Тут же мне протянули до краев наполненный граненный стакан с едко пахнущим зеленым самогоном.
– Я никогда не пил и не пью, – категорично сказал я. Наступила неловкая пауза. Как и положено, ее нарушил тамада.
– В принципе, это правильно и похвально, – постановил он. – Тогда морс. Принесите морс, …как положено.
Местный клюквенный морс я просто обожал, но тут все не просто оказалось – морсу надо было выпить полную баклагу и залпом. С превеликим трудом, но я это исполнил.
– Теперь садись, – Зеба усадил меня рядом с собой.
Вечер продолжился, но, как я понял, не в прежней тональности. Зеба тоже перестал пить. Я себя чувствовал как инородное тело в этой среде. Поэтому я попросил у тамады разрешения уйти, мол, плохо себя чувствую.
– Давай, давай, завтра спокойно поговорим, – он меня проводил до ворот.
Понятно, что я уснуть не мог, – за день отоспался. А праздник тоже недолго длился, где-то еще с час. Потом меня фельдшер отчитала – из-за меня редкий праздник насмарку пошел: ведешь, мол, себя, как собака на сене. Лишь под утро я заснул, но вновь меня Максим разбудил:
– Вставай, Зеба пришел.
Он сидел в «уазике», курил. Увидев меня, вышел, улыбнулся. Я, как положено у чеченцев, старшего почтительно обнял. Мы вновь попытались поговорить на чеченском, а потом он вдруг выдал:
– Какие дряни! В этом бараке даже нормальные зэки не жили, одно сволочье. И знаете, почему этот барак до сих пор никто не разобрал, – руки марать не хотят. А вас, значит, сюда. Стройотряд из Москвы!.. Ладно! Они исправятся. Ну а ты, нохчо, пить-то не пьешь – правильно делаешь. А баньку, русскую баньку любишь? Молодец! И мне надо грешки смыть. Поехали… Командир, – это он Максиму, – и ты с нами поезжай, познакомлю с кем надо. Вы ведь работать и зарабатывать приехали.
Здесь особо не разъездишься – кругом болото, и банька оказалась рядом, да за большим забором: тоже все прилично. И мы с Максимом с удовольствием попарились, всю накопившуюся грязь смыли. А вот Зеба даже не разделся:
– Мне уже париться нельзя. Сердце.
В этот день мы толком и не поговорили – оказывается, Зеба бросил у себя дома гостей, прибывших издалека, услышав, что чеченец приехал. Если сложить все время, то мы с ним общались, в общей сложности, три-четыре часа. И он о себе очень мало рассказывал, более я слышал о нем от других, и все неординарное, и я могу это подтвердить, потому что буквально в тот же день нас перевели в лагерь геологов – там чистота, почти все удобства. А самое главное – нам вернули подряд на строительство дороги. Мы ликовали, с великим энтузиазмом взялись за работу, а тут новое ЧП – и не просто ЧП, а невозможность дальнейшей работы. У нашей емкости с дизтопливом кто-то сбил краник, за ночь почти тридцать тонн топлива утекло в песок. Кто это сделал, стало уже неважным, но накануне на проходящей мимо барже уехала вся бригада шабашников. Ситуация была почти непоправимая. Топливо сюда завозится только по зимнику. Конечно, если проплатить, то и летом можно доставить топливо по реке, но на это нужны деньги, у нас их, понятное дело, нет. Это – крах. И хотя на дне емкости еще оставалось тонны две-три топлива, и это при экономии на неделю хватило бы – а дальше что? Максим страшно нервничал, пытался что-то предпринять, куда-то звонил, телеграфировал. А я призывал всех к труду, сам нещадно работал и пытался доказать, что бетонный раствор можно делать не только в бетономешалках, но и вручную. Правда, это было явно неэффективно. В отряде начались шатания, саботаж, взаимные упреки, и как ожидаемое – групповая драка. Появились травмы. Вновь пришлось обратиться к местному фельдшеру, а она говорит:
– А вы знаете, раз повод есть, я снова Зебе сообщение послала. Он сказал, чтобы вы работали, а он поможет.
Имя и слова Зебы уже и в нашем отряде расценивались, как руководство к действию. И как ни странно, ребята так заработали, такой энтузиазм и производительность труда явили изумленному поселку. Мы почти весь световой день трудились, так что через четыре дня всю оставшуюся солярку израсходовали – и даже любо смотреть: почти четверть дороги есть. Но на этом механизация заглохла, и все стало. Максим догадался объявить день-два отдыха – мы неплохо поработали и оставалось лишь на что-то уповать. Хоть здесь повезло. Дни были жаркие, к реке тянуло. Кто купался, кто загорал, а кто и рыбачить пытался. На этой огромной реке особого судоходства нет – так, словно праздник, в день два-три пароходика проплывут. И они идут посередине, очень далеко, и даже в этой дивной таежной тишине их приветственный сигнал еле-еле достигает нашего берега. А тут вдруг сверху по течению послышалось что-то необычное, надвигался какой-то странный, разудалый крик, что-то вроде музыки и пения. И вот из-за прибрежного косогора стало медленно выплывать какое-то необычное, очень занимательное и оригинальное плавсредство. Мы уже могли его рассмотреть. Из мощных сосновых бревен сооружен большой плот. На нем большая цистерна. Всем этим хозяйством управляют пять-шесть гребцов. Еще трое идут по берегу, концы канатов у них в руках. Последние не бурлаки, они не тянут никакую лямку: плот идет по течению, а они удерживают его у берега, чтобы это еле управляемое сооружение потоком воды на стремнину не унесло. Но самое интересное в ином – на этой цистерне верхом сидят несколько человек. Мы поначалу Зебу и не узнали – на нем большая ковбойская шляпа. Рядом с ним – молодой кучерявый парнишка-гармонист, кто-то вроде местного шамана в бубен бьет, а еще один огромную бутыль с самогоном придерживает.
– Двенадцать тонн солярки, – говорит Зеба. – Все, что мог. А остальное довезут те, кто это натворил, – загадочно улыбается он.
– А это разве известно? – удивился я и выдал нашу версию. – Они ведь уже уехали.
– Далеко не уедут… И больше так делать не захотят… Поэтому я должен быстро вас покинуть.
Уехал он не так быстро, а лишь на следующее утро, за ним специально катер пришел. А до этого ночью вновь все село и весь наш отряд гуляли. Потом вновь начались трудовые будни. Я даже не ожидал, что ребята, в основном москвичи, такие трудолюбивые. Работа спорилась, общая картина дороги уже вырисовывалась, и, конечно, не без всяких проблем, но мы к сроку, к концу августа, работу думали закончить, как вновь остро встала проблема с топливом. Его осталось лишь на два-три дня. И мы с Максимом опять в отчаянии – нам необходимо еще как минимум тонн пятнадцать солярки, а вариантов нет; я собираюсь ехать в райцентр к Зебе, а тут от него очередной подарок. Напротив нашего села остановился речной нефтеналивной танкер – тридцать тонн дизтоплива для нас. Однако корабль с таким водоизмещением подойти к берегу близко не может, и слива нет. И тут на помощь пришло изобретение Зебы – это плавучая посудина типа плота. Два дня на слив ушло, но какая радость, энтузиазм и перспектива заработка хороших денег.
Мы уже вышли на финишную прямую, уже ждем и считаем последние дни, когда прибудет приемо-сдаточная комиссия, а потом и за нами вертолет. Уже все планируют, как в Москве на эту кучу денег – полторы тысячи рублей – все будут жить, что-то приобретать, долги отдавать. И вот тут мы вспомнили о Зебе, о его помощи, и кто-то предложил, как только деньги получим, всем скинуться и купить Зебе подарок, а может, и деньгами отдать. Но Зеба давно не появлялся, зато вновь появилась местный фельдшер и она печально сообщила: Зеба уже две недели как в районной больнице лежит – второй или даже третий инфаркт.
Я решил первым же плавсредством отправиться в райцентр. По моим представлениям, это должно было быть где-то рядом, чуть ли не за ближайшим косогором. А оказалось – более двухсот верст. И никакой это не райцентр, а просто более обширная деревня. Подстать и местная больница: вся обшарпанная, кругом грязь. Но внутри чистенько, аккуратненько. Я приехал под вечер, и меня местный сторож-старик даже к входу не подпускал, а я назвал имя Зебы, сказал, что его земляк, и он сразу преобразился. Сам проводил, шепотом подчеркивая, что Зеба в особой палате. Зеба был под капельницей, дремал. Накрыт легкой простынею, из-под которой выпирает его худющее, небольшое тело и костлявые руки. Я осторожно лишь ступил в палату, как он почти рефлекторно приоткрыл глаз и свободную руку сунул под подушку, да узнал меня, и его лицо вмиг изменилось, он улыбнулся. Вновь попытался говорить на чеченском, потом сказал:
– Я уж думал, уедете и не увидимся… Сестра! Позови сестру. А вообще-то не надо, – он сам вырвал капельницу, ваткой смазал ранку.
– Что вы делаете? Что вы делаете? – появилась медсестра.
– Ты не кричи, – ласково приказал Зеба. – Лучше мою одежду принеси.
– Какую одежду? Да вам не только ходить, даже вставать нельзя.
Следом появился доктор – очень пожилой мужчина.
– Зеба, я вас прошу, ложитесь.
– У меня редкий праздник, – улыбается Зеба. – Ко мне приехал очень дорогой гость.
– У вас постоянно гости.
– Не-не, это особый случай. Это земляк. Нохчо – чеченец! – он как-то торжественно поднял указательный палец. Тогда и я попытался что-то о важности здоровья сказать, но все было тщетно, и уже через десять минут мы вместе шли по селу к его дому.
Погода была прекрасной. Солнце еще не село, но чувствовалось, что короткое, бурное, сибирское лето уже на исходе – дни стали гораздо короче, и по вечерам с севера задувал очень прохладный, свежий и напористый ветерок, вся болотная мошкара прячется. Так что жить хочется. И народ, наслаждаясь последними погожими днями, вывалил на улицу, у калиток на лавочке бабульки сидят, о чем-то судачат, и – честно скажу, я был этим очень удивлен – издалека, лишь увидев Зебу, все, даже самые старые, вставали:
– Зеба, дорогой! Слава Богу, вылечился. Зайди к нам, чайку попьем. Такой борщ…
А Зеба почти ко всем подойдет, вежливо поздоровается и говорит, что сейчас зайти не может, что у него – важный гость, земляк. Я думал, что у Зебы лучший дом, а оказалось – какая-то неприметная развалюха. И даже это не его дом,