– Ну что? – кивнул я.
– Ничего! – она очень сердита.
И вдруг зазвонил телефон Маккхала. Он глянул:
– Это сын… Алло, – он вышел из палаты.
Вернулся он нескоро. Улыбается:
– Шовда, а что ты ему сказала?
– Ничего особенного, – ушла она от ответа.
Когда в палате был армянин с женой, Шовда здесь же, на стуле, ночевала со мной все ночи. Теперь мне лучше – сам вставать могу, и Маккхала она стесняется, вечером уходит:
– Я буду на связи. Завтра с утра надо быть в консерватории. Только к вечеру приду. Что вам принести? – обратилась она к нам обоим.
– Возьми, пожалуйста, – Маккхал протянул ей несколько крупных купюр.
– У меня есть деньги, – Шовда спрятала руки за спиной.
– Возьми, – жестами приказал я.
– Бери, бери, – попросил Маккхал, – ты студентка.
Явно смущаясь, она деньги взяла и сказала:
– Завтра задержусь, к вечеру приду. У меня послезавтра защита дипломной – концерт.
«Занимайся своими делами, – написал я. – Мне уже лучше».
– Все нормально, – помахала рукой, – не болейте. Пока.
Следующий день был грустный. Утром Маккхал дал согласие на операцию. Я его поругал, но, в принципе, вариантов-то более не было. Он, как и я до своей операции, пребывал в отчаянии. Но вот к вечеру появилась Шовда, веселая; она за эту неделю с небольшим явно преобразилась – мы ведь вместе! У нее в руках два больших пакета. Она их положила на стол:
– Что я вам принесла!? – и тут засмеялась. – Со мной в лифте ехал такой чудак. Просто клоун.
В это время дверь палаты широко раскрывается, появляется странный тип:
– Папа! – громко выдал он, как-то странно, несколько театрально обнял Маккхала. – Как я давно тебя не видел! Что ты тут делаешь?.. О! Какая у тебя забавная шляпа. Лучше моей.
Маккхал в ответ что-то пробурчал, просто вытолкнул его в коридор, сам вышел. Шовда прыснула со смеху. Я и сам так давно не смеялся.
Большой нос и разрез глаз у молодого человека как у Маккхала. Но Маккхал коренастый, еще крепкий. А сын долговязый, худой. Длиннющие волосы, уже с проседью, завязаны сзади хвостиком. Какая-то цветная татуировка на руке, и даже в ухе что-то блестит. Мы с Шовдой смеялись несколько минут, пока они вновь не появились в палате. Маккхал насуплен. А его сын, явно смущаясь, подошел к нам:
– Папа меня вечно поучает, – он нервно потирает руки. – Оказывается, я должен был первым делом справится о вашем здоровье… Э, как ваше здоровье? – он склонился надо мной.
Я вынужден был привстать.
– Э-э! Дала маршал дойла, – очень неловко сказал он на чеченском. – О-о! – теперь он увидел мою рану, сморщился. – А это что за мясник с вами чудил?
Я развел руками, и тут только Маккхал заговорил:
– А вот его дочь тоже мясником этого доктора назвала.
– Да? – улыбнулся гость. Перевел взгляд на Шовду.
– Видно, у нас единство мышления… А мы, кажется, вместе в лифте поднимались, – он еще пристальнее уставился на Шовду. – Кстати, мисс, вас Шовда зовут? Это вы ко мне накануне звонили?
– Я, – с вызовом ответила Шовда.
– Э-э, вы заставили меня все бросить и примчаться, – он и так какой-то был манерный, а сейчас стал как индюк возмущенный. – За такое в Европе в суд подают.
– Что она тебе сказала? – вмешался Маккхал.
– Ну, я простил бы, что она назвала меня эгоистом и даже манкуртом, но она потом выдала – «стаг вац хьо!». А я ведь, что ни говори, чеченец. Настоящий мужчина!
Шовда вновь чуть не прыснула со смеху, зажала рот, хотела было выйти, но на пути стоял этот Мюллер.
– Бедные чеченцы, – выдохнул Маккхал.
– Да, тяжело нам, – поддержал его сын и, глянув свысока на Шовду, выдал, – вы, может, извинитесь или объяснитесь?
– Простите, – Шовда сделала какое-то балетное «па».
Маккхал в досаде отвернулся. Я вновь чуть не рассмеялся, а европеец в той же грациозной манере сказал:
– Ладно. Я принимаю ваше извинение, учитывая, что вы еще молоды и чеченка.
– Да, я чеченка, – Шовда тоже приняла некую вызывающую позу. – А вы, как вы выразились, если настоящий чеченец, то должны за родителем смотреть.
– Ну. Я все бросил – клинику, пациентов, собаку и примчался. Думаете, просто?! У меня жесткий график. Папа! Я на день из-за тебя вырвался. Вечером обратный рейс. У меня отпуск через месяц – я приеду. Вот, – он достал из кармана пачку денег. Увидев реакцию отца, еще одну. – Возьми.
– У меня денег много, – процедил Маккхал.
– Я знаю, – выдал сын, – ты всегда был богатый и… э, скупой.
– Скупой? – Маккхал вскочил. – Что тебе в жизни не хватало?
– Ты мне гитару в детстве так и не купил. Не поддержал мое рвение к музыке.
– Какой из тебя музыкант?! Как и чеченец!
– Папа! – топнул сын ногой. – И так всю жизнь, всю жизнь мною недоволен, оскорбляет, унижает… Ну что ты хочешь? Ты хотел, чтобы я стал стоматологом. Я стал. У меня лучшая клиника. Я прилично зарабатываю. У меня очередь на год вперед. Я готовлю к защите докторскую, и через год стану профессором. Разве не этого ты хотел?! А ты меня вечно оскорбляешь. Даже звонить тебе не хочется… Пойми, я взрослый, самостоятельный человек. И живу, как хочу. И меня все уважают, – он осмотрел нас всех и подчеркнул, – уважают там, где я живу и работаю.
Все замолчали. Неловкая пауза, и я решил как-то все разрядить. Написал ему в блокноте: «Как там в Европе живется?».
– О! Очень хорошо. Комфортно. Занимайся своим делом, и никто не мешает, мозги не компостирует. Свобода!
«В каком вы городе?» – еще пишу.
– О! В самом музыкальном – Вене! Вообще-то, я гражданин Германии. В плане денег и бизнеса – Германия лучшая страна. Но когда я на ноги встал, я решил претворить в жизнь мечту моей юности – о, божество мое, музыка! Правда, с годами мой вкус изменился, я уже редко слушаю рок, я теперь обожаю классическую музыку. В Европе три музыкальных центра – Милан, Лондон, Вена. Я все объездил и посчитал, что самый лучший, демократичный и перспективный Венский оперный центр. Я не ошибся.
Как дирижер, жестикулируя длинными руками, он с удовольствием и очень занимательно, даже для меня, стал говорить о музыке и ее роли, об искусстве вообще. И я понял, что произносимое им не наиграно, и не заимствовано – это его жизнь и стихия!
– Теперь меня приняло венское музыкальное общество. Я член высшего попечительского клуба и даже член жюри.
Он еще много говорил о своей общественно-музыкальной жизни, и я даже мельком уловил, что Шовда как-то иначе стала на него смотреть, а вот его отец совсем сник, голову уронил.
«А чеченцы, чеченцы есть в Австрии?» – меняю я тему.
– О! Их так много. И такие странные, бесцеремонные и даже наглые… Считают, что я должен их бесплатно лечить, и даже очередь не соблюдают.
– Но это ведь беженцы, у них денег нет, – вступилась Шовда.
– Какие «беженцы»? – возразил гость. – Большинство – бездельники и дармоеды. Работать и учиться мало кто хочет. Все им на халяву подавай. А я сам в Германии очутился без гроша в кармане. Улицы подметал, пиццу разносил, посудомойщиком был. Объедки ел, в подвале жил, и никто мне не помогал, и я ни у кого ничего не просил. А эти, не все, конечно, но есть такие – ничего делать не хотят. Даже язык не учат. В Европу бежали и ее же переделать хотят… А я им столько сделал, помогаю, а они надо мною смеются. А мой вид и мое пристрастие к музыке – им оскорбительно! А деньги у меня клянчить, лечиться бесплатно – не оскорбительно, – он развел руками. – А вообще-то, я давно понял, что настоящая музыка и высокое искусство – не удел чеченцев.
– Отчего же, – реплика отца. – Вот налицо опровержение всех твоих доводов, – и Маккхал указал в сторону Шовды, – девочка заканчивает консерваторию, кстати, куда ты не смог даже поступить. Завтра у нее дипломный концерт.
Наш гость замер, удивленно глянул на Шовду:
– Вы… учитесь, заканчиваете консерваторию?
– Да, – спокойно ответила Шовда.
– Имени Чайковского?.. И какое отделение?
– Вокальный факультет. Оперная подготовка.
– Не может быть! – изумился гость.
– Что значит «не может быть»? – возмутился Маккхал.
– Можно я пойду? – вырвалось у Шовды. – Мне надо подготовится.
«Да-да, иди», – жестикулирую я.
– Мы на связи. Пока! – Шовда уходит.
Немного погодя и наш гость засобирался. Маккхал вышел его провожать. Очень долго отсутствовал. А когда пришел – ни слова не сказал, лег лицом к стене, тяжело дышал. Потом, также не оборачиваясь, спросил:
– Ну как тебе мой сын?
Я одобрительно замычал, он даже не обернулся. А уже поздно вечером запиликал его телефон.
– Он звонил. Знаешь, что сказал? Перенес рейс на завтра. К чему бы это?.. Да пошел он, – бросил в сердцах трубку.
Следующий день у нас в палате тяжелый: Маккхала готовят к операции – клизмы. Я переживаю за Шовду – все-таки дипломная защита. А тут от нее sms: «Дада, этот „настоящий чеченец“ здесь. В зале. Ужас».
«Как он туда попал?» – пишу я.
«Не знаю… Защита ведь открытая… Уставился, как баран», – отвечает Шовда.
«Не волнуйся, не обращай внимания. Дала аьтто бойла».
«Дела реза хуьлда! Отключаю».
У меня в это утро несколько процедур. Я уже хожу на другие этажи и в другие корпуса. В промежутках проверяю телефон – Шовда еще не выходит на связь. А вернулся я в палату, Маккхал восторгается:
– Только что сын звонил. Он, оказывается, был в консерватории на защите Шовды. Просто в восторге! Потрясен!
Тут же я получаю послание Шовды: «Дада! Отл. Как я благодарна Тебе и Маме». Я ушел в ванную, глаза слезятся. А Шовда вновь пишет: «Вместе с подружками в кафе. Отметить. Можно? Я сегодня чуть позже буду. Как ты?».
«Ок! Сегодня вообще не приходи. Отдыхай. У меня все есть», – пишу я и думаю, как ей сейчас нужна была бы мать. Мне-то она все не скажет, а она пишет: «Дада, этот тип привязался к нам. Всех нас приглашает в кафе… Назвался моим родственником-земляком и даже патроном… Что мне делать с ним?». Я внимательно посмотрел на Маккхала. Тот сидит печально напротив меня. Я написал в блокноте: «Маккхал, ты о чем сейчас думаешь? Об операции?».