Красиво здесь очень. Говоря языком фотографов (большинство туристов помешалось на этом) — тьма-тьмущая прекрасных кадров. Величественная красота древнего мрамора, не счесть живописной керамики в музеях. Неповторимая панорама горных склонов, покрытых разноцветными дворцами, домами, домиками, каждый третий из которых кажется произведением искусства. На скалах (гид: «Которые мы называем пригорками») возвышаются античные руины, что так красноречиво, так таинственно говорят о силе человеческого гения.
Привнося в эту антику элемент крестьянской серой соли, смеялись с Максимом над тем, какую «пальбу» поднимали на этих горах древние греки, ворочая и таская без помощи машин мраморное многопудье. Смешно это, да не совсем к месту,— всюду столько разговоров о богах и героях, а про тех, что строили, про те хотя бы кости рабочего люда, на которых стоит вся эта красота,— никто ни слова. У гидов это, видимо, не входит в программу, а мы, в большинстве своем, записываем их трескучую болтовню машинально, словно приехали сюда ликвидировать свою неграмотность.
...Завтра Стамбул, после которого, как в родной двор, войдем в Черное море. Что ни день, то все больше скучаю по дому, вижу во сне сына, мечтаю о тишине и работе.
Проснешься, глянешь в окно — вода... Пишу, приподнялся над столиком — вода... Не слишком ли много на свете воды?.. А лучше все-таки у нас, где и трава, и березы, и грядки пахнут укропом... Потому что здесь, на юге, особенно в Греции, мало деревьев, мало травы, из-за чего мне когда-то, между прочим, не понравилась коктебельская раскаленная сковорода.
1956
ЗА ЛЕГКОЙ ДЫМКОЙ
Накануне сегодняшний день был спланирован так: просыпаюсь на Черном море и, позавтракав, сажусь расшифровывать блокнотные иероглифы, записываю по свежей памяти турецкие впечатления. Но, проснувшись, мы услыхали, что теплоход стоит, в окнах — густая мгла, сквозь которую чуть пробивается бледное солнце. В этой мгле разноголосо и растерянно перекликаются гудки судов, которых там, у входа из Мраморного моря в Золотой Рог, множество. Доносится бой склянок, стук молотов... Через два часа «Победа», наконец, отчалила и осторожно двинулась в Босфор. Мгла начала помаленьку рассеиваться, неожиданно близко и как-то исподволь выступали силуэты судов и левый, европейский, берег. Еще больше солнца и дыхания ветра, и вот — на палубах защелкали фотоаппараты. Стамбул еще раз показал нам свою живописность и роскошь, легкой дымкой заслонив от наших взоров вчера увиденную бедность, грязь.
Еще раз прошли мы возле авианосца, наверно, флагмана американской эскадры, которая прибыла сюда «с визитом дружбы»... Стамбул, бедная, грязная Турция на фоне этой эскадры — первое и главное впечатление, которое сегодня повторилось, чтобы закрепиться в памяти. Серая турецкая полиция и чистые, откормленные американские моряки кажутся здесь преобладающим населением города, особенно по вечерам. Товарищи из нашего консульства рассказывали, что этим гостям — сотням изголодавшихся по женщинам офицеров и матросов муниципалитет выдает бесплатные билеты в «ночные заведения». В результате такой дружбы город превращается в огромную плевательницу, а все же дело остается очень выгодным, потому что в ресторанах, барах, кабаре оседают тысячи долларов.
Если воспользоваться шаблонным определением, так оно подходит здесь больше всего: Стамбул — город контрастов. С одной стороны — прямо-таки сказочная роскошь в старом и новом султанском дворцах, чудесные памятники архитектуры — Айя София и Голубая мечеть, совсем европейский центр города вокруг площади Таксима, с другой — грязные улицы старого города, бедно одетые люди, одиннадцать тысяч «кемалей»-носильщиков, которые успешно конкурируют с грузовым транспортом, небывалых размеров проституция, плюс — всемогущественная палка полицейского...
После чистенькой и холодно-неприступной Швеции, богатой и трудолюбивой торговки Голландии, после роскошного, шумного Парижа, где, кажется, наиболее уравновешены силы в борьбе нового со старым, после чарующей Италии, трудолюбивой, веселой и симпатичной нам, несмотря на силу Ватикана, на живучесть всемирной реакции, которой еще долго придется догнивать, после неповторимой по красоте своих памятников Греции,— буржуазная Европа показала нам свои босфорские задворки.
Не так это все просто, не так легко укладывается в схему — их «догнивание» и наша «недалекая» победа! Много пота, много крови ждет нас на пути к победе света над тьмой.
Беспокоят, волнуют, тревожат венгерские события.
Много усилий требуется сегодня, крутой поворот к Ленину, как первоисточнику, новые формы борьбы и труда, беспощадная искренность в признании своих ошибок, чтобы дать народу так необходимый ему заряд революционной энергии, моральной чистоты, веры в светлое гордое звание человека, который живет, в конце концов, для того, чтобы быть счастливым сегодня — и не счастьем мещанина, не сытым счастьем одиночек и групп, а светлым, чистым счастьем Человека.
Немного я знаю, немного могу, но делать свое я должен, буду и хочу, ибо только в этом, весь тот единственный смысл жизни, то ни с чем не сравнимое счастье, которым жили лучшие люди Земли, что и меня беспокоит, радует, ведет уже целых двадцать пять лет, начиная от юношеской тоски и поисков, от первых тревог и первых радостей.
1956
КАРАВАЙ
Жатва. Будний день. В тихой солнечной деревне над озером остановился старенький «Москвич». Дачные мужи, втроем приехавшие из города, еще как будто не натешились своей компанией — закуривают, стоя у машины.
Вдруг из-за пригорка послышался необычный бабий тарарам. Уже хотели броситься туда, как на пожар — да тут из окна хаты, напротив которой они стояли, послышался приглушенный голос:
— Удирайте, товарищи! Хоронитесь, будет беда!..
Пока они недоумевали, из-за пригорка показалась ватага баб и девок. Крики, стук скалкой по ведру, обрывки песен, хохот, визг!..
Старик, что предупреждал дачников, исчез в окне. Увидев машину, женщины заулюлюкали и ринулись к ней.
Дачные мужи успели вскочить в свой «Москвич» и закрыться...
И началось! Бабы облепили машину со всех сторон, стали выманивать пассажиров наружу.
__ Температуру проверю! — кричала одна, держа, как стетоскоп, рюмку на высокой ножке.
— Добром просим — выходите! — орала другая, с намалеванными углем усами.
— Бабоньки, а ну, давай перекинем! — пришла наконец счастливая мысль.
И бабы начали переворачивать «Москвич».
Известно, могло и такое случиться. Однако же они уцепились со всех сторон, галдели на весь свет, а машина только приподымалась, как жук, что ленится взлететь...
И бабы выдохлись. Еще постукали кулаками по стеклам, по кузову — чтоб ты лопнул! — «докторша» опять погрозила в окно:
— Ну, гады, ваше счастье!
И вот ватага, снова с воинственными криками, с песнями, подалась по улице дальше.
Тогда, погодя, снова открылось окно хаты, и дед, что предупреждал дачников, растолковал:
— Сегодня, товарищи, четверг. Так это бабы каравай собрались печь. Стася в воскресенье замуж выходит. Выпили чуток, холера, бушуют. Сегодня они что вздумается могут мужчинам сделать. И портки с вас, извините, стянули бы, и крапивы туда напихали бы, и песку насыпали б!.. Обычай! Банда! Наши мужики все — кто куда.
1957
ЗАГАДКА
Перед самой войной парень с Дона нес дозор на Буге. Потом, под натиском врага, он отступал, испытал бездонную горечь разгрома и плена. Бежал из-за колючей проволоки и нашел пристанище в самой обычной белорусской деревне.
Небогатые, тихие люди, над которыми и он недавно подтрунивал: «Бульба дробненькая, зато много!..» — они накормили его и приютили. Вместе с ними он взял вскорости винтовку, стал партизаном. Вместе с ними делал он то, что — со стороны виднее — и Родина и весь прогрессивный мир начали после называть героизмом. Здесь на горячую кровь его раны легла холодноватая чистота холстины, «кужельненькой», как говорила белорусская мать, неутомимая труженица, плакавшая над ним. Плакала вместо его — бог весть, живой ли? — мамани в далекой, также где-то оскверненной фашистами станице... Здесь он узнал любовь — наша девчина полюбила его пошла с ним из родной хаты в студеную пущу...
И вот — победа! И он не вернулся к себе на Дон. Парень словно только теперь заметил, как он прирос к этой славной лесной сторонке, как подружился с людьми, которые помогли ему выполнить священный долг перед Родиной. Вот уже тринадцать лет подряд ездит он в гости на восток, к родным, и возвращается оттуда в Беларусь с тем самым удивительным чувством — из дома едет домой, с родины тянет его на родину...
Две их стало, что ли?..
1957
ОПЯТЬ ДОМА
Кажется, впервые чувствую себя так радостно и легко здесь... Хочу сказать — дома, потому что — в родных местах, о которых мне хочется писать, о которых я думаю, лишь возьмусь за перо. Нет здесь уже того нытья, как прежде, как будто уже целиком закончился процесс социализации деревни, люди привыкли к новому,— говоря словами Толстого, все перевернулось и легло на свое место. Высказываются земляки открыто, колюче, но не враждебно. Как будто закончился уже, завершен первый этап борьбы за хлеб. Теперь нет здесь его, говорят, только у лодырей. Начинается новый, уже не первый этап борьбы за культуру. Планируются, строятся клубы, школы, дороги...
Только, пожалуйста, без лакировки!.. За культуру у нас надо наконец начинать сражаться по-настоящему, надо даже бить в колокола!..
Наиболее, кажется порой, актуальная проблема у многих — где достать дрожжей? Самогонка, «Московская», даже коньяк. Пьют очень много.
В местечке перед «забегаловкой» наблюдал ссору учительской пары. Он, пьяный, все еще рвался к чарке и грубо ругался — привычно уже, даже довольный собой. Она кричала, как базарная баба, выворачивая «перед всей общественностью» домашнюю грязь. А две девочки, которые за четыре километра пришли сюда за тетрадками, жадно присматривались, прислушивались к этой «педагогической дискуссии»...