, называлась Юмрук-Чал — поднятый кулак.
Своя гора... Думал ли Христо об этом, бегая здесь мальчишкой?..
***
Ка́рлово. Каракача́нская свадьба.
Утром мы видели свадебное шествие на улице Габрова. Царственно красивую невесту в белом и танцы объединенных родственников перед празднично-веселой толпой.
А тут еще больше песенно-музыкальной радости, еще более яркие костюмы. Тоже народные.
Мы остановились и «влились в толпу», потому что и Найден, оказывается, такой свадьбы никогда еще не видел. Пролезли мы и в горсовет, где посмотрели всю, очень нехитрую, церемонию.
Студент-медик и медсестра. Он едва осмелился поцеловать ее, по обряду, а она — так и совсем уже стыдливая.
Когда родственники, поздравляя новобрачных, начали обниматься с ними, я, как от музыки, чуть не заплакал. После сказал об этом Найдену, и он признался, что также... Человеческое счастье, когда оно радует тебя...
...Дом-музей Васила Левского. Какая бедность в этом домике!.. Продукт нации — мыслитель и революционер.
Это было для него так непросто — под жутким турецким игом быть интернационалистом, воевать за свободу и турецкой бедноты.