я на ней сражался за Запад. Тогда мы считали, что моральная правота на нашей стороне. Я выполнял грязную работу за наше правительство, а наше правительство делало ее за все правительства западного мира.
– Значит, убийства Рут Фёрст, Дженнет Шун и ее дочери совершены во имя апартеида?
– Как я уже сказал, шла война. Нам отдали приказ убить мужа Рут, Джо Слово, и мужа Дженнет, Мариуса Шуна. Гибель этих женщин – не убийства, а роковые случайности в военное время. Они оказались невольными жертвами.
– Мы недавно говорили с Фрицем Шуном. – Крейг и глазом не моргнул. – Его первое воспоминание, как его выносят из горящей комнаты, где находились его мать и сестра.
Крейг не шелохнулся.
– То, что именно жены, а не мужья погибли от взрывов посылок, это просто случайность?
– Ну, посылки-то были адресованы Джо Слово и Мариусу Шуну. Если их открыли жены, они сами решили свою участь.
Разговор так и крутился вокруг столь же абстрактных тем. Крейг был действительно умен. Иначе бы не смог столько лет уходить от возмездия. В конце беседы я все же спросил о том, ради чего приехал из Швеции.
– Вы были причастны к убийству Улофа Пальме?
Крейг посмотрел мне прямо в глаза.
– Меня обвиняли очень во многом. Говорили, что это я стоял за убийством Пальме, за авиакатастрофой, когда погиб Самора Машел, даже за взрывом над Локерби. Это всё чушь. Я не причастен к убийству Улофа Пальме.
Он ответил, но не оборвал разговор, и я попробовал изменить подход.
– На днях я отыскал Риана Стандера…
– Риан Стандер мертв.
– Нет, это не так. Он отказался от встречи со мной, и с Николасом тоже.
Мне все-таки удалось удивить Крейга.
– Надо будет мне самому все выяснить. Риан Стандер – таракан.
Мы с Николасом переглянулись. Оставалось только надеяться, что мы не обрекли мистера Стандера на смерть.
Вскоре наш разговор завершился. Мы разошлись, пожав друг друга руки. Больше больных мест Уильямсона мы не задели.
В самолете у меня было ощущение, что я ничего не вынес из путешествия в ЮАР. Что ж, значит, придется заняться расследованием в иных направлениях. Южноамериканский след не мог привести меня ни к чему новому. Если только Крейгу не захотелось бы чуть-чуть пооткровенничать, надежды на что бы то ни было были ничтожны.
Парик
Стокгольм, февраль 2016 года
В полицейском участке на Кунгсхольмене меня любезно приветствовала детектив Карин Юханссон. У нее на столе лежала набитая до отказа папка. Я прочел имя на обложке – «Якоб Теделин». Потом к нам с Карин присоединился ее коллега инспектор Свен-Оке Блумбергссон. Они сказали, что будут записывать наш разговор, и до меня дошло, что я буду допрашиваемым. По телефону я спросил, какова судьба письма, посланного мной им полгода назад, и пообещал, что расскажу о своей встрече с Крейгом Уильямсоном. Возможно, если я дам им что-то, они тоже поделятся со мной информацией.
Блумбергссон зачитал обязательные в начале допроса формулы и включил цифровой диктофон. Мы провели без движения почти два часа. Казалось, они искренне интересуются Уильямсоном и южноафриканским следом в деле Пальме. Возможно, подумал я, дело в том, что помощник генерального прокурора Керстен Скарп уже сказала, что намерена сложить с себя руководство расследованием в деле Пальме. С 1987 года, когда она начала работу над этим делом, она в целом вела себя так, будто верит в виновность Петтерссона. Новые следователи, казалось, ухватились за возможность заняться другими версиями. Или полиция с трудом заучила-таки урок и поняла, что ей следует принимать журналистов всерьез, если полицейским не нравятся отрицательные отклики о ее работе.
Я рассказал Юханссон и Блумбергссону о поездке в ЮАР. И теперь мог сам задать им несколько вопросов. Карин Юханссон стала листать бумаги в папке, когда я заговорил о Якобе Теделине.
Получив мой отчет о разысканиях относительно Якоба, предпринимать никаких действий они не стали. Но сказали, что Теделина допрашивали дважды в 1987 году. До первого допроса в мае 1987 года Якоб находился под наблюдением СЭПО. Причиной этому послужило то, что в конце 1986 года он встретился с внештатным сотрудником СЭПО, назвавшись ложным именем и в парике. Теделин хотел поговорить об убийстве премьера. А уже в 1988 году досье Теделина по какой-то причине положили под сукно. Карин не нашла этому объяснений.
Полицейские пообещали передать мне все наводки, которые Стиг Ларссон предоставлял полиции. Однако во всем, что касалось Теделина, я натыкался на затруднения. Расследование, как обычно и говорят в таких случаях, по словам Карин и Блумбергссона, еще продолжалось, и они обязаны были защищать тайну частной жизни этого человека. Но в то же время они зародили во мне некоторую надежду, сказав, что я должен подать письменный запрос на информацию о нем.
Я пришел в полицию поговорить о Теделине, но им нужно было что-то более конкретное, чем все, что было у меня на него. Например, подсказка, где находится орудие убийства. Я взял себе на заметку этот вопрос.
Олух
Стокгольм, февраль-апрель 2016 года
Когда подает голос New Yorker, на него обычно откликаются. В феврале Николас Шмидл приехал в Швецию поговорить с множеством людей, которые иначе, чем я, смотрели на убийство Пальме. Многие из тех, кто был недоступен для меня, с готовностью бежали на интервью с журналистом New Yorker. В числе прочих – Ханс-Гуннар Аксбергер, редактор доклада Комиссии по пересмотру, гуру уголовного сыска Лейф Г. В. Перссон, сыновья Улофа Пальме и вереница других особ. Единственная, кто отказала Шмидлу, – это Лисбет Пальме.
Мы с Николасом поехали на моей «вольво» в Фальчёпинг встретиться с Якобом Теделином. Неделю назад я написал ему по электронной почте и попросил об интервью, но он отказал. Новый план заключался в том, чтобы заявиться непрошеными гостями к нему домой.
С нами поехал один мой знакомый, Юхан. Он вызвался помогать во всяких непредвиденных ситуациях. Через пять часов мы добрались до Фальчёпинга. Это сонный городок между двумя небольшими горами в глухой части лена Вестра-Гёталанд. Округа холмистая, фермерские угодья перемежаются участками леса.
Якоб жил в скромном двухэтажном доме на склоне холма, в нескольких сотнях метров от отеля, в котором мы остановились. Ставни на окнах его квартиры были закрыты.
Поразмыслив, мы решили предварительно позвонить. Николас назвался, когда Якоб взял трубку.
– Я не собираюсь давать никаких интервью, – ответил Якоб на беглом английском с легким акцентом. Несмотря на его возражения, их разговор продлился двадцать пять минут. Николас задал Якобу все самые важные вопросы, в том числе и о его переписке с Бертилем Ведином в 2009 году.
– Бертиль пишет: «Расскажите о музыкальной жизни в Вестре Фрёлунде», и вы отвечаете: «Бертиль, про музыкальную жизнь в Вестре Фрёлунде сказать нечего. Но пресс-секретарь Израильской армии может сообщить, что грохот в бункере и другие звуки после падения бомбы напоминают о ракетах, которые не вернутся».
Якоб вспылил.
– Я никогда ничего подобного не писал. Это подделка. И хочу напомнить вам, сэр, что взлом ящика электронной почты и использование чужой переписки – это в Швеции уголовные преступления.
Но Николас сумел продолжить разговор и спросил, почему Бертиль оборвал знакомство, когда узнал о переписке Теделина с Лидой Комарковой в «Фейсбуке», где обсуждалось убийство Улофа Пальме. Якоб ответил, что не помнит о таком, и повторил, что письма получены незаконным путем.
Итак, Якоб отнекивался и врал. Это доказывало, что за перепиской с Ведином что-то есть. Но надежд на встречу с ним больше не осталось. Мы приехали в Фальчёпинг впустую.
Если вам пишет известный шпион и сознавшийся в ряде преступлений убийца, трудно не удивиться и удержаться от мысли, что в письме содержится что-то важное. Так я и подумал, когда через четыре месяца после возвращения из ЮАР получил письмо от Крейга Уильямсона, которому оставил после нашего интервью визитную карточку.
В письме Крейг, однако, ничего не написал, просто кинул ссылку на статью в голландском журнале ZAM «Далси, Хани, Любовски – история, которая могла остаться в тайне».
В статье голландская журналистка Эвелин Гренинк рассказывала о трех убийствах, которые, на первый взгляд, были совершены по политическим мотивам – ради режима апартеида, но за которыми на самом деле стояли финансовые дела. Во всех трех случаях нашлись козлы отпущения, а настоящие виновники остались в тени.
29 марта 1988 года представитель Африканского национального конгресса Далси Септембер была застрелена посреди улицы у своего офиса в Париже. Ее участие в деятельности по освобождению чернокожих казалось малозначительным. Однако в те месяцы, которые предшествовали убийству, она попросила лидеров АНК, в том числе Абдула Минти, о личных встречах. Минти отвечал за санкции, запрещавшие поставку оружия ЮАР. У Далси, по ее словам, была информация о тайных оружейных сделках. Но она ничего не успела рассказать до своей гибели.
Активист Антон Любовски был застрелен в столице Намибии Виндхоке 12 сентября 1989-го, меньше года спустя после того, как правительство ЮАР прекратило удерживать эту страну под своим контролем. Любовски состоял в Народной организации Юго-Западной Африки, боровшейся за независимость Намибии и пришедшей к власти после того, как ЮАР пошла на уступки. По словам Гренинк, на самом деле причины убийства имели отношение к нефти, бриллиантам и правам на игорный бизнес. Информант сказал журналистке, что Любовски задел финансовые интересы одного южноафриканского министра.
10 апреля 1993 года у его дома в Боксбурге, в пятнадцати милях от Йоханнесбурга, застрелили генсека коммунистической партии ЮАР Криса Хани. На месте преступления был арестован Янус Валуш, правый экстремист, противник происходившего тогда перехода от апартеида к демократии. Он одолжил оружие у Клайва Дерби-Льюиса, депутата парламента ЮАР. Обоих приговорили к смертной казни, которую потом заменили на пожизненное заключение. Однако Крис Хани препятствовал крупнейшей в истории ЮАР оружейной сделке, что и было, по мнению Гренинк, истинным мотивом убийства. За неуравновешенным правым экстремистом стояли люди, связанные с торговлей оружием. А три свидетеля видели на месте преступления вообще другого человека, который и мог быть настоящим убийцей.