— Мне можно, или…
— Войди, — кивнул Курт сумрачно. — Может, сейчас ты увидишь что-нибудь, что изменит твое мнение.
— Вот, — Райзе прошагал к своему столу и, помедлив, протянул ему брошюрку — самодельную, сшитую простой ниткой тонкую стопку листов без обложки, без заглавия, исписанную крупным и неровным почерком. — Судя по почерку и ошибкам — писано не ею, однако… Нашел в тайнике. Рядом с кладовой в доме.
— «Чтоб сыскать украденное»… — тихо прочел Курт первую строчку и бросил на окаменевшего подопечного короткий взгляд. — «Чтоб утишить огнянку»…
— Что утишить? — едва слышно переспросил Бруно.
— Кашель с кровью и горячкой. «Чтоб отвратить жену», «Чтоб извергнуть плод»… «Чтоб приманить мужа». «На четырех сторонах образом крестным, в перекрестье, как в сердце самое»… Ясно. — Курт захлопнул книжку, шлепнув ее на стол, и потер лоб ладонью. — Деревенская ворожба. Простая, безыскусная и действенная… Вероятно, осталось от какой-нибудь няньки или кормилицы.
— Только ни ту, ни другую уже не привлечешь; разве что где-то завалялось руководство по призванию мертвых душ…
— Или это писала горничная, быть может.
— И еще одно, — добавил Райзе, осторожно ставя на стол темный кожаный мешочек чуть меньше ладони. — Доказательство того, что она пользовалась этой книгой. Не раз, думаю.
— Что это?
— Сбор трав; с ходу могу сказать — здесь листья люцерны, ландышевые ягоды… и прочее; полный состав можешь уточнить в этой писанине. «Чтоб извергнуть плод»; возможно, пила на всякий случай, а возможно…
— На всякий случай, — уверенно ответил Курт, не дрогнув голосом. — Мы слишком малое время были в тесных отношениях, чтобы у нее была возможность заподозрить… подобное. Может статься, до меня что-то и бывало, но этого мы уже не докажем. Что-нибудь еще?
— Да. — Райзе бросил на стол пучок булавок, перевязанных нитью, похожих на вязанку хвороста, собранную маленьким человечком. — Они все одинаковые. Янтарные навершия. Вот теперь — все.
— Ну, Бруно? — усмехнулся в полнейшей тишине Курт, не оборачиваясь к замершему в неподвижности подопечному. — Теперь что? Будешь держать ее за ноги?
— Вот сучка, — обреченно произнес подопечный. — А такая с виду правильная… Я ее не за ноги держать, я этой стерве сам вены вытяну, только дай. За что она загубила парня? За то, что он пытался влезть в ее колдовские делишки? Или попросту надоел ей?
— Остынь, Бруно, — вздохнул Курт тихо. — Никто нам не даст ничего из нее тянуть — видел делегацию у ворот Друденхауса?.. Без ее признания (по-настоящему добровольного) мы так и останемся с крамольной книжкой, которую, быть может, мы и подбросили, и набором булавок, которые вообще сами по себе ни о чем не говорят.
— Стоп, — оборвал обоих Райзе, нахмурясь, и шагнул вперед. — Какого парня? Я чего-то не знаю?
— Вся неприятность состоит в том, что никому не докажешь, что это знаю я… — невесело усмехнулся Курт, ногой подтянув к себе табурет и, тяжело усевшись, сдавил глаза пальцами. — Сядь, Густав. Перед тем, как идти с этим к Керну, изложу тебе свою версию.
Глава 16
— Верная дочь Церкви, — кривясь при каждом слове, медленно, точно толкая в гору воз, полный камней, проговорил Керн. — Как духовник господин князь-епископ не может говорить о подробностях, однако же может ручаться за ее добропорядочность.
— Ручаться он может? — с нехорошей усмешкой уточнил Райзе. — Он помнит, что в суде, если что, поручитель расплачивается вместе с ответчиком?
— Охолонись, — оборвал его Керн. — Что-то ты разошелся.
— У нас ведь есть доказательства — и их довольно…
— Было бы. Если б это был кто-то другой. Племянница герцога, Густав! Двоюродная племянница князь-епископа, пфальцграфиня, обладающая немалыми землями; Господи, да у нее покровителей больше, чем у меня осужденных было за мою службу! Так что вся твоя философия — лишь слова, причем пустые.
— Дитрих предпочитает философствовать «Молотом…», и я начинаю его понимать, — тихо пробормотал Курт; Керн зыркнул в его сторону испепеляющим взглядом:
— Давай, Гессе. Поколоти книжкой по голове нашу гостью. У Конгрегации на службе попадаются неплохие адвокаты, может — и тебе одного найдут, когда герцогские приятели будут тебя лупить Corpore Juris[141].
— Communiter[142], идея не такая уж плохая, — осторожно вмешался Райзе, и Керн побелел, гневно поперхнувшись последними звуками слова, глядя на подчиненного с растерянным бешенством. Тот вздохнул: — Собственно, для чего я вызвал академиста из замка фон Шёнборн; просто мысль пришла… Вальтер, выслушай до конца, потом уже начинай орать, хорошо?
— Я с ума с вами сойду…
— Ты сам подумай: лучше всего будет, если новый допрос в свете последних сведений и доказательств проведет сейчас он; это должно на нее воздействовать сильнее, чем беседа с нами. Это должно ее подавить, понимаешь? Это…
— А его это подавить не должно? — кивнул обер-инквизитор в сторону Курта; тот поморщился:
— Вообще-то, «он» тоже здесь.
— Заткнись, Гессе, — оборвал Керн коротко. — А его, я спрашиваю, это подавить не должно? Его вовсе надо бы отстранить — от греха подале. Я не делаю этого исключительно потому лишь, что людей на расследовании и без того не хватает. Экспериментаторы хреновы…
— Вальтер, время, — напомнил Райзе нетерпеливо. — У нас совсем нет времени и уйма препон, нам надо прилагать к дознанию любую дельную мысль…
— Это ты хорошо сказал. Что «дельную».
— Брось. Ты ведь понимаешь, что я прав. Посмотри на ситуацию: она была в фаворе, хозяйка положения, фактически неприкосновенная, и вдруг — арест, допрос, обыск… Поначалу ее уже лишь это несколько выбило из колеи, хотя, надо ей отдать должное, она скоро собралась. Но теперь новый удар — есть улики, есть действительная угроза; и при этом ведущим дознание следователем является человек, коему (не может же она об этом не думать!) есть за что держать на нее зуб, и каковой, как было бы логично допустить, будет делать все мыслимое для того, чтобы отомстить за то, сколь долго она его дурачила.
— Вся эта история вообще против нас. Господи Иисусе, весь Кёльн теперь в курсе того, с кем и как проводит время следователь Конгрегации! Человек, долженствующий быть образцом для мирян — диакон, между прочим! — обязанный иметь право с чистой совестью укорить любого за грех и…
— Вальтер, забудь о своем сане, ради всего святого, и вспомни о должности! Когда дело будет закончено, можешь ему собственноручно ремня всыпать и епитимью наложить с постом и прочими радостями! Давай всерьез обсудим мою идею; скажи, чем она дурна?
— Я сказал: не убежден, что парень это стерпит. Он в нее до сих пор — по уши; я-то уж не мальчик и подобных ему повидал немало.
— У вас притупился глаз, — тихо сказал Курт, не дав сослуживцу ответить. — Ничего, случается с возрастом. Не огорчайтесь.
— Сейчас у меня нет сил выговаривать тебе за нарушение субординации, — Керн удрученно опустил голову в ладони, потирая пальцами глаза, и убавил тон. — Положим, так. Если говорить без пристрастия, иных прекословий у меня нет, как нет и других предложений: не вижу, что еще мы можем предпринять, кроме обычных действий.
— Итак, Вальтер?
— Да. Пусть он говорит. Но… Гессе, никаких инициатив, ты уразумел? Помня твою горячность (я выражусь так мягко), я дал указание страже. В одиночку тебя к камерам не подпустят; кстати сказать, Густав, дабы ты не мнил, что тебя это не касается: тебя не подпустят тоже. Никого. Дело слишком серьезное, и малейшая оплошность может все погубить. Говорить будет он, но ты, Густав, ты обязан быть рядом, каждый миг, должен слышать каждое слово, все удерживать под контролем! Ты должен иметь возможность в любой момент заткнуть рот ему или ей. Мой приказ ясен? Каждому из вас?
— Вполне, — почти пренебрежительно усмехнулся Курт, отвернувшись; обер-инквизитор насупился:
— Или ты хочешь, чтобы еще один твой арестованный обнаружился в петле?.. Если у вас всё, то — вон оба.
— Старика тоже можно понять, — примирительно сказал Райзе уже в коридоре, когда оба направлялись к подвальной лестнице. — Отвечать за все ему, не нам.
— Ты забываешь, что у вас есть caper emissarius, на коего можно повесить все неудачи, а после — и его самого. Переписчик погиб из-за меня, и даже проводилось расследование по этому поводу; я же… — Курт усмехнулся, — запятнал себя связью с преступницей, причем вполне можно будет задать вопрос — а как же это я за целый месяц ничего не заподозрил? А в случае, если обвинить ее не удастся, — опять же следователь с преступным прошлым решил употребить служебное положение, дабы поквитаться с любовницей по какой-либо причине. Керну тогда погрозят пальцем, велят лучше следить за людьми, академии порекомендуют работать качественней, а я пойду туда, куда не дошел десяток лет назад.
— Плохо ты старика знаешь, — с явной обидой и даже некоторым отчуждением коротко откликнулся Райзе и ушел на три шага вперед, больше ничего не говоря и не оборачиваясь. Заговорил он, лишь когда оба остановились у запертой двери подвала. — Прежде, чем войдем, хочу кое-что знать. То, что ты сейчас сказал, не является ли правдой в некоторой части? Если ты впрямь хочешь поквитаться с ней за то, что она сделала…
— Я сказал не это. Но я понял, что тебя тревожит. Отвечаю. Я способен держать себя в руках, я не потеряюсь и не сорвусь; если я скажу, что на самом деле непритворно спокоен, ты мне не поверишь, верно?
— Скорее всего, нет.
— Как угодно, — кивнул Курт сухо. — Это к делу не относится. Я буду вести себя как должно, это главное. Идем?
Райзе взглянул на его лицо с пристальностью, словно пытаясь увидеть что-то за ним; наконец, вздохнув, кивнул:
— Бог с тобой, академист. Идем.
В подвал он вошел первым; Курт шагнул следом, отстранив его плечом и пойдя впереди — мимо вытянувшегося стража — к решетке камеры.