— Семьсот пуков обобили, а пятьсот еще нет. Но обобьем и эти. Что я тут буду больше говорить. Стараемся, как только можем, потому что надо.
После собрания, как водится, танцы. И льноводки, и молодые учительницы метут польку — не наглядеться.
1956
КАРЬЕРА
Детина, которого сызмалу называли для смеха Петр Петрович, в буржуазной Польше пять лет сидел в тюрьме «за коммуну», во время войны был в партизанах, а после освобождения — с очень легкой руки местного начальства — взошел на тернистую стезю руководящей работы.
Почти неграмотного парня назначили сначала председателем районной конторы Госбанка, потом — заведующим заготовительной конторой, потом — председателем сельсовета, и, наконец, наиболее жестокое решение — председателем сельпо.
Руководя банком, Петр Петрович только подписывал бумажки, какие бы ни подсовывали, очень туманно представляя себе значение большинства документов.
— Что ты мне тута ярундовину городишь! — гремел он на бухгалтера. — Я подписал — всё! А мало тебе одного разу — в другой подпишу!..
В заготовительной конторе он сам, и очень охотно, бывал подчас грузчиком, помогал своим хлопцам.
Будучи председателем сельсовета, побил одного депутата. Слушали на бюро райкома.
— Ну, я ж все-таки его начальник,— оправдывался Петр Петрович.— Все мы уже собрались, сидим, ждем его. Раз послал за ним, в другой — не идет. Сам пошел. Сидит, гад, да затирку возит. Ну, взял я ту миску да и надел ему на голову. Подумаешь, так уж оскорбил!..
В сельпо Петр Петрович очень быстро измазался. Не так сам, как помощнички помогли.
И вот он умер где-то далеко... Подпольщик, партизан, да и парень, наконец, неплохой, если бы его не подымали без меры и надобности...
А мать, которой «бог смерти жалеет», весь век мученица при таком сыне, идет теперь за двадцать километров в райцентр, чтобы, может, пенсию какую дали за Петра...
1956
УЛЫБКА
Только что отшумела гроза, и по улице деревни бегут веселые мутные ручьи.
Я стою у ворот отцовского двора, и мне очень хочется снять свои модные туфли, пройтись по быстрой дождевой воде, помесить ногами теплую пухлую грязь...
Судя по тому, что я еще не сделал этого, а только раздумываю,— я уже давно не мальчуган. Но я не чувствую почему-то ни тяжести годов, ни ответственности за свое поведение: я просто рад, может, даже не меньше, чем рады бывают в такое время мальчишки.
На западе из-за туч выглянуло солнце.
С горки вниз по улице идет белый, совсем сухой и чистый бычок, а на бычке сидит лет пяти-шести девочка, которая не была под дождем.
Бычок идет не спеша, даже солидно, упрямо и гордо неся вперед свой широкий породистый лоб с тупыми серыми рожками.
Девочка сидит на бычке не так, как мальчики, а боком, спиной ко мне, будто нарочно спрятав свое лицо, наверно, счастливое и смешно-серьезное, свои, конечно же, загорелые, ножки.
Солнце просвечивает сквозь мокрую, блестящую листву берез, и на неглубокой грязи, недавно зашлепанной следами коровьих копыт, на говорливой воде и на сером штакетнике за ручьем лежит подвижная сетка тени. Когда бычок со своей амазонкой входит в эту тень, на них играют солнечные зайчики.
На востоке, куда направилась еще не все отдавшая темно-синяя туча, ликует, красуется радуга. Под огромную арку ее идет деревенская улица, а по улице, будто в страну сказочной радости, едет светлоголовая девочка, шаловливо постукивая пятками по боку своего кавалерийского бычка.
Чуть поодаль за ними идет, тоже босой, отец девочки. Идет и улыбается, думает, видать, что дитя — всегда дитя, всегда радость, парень это или девка.
Девчурка тем временем проехала мимо меня и там, где шумливый пенистый ручей от плетня разлился на середину улицы, начала вдруг съезжать с хребта своего бычка и, пока я собирался бежать ей на помощь, съехала и шлепнулась, села в мелкую воду!..
Пока мы с отцом малышки подбежали, успело случиться самое интересное, самое веселое во всей этой истории.
Белый бычок пригнул лобастую голову, приблизил влажную щекотливую морду к лицу своей подружки и понюхал его, а девчурка протянула загорелые руки, взялась за рога бычка, откинула назад светловолосую голову и, смеясь, встала.
— Ой, таточка! — говорила она и, не в силах досказать, звонко смеялась и повторяла: — Ой, таточка! Ой!..
И мы смеялись втроем — так весело, так неповторимо юно, что я не выдержал и... проснулся.
1956
ПАРИЖ, КАФЕ «МАДРИД»
За стеклянной стеною множество волнистых попугайчиков. Целуются себе при людях, как истые французы. Официантки в бретонских национальных костюмах. Вежливый молодой директор хорошо говорит по-немецки. Скромно хвалится, что знает русскую литературу, разговор о которой начал с Достоевского.
Старая, хромая, с палочкой, в дорогих мехах — хоть на дворе погожий теплый октябрь,— мадам приходит кушать очень пунктуально. Ест долго, старательно заглатывая уйму устриц, старательно накрашивая губы после еды.
Одной из официанток я подарил несколько красочных открыток с автографами нашей туристской группы. Она нашла на обратной стороне открытки серп и молот, показала на них пальчиком, улыбнулась и подняла кулак: «Рот фронт!» С помощью директора рассказала нам, что ее брат, рабочий сцены при «Комеди франсез», был в прошлом году в Москве. Слово «брат» она сказала по-французски, по-английски и за мной — по-нашему... Милая, боевая смуглянка!
Тем временем к старой мадам за соседним столом подсела другая. Эти «брат», «рот фронт» и все щебетание девушки с нами возмутили обеих мадам. Они позвали официантку к себе и долго, нудно скрипели, распекая. Потом попросили директора. Почтительно склонясь, он слушал их с профессионально вежливой терпеливостью: клиентки, очевидно, давние.
Девушка — около нашего стола — улыбалась, даже подмигнула мне на тех, а на прощание демонстративно всем нам пожала руки. И снова с милой улыбкой подняла кулачок: «Рот фронт!»
1956
УПАЛ БАШМАЧОК
Дорога Роттердам — Амстердам.
Равнина. Богатый лес — дубы, вязы, платаны, клены, липы... Парники и открытые гряды. Красивые домики, ветряки, костелы, опять ветряки... На сочно-зеленых пастбищах черно-рябые коровы. Вода не вмещается в бесчисленных канавах, блестит даже на пашне. Роскошная автострада. По обе стороны ее — узкие, прямые полевые дороги, тоже асфальт, обсаженный деревьями.
Солнечный день — в дождливой, пасмурной Голландии!.. В среднем он здесь бывает раз в неделю. Теперь в октябре, это совсем необычно, как дорогой подарок. А день — один, проездом, день в стране, про которую ты столько знал издалека и как будто не знал ничего? Вот и настроение солнечное!..
Вспоминаю детство, старый русский журнал «Маяк» рассказ о путешествии близнецов Кита и Кэт. Первое путешествие — с дедушкой к морю.
Малыши сидели на каком-то мостке, потом у Кэт свалился в воду деревянный башмачок. А за башмачком — оба близнеца. Дедушка вытащил их, засыпал по шею песком, чтобы не замерзли, пока высохнет одежда...
Прошло более тридцати лет. А мне — из окна туристского автобуса — только и хочется смотреть на окоем, искать глазами полосу недалекого, очевидно, моря, а на берегу — милые мордашки Кита и Кэт. Все еще над пирамидками ласково-теплого песка.
1956
МНОГО ПРЕКРАСНЫХ КАДРОВ
Вчера солнце взошло над пустынными, голыми горами Греции. Порт Пирей.
Впервые за все время плавания увидели мы военные корабли. Смотри ты,— подумалось сразу,— маленькая, слабая страна, а вот же ощетинилась пушками и пулеметами катеров!.. Один из них утром назойливо, как осенняя муха, кружил вокруг нашей белой красавицы «Победы», а вечером другой... или, может, тот же самый, шаркнул, словно дельфин, о наш борт.
Застали здесь серый американский «Gen. Alexander», который стоял и в Неаполе. Тоже, как и там, он здесь сразу отчалил. Много американских военных моряков — белые, негры, мулаты...
Как только наши автобусы остановились возле Акрополя, энтээсовцы начали разбрасывать свои листовки.
Один настолько перестарался, что бросил в окно автобуса пачку листовок в металлических скрепах и подбил глаз нашей туристке. Представитель круиза заявил протест: «Сниму экскурсию! Сто человек полиции не могут оградить нас от хулиганов». Греки, представители туристического бюро братьев Карианиди, начали оправдываться, что это, мол, «ваши»... Предупредительный, озабоченный переводчик потешно оправдывался: «Успокойтесь, господа, тех троих хулиганов полиция арестовала, их там будут пороть...»
После наша настороженность рассеялась. Потому что нигде не принимали нас так гостеприимно. Обед в ресторане «Паля Гитоня» неожиданно превратился в праздник греческой и советской песни. Ресторан оригинальный. Голубой стеклянный потолок создает полную иллюзию вечернего неба, особенно когда выключается свет старинных уличных фонарей. Стены большого зала раскрашены под стены домов, что окружают квадратную площадь. Окна с резными ставнями освещены изнутри. Балкончики и виноград на стенах домов еще больше усиливают сходство зала с некоей средневековой рыночной площадью. Оркестр, трио певцов с гитарами, солист и красавица Майя Малайя. Вообще здесь больше, чем в других странах, красивых женщин. Исполнялись народные «песни гор», «маленьких степей» и «городские народные песни», во многом похожие на грузинские. Крепкое, ароматное вино. Над столами летали цветные шары и ленты серпантина. В ответ на песни хозяев 430 туристов лихо и, главное, весело, под баян, спели две русские песни. Хорошо выступил наш посол, о котором Катаев говорил нам после, что это «дипломат нового типа», ходит и ездит к людям без всякой охраны, искренне, живо и умело работает для дела мира.
Кстати, когда мы ночью гуляли с Максимом Танком по улицам Афин, шоферы задерживали нас на стоянках: «Товарищ, Маруська? Товарищ, такси?» А услыхав отрицательный ответ, прощались: «Миру — мир!» Днем студенты, веселые парни и милые, красивые девушки, снимались с нами на фоне античных руин, просили значки, автографы и, с трудом говоря по-английски, перебрасывались словами пароля: «Ленин — хорошо, Сталин — нет!..»